 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Геннадий Жаворонков
Не отзовется наше слово
В конце 80-х годов протиснул я в газету статейку "Да здравствует нечитающая Россия". С трудом напечатал, потому что утверждал, что грядет новый вид цензуры - нечитаемость. И будет этот цензор страшнее всех предыдущих. Ибо имя ему - легион. Коллеги посмеивались: "Спятил ты что ли - тиражи растут, новые газеты возникают как грибы после дождичка..."
Не был я никогда пророком и на роль эту не претендую, но рухнуло все в одночасье. И из-за грянувшей нищеты, и из-за отвращения к информации, от которой читателю ни жарко, ни холодно. Теперь газетным разоблачением никакого чиновника не испугаешь. А если так, если слово наше не отзывается у власти, не отзовется оно и у читателя, ибо бесплодно и недейственно.
В советские времена я точно знал, что меня услышат: либо снимут с работы, либо снимут того, кого я поймал за руку на нечистоплотности. Даже постановление ЦК было - отвечать всем инстанциям на публикации (в том числе и партийным) в течение двадцати дней. Будь добр, либо подтверди, либо опровергни! А теперь... Вспоминается рассказ моего учителя в Литинституте Льва Кассиля, как его вдохновил Сталин на критические выступления против разнузданности чиновничества: "Мели Емеля, твоя неделя". И ведь что удивительно - все читал и требовал принять меры. Меня трудно заподозрить в приверженности сталинизму, прошлому. Но... Приходится признать, что неделя наступила не наша.
Тиражи газет - мизерны, люди испытывают отвращение к информации, а власти не реагируют на нее и вовсе: "Мели, Емеля, не твоя неделя!"
Как-то прибежал я к тогда еще непокойному Сереже Юшенкову. Вот факты притеснения русскоязычного населения в Туркмении, вот карты наркокараванов через эту страну в Россию, вот счета "грязных" денег, а вот адреса талибов, которых приютил Туркменфашист.
Поверил мне Сережа, знал, что туфту я ему не подсуну. Даже в невероятную историю поверил: что Баши подарил Путину ворованного спецслужбами из конюшни простого крестьянина коня. Выступил Юшенков с яркой речью на заседании Думы. И ему не поверили, не услышали, не приняли никакого решения. Вдохновленный равнодушием Российской Думы, Ниязов посадил в тюряги еще 150 человек российских подданных (это только нами считанных, а несчитанных - немерено) и продолжил колобродить в своем неограниченном самодурстве. А наш МИД - ни слова... Хотя заключенные - российские граждане, и паспорта у них российские...
Наконец, смелый Коля Николаев сделал часовую телепередачу "Независимое расследование" о положении дел в Туркмении - ясно, у нас под боком обыкновенный фашизм, а мы с ним сотрудничаем. Призадумалась Дума и приняла жесткую резолюцию. А что толку? Ушли те депутаты, пришли новые, а Туркменбаши даже бровью не повел, легко похерив строгие решения. Более того, всех заключенных упрятал в пустыню, чтобы глаза не мозолили. Условия там - сами понимаете... В нашем МИДе меня заверили, что они такое, уж такое предъявили Баши, что и Борис Шихмуратов, бывший министр иностранных дел Туркмении, а впоследствии российский подданный, в ближайшее время будет в Москве. Но ведь так ничего и не шелохнулось...
А между тем слово наше отозвалось. Но где и у кого? Туркменские спецслужбы попытались отметелить меня возле родного дома на Таганке. Думаете, милиция уберегла? Где там, таганские братки заступились, еле оттащил. А ведь для сестры Шихмуратова это привычная жизнь. Ей по телефону ежедневно угрожают. Но милиции и силовикам все это до фени...
Признался я публично, что незаконно меняю осужденных в России чеченцев на наших пленных солдат. Просил наказать меня за это. Тишина. Меняешь и меняй, что базар-то открыл, у нас и без тебя дел по горло. Это, позвольте спросить, какие вы такие громкие дела раскрыли? Чем вы так заняты, что недосуг? Басаева ловите? Так я с ним запросто чуть ли не ежеквартально встречаюсь. А ловить его не моя функция. Мое дело информировать читателя, хотя он меня и плохо слышит, потому что нищ и не на что ему газету купить, потому что он устал от информации, на которую не реагирует власть.
