 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Григорий Пасько
Любовь моя, моя печаль -- военная печать
Акутагава Рюноскэ когда-то написал: "Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами".
Рабы не любят, когда их называют рабами. Они обижаются и норовят сделать гадость тому, кто их назвал рабами. Рабы мстительны. Они помнят зло подчас всю жизнь. Они непременно отомстят, едва представится случай. И в мести своей они могут быть удивительно изобретательны. Самые опасные рабы -- те, кто выбился в господа. Со временем они превращаются в деспотов. И не дай вам бог назвать деспотом деспота, бывшего когда-то рабом.
Когда-то я назвал военных журналистов по сути положения своего -- бесправными, то есть -- рабами. Некоторые из них мстят мне до сих пор.
...Почти двадцать лет я числился военным журналистом. Фактически таковым я был гораздо меньше, потому что однажды понял: глупость несусветнейшая -- деление журналистов на военных и невоенных. Тем более когда закон о СМИ -- един для всех.
Сомнение о принадлежности военных журналистов к какой-то определенной категории граждан закралось и того раньше. Однажды я пришел на корабль, как до этого приходил сотни раз. И нарвался на комбрига, которого незадолго до этого покритиковал в своей статье. (То было время, когда комбригов еще можно было критиковать.) Капитан 1 ранга, увидев меня, разъярился и сказал, что запретил командиру корабля пускать меня на борт. Я ответил, что он нарушает распоряжение члена военного совета флота, какую-то там директиву главного политического управления и еще что-то. Капраз посмотрел на меня в упор и выдал фразу, которую, наверное, никогда уже не забуду. Он сказал: "Да кто вы такие, военные журналисты? Про вас даже в корабельном уставе ничего не сказано!"
На корабль я все-таки попал. Но с тех пор сильно задумался. Действительно, корабельный устав -- это вам не устав КПСС и не редакционный устав. Книжка эта несколько столетий создавалась и прошла проверку боями и кровью. В ней предусмотрено если не все, то почти все необходимое. Особо отмечу -- НЕОБХОДИМОЕ для нормальной жизнедеятельности кораблей и соединений в мирное время и в боевых условиях. Там есть разделы о корабельной организации, обязанностях должностных лиц, повседневной службе, правилах и базировании, воинской чести и торжествах, парадах и корабельных нарядах... И ни слова -- о военных или каких бы то ни было журналистах.
Значит -- сама собой вырисовывается мысль -- журналисты попросту не нужны для той системы отношений людей и железа, которая именуется флотом?
Согласитесь, неприятная догадка для человека, решившего посвятить свою жизнь именно военной журналистике.
Может, в других книжках что-то есть о военной прессе? Увы! Ни в "Справочнике морского пехотинца", ни в "Наставлении по физической подготовке", ни в "Шлюпочной сигнальной книге", ни в "Руководстве по борьбе за живучесть", ни в "Командных словах"... Нигде! Ни слова! А ведь перечисленные книги -- это настольные книги любого военного моряка.
Ничего о военных журналистах не сказано и в Законе "О средствах массовой информации".
...В конце 1995 года по приказу командующего ТОФ и по своему желанию я был прикомандирован к полку морской пехоты, убывающему в Чечню. При оформлении документов перед довольствующими органами разных ведомств встала проблема: кем меня оформлять? Ну, с пайком, камуфляжем, оружием более или менее понятно. А с боевыми, "гробовыми" (если убьют)? И что за "зверь" такой -- "редакционное удостоверение"? Зачем оно и что с ним делать? В нем написано, что предъявителю сей бумажки надо оказывать помощь в доступе к информации. Иди на передовую и сам "доступайся" к информации. Но ведь не пустят! "Еще убьют, не отбрешешься потом...", -- сказал мне комполка. Зачем тогда посылали меня?
Оформили, кажется, замполитом батальона.
