Index Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал

Содержание номера

Нильс Кристи

Примирение или наказание?

Отдельные части этой статьи были представлены в виде лекций на различных семинарах в ряде европейских стран и войдут в готовящуюся к печати книгу "Допустимый масштаб преступлений?".

I. Виды наказания

Виселица

Недалеко от Кракова находится Освенцим, а рядом с ним - еще один лагерь смерти, Биркенау. После Второй мировой войны в конце железнодорожной ветки, ведущей в Биркенау, была воздвигнута виселица. Здесь вздернули коменданта лагеря. Вот этого я никогда не мог понять. Одна жизнь - и полтора миллиона жизней! Одна сломанная шея - и горы задушенных, умерших от голода или просто убитых в том лагере. Для меня эта казнь на виселице стала знаком унижения полутора миллионов жертв. Ценность жизней каждого из них оказалась лишь полуторамиллионной долей ценности жизни коменданта.

Ну а что еще можно было сделать? Такой вопрос мне давно задавали польские коллеги, когда я высказывал им мои сомнения. И у меня не было иного ответа, кроме того, что, может быть, надо было устроить над ним процесс. День за днем выжившие заключенные рассказывали бы о том, что там происходило. Все жертвы смогли бы выразить свое отчаяние, гнев и жажду мщения. И комендант также высказал бы свое видение событий, свои соображения перед лицом жертв и судей.

Ну а судья, если бы он был свободным судьей, а не просто палачом, нанятым победителями, какое бы решение он принял в итоге?

Один из возможных вариантов - и я бы предпочел именно его: судья говорит этому коменданту лагеря: вы несомненно все это совершили. Вы руководили умерщвлением более миллиона людей. Вы виновны. Ваши деяния настолько аморальны, что превосходят все мыслимые преступления. Мы все это слышали. И пусть весь цивилизованный мир узнает о тех ужасных делах, которые вы совершили в этом ужасном месте. Больше сказать и сделать нечего. Идите с позором...

Но, конечно, я знаю, этого не могло произойти. В начале 60-х я вел долгие беседы с профессором Батавией в Варшаве. Батавия преподавал судебно-медицинскую психиатрию, и он интервьюировал коменданта одного из крупных концентрационных лагерей, я забыл, какого именно, это был, вероятно, Рудольф Гесс. Мы сравнивали с ним наши записи. Ведь я работал в той же области, я брал интервью у охранников, которые пытали и убивали заключенных в лагере "Нахт-унд-Небель" в северной Норвегии. И мы обнаружили, что оба сделали из этой работы примерно одинаковые выводы. Во-первых, ни я, ни он ни разу не видели ни одного монстра. Это обескураживает тех, кто надеется узреть звериный оскал за нацистскими зверствами; по большей части не было там никаких монстров. Во-вторых, ни польское, ни норвежское общественное мнение не слишком желало ознакомиться с результатами наших исследований. Батавии просто запретили публиковать его материалы, а на мои маленькие статьи никто не обращал внимания. И только после того, как выросло новое послевоенное поколение, я смог напечатать свой доклад в виде книги. Пока пережитые злодеяния еще были живы в памяти, люди жаждали не анализа, а отмщения.

Казнь идеи

Но те, кто повесил коменданта, возможно, были и правы. Они казнили не только коменданта, но всю систему в целом. Его сломанная шея символизировала сломленную идею. На виселицу вздернули саму нацистскую идеологию. Когда уничтожаются фундаментальные идеи общества - как это было с идеологией нацизма, - общество требует быстрых и ясных ответов.

Эшафот вместо понимания

Согласен, конечно, согласен, как же иначе! Но все-таки где-то в укромном уголке моего социологического сознания таятся некоторые сомнения. Мы убиваем коменданта. После Нюрнбергского процесса мы даже убиваем главных зачинщиков всего этого кошмара. Мы уничтожаем гнусные идеи и их главных разносчиков - быстро, единодушно. Мы ясно даем понять, что некоторые деяния - геноцид, истребление нежелательных нацменьшинств - являются преступлениями настолько гнусными, что ни о каком милосердии не может быть и речи. Но мое сомнение вот в чем: уничтожаем ли мы тем самым всю мишень целиком? После казни коменданта и его боссов в Нюрнберге, возникает приятное ощущение выполненного долга: возмездие, которое часто называют правосудием, свершилось, но в то же самое время всякое обсуждение причин злодеяний и связанных с ними явлений пресекается на корню.

