 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Лев Левинсон
Что хуже погрома
18 января 2003 года активисты, именующие себя православными, ворвались в московский Центр и музей имени А.Д. Сахарова и разгромили художественную выставку "Осторожно, религия!", сочтя ее "богохульною". Погромщики были задержаны, в отношении двоих возбуждено уголовное дело по статье о хулиганстве. 11 августа 2003 года Замоскворецким райсудом возбуждение дела было признано незаконным. Зато организаторов выставки за "возбуждение ненависти или вражды" подвергли уголовному преследованию по полной программе. В мае 2004 года, когда пишутся эти строки, дело по обвинению директора музея Юрия Самодурова, заведующей выставочным отделом Людмилы Василовской, художника Анны Альчук передано в суд.
Текст, помещенный ниже, представляет собой нечто вроде публичного ответа Елене Боннэр, высказавшей в сетевой переписке по поводу прекращения дела "ревнителей благочестия" сомнения в том, что такая выставка в музее Сахарова была уместна. Текст писался, когда угроза суда над правозащитниками и художниками еще не выглядела столь реальной, как сегодня. Поэтому в правозащитном сообществе, порой - публично, часто же - вполголоса произносились слова сомнения, осуждения. Конечно, всеми осуждался христианнейший погром. Но и выставку одобряли далеко не все.
Теперь, на пороге суда, даже самые сомневающиеся готовы объединиться, защищая от государственных идеологических репрессий музей, Самодурова, художников. Однако ответ Боннэр, так и не пошедший в печать, сохраняет, как мне кажется, актуальность, даже если сама Елена Георгиевна давно не настаивает на своих критических замечаниях. Поэтому постоянное ее упоминание в тексте, первоначально обоснованное, следует воспринимать деперсонифицированно, как обращение к позиции.
***
Е.Г. Боннэр осуждает погром и позицию суда совершенно справедливо.
Конечно, все спокойные люди согласятся: громить - отнюдь не лучший прием дискуссии. А судебное решение о признании незаконным возбуждения уголовного дела по очевидному факту уж точно продиктовано отнюдь не правовыми соображениями. Хотелось бы посмотреть, что решил бы этот суд, если б дело касалось такой же ситуации, но с иным идеологическим содержанием. Предположим, некие вымышленные радикальные правозащитники пришли и разгромили бы выставку, восхваляющую подвиг Ельцина, Путина и вооруженных сил в Чечне, залили бы краской портреты президентов, написали бы поверх изображений борцов с терроризмом "палачи", "убийцы", нанесли бы ущерб выставочному залу. Было бы возбуждено дело, затем обвиняемые обжаловали бы его возбуждение... Не надо обладать широкой фантазией, чтобы предсказать, как отозвался бы российский суд на такую жалобу.
То, что решение суда в деле по Музею заведомо неправосудно, ясно из того, что сам факт погрома никем, и прежде всего - его совершителями не отрицается. Столь же неправовым следовало бы признать решение и в сконструированном нами случае радикальных правозащитников, если бы суд неким сверхъестественным образом принял аналогичное решение, удовлетворив их жалобу. Обжаловать возбуждение уголовного дела уместно лишь в случаях, когда возникают сомнения, был ли мальчик, когда в деле об убийстве "труп" гуляет по улице, а в деле об изнасиловании изнасилованная оказывается девственницей. В нашем же деле все соображения о том, чем руководствовались верующие и насколько это их оправдывает (такие доводы, конечно, вправе была выдвигать их защита), подлежали рассмотрению в суде при разбирательстве дела по существу. И там суд волен был бы хоть оправдать обвиняемых (что, конечно, тоже было бы предвзятым решением). Произошла же подмена, и весьма неприличная: рассмотрение жалобы на возбуждение уголовного дела вылилось в разрешение по существу самого конфликта.
Правда, становится все очевидней, что и Музею, и тем, кто его поддерживал, и тем, кто поддерживал выставку, изначально не следовало настаивать на возбуждении именно уголовного дела, а пойти иначе - вчинить гражданам, причинившим ущерб, иск о его возмещении. Помимо того, что такой путь был бы более продуктивным (подачу лицом гражданского иска в суд не обжалуешь!), он более правовой и по сути.
Во-первых, инквизиционный российский процесс допускает возбуждение дела в отношении конкретных лиц, тогда как, по-хорошему, дела должны возбуждаться исключительно по факту, а не в отношении кого-то. Возбуждение дела выливается у нас в заранее заготовленную расправу, что делает весь наш процесс сомнительным и вынуждает в любом возможном случае воздерживаться от обращения к уголовно-правовой защите. Если средства непригодны, вряд ли правильно к ним обращаться, имея более подходящий инструментарий гражданского судопроизводства.