В соответствии с международной конвенцией, журналист не имеет права брать в руки оружие -- он некомбатант. И в СССР, и в Российской Федерации военный журналист ОБЯЗАН брать в руки оружие, потому что он -- военный человек, имеющий профессиональное военное образование и профессиональную принадлежность к армии и флоту.
Ну как, не видите юридическую нелепицу самого существования военных журналистов?
Так получилось, что на моих глазах несколько комбатов-морпехов отказались ехать на войну в Чечню с необученными подчиненными, которых насобирали для них со всего флота. Я написал об этом статью. Редактор ее не поставил. Я отдал в гражданскую газету. Статья вышла. Меня из списков прикомандированных вычеркнули. Говорят, командующий при этом обронил фразу: "Если он пишет такие статьи, не доехав до Чечни, то можно представить, что он будет писать, находясь там..."
Правда об истинном положении дел в армии и на флоте никогда не интересовала тех, кто давал работу военным журналистам. Ну разве что на уровне роты-батальона-полка. И то -- с оглядкой. Пример "оглядки": написал критическую статью о состоянии боевой подготовки на корабле. Все -- как оно есть. Но вдруг выясняется, что заместитель командира по политической части собрался поступать в академию. Значит, либо надо "задробить" академию, либо... Чаще всего "дробили" статью.
Критика вышестоящего начальства вообще считалась немыслимым делом. Было негласное правило: флотильская газета не могла критиковать свое начальство и тем более -- флотское. Флотская газета могла критиковать начальство флотильское, но ни в коем случае -- свое и уж тем более -- всего ВМФ. Так и жили -- на иерархической лестнице. Каждый сверчок знал свой шесток.
Гражданские коллеги нас недолюбливали в основном за то, что мы получали почти в два раза больше, чем они. У нас был паек, бесплатные поездки в отпуск. Нам платили за звание, которого у них не было (даже у стукачей КГБ, которых среди них было больше, чем среди нас).
Но гражданские вряд ли понимали, что такое быть в море по две-три недели, а то и по многу месяцев. Что значат дежурства в выходные и праздничные дни даже тогда, когда не выходит газета. Что значит иметь отличную фактуру и не писать статью, потому что "низ-з-зя". Что значит не получать годами гонорар из-за того, что военное ведомство вдруг решило, что военным журналистам он не нужен. Что значит запрет на публикацию своих материалов в других газетах. (Представьте себе раба, который в свободное от рабства время пошел погулять или поработать на территорию другого рабства. Получилось? То-то же).
Мы не просто не имели прав, мы даже не знали, есть ли они у нас. Мы не были приучены интересоваться этим. Потому что нам со скамьи военного училища вдолбили: военный должен стойко преодолевать все тяготы военной службы. Ты -- военный, значит -- преодолевай.
Кроме политических органов, нами никто не интересовался и в грош нас не ставил. Были среди нас обласканные начальством, этакие рабы, приближенные ко двору. Но раб, одетый в золото и парчу, не перестает быть рабом. Лично у меня хватало мозгов всегда помнить об этом. И мечтать о свободе. (Которой, как оказалось, в нашей стране не было, нет и быть не может.)
Мы были хорошими рабами. У нас было прекрасное образование (я до сих пор считаю журналистское образование Львовского высшего военно-политического училища одним из лучших в СССР). Нас было много. В Советской Армии и ВМФ издавалось 23 окружные и флотские газет, около 20 ежемесячных журналов, огромное количество армейских и дивизионных газет (в одной только Группе советских войск в Германии -- 22 наименования). В Пограничных войсках КГБ издавалось 10 газет пограничных округов. Плюс газеты Внутренних войск.
Мы были нужны -- для оболванивания солдат и матросов в духе идеологии правящей партии.
Примечательно, что у нас были хорошие учителя. Нас не учили врать. Нас учили не говорить ВСЮ правду.
