 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Кирилл Подрабинек
Куда податься?
Позорно говорить одно, а чувствовать другое.
Но насколько позорнее писать одно,
а чувствовать другое.
Луций Анней Сенека "Письма к Луцилию"
Мне повезло: с русскими писателями я успел познакомиться до школьных уроков литературы. Помню дореволюционное издание. В одном томе, на тончайшей бумаге - почти все сочинения Пушкина. Листаешь книгу и вдруг, в строфе после "И на обломках" - одиннадцать точек. Так я познакомился с цензурой. Наивной, как и многое в XIX веке. Разве не знал тогда читатель, что за точками скрывается "самовластья"? Или трудно догадаться, для какой части тела использует поэт Хвостова жесткую оду? Счастливое детство, мое и цензуры!
Я был постарше, когда в руки попалось с два десятка экземпляров старых газет. Шестидесятые годы, польское восстание, манифест 1905 года, Первая мировая война. И здесь разрывы текста, отмеченные точками абзацы. Цензура! Не скрывающая своего существования и по-своему честная. Правительство прямо указывало: здесь был материал, нам не угодный. В чем проявлялось своеобразное уважение к автору и читателю. Не ценят люди того, что имеют! Кто только не ругал царскую цензуру. И ведь недовольство цензурой зачастую проступало на страницах подцензурных же изданий! Отношение общества к цензуре во многом предопределило революционный путь России. Николай Морозов в своих мемуарах отмечает: отсутствие свободы слова было одной из причин обращения народовольцев к террору. Зинаида Гиппиус вспоминает, что Плещеев не знался с Полонским, последний был когда-то цензором. Знать бы Морозову, что его мемуары советская власть изрядно отредактирует. Без всяких там излишеств, наподобие многоточий. Знать бы заранее Гиппиус, сочувствующей эсерам, что победившие в результате революции большевики сделают ее имя недозволенным к упоминанию. Как и имена многих других. Правильно ругали цензуру. Но сильно преувеличивали ее тогдашние ужасы. Не ведая о цензуре грядущей.
В тоталитарном государстве и цензура тотальная. В чем все пишущие и убедились. Читающие, говорящие, слушающие - тоже. Не только абзацы удалялись из текста, люди удалялись из жизни. Свирепствовала советская цензура и в самые вегетарианские времена. Казалось, хуже ее и быть уже не может. Теперь все больше и больше в том сомневаюсь... Фактически, советская цензура никого не обманывала. Все знали: правды в советской печати нет и быть не может. Разумеется, желающие печататься в советских изданиях приспосабливались к цензуре, в чем и проявлялось ее тлетворное влияние. Но кто же заставлял губить самих себя? Тем более, существовала альтернатива: самиздат, "тамиздат", "голоса". Удовольствие дорогое, власть предъявляла счета к оплате: тюрьма, психушка, изгнание. Но и сделка с дьяволом, то бишь советской печатью, удовольствие не из дешевых. Привычка врать другим и самому себе тоже самоубийство, только медленное. Конечно, не об ищущих просто заработок тут речь. Да и то надо принять во внимание: истинное признание - признание врагов. Друзья всегда что-то простят, не заметят. Враги не упустят ничего. Жила в диссидентах вера в могучую силу свободного слова. Был у власти страх перед свободным словом. И вера, и страх - наивные, как видно теперь. Что не уменьшает самоотверженности одних и подлости других. Впрочем, о наивности догадывались и тогда. Анекдот из тех времен:
Идут двое по улице. Один из них поднимает белый листок бумаги. На нем лишь одно слово - "листовка".
-Как же так, а где текст?
- Да разве вы сами не знаете, что там должно быть написано?
Вообще людям свойственно преувеличивать значение написанного, зафиксированного на бумаге, доведенного до читателя. Будто бы реальность легализуется только текстом. Замечательный человек, многолетний узник совести, Владимир Львович Гершуни в перестроечные дни всюду появлялся с пухлым, перетянутым ремнем портфелем. Едва поздоровавшись, начинал вытаскивать какие-то вырезки, листки.
- Смотри, что напечатали, наконец. А вот еще. Вот интересное.
- Володя, ты правозащитными делами лет тридцать занимаешься?
- Больше.
- Так неужто ты не знал всего этого уже давным-давно?