Комендант, вероятно, был виновен, и с юридической точки зрения он безусловно заслужил кару. Но тем не менее в то же самое время он выполнил роль козла отпущения - как и его начальники, повешенные в Нюрнберге. За ними скрывалась некая непобежденная сила, защищенная приговорами, вынесенными ее конкретным носителям. Индивидуальные наказания за совершенные злодеяния, возможно, помешали более полному пониманию этой силы и всего явления в целом. Только в 1989 году мы проникли в более глубинные пласты знания о концентрационных лагерях благодаря книге Зигмунта Баумана "Современность и Холокост". Пока мы вешали комендантов и пока судьи в Нюрнберге сосредоточились на поисках личной вины за злодеяния, прочие ужасы они оставили в стороне, благополучно забыв о них. В Нюрнберге, где судебную коллегию составили представители Великобритании, США и СССР, естественно, не были затронуты три темы:

Дрезден был стерт с лица земли за двадцать четыре часа, причем число жертв составило не менее 135 000. Впоследствии так никто и не обосновал, с точки зрения рациональной военной необходимости, это массовое уничтожение мирных жителей.

Хиросима и Нагасаки были превращены атомными бомбами в гигантские кладбища. Причина этих массовых убийств мирных граждан кажется очевидной. Но никто - даже при том, что некоторые попытки были сделаны, - так и не поставил этот вопрос ни в Нюрнберге, ни в других международных трибуналах. Найти рациональное военное обоснование этих событий весьма затруднительно. Разумнее предположить, что обе атомные бомбардировки были предупреждением для СССР - этакая прелюдия к "холодной" войне.

Ну и наконец ГУЛАГ. Конечно, обсуждать эту тему с русским судьей в Нюрнберге было невозможно. И в то самое время, как в Нюрнберге выносились смертные приговоры, гнойник ГУЛАГа все разбухал и разбухал...

Универсальное средство сдерживания

Отправляя на эшафот людей, непосредственным образом причастных к злодеяниям, мы преподаем урок: все виновные в массовых убийствах кончат виселицей. Возможно, мы таким образом отвращаем других от служения силам зла. Так, по крайней мере, утверждает теория универсального средства сдерживания.

Таковы стандартные аргументы в пользу суровых приговоров. Но, боюсь, суровые приговоры в данном случае еще менее приемлемы, чем в обычных случаях. Исполнители подобных злодеяний рассматривают себя как слуг государства, причем зачастую как слуг народа, находящегося во вражеском окружении. Или же они считают себя простыми функционерами - таким считал себя Адольф Эйхман, или же простыми солдатами в неизбежной и потому справедливой войне - так расценивают себя агенты секретных служб Израиля, которые убивают или похищают людей в местах, весьма удаленных от Ближнего Востока.

Но глупо думать, будто это событие как-то образумит потенциального предателя в будущем. Иной окажется ситуация - иным окажется и самооправдание. И этот будущий предатель, творя свои грязные дела, будет считать себя победителем. Ведь, с его точки зрения, судить надо тех бандитов, которые воюют на чужой стороне.

Если безнаказанность торжествует

Конечно, я знаю, что бы случилось, если бы комендант Биркенау и кое-кто из его нацистских боссов не были казнены. Ведь они были объектом всеобщей неудержимой ненависти. Во многих концентрационных лагерях в день освобождения охранники были растерзаны толпой заключенных.

В подобных обстоятельствах приходится уважать жажду мести. Но впоследствии это чувство следует обуздывать, направлять в русло уголовного правосудия и усмирять, отдавая преступников в руки государства. Если безнаказанность торжествует, гражданский мир восстановить нельзя.

Это основной аргумент в пользу уголовного преследования виновных. И хороший аргумент. Но он предлагает решение, чреватое многими издержками, которые проявляются в жизни того или иного народа значительно позже. Позвольте мне проиллюстрировать мою мысль примером из истории моей страны - Норвегии.