Могла ли военная печать способствовать открытости армии перед обществом? Ни в коем случае, потому что такой задачи перед ней никогда не стояло. Разве что случайно это получалось. Помню, как Боря Глезденев, замечательный журналист, погибший в Афганистане, рассказывал о том, что первые репортажи из Афгана изобиловали фразами типа "В Среднеазиатском военном округе прошли учения... После взрыва учебного снаряда были слышны стоны раненых..."
В первое время афганских событий церберы из военной цензуры не поспевали уследить за всем, и правда иногда прорывалась на страницы газет. Но это -- случайность, а не закономерность. Можно найти аналогию и с чеченской (первой) войной. Во вторую уже было создано "Совинформбюро" с "куратором" Ястржембским.
Впервые попытку осмыслить положение военной журналистики в системе СМИ СССР предприняли полковники-журналисты Олег Сарин и Мадин Чачух. С последним мы общались неоднократно, в том числе во время его работы над книгой. Мадин Юсуфович уже тогда говорил мне о многих нестыковках положений тогдашнего закона о печати c реалиями будней военных журналистов. В книге Сарина и Чачуха были собраны документы, регламентирующие деятельность военных журналистов. Основной из них -- положение о редакции военного округа (флота), введенное директивой Главного политуправления СА и ВФМ в 1986 году. (С тех пор вроде бы ничего нового так и не появилось, хотя попыток было несколько.)
Главная задача военной прессы состояла в "пропаганде марксистско-ленинской теории, политики Коммунистической партии, решений ЦК КПСС, военной присяги и уставов...".
В книге подробно расписывалось, кто, чем и как должен заниматься в конкретной газете. К примеру, предусматривалось ЧЕТЫРЕ корректуры полос, плюс сверка, плюс заключительная сверка, плюс корректура дежурного по номеру, плюс читка как бы случайно забредшего вечером в редакцию редактора или его заместителя уже после того, как он сам же днем все вычитал. (Сегодня даже в уважаемых центральных изданиях нередки досадные "очепятки".)
После книги "Спутник военного журналиста" многие из нас узнали о праве на авторское право, об издательском договоре, об особенностях трудового законодательства, распространяющегося и на нас, рабов.
Это была вредная с точки зрения идеологии книга: она заставляла задумываться. Например, над такой сентенцией: "Штатные журналисты могут публиковать свои произведения, созданные не в порядке служебного задания, в других органах печати". Одна эта фраза противоречила всему предыдущему опыту многих военных журналистов, особенно из мелких газет. Конечно, в книге двух полковников была фраза о том, что "внештатное сотрудничество не должно идти во вред основной работе журналиста". (А где "вред" -- определять имел право только редактор.) Но уже и этого было достаточно, чтобы задуматься о наличии каких-то там прав.
Очередная попытка осмыслить место и роль военной печати была сделана совсем недавно, в 2002 году. Два центра с очень непонятными названиями -- "Оборонной информации" и "Журналистики войны и мира" -- выпустили книгу "Современная российская военная журналистика". В целом книга, на мой взгляд, хорошая. В ней, правда, почти ничего не сказано о собственно современной военной журналистике, но историк может почерпнуть кое-какие данные о недавнем состоянии СМИ в армии. Очень хорошо рассказано о взаимоотношениях СМИ и силовых ведомств, об особенностях военной тележурналистики, об институте прикомандированных к гражданским СМИ военных "спецов"... Некоторые разделы удивили: к примеру, автор главы "Цензура и секретность" И. Сафранчук ухитрился не привести ни одного примера проявления цензуры или необоснованной секретности. Думается, анализ нескольких конкретных случаев только украсил бы и главу, и издание в целом.
Многие из моих коллег сейчас работают в крупных серьезных хороших газетах. Их не смущает военно-журналистское прошлое, потому что они: а) хорошие профессионалы; б) избавились от сервильности, чинопочитания и раболепия, возникающих от одного только вида иных, чем у тебя, погон на плечах.