- Так ведь напечатали!
Но прав был и Владимир Львович. Сознание того, что "это может быть напечатано", подчас важнее самого напечатанного. Вот и радовался он так по-детски и делился радостью с другими.
В те времена казалось - цензура исчезнет. Но очень увертлива эта тварь. Приспосабливается, маскируется, отступает в тень, уходит, чтобы остаться. Нет сейчас, наверное, специальных кабинетов, где сидят люди с "ножницами". Зачем, если есть самообслуживание? Формально ограничений свободы слова нет: говори, пиши, публикуй что хочешь. Ну, за вычетом всяких там государственных тайн, призывов к насилию, националистических выпадов. Впрочем, телевидение не стесняется античеченской направленности некоторых передач. А легальная радиостанция "Свободная Россия" так самозабвенно предается антисемитизму, что заслужила бы похвалы Гитлера и К0. О фашиствующей прессе и писать скучно, и так все знают.
Цензуры вроде бы нет. "Вроде бы" потому, что общество сознает, цензура вроде бы есть. А как же иначе, если исполнительная власть подмяла под себя все в России? Парламент, юстицию, бизнес, гражданские институты. Неужто оставили без внимания средства информации? Но рядовой гражданин, догадываясь о существовании цензуры, не знает толком, как она осуществляется. Вот эта неопределенность ситуации и есть главная, сквернейшая черта современной тайной цензуры, станового хребта "управляемой демократии". Хорошо было демократам XIX века, диссидентам века XX прямо указывать пальцем на цензуру: "Вот она, подлая!" Теперь подлая, отказавшись от четких, фиксируемых глазом форм, тяжелым туманом оседает в порах общественного бытия, вкрадчиво захватила сознание пишущих, редактирующих, издающих. Возможно, иной редактор почти искренне уверен, что лежащий перед ним материал не подходит для публикации по стилистическим причинам. Или развиваемый в тексте подход к политическим событиям, характеристики и оценки, не совпадают с редакционными традициями, направленностью журнала. Но не гнездятся ли где-то в уголке редакторского сознания, даже не отдающего себе в том отчета, иные мысли? О необходимости продлить срок аренды помещения, о затруднениях с типографией, о недовольстве фирмы-спонсора, об отношениях с учредителями, занимающими некие теплые места? Поди, проверь....
Вот и строит догадки автор. Подобно телезрителю, улавливающему умалчивания и подтасовки в сюжетах о гибели "Курска", событиях "Норд-оста", текущей избирательной кампании. То ли телевизионщикам прямо запрещают говорить правду, и они "наезда" властей боятся, то ли за свой карман беспокоятся, то ли говорят правду - как ее понимают. Поди, проверь.... Тут как с независимостью суда, в которую никто не верит. Бывают справедливые судебные решения, но есть множество неправосудных. Заметно одно: чем менее частный характер имеет предмет разбирательства, чем больше в нем заинтересованы власти, тем незаконнее решения. Хотя и не исключено, что судьей руководят собственные пристрастия, правовой нигилизм, некомпетентность, а не просто страх или прямая корысть. Впрочем, в иных судебных решениях явственно ощущается привкус всех причин сразу.
О свободе слова, зависимости и независимости прессы, написано очень много. Но, как говаривал мой отец, Пинхос Подрабинек: "Свобода - это выбор зависимостей". Понятно, что редакции, телеканалы зависят от субсидирующих, лицензирующих, предоставляющих помещения, частоты, типографии. Но есть ли реальный выбор зависимостей, если все в руках власти, включая и контролируемый ею бизнес? Эпопеи с НТВ и ТВ-6, многими печатными изданиями, дают ясный ответ. Возможно, независимы от власти те, кто занимается далекими от политики вопросами. Журналы по садово-огородным проблемам, самоокупаемая "желтая" пресса... Еще есть издания, существующие на деньги зарубежных фондов. Но их не так много... Да и тут свои заморочки. Запад зачастую весьма превратно понимает происходящие в России процессы, употребляя шаблонные схемы, наподобие: "перестройка и гласность", "курс демократических реформ", "борьба с международным терроризмом". Все, не входящее в схему, обычно отсекается. К тому же, политическая конъюнктура часто порождает параллели в зарубежных и российских официальных оценках. Результат понятен.