Недавно я получил не письмо, а целое письмище от телефонной станции: оказывается, телефоном я пользуюсь незаконно, хоть и плачу регулярно. А принадлежит он некоему Розенбауману. Я почти десять лет назад купил эту квартиру у Емельяновых и никакого Розенбаумана не знаю. На телефонной станции мне предложили заново купить этот номер за четыре тысячи, но только с согласия Розенбаумана. Позвольте, с какой стати, и где я найду этого Розенбаумана, может он уже в мире ином? Написал, напечатал, посмеялся: не все ли равно им от кого получать деньги? Думаете, покаялись, извинились? Да не покраснели даже. Теперь о том, что я Розенбаум, а не Жаворонков, мне регулярно по телефону твердит автомат. На это им денег не жалко.
Наивный я все-таки, порадовался, когда Президент как бы объявил войну чиновничеству...
Напрасно поверил, чиновники и Путина не испугались, Россией правят они, а не Президент. Его дело говорить, а они все будут делать по-своему. И писать я могу, что угодно, - у них есть право меня не читать и не слышать, или слышать и читать с точки зрения своей собственной внутренней цензуры, и ни за что не отвечать.
Такая цензура страшней прежней.
Честное слово, ностальгия охватывает по той советской цензуре, которая по звериности своей была впереди планеты всей. Даже невольно хочется назвать ее милейшей, потому что за десятки лет научились мы ее дурить, как хотели. И это при том, что в ее штате числились миллионы добровольцев. Да, да, миллионы самых пристальных и беспощадных соглядатаев. Старых коммунистов, идейных пенсионеров, хранящих чистоту "религии".
В былые времена опубликовал я в "Правде" статью по воспитанию под заголовком "И книги читают нас". Вполне невинной посчитала ее и цензура, и главный редактор Виктор Афанасьев. Но... не вдумчивый читатель, старый коммунист с дореволюционным стажем товарищ Остапчук. Крамолу он углядел в заголовке, от которого, как он писал, попахивало воинствующим идеализмом. И он вступил в принципиальную переписку с органом ЦК, требуя покаяния. Его не устраивали ни ответы заведующего отделом, члена редколлегии, ни секретариата, ни заместителя главного редактора. Отвечать, в конечном счете, пришлось мне (правда, не за своей подписью, а за подписью главного). Мне пришлось напомнить ему "шаловливую" статью Ленина "Толстой как зеркало русской революции". И добровольный цензор умолк, сраженный авторитетом вождя революции.
И официальные цензоры не были столь уж всесильны. Один из них попытался снять мою заметку "Трещина" в "Советской России" прямо из подписной полосы только за то, что героем ее был курсант, погибший во время летных полетов. Собственно, заметка была не о гибели пацана, а о его жизни после смерти. Товарищи скинулись со своих не шикарных стипендий и поставили курсанту достойный памятник из мрамора. Только схалтурили деляги с завода ритуальных изделий, и уже через три месяца обелиск дал трещину. Вот об этой трещине в нашей памяти и была статья. С Главлитом воевал не я, а главный редактор Михаил Ненашев, кандидат в члены ЦК КПСС. Он позвонил и потребовал объяснений. Ему снисходительно объяснили, что есть положение, запрещающее писать о гибели военнослужащих во время учений.
- И это все? - с коварной вежливостью переспросил Ненашев
- Все.
- Но если мы по вашему настоянию снимем эпизод катастрофы, читатели подумают, что солдаты у нас в армии гибнут от чумы, которую мы победили еще во время гражданской войны. Вы берете на себя ответственность утверждать, что у нас в армии вспыхнула чума?
Такой ответственности цензор взять на себя не пожелал, и заметка увидела свет, а убитые горем родители получили новый добротный памятник.
Но был более жестокий вид цензуры, из КГБ. В "Московских новостях" в уютном кабинетике располагался майор этого ведомства некто Виктор. Официально он числился как специалист по работе с иностранцами, так как газета выходила на нескольких языках и в редакцию захаживали и не подданные СССР. Но главными "иностранцами" для него были, конечно же, мы. Через него проходили все наши личные дела и даже планы наших командировок. У меня с ним сложились славные отношения, поскольку я всегда выручал его деньгами на опохмелку.