Во-вторых, все-таки, здесь задействован Музей Сахарова. И кричать даже по такому поводу "милиция! милиция!" не совсем нам - правозащитникам - к лицу. Нет, задержать, конечно, хулиганов надо было - смотритель сработала на отлично. Но потом надо было, наверное, обращаться в инстанции и настаивать (да, настаивать!), что для возбуждения уголовного дела нет оснований, подавая одновременно гражданский иск. Возмещения ущерба следовало требовать на полную катушку, как от потерпевшего Музея, так и от художников, работы которых стоят больших денег, а некоторых - очень больших. Кажется, установка на сокращение государственной репрессии, перевод судебного спора в гражданское русло - верные решения во многих, многих случаях - было оптимальным и в данном. Думается, согласие на возбуждение уголовного дела против православных, обвиненных милицией в хулиганстве, предопределило дальнейшее движение не по тем рельсам, не в том направлении.
Однако на сей раз мне хочется написать не о праве, а о выставке.
Погром стал, информационным поводом, как пожар. Современные околоцерковные несторы, почесывая в бородах, наверняка мыслят происшедшее маленькой частью истории борьбы добра и зла (хотя персонажи-погромщики с взятыми у Хармса фамилиями, что-то типа Бякин и Кобякин, вряд ли сподобятся лавров Герострата, да и они, следуя по стопам менее известного, зато идейно им близкого патриарха Феофила, спалившего Александрийскую библиотеку, надеются, скорее, на небесное воздаяние). Дело вполне обычное, когда инвалид, обливший кислотой Данаю, заслуживает большего общественного внимания, чем само полотно за всю свою историю - жившее своей молчаливой жизнью и равнодушное к газетчикам. Псих-маструбатор, восставший против Данаи, может рассматриваться как психологический тип. И верующие, громящие музеи, заслуживают наблюдения как типы, описанные в книжке "Московские дураки и дуры" собирателями казусов. А вот художники, сделавшие выставку "Осторожно, религия!", все-таки намного интересней православных бякиных и кобякиных, равно как и суда, вставшего на сторону последних.
Елена Боннэр утверждает, что выставка не стоила "ни шума, ни внимания". Это некое явление "в русле современного эпатажа", пишет Елена Георгиевна, и даже дает понять, что такое, с позволения сказать, искусство, оскорбляет если не религиозные, то уж, вполне возможно, эстетические чувства.
Эти сентенции я прочел с тяжелым чувством.
Позволю себе с ними не согласиться. Тем более, что раздаются эти окончательные суждения с Олимпа правозащитного движения и могут восприниматься как общее мнение сообщества, к которому я себя отношу (не к Олимпу - не дай бог! - к движению).
Скажите, не показалось бы некорректным, если бы кто-либо из художников, участников выставки, высказался в таком роде: разработанный правозащитниками план мирного урегулирования в Чечне, несомненно, не заслуживает ни шума, ни внимания, а их заявления о нарушениях, допущенных на последних выборах, не более как привычный эпатаж и попытка привлечь к себе внимание? Что сказали бы такому художнику? Такому художнику сказали бы: извините, многоуважаемый, вы плохо знаете, что происходило на выборах, а мы на них работали, и вы знакомы с положением дел в Чечне понаслышке, а мы ездим туда постоянно, знаем настроения людей и т.п.
Вроде бы Елена Георгиевна, не разбираясь ни в хоккее, ни в футболе (пишу наугад - вдруг разбирается?), не выносит авторитетные приговоры сборным. Хотя почему бы ей ни сказать: это бегание с клюшкой не заслуживает ни шума, который подняли на трибунах, ни внимания. Все это эпатаж.
Никак не желая никого обидеть, все-таки должен поделиться соображением, что такое надменное отношение к искусству не лучше (а с точки зрения самих художников, наверняка, хуже) случившегося в январе 2003-го хулиганского действия. В конце концов, реакция зрителя заложена в дискурс актуального искусства: юродивый, скачущий по улице, вызывает, с одной стороны, слезы и молитвы людей духовных, но заведомо обречен, преднамеренно обрекает себя на снежки мальчишек и на плеть стражника. Осмелюсь предположить, что посетитель, пришедший с тюбиком краски, чтобы все "разгромить", в некотором роде запрограммированный участник художественного действия, как случайный ассистент из пятого ряда, приглашенный на арену иллюзионистом для разрезания на части. Тот, кто получает пощечины, готов на них. А вот услышать "фи, ерунда, не стоит того, чтобы и внимание-то обращать, и руки-то пачкать" (да еще от тех, для кого он старался) - последнее дело.
Такое отношение к современному искусству описывает Мишель Уэльбек: самая ничтожность этих произведений искусства становится для среднестатистического прохожего успокоительной гарантией их безвредности. "Конечно, это отнимет у него время, но, в сущности, не доставит особого неудовольствия."
Не буду утверждать, что непременно в Музее Сахарова должна была быть размещена эта выставка. Но любой зал мог бы гордиться выставкой столь художественно удачной, смелой, яркой и представительной, если судить по участникам.