Строгий оппонент возразит: "Свобода слова, независимость (зависимость) печати и цензура - вещи разные, пусть и взаимосвязанные". И будет прав. Если под цензурой понимать систему прямых запретительных мер на публикацию тех или иных материалов. Если же под цензурой понимать совокупность мер, включающих в себя и тонкие методы воздействия на общество - дело другое. Тем и опасны метаморфозы современной цензуры, что она искусно встраивается в ткань общественного организма, приобретает черты саморегулирующейся системы. Это вам не дуболомные методы царского режима или советской власти! Последствия для общества менее заметны в краткосрочном измерении, латентны. Результаты более отдаленные, пролонгированного характера. Но итог может оказаться куда печальнее.
Впрочем, автор не специалист по издательскому делу и сопутствующей экономике, не слишком знаком с редакционной "кухней". Поэтому попробует взглянуть на проблему глазами иногда пишущего и публикующегося. В конце концов, как для получения взяток необходимы взяткодатели, так и для работы цензуры нужны авторы.
Окончательную уверенность в победе цензуры предоставили события в связи с захватом заложников в театральном центре на Дубровке. Дело даже не в том, как врало телевидение, подчиняясь указаниям силовиков. Но вот сторонники движения "Нет" сделали о происшедшем заявление. В нем досталось обеим сторонам: и террористам-боевикам, и российской власти, осуществляющей террор в Чечне. Попутно досталось слегка и Западу. Под обращением десятки фамилий: Белоцерковский, Богораз, Боннэр, Буковский и т.д., по алфавиту. Люди известные, многие в прошлом политзаключенные, противники советской власти. Ни одно из средств массовой информации, в том числе и электронных, полученный текст не опубликовало, не озвучило. Ни здесь, ни за рубежом. Казалось бы, люди, подписавшие обращение, уже некогда доказали свою правоту. Хотя бы только поэтому их мнение заслуживает быть известным согражданам. Вдруг они и на этот раз правы? Можете не соглашаться с ними, спорить, но опубликуйте! Тишина.
Новая цензура, цензура самообслуживания, если так можно выразиться, родилась не сегодня. Достойный вклад в это недостойное дело внесли умалчивания, самоограничения "демократической" печати в угоду политическому моменту. Помнится, только погромче скажешь о политзаключенных, обязательно зашикают: "Тише, не вспугните Горбачева с перестройкой!" Потом стало модным предостерегать по разным поводам: "Не вспугните Ельцина с реформами!". Страшно пугливые у нас правители... Зато теперь, естественно, ничем не вспугнешь Путина. Август 1991 года, октябрь 1993 года, президентские выборы 1996 года - этапы бесславного пути.
Допустим, некий автор - не ангажированный публицист. И красно-коричневые ему не по душе, и пресловутые демократы (вчерашние коммунисты!), столпившиеся у власти, не нравятся. Куда податься? Жесткое разделение на "своих" и "чужих" невольно заставляло некоторых авторов совершать партизанские вылазки со страниц чуждой им печати. Как это было с Владимиром Максимовым и Петром Егидесом, критиковавшими "демократов" в красной прессе. Одобрить их поведение нельзя, но понять можно.
Ничто не ново в России, вечно третьего не дано! В XIX веке печать и общество тоже, пускай и при других условиях, поделились на два лагеря: охранителей и демократов. Причем в стане последних порядки царили суровые: чуть засомневался писатель в безусловной правоте пекущихся о народном благе, так получал обструкцию. Подобное случилось с Николаем Лесковым после его статьи "о пожарах" ("Настоящие бедствия столицы"). Ситуацию девяностых годов (уже XX века!) хорошо иллюстрирует следующая картинка.
В начале 1996 года перед зданием Государственной думы проводился митинг против войны в Чечне. Прихожу. "Кирилл, иди к нам!", - из толпы той части Демократического Союза, что с Валерией Новодворской. Лозунги и против войны в Чечне, и в поддержку Ельцина и демократических реформ. Напротив толпа коммунистов с лозунгами и против войны, и против Ельцина с реформами. Поскольку плюрализм в отдельной голове меня не устраивает, пошел к коммунистам. Те хотя бы последовательны... Красные флаги над головой, снуют бодрые старушки с портретами Сталина. Не могу! Куда податься? Заметил группку московских чеченцев в сторонке. Присоединился к ним. Мимо идет Анпилов, предлагает коммунистические брошюрки.
