 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Александр Никулин
Куда селянину податься?!
Особенности постсоветского существования российского села
А. Никулин - кандидат экономических наук, руководитель Интерцентра Московской высшей школы социальных и экономических наук.
Белые пришли - грабят.
Красные пришли - тоже, понимаешь... - грабят.
Куда крестьянину податься?!
Крестьянин из кинофильма "Чапаев"
Из крестьян в селяне
Россия крестьянская - страна, в основном состоящая из бедного сельского населения, живущего общинными мирами многодетных семейных экономик традиционной культуры, - такая страна, уже к 1960-м годаv прошлого века, стала безвозвратно отходить в прошлое. Советская форсированная индустриализация-урбанизация в течение жизни нескольких поколений, жестоко и жадно тратя ресурсы традиционного сельского образа жизни, создавала свой модернистский проект социалистического будущего. Вехами этого проекта стали коллективизация, репрессировавшая самостоятельных и независимых сельских хозяев, насадившая колхозы и совхозы, потом целина, потом укрупнение сельских поселений - сселение бесперспективных деревень и постоянные многообразные казенные попытки так называемого сближения городского и сельского образа жизни. При этом нельзя сказать, что советская власть все только изымала из деревни. Нет, особенно на позднем этапе своего существования, начиная с брежневской поры, государство стремилось и что-то дать, вернуть сельской России, реально поспособствовать ее социально-экономическому развитию. К тому времени давно уже не зерно, но нефть стала главной экспортной статьей страны. И от нефтяных доходов брежневское руководство, во многом вышедшее из бывших сельских бедняков-активистов, возможно, из чувства старческой ностальгии по деревне щедро направляло крупные капиталовложения в развитие сельского хозяйства. Но поразительно мала была отдача от такой поддержки. С одной стороны, государство уравняло в 1960-е годы колхозников в правах с остальными советскими гражданами - выдало им наконец паспорта, заменило пустопорожние трудодни на денежную зарплату, стало платить пенсии, при этом возводя все больше жилья, школ, больниц, клубов на селе. С другой стороны, именно с 1960-х обнаруживаются признаки глобального социального заболевания - разложения деревни_ в массовом порядке спивающейся, стареющей, экзистенциально опустошающейся. Чуткая русская литература в лучших произведениях писателей-деревенщиков с искренностью и горечью описывала многообразные приметы явного вырождения и отупения позднесоветского села. Причина этого социального недуга заключалась в ограничениях свободы действия, свободы выбора самостоятельных путей сельской жизни. Выросший до гигантских размеров аппарат позднесоветской аграрной бюрократии по-прежнему самовластно определял ключевые параметры сельского производства и жизнеобеспечения. Казенные планирование и контроль твердо поддерживали уравниловку-равнодушие в коллективном секторе экономики и всячески стесняли возможности личной инициативы на семейных подворьях: отсюда развивался и парадоксальный рост паразитического мироощущения сельских жителей: "Государство нам должно дать то, да обеспечить се... а не то и совсем работать не будем..." Советская власть перед своим крушением выстроила на селе бедненькое государство всеобщего благосостояния для политически и экономически непритязательных людей, которые ощущали себя в то время респектабельными брежневскими рантье после полубесправного полуголодного существования сталинской поры.
* * *
Крах плановой экономики на селе сказался особо болезненным образом. Либеральные постсоветские правительства, начиная с Егора Гайдара, заявили, что не собираются более финансировать "черную дыру агропрома", и во много раз в сравнении с советским периодом сократили вложения в сельское хозяйство, ножницы цен стихийного рынка также в несколько раз расширились не в пользу села. В результате за первое постсоветское десятилетие производство важнейших видов сельскохозяйственной продукции сократилось до уровня начала 1960-х годов. В целом значительно понизился уровень жизни обитателей деревни из-за резкого сокращения зарплат на селе, а то и многомесячных-многолетних денежных невыплат. Даже традиционное деревенское подворовывание из колхозов в собственные подособные хозяйства стало во многих случаях невозможным из-за окончательной разрухи и остановки деятельности многих колхозов.