А иные не избавились. Они-то и брызжут слюной на "всю эту дерьмократию" и на тех, кто, по их мнению, "клевещет на нашу армию". Справедливости ради надо отметить, что они тоже -- талантливые ребята. Они, работая в гражданских газетах, писали смело и хорошо о демократии. Но как только новый режим стал эту демократию зажимать, они так же талантливо стали писать о необходимости "сильной руки" и обо всякой ахинее вроде "вертикали власти". Эти ребята -- настоящие рабы: они подневольны на генетическом уровне, а не только по своему положению в системе общественных отношений.
...Я не знаю, что сейчас происходит в военных газетах. Но я иногда читаю их. Как сказал бы один сказочный персонаж: "Жалкое зрелище..." Я убежден, что военной прессы быть не должно. Может быть, нужна пресса, пишущая об армии. Но не может безнаказанно писать правду об армии человек, который сам носит погоны. Как, кстати, не может быть судьей человек в погонах. Или прокурором. Они зависимы, несвободны. Они -- рабы! А рабство и свобода слова несовместимы.
Вернемся, однако, к книге "Спутник военного журналиста". Ее "вредность" заключалась и в таких абзацах: "Как нарушение профессиональной этики... могут быть квалифицированы случаи, если журналист, получивший общественно значимую информацию специально для опубликования... укрывает или замалчивает ее; если журналист сознательно участвует в организации преднамеренного замалчивания общественно значимого события, явления или факта". Другое дело, что мало кто пользовался на практике этими постулатами. Но это вопрос уровня внутреннего рабства, а не внешнего. Внешне можно было на самом деле многое. Но немногие, очень немногие отваживались проверить: а что выйдет, если я напишу правду?
Нынешний закон о СМИ тоже мало подходит под реалии военной журналистики. А чаще -- не подходит вовсе. Чего стоит постулат о недопущении использования СМИ в целях разглашения сведений, составляющих государственную тайну. Важно при этом помнить и понимать, что сегодня -- говорю об этом с абсолютной уверенностью -- в России никто, в том числе само государство, не знает точно и определенно, что есть государственная тайна с юридической точки зрения. Есть множество ведомственных тайн, но нет одной -- государственной -- тайны, закрепленной в едином, четко изложенном грамотным юридическим языком законе. Вся тайна отдана на откуп кучке малограмотных людей из ФСБ, которых военные журналисты почему-то хронически боятся. (В лучшем случае, молча игнорируют или не вступают в конфликт.)
Я помню, с каким чудовищным скрипом приноравливали в моей военной редакции положения нового закона о СМИ к суровой военной действительности. Все эти учредители, уставы, регистрации, выходные данные, реклама -- это было не только необычно для редакторов военных СМИ (многие из которых -- бывшие политработники), но и воспринималось ими в штыки, саботировалось. Полковники требовали очередной директивы Главпура: даешь простоту приказа! Долой свободомыслие! Долой права рядовых журналистов, а то... понапишут такое!
Правила игры и простого приличия требовали от начальников "от журналистики" соблюдения видимости соответствия деятельности пишущей военной братии хоть каким-то гражданским законам. В качестве такого служил закон о СМИ. Но не он, далеко не он был главным регулятором жизнедеятельности военных корреспондентов. Главными были два секретных приказа министра обороны -- N 015 и N 055. Первый определял отношения военных с секретными бумажками и доступ на секретные объекты, второй устанавливал перечень сведений, которые не допускались к открытой печати. Оба документа написаны кондовым военным языком, очень далеким от четких юридических формулировок. Первый, к примеру, запрещал российским военнослужащим общаться с иностранцами. Исходя из буквы этого приказа, под уголовную статью автоматически попадал любой, кто общался с продавцом-китайцем на овощном рынке Владивостока. В 055-м секретно было все: от технических характеристик давно известных в НАТО видов оружия до хоть каких-то данных об авариях и катастрофах, в том числе с гибелью людей.