Квислинг

В годы Второй мировой войны слово "квислинг" широко использовалось как синоним слова "изменник". В Норвегии его до сих пор используют в этом значении. Это неудивительно. Видкун Квислинг был офицером норвежской армии, он основал норвежскую Национал-социалистическую партию в 1933 году. В 1939 году он нанес визит Гитлеру. 9 апреля 1940 года немецкие войска вторглись в Норвегию. В тот же день Квислинг объявил себя премьер-министром. Он оставался лидером коллаборационистов вплоть до капитуляции Германии в мае 1945 года. На следующий день он был арестован, предан суду, его защищал известнейший в стране адвокат, но его приговорили к смертной казни. Апелляция в Верховный суд была отклонена, и его казнили 24 октября 1945 года.

Фамилия Квислинг стала нарицательной. Но он не был единственным коллаборационистом, сотрудничавшим с оккупантами. Из трех с половиной миллионов норвежцев 80 тысяч вступили в нацистскую партию. Еще больше помогали оккупантам - работали на предприятиях рейха, служили осведомителями или даже пытали в подвалах гестапо. В те времена для коллаборационистов придумали особый термин - landssvikere. Это слово значило нечто худшее, чем просто "изменники". Оно обозначало предателей всего народа, целой нации, которая, особенно во время войны, является первоосновой сопротивления и независимости.

Зачистка

Я все еще помню аршинные заголовки первого номера газеты, выпущенной у нас в Норвегии на следующий день после капитуляции Германии: RO - ORDEN - VERDIGHET. СПОКОЙСТВИЕ, ПОРЯДОК, ДОСТОИНСТВО, не допускайте самосудов, дайте возможность государственным органам самим определять виновных и выносить им наказание, которое будет неотвратимым и справедливым. Тюрьмы были переполнены. Все лица, состоявшие в нацистской партии, даже пассивные члены, были преданы суду. В первые годы после оккупации выносились предельно суровые приговоры. Более 40 тысяч норвежцев были осуждены, из них 17 тысяч были заключены в тюрьмы, а 31 человек - казнен.

Предотвратить самосуд

Квислингу не удалось уйти от наказания, как и его последователям. Самая мысль, что в один прекрасный день после падения нацистского режима на улицах Осло можно будет столкнуться с Квислингом, была тогда столь же невероятной, сколь и невыносимой. То, что произошло с Квислингом и его приспешниками, обеспечивало обществу своего рода умиротворение.

Конец Квислинга некоторым образом успокоил общество сразу после окончания германской оккупации. Случаи самосуда были довольно редки, если не считать публичного унижения женщин, уличенных в сожительстве с германскими военными, а также отвратительных акций против их детей. Таким вот образом мирная страна вновь обретала поколебленный гражданский мир.

Но восстановление мира сопровождалось серьезными издержками. Позвольте мне проиллюстрировать это на примере моей недавней поездки в Нарвик.

Нарвик, октябрь 2002 года

В октябре 2002 года состоялась весьма неординарная международная встреча в Нарвике, городе на дальнем севере Норвегии. Нарвик прославился в 1940 году яростными боями, которые германским войскам дали объединенные силы англичан, французов, поляков и норвежцев. В боях обе стороны понесли тяжелые потери, и павшие солдаты были похоронены на кладбище в центре города. Два года спустя этот город вновь обрел печальную известность. Туда прибыл корабль с заключенными. На его борту находились югославские военнопленные, депортированные на дальний север во исполнение гитлеровской программы "Нахт унд небель". В Нарвике был выстроен концлагерь. К следующему лету из всех узников этого лагеря выжили лишь тридцать процентов.

Теперь вернемся к Нарвикской встрече 2002 года. Это была встреча во имя согласия и примирения. Там собрались представители государств - участников мировой войны. Там были ветераны войны и молодые солдаты из разных стран, послы, председатель норвежского парламента, мэр Нарвика, несколько видных ученых. Мы пришли на городское кладбище: могилы германских солдат - слева от нас, могилы солдат союзников - прямо перед нами и справа. Мы собрались в церкви, где читалась молитва на всех языках народов, чьи представители приехали в город. Потом мы провели несколько семинаров по теории и практике примирения.

