 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Алексей Мокроусов
Богатые тоже плачут
У некоторых сериалов нет ни начала, ни конца
В легко и забавно написанной книжке Ричарда Кониффа "Естественная история богатых: полевые исследования" приводится масса самых разных историй из жизни богачей последних двух, а то и трех столетий. Автор, профессиональный зоолог, уподобляется в "Естественной истории богатых" Карлу Линнею, Чарльзу Дарвину и еще десятку великих биологов - и все ради желания обнаружить некую типологию богатых людей. Увы, автору приходится признать, что он терпит крах: хотя богатые и играют решающую роль в жизни общества, их собственное существование подвержено в итоге тем же законам, что и существование менее богатых сородичей. От идеи рассматривать богачей как приматов Коннифф в итоге вынужден был отказаться, поскольку "это может плохо сказаться на репутации обезьян". Общие выводы и вовсе неутешительны: жизнь богачей является одной сплошной "хроникой одиночества и страдания в шикарной обстановке", при этом они - "самые нуждающиеся люди", которых когда-либо встречал автор.
Первое различие между миром среднего класса и класса выше, которое, впрочем, легко бросается в глаза, - это привычка жить на виду. Так, герцоги Мальборо, подарившие миру Уинстона Черчилля, уже давно обзавелись привычкой пускать в свое поместье Бленем в качестве туристов всех желающих его увидеть - была бы готовность платить деньги за вход. Один из гостей жалуется на страницах книги: хозяин невольно "превращает себя и своих друзей в экспонаты, в уродцев или зверей, на которых приходят поглазеть. Особенно сильно я почувствовал это, играя на людях в крикет; мы были окружены цепью, отделявшей нас от любопытных посетителей. Мне казалось, что они вот-вот начнут бросать нам корки хлеба или орехи, как в зоопарке". "Однако, - комментирует это высказывание Коннифф, - Черчилли, в отличие от своих гостей, давно привыкли жить в клетке".
Публичность не является целью богатства, но неизбежно ей сопутствует. Связанная с деньгами Власть хотела бы скрываться, но порой не может этого сделать даже вопреки собственной воле. Богатые вообще часто оказываются жертвами собственного богатства. Обладание немыслимыми сокровищами, немыслимым как таковым, оказывается порой ловушкой, из которой удается выбраться лишь немногим. Особенно эти проблемы заметны на молодых, нарождающихся миллионерах и миллиардерах, например, на так называемых "новых русских". Коннифф их, понятное дело, не описывает, поскольку предпочитает разбираться с тем и теми, кого встречал лично (в одном из калифорнийских домов, где он побывал, хозяйка, впрочем, "начала говорить о себе с таким энтузиазмом, что за два часа я так и не успел сказать ей, зачем вообще приехал", жалуется исследователь).
Но именно родной для нас русский материал был бы наиболее интересен и зоологу, и нашим читателям. Проблемы роста обнажают массу сопутствующих проблем - правда, не о всех в современной России принято не то что говорить, но даже намекать или молча задумываться. Беспричинная на вид смерть главного редактора русского издания журнала "Форбс" Пола Хлебникова является мрачным примером иррациональности постсоветского быта, где слишком многое по-прежнему загнано в подсознание, да так глубоко, что для адекватного анализа не хватит и дюжины Фрейдов.
Пропущенное звено эволюции
Наши богатые противятся своему портретированию, и их можно понять. Многие черты у них еще только начинают прорезаться, и состояние некоторых деталей общего портрета вызывает легкий ужас и даже нечто большее. Но, если принять во внимание молодость процесса, то в целом класс богатых в современной России выглядит если не на "отлично" и даже не на "хорошо", то на "удовлетворительно" уж точно, причем с большим плюсом. Как быстро на западных курортах исчезли рассказы о новых русских с килограммовыми цепями на бычьих шеях и привычкой купаться в бассейне чуть ли не в полном туристическом обмундировании. Как легко эти рассказы были вытеснены восторгом перед русской щедростью, во многих случаях происходящей, впрочем, из банального неумения считать деньги.
Причем агрессивный стиль манера доминирования выглядит в глазах Конниффа типичным для наиболее успешных персонажей. Владеть престижным клубом или быть его членом - в этом и состоит разница между принудительной и мягкой, притягательной схемой доминирования. "Люди, равно как и шимпанзе, стремятся взять верх с отчаянной, бескомпромиссной страстью, которая противоречит основному инстинкту самосохранения", - пишет автор "Естественной истории богатых", ссылаясь на наблюдения Джейн Гудол из жизни шимпанзе. Та описывает, как пять рассерженных самцов преследуют пришедшего недавно к власти самца по кличке Майк. Неожиданно тот поворачивается к ним и больше не отступает. Самцы с ужасом убегают, распознав в поведении Майка скорее смешанную с бесстрашием наглость, чем глупость.