Оба приказа чудовищно противоречили законам Российской Федерации. Но они работали, и на их основании судили военных, приговаривая их к длительным срокам отбывания наказания за несуществующие преступления.
Понадобились колоссальные усилия для того, чтобы ценой нескольких человеческих судеб отменить особо дикие статьи приказа N 015 и полностью отменить приказ N 055. Однако и 015-й существует, и 055-й под другим номером тоже здравствует. Военно-бюрократическая чекистская мафия непобедима?
Когда в армии дышать стало практически нечем, многие из нас ушли в гражданские газеты. Многие остались: из-за недостаточной выслуги лет, из-за отсутствия квартир, по инерции...
А военные газеты остались. Они существовали параллельно положениям закона о СМИ, где говорилось о праве на запрос и получение информации и недопустимости цензуры.
Кстати, о ней, родимой. До сих пор откровенно смеюсь в лицо тем чиновникам, которые пытаются убедить меня в отсутствии в России цензуры. (Конституции начитались!) Цензура -- есть! И никуда не девалась. И цензоры есть -- их можно даже руками потрогать. Они назвали себя "сотрудниками отделов информационной безопасности в средствах массовой информации", "полковниками", "старшими научными сотрудниками". Они сидят в каждой военной газете, но отслеживают ВСЕ СМИ и доносят в ФСБ на ВСЕХ журналистов. Я читал их доклады-доносы. Я даже пытался говорить с ними. Бесполезно. Их бог -- наставление по защите секретов и инструкция по недопущению к публикации запрещенных сведений (с грифом "секретно"). Многие цензоры -- бывшие адъютанты, те, кто подавал пальто генералам, чистил ботинки, носил им пайки, тер табачок. То есть бывшие рабы из той касты, которая наиболее презираема другими рабами.
Те, кто сегодня утверждает, что цензуры нет, либо не знают об отделах информационной безопасности, либо искренне не относят к СМИ все военные издания.
О правах журналистов, продекларированных в законе о СМИ, применительно к военным журналистам, и говорить не приходится: достаточно почитать статью 47 закона, чтобы посмеяться от души над такими фразами: имеет право получать доступ к документам, копировать, публиковать или иным способом воспроизводить документы, производить записи с использованием видеотехники, посещать специально охраняемые места стихийных бедствий, аварий и катастроф, излагать свои личные суждения...
В реальности военный журналист ни шагу не смеет ступить без высочайшего на то соизволения. Он не только обязан обо всех своих телодвижениях докладывать начальству, но и -- в идеале -- ставить в известность об этом ФСБ. Тогда -- пиши, что прикажут, публикуй -- где укажут. Свобода! Свобода. Свобода?
Но самое печальное в том, что рабам она не нужна. Мой редактор уснуть бы не смог, если бы подписал в печать номер хотя бы с одной статьей, не имевшей клейма цензора. "Что ж ты такой трусливый?" -- спросил я его. "Зато я десять лет редактором", -- ответил он.
Рабы нужны деспотам. Они взаимодополняемы. Они формируют вокруг себя такую среду, в которой свобода задыхается. Деспотам не нужна свобода в принципе, тем более -- свобода слова. Она опасна для них, потому что в любой момент может посягнуть на их право быть деспотом. Но любой современный деспот с пеной у рта кричит о свободе слова. И рабы вторят ему. Потому что у рабов есть одно мнение -- мнение их деспота.
...Когда-нибудь не будет ведомственной журналистики, а то, что будет цеховым информационным придатком к профессиональной принадлежности людей, не станет громко именовать себя журналистикой. Настоящей журналистики вокруг нас очень мало -- ее крупицы, на пальцах можно сосчитать.
Но главное в том, что она -- есть. Значит, есть НЕрабы. Значит, есть надежда...