Мы все приехали туда.

Или не все?

Немецкие ветераны войны получили приглашение на эту встречу и согласились приехать. Но выяснилось, что многие ветераны - больные старики, и поэтому немцы не приехали. Какая радость! Ведь норвежские ветераны войны согласились с ними встретиться скрепя сердце. Теперь же они могли вздохнуть с облегчением: приехал только германский посол.

Но кое-кого не пригласили вовсе. Норвежских коллаборационистов. На встрече не присутствовал ни один из бывших приспешников нацистского режима. "Если бы их пригласили, я бы туда ни ногой!" - заявил известный активист движения норвежских ветеранов войны, бывший узник концлагеря в Германии. Я его знаю - это весьма добросердечный и достойный человек. "Ну, если бы они во всеуслышание покаялись в своих грехах, - добавил он, - тогда другое дело..." В ходе горячей дискуссии председательствующий, указав на меня пальцем, воскликнул: "А вот вы cогласились бы здесь сидеть рядом с бывшим палачом - ради всеобщего примирения?"

Я бы согласился.

Мемориал

Мы посетили место, где когда-то располагался концентрационный лагерь Нарвика. Сейчас там стоит мемориал. На камне высечено, что этот памятник воздвигнут "как знак благодарности норвежского и югославского народов в память более 500 югославских жертв нацизма, умерших в немецком лагере в 1942-1943 гг.".

Что значит "умерших"? Их убили!

Что значит "немецкий лагерь"? Ну да, построенный немецкими войсками СС. Но ведь охранниками тут служили норвежцы - их было несколько сотен. А после войны 47 бывших охранников отдали под суд и приговорили к длительным срокам тюремного заключения. Я их неплохо знал. Как я уже говорил, вскоре после окончания оккупации мне довелось беседовать со многими из них, как и с теми охранниками, которые вроде бы не очень зверствовали. Судебные процессы над ними подробно освещались в норвежской прессе.

Отложенные издержки наказания

То, что произошло в Нарвике в октябре прошлого года, - не улика, а иллюстрация. Коллаборационисты и военные преступники после войны, после краха оккупационного режима понесли суровое наказание. Но даже самые суровые наказания не вытравили ненависти из душ простых граждан. Коллаборационистов в Норвегии презирают до сих пор, их дети чувствуют себя изгоями, а их внуки предпочитают помалкивать о своих дедушках и бабушках. Иными словами, вплоть до сего дня значительное число норвежцев не считаются уважаемыми членами общества. Но при этом большинство граждан страны продолжают считать, что массовые убийства в концентрационных лагерях совершались исключительно немцами.

II. Примирение как альтернатива

Когда сила оборачивается слабостью

Как мы убедились, уголовное право обладает массой преимуществ в тех случаях, когда преступнику надо причинить боль и страдания.

Уголовное право имеет целью выявление степени ответственности и вины. Но эта его особенность обусловливает и тип мышления, присущий этому институту. Уголовное право зиждется на дихотомии "виновен - не виновен". Признание обвиняемого "полувиновным" не допускается. Судебные решения базируются на принципе "или-или".