Но однажды главному редактору Егору Яковлеву пришла в голову гениальная мысль: бросить меня на расследование Катынской трагедии. О моем отъезде в Смоленск не знала даже заведующая кадрами, обычно оформлявшая командировочные удостоверения, - его Яковлев выписал мне лично. Не прошло и часа, как ко мне в кабинет за очередной порцией рубликов на поправку здоровья заявился майор.
- В Смоленск едешь, - сочувственно сказал он, пряча деньги в карман. - Тяжело тебе будет, я уже наших предупредил.
Я обалдел:
- Зачем?
- Служба такая. Ты не бойся, я лишнего не трепал, сказал только, что едет профессионал...
С испугу я вдруг решил не ехать в Смоленск поездом, а лететь самолетом.
Все это, конечно, было глупее глупого. Во-первых, неудобно, а во-вторых - какая разница была им, как и где за мной следить?
По пути в Быково я все время оглядывался, пытаясь обнаружить слежку и видел уже "топтунов" в обычных пассажирах электрички и даже в нищих, выпрашивающих подаяние.
В аэропорту меня ждало разочарование: единственный рейс в Смоленск был отменен и перенесен на завтра. В этом я, конечно, увидел происки ЧК. Бесцельно побродив по вокзалу, я вышел на летное поле. В дальнем его углу у допотопного самолетика возились какие-то люди. Я подошел и бодро спросил:
- Куда летим, служивые?
- А нам хоть куда, мы ДОСААФовцы. Вот починим эту керосинку и в небо...
- А в Смоленск? - без всякой надежды спросил я. - Заплачу.
- Да хоть в Калугу, какая нам разница? Запросим у диспетчера коридор и вперед!
И я улетел.
Мест в гостинице не оказалось, что я тоже ошибочно посчитал происками КГБ.
Беспрепятственно бродил я по городу в поисках людей, живших здесь до войны. Они охотно давали мне интервью и рассказывали такое, что никак не стыковалось с советской версией расстрела поляков. Более того, меня отправили в деревню "Козьи горы", назвав фамилии еще живых свидетелей этого преступления.
В этой забытой богом деревушке я организовал сход стариков и в течение пяти часов беспрепятственно записывал показания.
Товарищи в штатском заявились лишь к концу нашего разговора и предложили проехать в Смоленск. Я отказался, и они уехали ни с чем.
В Смоленске я объявился только утром и опять пошел в гостиницу, где немедленно получил отдельный номер и записочку от генерала Шеверских, начальника УКГБ, с вежливой просьбой позвонить ему или зайти в удобное для меня время.
В просьбе ему я не отказал и терпеливо позволил в течение нескольких часов "вешать мне лапшу на уши". Уезжая, я все-таки восхитился их расторопностью. И напрасно. Много позже я узнал, что выследили меня не они, - они бросили меня еще в Быково, узнав об отмене рейса. Заложила меня некая женщина по фамилии Шуткевич, она даже не была осведомителем органов. Это она, насторожившись от моих расспросов, позвонила в управление и очень долго убеждала дежурного разобраться с подозрительно любопытствующим человеком.
Ну, чем не цензор!
А потом была публикация и звонок по вертушке самого главного цензора страны Михаила Горбачева, который так орал по телефону, что его слова слышала вся редколлегия. Мне объявили выговор и... предложили продолжить расследование.
Горбачев больше не звонил, хотя каждая последующая публикация все ближе приближала нас к истине.
И вот грянул август 1991-го, а за ним и свобода слова. Главлит покинул сцену, перестал быть действующим лицом. Перестал или перевоплотился?
Уже во время осетино-ингушского конфликта, работая в Назрани, я с изумлением узнал, что все мои репортажи должны пройти предварительное утверждение в некой чрезвычайной комиссии, созданной в районе межнационального противостояния. Что без визы ее председателя мне недоступны средства связи. Конечно же, я и все мои собратья нашли способы обдурить чрезвычайку, но до сих пор остается загадкой, как и на какой правовой основе возникло из небытия это учреждение.
Позже в моей редакции мне завернули заметку о взяточнистве пламенного демократа Станкевича под изумительном предлогом: негоже бить по своим (!), да и присвоенные десять тысяч долларов - несерьезная сумма. Это для кого не серьезная? Для бабульки с пенсией в полторы тысячи рубликов?