У себя на родине новые русские ведут себя последнее время куда тише, чем раньше, особенно после того, как закончилась эпоха "информационных войн", в результате которых проиграли все ее участники. Одни навеки оказались за границей, другие - будем надеяться на лучшее - временно сменили особняки на Рублевке на камеры Лефортово, третьи, видимо, мучительно раздумывают о том, каким гадалкам и за сколько стоит верить. Из альфа-особей, которым в животном мире принадлежит лидирующее место, они чуть было не превратились в бета-особей, вынужденных - порой всю жизнь - терпеть чужое верховенство и дожидаться собственного звездного часа. Спасает, видимо, лишь то, что в округе так много других, настоящих бета-особей, что на их фоне бывшие альфа пусть уже и не альфа, но все-таки еще и не бета, а как всегда нечто специфическое, переходное, родное наше.
Кажется, к ним ко всем в той или иной мере относится завершаюший пассаж конниффовского труда: "Богатые любят притворяться, будто природа - это то, над чем они возвысились. Однако в глубине души они знают, что их восхождение - миф". Не отсюда ли и определенный исторический пессимизм, которым отмечена сегодня жизнь российских Рокфеллеров и Морганов? Их желанию оставить после себя хоть что-то доброе-вечное наталкивается на железобетон фактов. Практически все благотворители и меценаты начала ХХ века оказались либо небрежно забыты, либо старательно замолчаны последующей историей. И если больницы, а в провинции еще и музеи, порой еще носят имена своих создателей, то с коллекционерами, например, обошлись совсем жестоко: новая власть пошла на прямое нарушение их воли. Так, Щукин, еще до революции передавая свои собрания городу Москве, прямым условием поставил нераспыление коллекций. Власть Советов, потерпев недолгое время подобную ситуацию, сперва аккуратно вытолкнула Сергея Ивановича в эмиграцию, а затем хладнокровно уничтожила его музей, растащив собрание по множеству других. И хотя лучшие полотна его коллекции французской живописи в итоге оказались вместе с морозовскими картинами в Музее изобразительных искусств, составив основу последнего и оказавшись залогом его всемирной славы, никто до сих пор и не думает присвоить музею имя Щукина и Морозова - музей, как и в 1937 году, носит имя Пушкина, не имевшего никакого отношения ни к одному из выставленных на Волхонке экспонатов.
Подобными ссылками на экстравагантность русской жизни можно объяснить, наверное, многие странности в культурно-просветительской деятельности новых русских в 90-е годы. Деньги текли рекой под самые сумасшедшие проекты (и чем сумасшедшее был проект, тем больше текло), от конкурсов красоты до создания полнометражных фильмов, которые тут же ложились на полку, если не вовсе исчезали бесследно. Собрания современного искусства или русской графики создавались по мановению руки - от одних так и не удалось избавиться накануне банкротства, другие пошли в виде зачета долгов (хотя в подлинности "Черного квадрата" Малевича из коллекции Инкомбанка до сих пор сомневаются многие), третьи растворились в ходе вялых судебных разбирательств. Так, от яркой коллекции СБС-АГРО сегодня остались лишь каталоги. Где находится сама коллекция, никому не понятно.
К концу 90-х в России стали учиться считать деньги, и вот уже "Альфа-банк" чуть ли не публично отказывает Константину Райкину в субсидировании новой постановки: не наш профиль! Мы вкладываем деньги в культуру на других направлениях. История того отказа, обсуждавшегося в прессе, была попыткой перевести отношения между деньгами и культурой в цивилизованное русло, когда не все определяется личным вкусом Хозяина (как это происходит с культурой на уровне исполнительной власти: достаточно взглянуть на скудный и оттого еще более странный список открывшихся при Лужкове столичных музеев, и со вкусом московского мэра все становится ясно - со вкусом, а заодно и с принципами формирования городского бюджета).
Все кончилось осенью 2003 года. Арест Ходорковского, многими поначалу воспринятый с недоумением, людьми профессиональными был сразу оценен адекватно. В одно мгновение было отменено множество культурных проектов, прекращено финансирование массы невинных начинаний. Богатые поняли, что начался отстрел, и вожаки, самые яркие самцы, падут первыми жертвами.
Вид на жительство
Страх погнал стадо на Запад. Предусмотрительные уже давно обзавелись там недвижимостью, видами на жительство и прочими средствами, способствующими сохранению и продлению рода. Как результат - в Англии с приезжим русским все только и делают, что говорят о "Челси" и Абрамовиче. С пропагандистской точки зрения это, наверное, даже и неплохо, но, с другой стороны, где еще найдешь такое государство, чьи богатые так активно бы перемещали за границу не только свои капиталы, но и тела, впадали бы при этом в столь ярко выраженный коллективный стресс и начинали мандражировать при любом намеке на истерику власти?