Помимо определения вины, суть уголовного судопроизводства заключается в причинении боли и страданий. А это уже нечто куда более серьезное. Большинство государств создают механизмы контроля за этим институтом. При этом соблюдение пропорциональности причиненного преступником зла и суровости понесенного им наказания является одним из таких механизмов. Соответствие преступления и наказания - другой подобный механизм. Одинаковые преступления должны караться одинаково. Но преступления редко бывают похожими. И правонарушители тоже редко бывают похожи друг на друга как две капли воды. Поэтому уголовное право должно стремиться к установлению различий между совершенными преступлениями и, соответственно, между наказаниями за эти преступления, в частности, путем сужения круга факторов, прямо влияющих на определение вины и вынесение приговора. Это делается главным образом посредством сложной системы обучения, или социализации, когда люди, ответственные за принятие судебных решений, научаются иметь дело только с "юридически релевантной информацией". Правовое обучение в значительной степени является научением распознавать релевантность или, точнее, нерелевантность той или иной информации, когда речь идет об установлении истины и отправлении правосудия. Многие из нас не раз оказывались в ситуации, когда адвокаты советовали нам не упоминать в зале суда то, что нам в данной судебной тяжбе представляется самым веским аргументом в нашу пользу. Иначе, мол, судья решит, что или я не в своем уме, или у меня никчемный адвокат, раз он дозволил мне вынести на обсуждение то, что, по моему разумению, и составляет самую суть рассматриваемого дела - правду, которая будет способствовать торжеству правосудия. А это между тем является, возможно, насущной необходимостью для правовой системы. Это необходимо, потому что адвокаты и судьи еще до начала судебного процесса, скорее всего, приходят к обоюдному согласию относительно релевантности тех или иных вещественных доказательств и показаний. Но такой уговор необязательно способствует воссозданию истинной картины событий. Сила классических уголовных судов, возможно, в то же само время оборачивается слабостью в отношении двух важнейших их задач, коль скоро мы ведем речь о примирении.

Уголовный суд нередко пресекает попытки людей дать правдивую версию событий, воссоздать картину событий со своей точки зрения.

Уголовный суд нередко может воспрепятствовать тяжущимся сторонам прийти к взаимопониманию и подлинному примирению.

Но есть и альтернативы.

Примирение как решение

Благодаря развитию современного индустриального общества, мы почти повсюду находим признаки роста пенитенциарного аппарата, включая и рост числа тюремного населения. Но в то же самое время мы видим, как, пытаясь ограничить этот рост, общество вновь стало проявлять интерес к альтернативным формам решения социальных конфликтов. Мы видим попытки перевести конфликты в цивилизованное русло и восстановить роль посредничества и/или примирения как способа решения конфликтов.

Как было показано выше, уголовное право ставит жесткие рамки тому, что считается допустимой информацией. Но органы примирения подобных барьеров не возводят. В рамках органа примирения релевантным считается то, что релевантно для конфликтующих сторон. В ходе примирения должны быть выслушаны все версии событий, воссозданные с точки зрения сторон.

Это имеет прямое отношение к другому отличию. Уголовные суды иногда становятся ареной сильных эмоций. Но в целом эти процессы протекают "сухо" и "вяло", так как здесь придерживаются эмоционального нейтралитета. Заседания же примирительных комиссий, напротив, поощряют выброс эмоций. Комиссии по выяснению истины в Южной Африке стали ареной для эмоциональных всплесков, для выражения скорби, горя, ненависти, но и для прощения.

И еще одно отличие: органы примирения вовсе не обязаны мыслить в четких дихотомических категориях. Они открыты для постоянно возникающих привходящих обстоятельств, а потому готовы выслушать ту или иную историю во всей ее полноте. Они могут отбросить дихотомии и принять версию того или иного события в той мере полноты, в какой ее стараются воссоздать все конфликтующие стороны.

Таким образом, выслушивая версию во всей полноте ее эмоциональной окрашенности, органы примирения помогают каждому из участников отстоять правоту своих версий, но также и восполнить те пробелы, которые могли возникнуть в их версиях одного и того же события.

Способствуют ли уголовные суды примирению?

После Второй мировой войны не было предпринято попыток предложить альтернативу уголовному суду. В то время мы не могли даже помыслить о создании Комиссии согласия и примирения. Но теперь такие комиссии существуют, и, как следствие, мы можем задавать важные вопросы. Например, уголовный суд являет блестящий пример мастерства по части причинения боли и страданий преступникам. Но большой ли от него будет прок, если нам требуется восстановить в обществе согласие, а не сводить этот процесс лишь к обузданию чувства мести? И - что еще важнее - способен ли уголовный суд помочь враждующим сторонам добиться взаимного примирения? Или же имеет место как раз обратное: что суд скорее углубляет пропасть между конфликтующими сторонами, поддерживая версию одной из сторон и отбрасывая версию противной стороны? И не получается ли так, что сила уголовного суда как инструмента согласия оборачивается его слабостью в тех случаях, когда требуется примирение?