В другом издании мне вежливо завернули разоблачительный материал о Мавроди, тогда еще находящемся на пике популярности (может быть он и нам поможет в нашем трудном выживании...).
Роль цензоров с готовностью взяли на себя многие главные редактора газет и журналов. Одни - из-за нагрянувшей на издание нищеты, другие - в целях улучшения собственного благосостояния.
В ушедшую эпоху мы были абсолютно уверены, что издание - дело весьма прибыльное. На доходы "Комсомольской правды" безбедно существовал весь аппарат ЦК ВЛКСМ и не только он. Тиражи были фантастические, на любимые газеты с удовольствием подписывались даже с нагрузкой ("Правда", "Спутник агитатора" и т.п.). В новую эпоху бумага, производство, распространение оказались для многих изданий непосильной тяжестью.
Исчезли такие популярные издания как "Куранты", "Столица", "ХХ век", "Голос". Государственная поддержка оказалась мизерной, выборочной. Задиристых наказывали реальным рублем.
А тех, кто выдерживал и это давление, отодвигали в тень другими методами. Горластый "Огонек", где ты? "Московские новости" - те, которые читали на стендах по ночам с фонариком, - где ваш неистовый читатель? Вас предали подписчики? Нет, это мы, якобы не подцензурные, предали его.
Да, во всем мире газеты не окупаются и живут только за счет рекламы. Во всем мире, но не у нас... У российского читателя десятилетиями вырабатывалось отвращение к рекламе. Он живет со стойким убеждением, что хорошую вещь рекламировать не нужно, она сама найдет путь к покупателю. А тут еще симпатичный мавродиевский Леня Голубков, расхваливающий акции "МММ", так надул миллионы телезрителей, что они чуть ли не окончательно впали в антирекламное настроение. Так что нашим изданиям на денежки от рекламы не выжить. Нет ее столько и никогда не будет в таком объеме и цене, как на Западе.
Немало потрудились в обесценивании печатного слова и сами журналисты, сделав своим основным заработком черный пиар. Чуть ли не главной целью репортеров стало не добывание истины, а получение компромата, порой и ложного. А то и еще пуще: например, "Вести" на Туркменистан выходят в эксклюзивном варианте, в котором много хороших слов о Туркменбаши и нет никаких плохих. И туркменский народ искренне верит, что Россия именно так относится к их пожизненному Президенту, от которого им никакого житья нет!
Когда я попытался упрекнуть коллег за непозволительный подлог, мне ответили: "Рынок, старик! Кто платит, тот нас и танцует!"
Если принципиальные журналисты и стремились к истине и находили ее, то защищали столь неумело, что проигрывали шумные процессы в суде. Вспомним дело "Московского комсомольца" против министра обороны Грачева -"Паша Мерседес, или Вор должен сидеть в тюрьме". Вся армия, да и не только, были уверены в правоте газеты. А выиграл кто?
На места цензоров издания были вынуждены взять в свой штат юристов, адвокатов с именами, и их оклады далеко превышали цензорские.
Все газеты, даже такие, как "Известия" и "Труд", славившиеся когда-то миллионными тиражами, вынуждены были обрести спонсоров, а если говорить не эзоповым языком, - хозяев. И споры между ними приобрели вид драки "панов", от которых чубы летели у "холопов".
Интересы "холопов", по существу, перестали быть основными темами изданий. А ведь причиной былых сумасшедших тиражей были именно "холопские" интересы. "Труд" славился своей правовой колонкой, которая просвещала юридически, помогала решать трудовые споры. "Комсомолка" блистала рубрикой "Читатель - писатель", "Советская Россия"" - еженедельными полосами "Вы писали - меры приняты".
А сейчас? Мели, Емеля... Вон как по телеку нас Караулов стращает в своей передаче "Момент истины". Последние волосы из головы вылинивают: воруют миллионами, разбазаривают наше с вами богатство, убивают за так... И ни одной передачи "меры приняты". Это какой же цензор не пропускает такие материалы в эфир? Да пропускать нечего, потому что чиновники на эти обвинения привыкли не отвечать. Может им подчиненные о них даже не докладывают, чтобы не расстраивать.
Был в советские времена такой цензорский аргумент. На совещаниях в ЦК главных редакторов настоятельно просили не публиковать заметки о безобразиях в стране. Мол, Леонид Ильич, читая их, очень расстраивается и даже иногда плачет... Так вы уж поберегите коммуниста номер один. Заболеет, вам же еще хуже будет!