Чувство незащищенности, неуверенности в себе - одно из самых сильных в жизни твари (я употребляю сейчас это слово в нейтральном смысле). Оно способно как вдохновить на подвиги, так и морально раздавить. "Потребность в защите - основная причина нашего стремления держаться рядом с богатыми личностями", - утверждает Коннифф. Но около кого держаться самим богатым? Что делать им с собственным чувством незащищенности? Способно ли оно воспитать чувство социальной ответственности, неизвестно. Скорее, ответственность связана с действием других механизмов. Не последнюю роль здесь играет традиция, ощущение наследственности, той самой, что позволяло аристократии, даже обеднев, сохранять верность добровольно принятым нормам. Пусть высокомерие и относилось одно время к характерным чертам аристократии, реальности жизни заставили ее отказаться от ложных жестов, увидев в демо-кратизме поведения быта свои хорошие стороны. В этом смысле новейшая русская история повторяет мировой опыт, о котором вспоминает и Коннифф, цитируя пассаж из "Тоно Бенге", романа Герберта Уэллса, датированного 1909 годом. Тот описывал нувориша в терминах музыкальной экспрессии: "он покупал, приводя всех нас в изумление и ужас; он покупал crescendo, покупал fortissimo, con molto expressione". Но следом за стремлением получить повышение в статусе наступает прозрение: лишь временный успех нуждается в том, чтобы он был виден издалека. "Безопасность в широком смысле <...> призывает к недемонстративному потреблению", - замечает в связи с этим Коннифф, который пишет далее о двойной стратегии выживания. Среди "своих" демонстрировать практически нечего, все и так равны, так что стандартных способов демонстрировать свое богатство не существует. Коннифф иронично рассказывает о слегка комическом результате своих усилий быть визуально равным изучаемым типам: для объезда калифорнийских вилл он взял в аренду роскошный "феррари"; потом ему объяснили, что вряд ли кто из хозяев обратил внимание на такую безделушку, которую дарят обычно ребенку на окончание школы (интересно, что в районе Далласа и Форт-Уорта девушкам все чаще дарят по этому поводу деньги на операцию по увеличению груди - так она наверняка будет пользоваться успехом в колледже).
Богатство становится все более скрытым: от стремления утвердить его путем откровения нарушения законов, избежания уголовной ответственности элита перешла к новым формам демонстрации своего могущества, демонстрируя гигантоманию на бытовом уровне. Одни покупают подводные лодки, другие строят такие дома, как Билл Гейтс, - ежегодно тот расходует в 60 раз больше воды, чем его не такие уж и бедные соседи. После обнародования этого факта власти даже вынуждены были принять специальное постановление о размерах возводимых домов, чтобы их обслуживание не оказывалось обузой для всего округа.
В этом отношении нашим богатым выпала нелегкая доля. Они стали в каком-то смысле первыми, свободными идеологически (и не всегда уголовно) людьми, которые могли себе позволить все. От этой вседозволенности крыша способна съехать у самого достойного самца - так что не будем пенять нашим бывшим олигархам на недостойности и просчеты в их поведении, а также на короткую память, отмеченную, например, у г. Гусинского после непродолжительного его сидения в Бутырской тюрьме. По выходе тот перед телекамерами обещал озаботиться качеством содержания заключенных и помочь им материально, но, видимо, утяжелившиеся думы о судьбах отчизны немедленно отвлекли его от теории малых дел.
Лучше попытаемся представить себе, какие хоромы и руины останутся после завершения периода первоначального накопления капитала.
Эпоха, когда глянцевые журналы читали в основном секретарши, закончилась с появлением глянца в карманном формате: отныне у секретарш появились свои персональные издания. Дизайном частных домов и океанских яхт лично и не на шутку озаботились жены, подруги и близкие люди тех самых богатых (что не исключает конечно же вторичное проникновение в читательские ряды, но в новом качестве, упомянутых секретарш). Самим богатым пришлось буквально за несколько секунд научиться делить свою власть с теми, о чьем существовании они рискнули было забыть в 90-е. И отныне до той поры, пока не настала пора добровольного или вынужденного изгнания где-нибудь на берегах Темзы или в особняке вблизи марбельского пляжа, им предстоит теперь делить власть с самцами другого племени. Причем вопрос еще, можно ли будет это состояние по-прежнему назвать властью. Опыт других стран, конечно, показывает, что всем становится только лучше при наличии баланса сил, а от их концентрации в одних руках вскоре наступает тихий конец света. Но, с другой стороны, и на фразе "Мы пойдем другим путем" воспитывались тут, а не там.
Неожиданное унижение, которому подверглись вдруг богатые, усугубляется отсутствием разветвленной и разработанной школы русского психоанализа. Но, в конце концов, как показывает книга Конниффа, многие лидеры животного мира решают свои проблемы и без помощи психоаналитиков.