- Нет, благодарю.
- Вы, наверное, демократ? - не без ехидства в голосе.
- Нет, ни демократ, ни коммунист, просто нормальный человек, - тоже не без ехидства.
Некоторый вклад в умонастроения, способствующие цензуре, внесли сами же против цезуры некогда боровшиеся. Помнится съезд бывших политзаключенных (50-х - 80-х годов) в Петербурге в декабре 1991 года. Августовские события случились недавно, кое-кто из бывших политзеков, поддерживающих Ельцина и иже с ним, теперь вплотную приблизились к власти. На трибуне Сергей Ковалев рассказывает о принятом с его помощью законе, реабилитирующем бывших политзаключенных, в частности, о компенсациях (жалких, конечно). Вопрос из зала: "Значит, получается, что день пребывания депутатом оплачивается как много дней заключения?" Ответ, естественно, повествует о финансовых трудностях. В общем, для бывших зеков денег нет. Живым воплощением последнего тезиса в зал входит опоздавший Анатолий Булёв, в телогрейке и кирзовых сапогах - отсидел десятки лет, жить негде и не на что. Анатолий деликатнейший человек, но глуховат. Заметив Гершуни и меня, сидящих вместе, громогласно, на весь зал: "Володя, Кирилл!". Пробирается по рядам, привлекая всеобщее внимание.
Обсуждается закон о люстрации. Большинством голосов подобная возможность одобрена. Но тут на трибуну поднимается Вячеслав Игрунов и в течение получаса заклинает зал отказаться от "охоты на ведьм". Вопрос снова ставится на голосование и... на этот раз не проходит. Анатолий, опять громогласно: "Ну и дела!". Действительно, пускай даже никого не привлекут к ответственности. Пускай все эти кагебешники, советские бонзы не поражаются в правах. Но против человека велись незаконные разработки - слежка, подслушивание, провокации. Имеет право гражданин знать, кем, когда и с чей помощью все осуществлялось? Так дайте ему возможность, по крайней мере, ознакомиться с делом, что хранится на него! Предавать ли дело огласке - его решение. Нет, охота, видите ли, на ведьм. Зачем тогда удивляться их нынешнему шабашу? Интересно, как чувствуют себя сегодня люди, столь быстро изменившие некогда свое мнение о люстрации? Одобрившие запрет на распространение существенно важной для граждан информации, фактически высказавшиеся в пользу цензуры. Кстати, как себя чувствуют и те, кто некогда поддерживал Ельцина? Удивляются ли приходу кагебешника вслед за обкомовцем? Да, политика - трамвай, а не такси. Здесь бесполезно восклицать: "Ой, извините, ошибочка вышла, случайно проскочили нужную дорогу! Давайте вернемся назад!".
Теперь поле общественно-политических пристрастий стало ровнее, нивелировалась и пресса. Если и есть издания, осмеливающиеся обличать безобразия российской жизни и произвол власти, то до определенной черты. Болевым порогом являются политические обобщения о необходимости организованного сопротивления беззаконному режиму. Правда, кажется, есть еще вполне приличные маргинальные издания, через "порог" переступающие. Малотиражные и, как правило, непериодические. Для самовыражения этого достаточно, но и только...
И все-таки в существовании цензуры виноваты сами авторы. Пускай редакторы, спонсоры и власти тоже. Кому из пишущих незнакомы мысли: "Здесь надо помягче - не пропустят. Это уберем, от этого избавимся". Затем приходит отредактированно-отцензурированный текст на заключительное "добро" (и то не всегда). "Ну и ладно, пусть хоть так будет, лучше, чем ничего." Взятка дана! Все кажется автору, что мир погибнет, если он, автор, не пробьется к читателю. Но статьями мир не исправишь (стихами и романами тоже). А вдруг мир скорее рухнет от привычки умалчивать, недоговаривать, приспосабливаться к неправде?
Как избавиться от цензуры? Помимо политических и экономических методов существует еще один. Самый простой, но и самый трудный. Не соглашаться на цензурирование, не связываться с сомнительными редакциями, изданиями, передачами. И не позориться, не писать того, что не чувствуешь.