И берегли!
А теперь кого бережем? Путина? Да нет, себя. От исков в суд, от снятия с поста главного редактора, с любой самой глупейшей формулировкой. Вот совсем недавно тульский губернатор Стародубцев в считанные минуты расправился со своим редактором областной газеты только за то, что он якобы не вписался в рыночную экономику, не сделал газету администрации самоокупаемой, а на самом деле за то, что на деньги ЮКОСа поместил хвалебную статью о ЮКОСе, глава которого сидит в тюрьме и находится в особой немилости у Президента.
Вообще наша "сверхсвободная" печать поначалу усвоила себе и по поводу, и без всякого повода обхохатываться над президентами, догоняя и перегоняя в вольнолюбии западную печать. А потом притихла, реально ощутив на себе неявные, но очень болезненные для себя экономические санкции. Перестали раздражать даже явные промахи главы государства. Вот спросили его о чрезмерном количестве тиражей портрета лица, не смущает ли его это, а он ответил, что нет, потому что в России так принято. И ни одно издание не вспомнило вопрос немецкого писателя Лиона Фейхтвангера, который он задал Сталину: как он относится к подобному обожествлению. Тот ответил куда хитрее: это, мол, подхалимы, опоздавшие признать Советскую власть, так замаливают свои грехи... И он разберется с ними и покажет!
И показал! Цензоры тщательней стали подсчитывать количество упоминаний имени вождя в каждой статье. И если было меньше пяти, снимали из номера, как идейно незрелые.
Недавно я сам ощутил на себе гнев "громовержца". Я даже не обругал, а аргументированно пожурил Путина за нежелание поделиться властью. И двери издания мгновенно захлопнулись передо мной, и главный редактор вылетел из своего кабинета на улицу, пополнив ряды безработных. Это президент расправился с нами? Да нет же, конечно, это была воля спонсоров, не желающих прослыть у власти диссидентами.
Это в столичном издании, а что говорить про периферийные...
Так что же, чиновники совсем не боятся печатного слова? Да нет, боятся, когда мы их не боимся.
Позвонил мне главный редактор одной "очень смелой" газеты, посетовал: не хватает острых материалов, шумной драки за правое дело, не ввяжешься ли в какую-нибудь шумную историю?
Это - пожалуйста. Тихо пожаловалась мне вдова замечательного писателя Георгия Гулиа: уже десять лет не вешает московское правительство на дом, где он жил, мемориальную доску, хотя есть соответствующее постановление. И стоит мраморная доска в коридоре, словно бы стыдливо спрятанная от чьих-то не желающих ее видеть глаз. Я позвонил в московское правительство соответствующему начальнику и спрашиваю: "А что, постановление об увековечивании памяти этого писателя уже кем-то отменено?"
Много "хорошего" я услышал в свой адрес: и склочник я, и не мое это дело указывать, кому и когда что-то вешать, и что им самим из мэрии все виднее. На грубость я грубостью не ответил, не стал напоминать начальнику, что это я его нанял на работу, что это я ему плачу из своего кармана, как слуге народа. Записал его пламенную речь на диктофон и написал ехидную заметочку о дырявой памяти наших чиновников. И очень довольный собой отдал ее прямехонько в руки главного редактора. Читал он ее с явным удовольствием - живо еще русское слово! А прочитав до конца, помрачнел и смущенно сказал, что им как-то не с руки ссориться с московским правительством, потому что время от времени оно им помогает в их тяжелом финансовом положении.
И ушел я со своим живым русским словом, умывшись...
Но - о, чудо! В тот же день позвонил мне домой правительственный начальник (не поленился, телефончик отыскал), пригласил на открытие мемориальной доски. И даже машину за мной предложил прислать (значит, только бы я не печатал ничего) и уточнил фамилию и имя-отчество, чтобы внести в список почетных гостей, так как народу будет много и не всех возможно будет пропустить на это торжественное мероприятие. За оцепление я не пошел, посмотрел на все со стороны, речи елейные их о памяти послушал. А чиновник все рыскал глазами по толпе, меня выискивал, а не найдя, в своем торжественном слове упомянул как хорошего и памятливого парнишку. Это чтоб я ему вслед не гавкнул.