Я думаю, что так оно и есть.

Преимущества комиссий по примирению

При сравнении уголовного судопроизводства и деятельности примирительных комиссий некоторые различия становятся особенно явными.

Для уголовного законодательства вина всегда персонализирована. В расчет не принимаются ни "вина системы", ни особенности исторического развития, учитывается только поведение одного конкретного индивида. А комиссии по выяснению истины способны в куда большей степени задаваться вопросами, которые сродни социологическому пониманию феномена.

В целях предотвращения ошибок при причинении боли и страданий институты уголовного судопроизводства - если, конечно, они функционируют нормально, - вероятно, лучшее из того, что может быть изобретено. Но когда речь идет о более глубоком и полном воссоздании картины случившегося и когда сторонам предлагается поведать свою собственную версию случившегося и выразить свои чувства, тогда явно большими преимуществами обладают именно институты примирения.

На пути к согласию

В обычном уголовном процессе суд может каким-то образом способствовать согласию и примирению сторон. Допустим, некто нарушил некую общепринятую норму. Например, ограбил бедную вдову или изнасиловал невинную девушку. Он понимает, что совершил антиобщественное деяние, он раскаивается, он считает приговор суда справедливым, безропотно отсиживает тюремный срок, возвращается домой, где его папаша уже заколол агнца и приготовил для него то самое знаменитое блюдо, от которого его брат исполнился гневом. Замечательно!

Но политические баталии зачастую являются конфликтами по поводу приоритета ценностей. У норвежских нацистов были некие идеи. Ложные идеи - с моей, но не их точки зрения. В большинстве случаев вынесенный судом приговор мог ими восприниматься как политический приговор, как диктат. А от диктата до примирения довольно далеко.

Неотъемлемый элемент всякого процесса примирения - способность выслушать противную сторону, полную версию событий, представленную с точки зрения другой стороны. И в этом смысле решение вопроса о конкретной вине, согласно конкретному законодательству, необязательно является приемлемой процедурой. Исключение "нерелевантной" информации из материалов следствия и погоня за ответами из арсенала дихотомий - вовсе не наилучшие предпосылки для согласия в обществе. Наоборот, куда более разумно предположение, что там, где ценности слишком разнятся, когда речь идет о необходимости примирения и согласия, то есть о вынесении решения, наиболее приемлемого для всех заинтересованных сторон конфликта, - сила уголовного суда оказывается его слабостью.

III. Международные трибуналы и уголовные суды

Как можно расценить недавние решения уголовных судов по преступлениям против человечества свете этих общих положений?

Международные трибуналы

Нюрнбергский трибунал был прекрасным примером суда, созданного победителями. Это был, по сути, военный суд, а международным он был только в том смысле, что четыре судьи представляли четыре крупнейшие страны-союзницы, разгромившие Германию. И этот суд выносил приговор врагу, который потерпел сокрушительное поражение.

В недавних попытках установить международные правовые стандарты ситуация некоторым образом изменилась. Некоторые суды стали подлинно международными. Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии в Гааге и аналогичный суд по Руанде в г. Аруша в Танзании - самые свежие примеры. Но я далеко не уверен, что эти суды действуют успешно.

В то время как я писал заметки к этой статье весной 2001 года, югославские власти подвергались чудовищному давлению, с тем чтобы Милошевич был выдан Международному уголовному трибуналу по бывшей Югославии в Гааге. В тот момент Милошевич находился в белградской тюрьме в ожидании процесса. Было поставлено условие: если правительство Югославии выдаст его Гааге, оно получит от Запада финансовую поддержку для восстановления страны. Если же югославы будут судить Милошевича на родине, они не получат ничего. Они его выдали, и на следующий же день им пообещали дать денег. 11,9 миллиарда долларов - за одного Милошевича. Гаагский трибунал начал требовать выдачи Милошевича еще до окончания развязанной НАТО войны против Югославии. Можно предположить, что позиция Гааги стала причиной затягивания войны.