Есть мнение, что Музей Сахарова вправе не включать свое пространство в круг площадок, работающих с современным искусством. Конечно, руководство любого музея вольно определять свое направление. Правда, к моменту создания обсуждаемой выставки, этот Музей уже заявил о своем месте не только в общественно-политическом, но и в художественном процессе несколькими интересными проектами. И радоваться бы тому!
Радоваться, а не извиняться. Потому что, если уж проникнуться чувством вины перед "верующими" (подумаешь, цацы), то такими извинениями придется снабжать Рабле, "Гавриилиаду" или же повесить перед входом в один из залов Третьяковской галереи предостережение: "здесь висят оскорбляющие православные чувства картины Василия Перова "Сельский крестный ход на Пасхе" и "Проповедь в селе", за что администрация приносит верующим свои извинения".
Нет никаких оснований считать религию делом более уважаемым, чем культура. А поскольку искусство живет своей жизнью по своим законам, соотносить поэтическую свободу с "каноническими территориями" - все равно, что призывать к послушанию анимационных человечков.
Хочется написать все-таки не об этой связке (художник - религия) и не о том, кому чем не угодили, а о самих художниках, собранных кураторами в проекте "Осторожно, религия!". Не буду поднимать записи, статьи и комментировать работы, большинство из которых очень точны, некоторые - без преувеличений - вызывают восхищение, некоторые непонимание (что перед лицом искусства есть чувство не менее прекрасное, чем понимание и восхищение, ведь переживание ребуса, загадки само по себе интересно, предпочтительнее иногда остаться с неразгаданным, даже с умышленно темным).
Первое радостное впечатление, на входе, от работы Алины Гуревич: бутылки с луковицами-луковками, кусочки черного хлеба, что сразу настраивало на карнавальный, игровой лад. Вернисаж: шутовское камланье Германа Виноградова, ворожба Веры Сажиной. Экстатическое служение Виноградова неведомому богу обнажает суть богослужения: абсурд (по Тертуллиану), детство (игрушки, воображаемое), сакрализация обыденного предметного мира, тайный язык, косноязычие (как пророк Моисей называется в церковных песнопениях косноязычным и гугнивым). Родственную стихию маскарада воплощает в себе актер и экспонат Владислав Малышев-Монро, исследующий культ личности не в историко-политологическом, а в онтологическом смысле. Авдей Тер-Оганьян - бактериолог, прививающий к собственному организму, как великие врачи-экспериментаторы, болезни современного искусства. И рядом - снова и снова умирающая на экране рыба (чья работа, не помню): это, кажется, Иисус - ежедневно отдающий себя в евхаристии и непрестанно убиваемый фарисеями (и на сей раз они, как иродовы воины в святочном действе, явились в Музей убивать - со своими пульверизаторами).
Были работы совершенно лирические. Как молитвы Магомеда Кажлаева. А рядом - соцарт Александра Косолапова "Coca-Cola/ This is my blood" (тот же Иисус, претворяющий кока-колу в кровь свою). Это высказывание отсылает к двойному претворению: вчерашнее вино стало кока-колой, неизбежная утрата и крепости, и вкуса, и подлинности (то же можно было сказать про поп-корн: сие есть тело мое). В то же время Бог силен (сила религии, когда мизерность любой цивилизации побеждается верой) преосуществить в кровь хоть кока-колу, хоть квас, как совершает он это для тех, кто верует, с кагором N 16. Могущество Божье простирается даже на суррогаты. Можно вспомнить, как в годы советских гонений, в лагерях иереи, не имея вина, служили на клюквенном или вишневом соке. Наконец, кока-кола происходит, как известно, от просто коки. А религия, как известно, опиум (или крэк) для народа.
Конечно, многие работы демонстрировали ожидаемое, это не было открытием (не 1874 год для импрессионистов, отнюдь). Но на выставке была новая, впервые так сфокусированная сочетаемость работ, их перекличка, спор, отражение по-разному поворачивающейся темы. Раньше (во всяком случае, в последнее время в России) эти темы звучали у разных авторов. И вот - сложилось в узор.
Не ставлю целью углубляться в художественный комментарий.
Случайна ли была эта встреча - художников и Музея, художников и правозащитников, художников и политики. Современное искусство потому и современно, что говорит о современном (будучи вольным говорить одновременно о вечном). Данте поселил в Аду своих политических противников - он работал с современным материалом. Так художнику нужны (могут быть нужны) существующая сегодня в России церковь, молящиеся сегодня верующие, президентствующий Путин и все что угодно.
Музей Сахарова и выставка "Осторожно, религия!" счастливо совпали. Случилось пересечение правозащитной и художественной стратегий. К сожалению, правозащитники испугались этой встречи, не отнеслись к ней с доверием, насторожились. Мы, правозащитники, сыграли свою роль хуже погромщиков.