Вот как, оказывается, бывает, когда мы их вельможности не боимся.
В полупокойницком состоянии оказались и наши журналы без волчьего догляда цензуры.
Недавно я спросил знакомого редактора еще не самого худшего издания: зачем он печатает такую унылость? "Так пятьдесят процентов прозы и стихов платные - иначе не выживу. У меня еще ничего, у соседей семьдесят..."
При такой цензуре мы не скоро дождемся новых "Иванов Денисовичей". В лучшем случае - будем в курсе литературного творчества "новых русских".
А в книжных изданиях... Нет, мы не перестали быть читающей страной, мы стали страной, читающей исключительно детективы. Здесь свои критерии. Я присутствовал при одном разговоре редактора и автора. Работодатель душевно увещевал литератора: "Труп должен появиться не на пятнадцатой, а на третьей странице, иначе читатель нас не поймет!"
Из 130 миллионов экземпляров книг, выпущенных в 2001 году под грифом "художественная литература", более 60% - детективы и женские любовные романы. Еще не менее 16% отдано фантастике. На долю же гуманитарных изданий, в том числе книг национальной и мировой классики, остается 15%. Легко представить, насколько тонок слой этой литературы: всего 16-17 миллионов экземпляров на всю страну.
Особенно очевидно крушение гуманитарной книги, если обратить внимание на то, что в 2002 году, по данным Государственной Книжной палаты, только 7 самых расторопных авторов детективной литературы - Акунин, Донцова, Бушков, Дашкова, Маринина, Полякова, Серова - выпустили сочинений тиражом более 30 миллионов экземпляров. Среди них только одна неутомимая Дарья Донцова подарила читателям 45 названий книг тиражом в 13 миллионов 585 тысяч экземпляров.
Что, спрос рождает предложения? А вот позвольте усомниться в этом, казалось бы, незыблемом постулате. Чей это спрос потребовал переиздания книги Николая Яковлева "ЦРУ против СССР"? Изданная в свое время (в 1983 году) издательством "Правда" на деньги и по заказу КГБ, она самими же издателями была признана неудачной и была быстренько изъята из продажи. Уж больно лихо и недоказуемо ее автор списывал все трудности строительства социализма на происки ЦРУ. Оказалось, что спецслужбами завербованы и академик Андрей Сахаров, и его жена Елена Боннэр. Бульварными красками была размалевана жизнь этой семьи и их личные взаимоотношения. Уже тогда семья подала на автора в суд, ибо книга была переполнена такими перлами, в которые не поверил и наш очень доверчивый читатель, и даже "Великий инквизитор" - Агитпроп ЦК КПСС. На голубом глазу утверждалось, что Елена Боннэр, испугавшись ответственности за свои уголовные деяния, приписала к своему возрасту лишний год и удрала на фронт, где и скрывалась до окончания войны. Что девять лет она пребывает в законном браке одновременно с двумя супругами и ее дочь Татьяна "с младых ногтей имела двух отцов - "папу Якова" и "папу Ивана". Научилась и различать их - от "папы Якова" деньги, от "папы Ивана" отеческое внимание... Что в конце шестидесятых годов Боннэр, наконец, вышла на "крупного зверя" - вдовца, академика А.Д. Сахарова... Далее она выкинула из семейного гнезда его детей и поселила своих. И даже: "Боннэр в качестве методы убеждения супруга поступить так-то взяла в обычай бить его чем попало".
Пребывая в ссылке в Горьком, супруги подали на автора в суд за клевету в защиту чести и достоинства. В настоящее время, обладая всей перепиской с судебными органами того времени, я вижу, как было трудно даже советскому суду защитить автора от должного наказания. Они вынуждены были взять на вооружение детскую игру, в которой принято "ни да, ни нет" не говорить.
Яковлев имел наглость заявиться в Горький для объяснения с Сахаровым. Академик, отчаявшись защитить свою жену правовыми способами, впервые в жизни влепил клеветнику пощечину. Это был неравноценный ответ, ибо клевета разошлась тиражом в 750 000 экземпляров, а ответ был получен только в одном.
В годы перестройки супругов убедили не возбуждать дело только потому, что автор уже стар и тяжело болен...
Так что и кто побудил издательство вновь поставить "заигранную пластинку"? Ведь теперь не покойный автор, а издательство могло проиграть в нашем "праведном" суде дело и понести значительный материальный ущерб? Почему оно не испугалось? Ответ есть.