Международный трибунал по Руанде создает проблемы иного рода. Трибунал расположен в Аруше в Танзании. На его работу ежегодно тратятся миллионы долларов. Он создан для суда над "высокопоставленными подозреваемыми", около 100 человек в ожидании суда размещены во вполне комфортабельной тюрьме неподалеку от штаб-квартиры трибунала. Основополагающая идея этого трибунала в том, что главных злодеев следует наказать в первую очередь. Но это означает, что более мелкая рыбешка пока может и подождать своей участи. И эта мелочь ждет - в тюрьмах по ту сторону границы, в Руанде. Около 120 тысяч заключенных томятся за решеткой в таких жутких условиях, что число умерших там явно превысит общее число осужденных Международным трибуналом в Аруше. В 1999 году в тюрьмах Руанды умерло 3 тысячи заключенных. К счастью, в Руанде в 2002 году начали функционировать местные суды, действующие по руандийской традиции "гакака", - в этой судебной системе решающее слово принадлежит простым гражданам, своей целью она ставит посредничество и примирение.

Международный уголовный суд

Теперь о Международном уголовном суде. Это будет гражданский суд с судьями и обвинителями из нескольких стран. Это большой шаг вперед по сравнению с Нюрнбергом.

Конечно, если сравнивать с недавними событиями в Афганистане, рассмотрение дел Международным уголовным судом представляется куда более предпочтительным. Международный уголовный суд мог бы помочь утвердить более цивилизованный способ решения конфликтов. Если бы Международный уголовный суд работал на постоянной основе, аргументы в пользу отправки подозреваемых в Гаагский трибунал, а не в унижающие человеческое достоинство фильтрационные лагеря на Кубе, сразу бы получили должное внимание.

Подобный суд мог бы сбить волну безумных призывов к возмездию, которые стали звучать после 11 сентября 2001 года. Можно было бы также избежать планов создания военных трибуналов, и очень может быть, что антитеррористическая кампания, начатая после 11 сентября, постепенно превращается в войну против противников Запада, или, как нам заявляют, "оси зла". Но старые проблемы плетутся следом за новыми институтами.

Прежде всего, это опять будет суд победителей.

Западный тип правосудия основан на принципе равенства подсудимого и судей и соответствия приговора законам, выработанным выборными представителями. Но даже в самых благополучных государствах эти принципы не всегда соблюдаются. Или лучше сказать так: они никогда не реализуются полностью. Члены судов присяжных, равно как и судьи, почти всегда являются более зрелыми, более образованными гражданами и представляют более респектабельные социальные слои, чем те, чью участь они решают. Законы большей частью пригодны для осуществления контроля скорее над бедными, чем над богатыми, скорее над безвластными, чем над наделенными властью, и создают их наиболее благополучные граждане страны - для самих себя. Что же касается международных уголовных судов или трибуналов, тут еще труднее соблюдать основные правила игры. Это и не разбирательство с точки зрения национального законодательства, это и не обычный судебный процесс с участием судьи и жюри присяжных. В моей маленькой стране после Второй мировой войны были осуждены 80 тысяч коллаборационистов. Разумеется, бывших нацистов не было ни среди обвинителей, ни среди присяжных, ни среди судей. Они по определению были недостойны того, чтобы их выслушали.

Перед международными судами встают острейшие проблемы в связи с необходимостью сохранять независимость и постоянно демонстрировать эту независимость. Могущественные сверхдержавы, а также маленькие государства, связанные добрыми отношениями со сверхдержавами, явно имеют больше шансов избежать привлечения к международному суду, чем просто маленькие государства, не обладающие влиянием и/или не имеющие добрых отношений со сверхдержавами. В Нюрнберге повесили проигравших. Когда же наконец заработает Международный уголовный суд, возникнет масса новых проблем. Можно было бы ожидать, что туда вызовут Турцию в связи с курдской проблемой. Кто-то, может быть, даже выскажется за вызов в один из таких судов Шарона за его старые и новые деяния - и не только в бельгийский суд. Некоторых российских генералов могли бы попросить дать ответ за их методы ведения войны в Чечне.