С другой стороны, идеалистические либеральные надежды на то, что политически освобожденные жители села инициативно и самостоятельно обратятся к независимым фермерским формам ведения хозяйства, нигде широко не воплотились в жизнь. Хотя в начале 1990-х годов и казалось, что в России набирает обороты фермерское движение, но, достигнув численности примерно в 250 тысяч фермерских хозяйств и произведя максимум 2% сельскохозяйственной продукции страны, фермерство остановилось в своем развитии, а в некоторых регионах явно пошло на спад. Новый фермер, не имея разумной государственной поддержки в виде доступных кредитов, системы реализации произведенной им продукции, эффективной кооперации со своими товарищами, остался один против трех великих недоброжелательных сил: спекулятивного рынка, бюрократического государства и местного сельского сообщества, в котором так часто тон задают бедные спившиеся индивиды, завидующие умелым и зажиточным односельчанам. Сказался тут и низкий профессионализм большинства фермеров. Обратившись от опыта наемных работников-служащих к всеобъемлющему семейному крестьянскому труду, многие из фермеров обнаружили фатальную нехватку как традиционных, так и современных знаний и умений, необходимых для сельского семейного предпринимателя. Итак, советское форсированное раскрестьянивание ни для кого не прошло даром, оно породило массовый эффект так называемой в социальной психологии "выученной беспомощности" - неуверенности в собственных силах, пассивного претерпевания давления внешних неблагоприятных обстоятельств. И эта выученная беспомощность широко распространилась не только среди непосредственно рядовых сельских жителей, но явно обнаружилась и на уровне сельских элит - среди местных руководителей сельхозпредприятий, чиновников, фермеров.
Вместе с тем надо признать, что не реализовался и худший, тревожный постсоветский прогноз полного коллапса российского села, результатом которого мог стать массовый голод. Да, массовый спад сельхозпроизводства был (и во многом продолжается до сих пор), но за ним не воспоследовали признаки надвигающегося голода (и в ближайшее время они никак не проявятся). Главная причина - с исчезновением крестьянства автоматически не исчезла сельская ментальность российского народа. Сельский образ жизни - в широком смысле этого слова - во многом остается естественной и важнейшей ментальной ценностью страны. Выпиравшиеся бесперспективностью своего второсортного существования из сел в города, вчерашние крестьяне в новый городской образ жизни привносили массу сельских привычек и особенностей, от фанатичного стремления иметь хоть где-нибудь какой-нибудь кусочек земли со своей построечкой и огородиком до иерархии патримониальных отношений "старший-младший" на заводах, фабриках, учреждениях советской и во многом постсоветской России. Получив в начале 1990-х годов широкую возможность обзаводиться собственными дачными и приусадебными участками, жители России, между прочим, являются невиданным в мире гигантским социумом мелких сельских собственников, ведущих массовое, официально почти не регистрируемое, натуральное производство аграрной продукции прежде всего для самопотребления. По оценкам экспертов, доля продукции, произведенной на подворьях натуральных семейных экономик, достигает 60% против 38% продукции, произведенной в крупных аграрных предприятиях и уже упоминавшихся 2% фермерских хозяйств.
Если попробовать дать определение, чем селяне нынешние отличаются от крестьян уходящих, то здесь надо отметить ослабление, а то и исчезновение таких важнейших крестьянских характеристик, как многодетная семейная экономика, ориентированная на собственный домохояйственный труд. Семья современного селянина по размерам почти соответствует среднестатистической российской "малой" семье, а кроме того, селянская семья в большей степени ориентирована на встроенность cвоих членов как наемных работников в экономику крупного производства и города, и села. Доход от затрат труда и времени семейного хозяйства здесь часто по объемам является существенным, но все же второстепенным - не всеопределяющим, как в хозяйстве крестьянском. Кроме того, среди селян традиционная культура существует лишь во фрагментах, не представляя органического целого. Так, собравшись на деревенские праздники, нынешние селяне веселятся, как правило, уже не под вздохи гармошек с пением местных частушек, но под гул магнитофонов, крутящих стандартные записи мыльных поп-звезд. С другой стороны, селяне, как правило, образованней традиционных крестьян, их кругозор благодаря радио и телевидению, а также поездкам меж городом и селом шире, их сознание гибче. Вместе с тем это селянское сознание чаще всего является восприимчивым объектом для успешной манипуляции со стороны многообразной пропаганды средств массовой информации.
Лишь в одной исторически непреходящей характеристике крестьяне и селяне в основном чрезвычайно схожи - в своем подчиненно-периферийном отношении ко власти. Представители сельского образа жизни чрезвычайно робки в каких-либо самостоятельных проявлениях политической воли. Предпочитая власть обходить подальше, безмолвствовать при этом поглубже, они в большинстве своем покорно соглашаются в урочный час формальных выборов отдать свои голоса за кандидата, официально рекомендованного государством, чтоб опять поскорее исчезнуть из политической сферы до очередной формальности грядущих переизбраний.