В начале статьи я не очень подробно описывал свой вклад в расследование "Катынского дела". Потом было признание на всесоюзном уровне и передача Горбачевым документов польской стороне. Потом на всероссийском - покаяние Президента Ельцина и передача новых документов. Казалось бы, во всей этой истории поставлена жирная точка. Ан нет.
Передо мной книга Юрия Мухина "Антироссийская подлость" (издательство "Крымский мост-9Д Форум", Москва, 2003 г.), в которой все исследователи этой трагедии (в том числе и автор этих строк) названы "геббельсовской командой", извратившей истину.
Возможно, кто-то и счел бы за честь оказаться в одной команде с Горбачевым, Ельциным и генералами из Военной прокуратуры, но не автор. Я встретился со знакомым юристом, чтобы подать иск на Юрия Мухина и на издательство, выпустившее в свет книгу, переполненную явной клеветой и личными оскорблениями. Слова "подонки, фальсификаторы, продажные сволочи" - не самые грубые на ее страницах.
Надо признаться, что адвокат глубоко вник в суть дела и с уверенностью заявил, что оно, безусловно, выигрышное, но...
Но: есть ли у меня в запасе пять лет жизни (меньшего срока для его разбора он не отпускал) и энная сумма денег, которую я должен заплатить адвокатской конторе, которая будет отстаивать мои интересы. Ни того, ни другого у меня не оказалось. Более того, будучи членом комиссии по расследованию причин взрывов домов в Москве и Волгодонске, я вполне представляю "перспективность" подобного сутяжничества.
Нашу комиссию возглавлял депутат Сергей Ковалев, человек с солидным диссидентским стажем, в ее составе два члена Думы, опытные журналисты и именитые юристы. Два с лишним года мы состоим в бесконечной переписке с высшими инстанциями: ФСБ, МВД, Прокуратура. Ну и что? Оказывается, о чем мы ни спросим, - все имеет гриф "секретно", а то и "сверхсекретно". Так что еще долго нам трудиться, чтобы иметь возможность возбудить судебное дело.
Но я все-таки решился начать тяжбу. И обнаружил, что издательство почтового адреса не имеет, а в наличии есть только электронный. Связался по нему. Меня попросили оставить телефон, а от встречи уклонились.
Мой адвокат ехидно заметил, что сие издательство, вероятно, принадлежит моим исчезнувшим куда-то цензорам.
А почему бы и нет? Ведь по закону сохранения вещества ничто никуда не исчезает и не появляется вновь!
Но если у меня нет сил, времени и денег, то почему в суд не подают государственные структуры, их-то обидели больше меня? И если бы за одну книгу, а то ведь можно и за целую серию, ибо там есть и прямо-таки антисемитская книга того же автора "Убийство Сталина и Берия", где черным по белому написано: они погибли в результате еврейского заговора врачей. И книга Юрия Болдырева с перечислением имен главных жуликов в политике и правительстве...
Неужели и у власти нет денег, чтобы пресечь разжигание национальной розни и голословные обвинения? Коль так, то мне понятен вопль некоторой части интеллигенции с требованием вернуть цензуру. Ведь лозунг издательства "Крымский мост-9Д": "Мы печатаем только то, что нельзя не печатать!!!"
Боже, как мы гордились, идиоты, в 1991 году, назвав себя (СМИ) четвертой властью! Какая мы четвертая власть, коль нас никто не слышит и не слушается? Вот, бывало, обидят кого, а он пугнет: "Не пойду на выборы!" Ох, и начинали все обиженного ублажать: крыши крыть и крантики чинить. А теперь бесцензурную Россию и этой пугалки лишили: "Да не иди, очень ты нам нужен..."
Президент один за другим надзирающие органы создает. А зачем надзирателю надзиратель, собственная разведка в МВД - служба собственной безопасности? Зачем? Не проще ли вернуть четвертой власти ее собственную власть? Не только запрещением цензуры, а экономической помощью и законодательным решением для всех чиновников отвечать на все выступления в прессе?
Иначе... Иначе мы бесцензурные трепачи, да и только.
Но таковыми нас сделала власть. Значит ей так удобней. Значит, так ей нужнее, и в этом она видит утраченную цензурность.
Другого объяснения найти трудно...