То, чему мы стали свидетелями в последнее время, должно было случиться: самые влиятельные мировые державы не горят желанием предстать перед судом. США сначала подписали соглашение о Международном уголовном суде, но затем отозвали свою подпись и в настоящее время оказывают сильнейшее давление на другие страны, требуя от них гарантий того, что ни один американец не предстанет перед Международным уголовным судом. Россия подписала соглашение, но не ратифицировала его. Китай не подписал и не ратифицировал. Израиль поступил точно так же. Чем не яркое доказательство того, что Международный уголовный суд на наших глазах превращается в суд победителей?

Проблема независимости такого суда отражена в цифрах его бюджета. Официально суд вступил в действие с 1 июля 2002 года. Ему требуются финансовые средства. До конца 2003 года его бюджет утвержден в сумме 30 миллионов евро. Германия гарантирует выделить 22% от этой суммы. По словам Кристиана Шмидта-Хойера, это значит, что Германия может потребовать отдать ей пятую часть всех вакансий в трибунале.

Может ли Международный уголовный суд воспрепятствовать примирению?

Тут неизбежно встает один вопрос: если мы выступаем за примирение, будет ли учреждение Международного уголовного суда способствовать или препятствовать ему?

Я опасаюсь, что новый суд будет лишь препятствовать попыткам примирения.

Во-первых, сама идея порождена традиционным уголовным мышлением, и поэтому мы будем поддерживать идею причинения боли как очевидного ответа на злодеяния.

Во-вторых, насколько я понимаю задачи Международного уголовного суда, я опасаюсь, что этот суд будет блокировать обращение к альтернативным способам рассмотрения конфликтов. Во всяком случае, он не будет поощрять обращение к альтернативам.

Согласно Статуту Международного уголовного суда, судебное рассмотрение того или иного преступления может быть инициировано лишь в том случае, если национальный суд должным образом не подготовлен для подобного судопроизводства. Но если я правильно понимаю этот Статут, очень сомнительно, что при таком подходе примирение будет рассматриваться как приемлемая альтернатива стандартному уголовному процессу.

* * *

У меня нет четких ответов на поставленные здесь вопросы. Но что я не могу и не буду скрывать, так это мое сомнение, почти скепсис в отношении Международного уголовного суда как ответа на преступления против человечества. Уголовное право всегда создает ограничения для информации, и поэтому оно не является наилучшим инструментом для воссоздания точной картины событий. Международное уголовное право неизбежно является правом победителей, и поэтому весьма сомнительно, что оно применимо в качестве инструмента восстановления гражданского мира и согласия. Это инструмент описания некоторых аспектов событий прошлого. Но нам требуются системы, обращенные в будущее. Нам нужны инструменты, которые проясняют прошлое и способствуют построению будущего. Системы восстановления истины и примирения представляются мне действенной альтернативой, которую необходимо всячески поддерживать, вместо того чтобы отвергать ее, усиленно эксплуатируя традиционные способы реагирования на совершенные преступления.

Достойных ответов не существует

Возможно, преступлениям против человечества нельзя дать достойный ответ, и этот мой, вовсе не героический, вывод не вызовет мощного противодействия силам зла, не приведет к возведению баррикад на их пути. Но, может быть, мое утверждение, что достойной реакции на злодеяния не существует, - это тот фундамент, на котором можно построить гражданский мир. Если окажется, что все попытки найти эффективный ответ на злодеяния тщетны, мы вынуждены будем вернуться к обычным способам разрешения конфликтов. В частности, нам нужно черпать опыт из исследований по проблемам мира и из гражданских инициатив по разрешению конфликтов.

Мы обречены жить в печали и скорби под мрачной тенью злодеяний. Но - если вы позволите мне высказать свое моральное кредо - мы должны в то же самое время попытаться использовать некоторые старомодные способы разрешения конфликтов, восстанавливать согласие - и прощать, может быть, даже когда это еще кажется преждевременным. Нам не нужна амнезия. Но после того, как нам стало известно о злодеяниях почти все и эта страшная информация отпечаталась в памяти наших душ и в человеческой истории, у нас просто нет иного окончательного решения, кроме всепрощения.

Перевод с английского Олега Алякринского

Содержание номера | Главная страница