Примерно треть современных российских жителей живет в крупных городах - около 50 млн., треть в малых городах - около 55 млн. и чуть меньше трети на селе - 40 млн. Личное подсобное хозяйство и дачные участки - это один из ключевых признаков селянина - имеют 36 млн. семей в России. Это означает, что около половины жителей России еще можно отнести к категории селян. Их много, очень много. Какие же перед селянами стоят проблемы? В центре большинства проблем - дифференциация во всех ее многообразных проявлениях - региональных, экономических, социальных... Искусственно поддерживавшееся (но никогда не достигавшееся) стремление к однородному состоянию советского села кануло в прошлое, на смену ему пришла неуправляемая рыночная дифференциация. Сельская жизнь ныне расслаивается и раздрабливается по многообразным направлениям.
Расслоение раздробленности
Увеличивающаяся социально-экономическая дифференциация на сельские богатые и бедные регионы, предприятия, семьи имеет ряд характерных черт. Во-первых, в масштабах страны явно проявляются закономерности знаменитой модели аграрной дифференциации немецкого экономгеографа фон Тюнена, характерные для мирового сельского хозяйства еще вековой давности. Суть модели - рыночное сельское хозяйство интенсивно развивается прежде всего вокруг крупных городов и на плодородных землях. По мере удаления от городов и плодородных почв рыночное хозяйство почти прямо пропорционально уменьшает свой потенциал, а в "глубинке" и вовсе сходит на нет - там выживает лишь экономика натуральных семейных хозяйств. В экономике современных развитых западных стран старинная тюненовская модель почти уже не работает. Возможности постиндустриального сельского хозяйства и современных средств коммуникации приводят к тому, что глубинный финский фермер среди топей и болот своего родного края может вполне конкурентноспособно в сравнении с фермерами окрестностей гигантского Парижа или американского плодородного Среднего Запада выращивать соответствующую продукцию, своевременно доставляя ее в разные регионы земного шара. В результате финскую клубнику или ветчину можно без труда найти во многих супермаркетах Европы и Америки. А в России изначально имеют порой решающее рыночное преимущество лишь тот фермер и то предприятие, которые хозяйствуют поближе к Москве, или хотя бы к областному центру, или на землях южного Черноземья - лучше всего на Кубани.
В таких сельских местах и рабочих рук хватает до переизбытка, и капиталов предпринимательских там достаточно крутится. А вся остальная сельская Россия, что расположена не рядом со столицами субъектов Федерации и не на южных российских землях, движется от рынка вспять и вглубь - в состояния натуральной экономики спорадической природной деятельности. Это Россия бедных почв, плохих дорог, обезлюдевших деревень, развалившихся хозяйств, где в эпидемии апатии доканывают свою жизнь старики-пенсионеры да их дети-алкоголики. Сельхозугодья там зарастают лесом, а население обращается к образу жизни доисторических народов охотников, собирателей, рыболовов. На Нижней Волге и в Астраханской дельте бывшие колхозники в путину заготаавливают рыбку и тем живут весь год. На Русском Севере экс-колхозники в осенний сезон налегают на сбор грибов и ягод, а в Сибири промышляют прежде всего охотой и конечно же природными дарами лесов и рек.
Эта остальная сельская Россия по площади во много раз превосходит Россию сельскооколостоличноплодородную, и разница потенциалов (безусловно, имея еще свои промежуточные градации) между двумя половинками относительно все увеличивается, то есть на пике одного полюса - в Подмосковье и на Кубани - богатеют, а в Нечерноземье и Зауралье - нищают.
Но, кроме роста дифференциации от местоположения, выгодного и невыгодного, происходит рост дифференциации классовой - вполне в марксистском смысле этого слова. Процессы приватизации бывшей колхозно-совхозной собственности не носили в целом скандальности приватизации добывающих отраслей промышленности. Местные элиты - бывшие председатели колхозов, чиновники районных и областных управлений сельским хозяйством - исподволь, с оглядкой на местных жителей, превращали в свою частную собственность землю, здания, сооружения, технику бывших советских сельхозпредприятий. В бедных регионах местные сельские элиты так уж и обогатились, нечего там было особо доходно приватизировать - не то в богатых регионах. В центральном Черноземье, на Северном Кавказе и земля, и сельхозпроизводство, концентрируемые в частных руках, действительно приносят громадный доход бывшим номенклатурщикам, получившим в 1990-е годы прозвище "красных помещиков". А после дефолта 1998-го, когда курс рубля по отношению к иностранной валюте изменился в пользу отечественного товаропроизводителя, сельским хозяйством ринулись заниматься уже крупные финансовые структуры и сырьевые компании. В результате последние пять лет как грибы растут так называемые агрохолдинги - крупные капиталистические корпорации, скупающие на корню в гигантстких масштабах местное сельскохозяйственное производство, ставящие под свой экономический контроль местные сельские элиты путем обанкрочивания их предприятий или выплаты им "отступного". Так "красные помещики" 1990-х оказались под ударом "белых олигархов" начала 2000-х. В склоках новых сельских власть имущих руки часто не доходят до разрешения насущных массовых проблем широких слоев сельского населения. Да, безусловно, на селе в результате постсоветских переделов собственности появились отдельные эффективные хозяева крупных аграрных предприятий, производительно и прибыльно ведущих свой бизнес. Уже несколько лет анализируется рейтинг трехсот самых успешных аграрных предприятий России. И пропасть между отдельными успешными и массой безуспешных, как свидетельствует статистика, все возрастает. Например, знаменитая "трехсотка" самых прибыльных сельских предприятий произвела продукции на сумму, эквивалентную производству семнадцати тысяч бедных и нищих постколхозов России из всех около 25 000 сельхозпредприятий в России.
Кроме нарастания природной, классовой дифференциации, на селе резко проявляется специфически российский тип дифференциации, основанный на субъективно-личностном факторе. Среди массы бедных апатичных семейных хозяйств или полуразрушенных аграрных предприятий России, иногда вопреки фонтюненовской модели окологородского плодородия, можно обнаружить удивительные оазисы высококультурного, высокопроизводительного сельского хозяйства. Эти оазисы могут функционировать то в виде хозяйства дружной большой фермерской семьи, расширяющей свое подворье среди большинства бессильных и безвольных семейных экономик, то в виде зажиточного традиционного колхоза или постсоветского АО, ведомого талантливым председателем-"хозяином", среди остального большинства еле дышащих на ладан аграрных предприятий. Воля и талант таких отдельных семей и руководителей села в постсоветский период иногда проявляют себя со все более невиданной, поразительной силой, в то время как на другом конце субъективно-личностных характеристик сельского социума расширяется массовая апатия бесперспективности социально-экономического существования.
Все вышупомянутые типы дифференциации за прошедшую постсоветскую декаду способствуют воспроизводсту автаркизации отдельных страт сельских социумов. В центре раздробленных сельских социально-экономических структур уже сформировался локальный мирок избранных новых сельских русских элит, чьи годовые семейные доходы составляют сотни тысяч и миллионы долларов. Но на гигантской периферии сельских социально-экономических пространств России самовоспроизводится массовая хроническая бедность по типу сельских регионов стран третьего мира, отягченная специфически российским демографическим кризисом.
Хроническая бедность
В целом в России село явно беднее города. И современная сельская бедность имеет количественную и качественную специфику в сравнении с городской. В количественном отношении в сельской местности доля населения с доходами ниже прожиточного минимума в 1,5 - 1,3 раза превышает городской уровень, а дефицит доходов, требуемых для преодоления черты бедности, выше, чем в городах. Оплата труда в сельском хозяйстве, где заняты многие сельские жители, самая низкая по отраслям, поэтому общероссийский рост средних показателей зарплаты в большей степени сокращает бедность в городах, где сконцентрированы более высокооплачиваемые рабочие места. В качественном отношении сельская бедность многообразна и многолика.
Существует два основных подхода к исследованию и пониманию сельской бедности. Первый ориентирован в основном на вопрос низких доходов бедного населения и поиска соответствующих путей увеличения их доходов. Второй подход понимает под бедностью само отсутствие возможностей для устойчивого развития бедных слоев населения. Как отмечает лауреат Нобелевской премии Амартия Сен: "Именно потому, что между скудным доходом и скудными возможностями часто существуют корреляционные связи, очень важно не дать себя ими загипнотизировать, вообразив, будто изучение первого предоставит нам достаточную информацию о последних. Если мы переместим фокус нашего внимания с узкой проблемы низких доходов на более разностороннюю проблему отсутствия возможностей, мы сможем лучше понять природу бедности".
Отсутствие или затруднение возможностей для бедных сельских слоев в доступном для них здравоохранении, образовании, возможностях экономической деятельности преодолевается, как известно, через расширение местного самоуправления сельских жителей, рост сельских подворий через развитие семейного кредита и кооперации, а также специальную государственную поддержку сельских школ как главных очагов культуры на селе. В постсоветской России такому развитию возможностей села серьезного внимания не уделяется.
Итак, за прошедшие почти пятнадцать постсоветских лет особенности существования российского села во многом определялись тремя важнейшими социально-экономическими процессами, корни которых, впрочем, обнаруживаются в советском периоде истории: 1. Почти полное исчезновение крестьянской ментальности, сопровождающееся упорным стремлением к воспроизводству семейно-сельского образа жизни. 2. Рост разнонаправленной социально-экономической дифференциации. 3. Формирование и расширение ареалов хронической сельской бедности. И корни этих процессов не только во многом взаимосвязаны между собой, но и обнаруживаются в советском периоде истории.