Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал

Содержание номера

Людмила Карнозова

На пути к новой парадигме уголовной юстиции

(краткий очерк о восстановительном правосудии)

Л. Карнозова - кандидат психологоческих наук, ведущий научный сотрудник Института государства и права РАН, член Коллегии Центра "Судебно-правовая реформа".

Юристы сконструировали свой особый мир, особую действительность - абстрактное (правовое) пространство, где реальные люди и отношения замещены и представлены в специальных семиотических формах. Здесь "истец" и "ответчик", "обвиняемый" и "потерпевший", "защитник" и "обвинитель" и другие процессуальные фигуры, которым кодексами предписаны определенные ходы в игровом поле правового пространства. Отношения между ними, персонажами юридической пьесы, называются правоотношениями и выражают должные взаимодействия между абстрактными деиндивидуализированными позициями. Вряд ли сегодня мы можем подвергать сомнению ценность права как механизма, обеспечивающего сосуществование разных субъектов и групп на единой территории человеческого проживания. Но каждое достижение цивилизации и культуры имеет оборотную сторону: "Право как общая, равная мерка для всех не может учитывать индивидуальные особенности"1.

Некоторые конфликты между людьми трактуются как нарушение закона, преступление. Семиотическая действительность права, по образному выражению В.С. Нерсесянца, - "математика свободы", где оперируют лицами, деяниями, квалифицирующими признаками и т.п., а судьба человека предопределяется исчисленнымсроком лишения свободы("математическим"понятием из того же ряда), отвлекается от индивидуальной ситуации, усматривая в ней лишь типическое. Конфликты, жизненные драмы, трагедии переложены на язык неумолимой причинно-следственной логики и лишь в таком виде могут быть перетолкованы на языке юристов. "В юриспруденции, - пишет один из лидеров и теоретиков восстановительного правосудия Х. Зер, - понятия преступления и виновности облекаются в особые формы и трактуются иначе, чем их переживают пострадавший и преступник... Нередко складывается впечатление, что судебная трактовка виновности-невиновности имеет мало отношения к тому, что произошло реально"2. Но решение, принятое в этом искусственном пространстве, исполняется отнюдь не символически. Здесь решается судьба.

Юридическое инобытие реальной жизни мы и будем называть правовой действительностью.

Проблема преступности

Дело В.

В. 15 лет. Обвиняется в грабеже с причинением значительного ущерба гражданину (ст. 161 ч.2 п. "д" УК РФ) и разбое (ст. 162 ч. 2 п. "б" УК РФ). Первое преступление относится к категории тяжких, за него предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от трех до семи лет, второе - к категории особо тяжких и наказывается лишением свободы на срок от семи до двенадцати лет с конфискацией имущества. (Примечание: по российскому законодательству срок лишения свободы несовершеннолетнего не может превышать 10 лет, конфискация имущества несовершеннолетним не назначается.)

Итак, перед нами несовершеннолетний "преступник", совершивший очень серьезные преступления. Причем "особо тяжкие" - крайняя по тяжести категория в градации преступлений, сюда же относятся убийства, изнасилования, повлекшие смерть жертвы и т.п. А к примеру, экологические преступления, несущие беды для многих людей, относятся в большинстве случаев к преступлениям небольшой и средней тяжести (см. гл. 26 УК РФ), и лишь "нарушение правил обращения экологически опасных веществ и отходов", повлекшее смерть человека либо массовое заболевание людей, относится к категории тяжких (заметим, не "особо тяжких") преступлений. Конечно, категория, к которой относится то или иное преступление, еще не предопределяет меру наказания, последняя устанавливается исходя из квалификации конкретного деяния, и даже в рамках одной статьи УК имеет место довольно широкий разброс, а иногда и альтернативы в выборе меры наказания. И все же отнесение преступления к той или иной категории ведет к важным юридическим последствиям. К примеру, если человек обвиняется в преступлении небольшой или средней тяжести и при отсутствии у него судимости, дело в случае примирения с потерпевшим может быть прекращено, тогда как по другим категориям это невозможно. Но принципы дифференциации уголовной ответственности - это уже другая тема. Вернемся к нашему "разбойнику".

Фабула дела

Вечером, около 23 часов несовершеннолетний В. подошел к двум молодым людям лет около двадцати восьми, вступил с ними в разговор, потом попросил у одного из них сотовый телефон, сославшись на то, что нужно позвонить родителям. Получив телефон, начал звонить и ушел вместе с телефоном. Товарищ пострадавшего догнал В. и стал вырывать у него телефон. Завязалась драка. У догонявшего выпала сумка, драка продолжалась. Тут подоспела милиция. Эпизод с дракой и выпавшей сумкой квалифицировался впоследствии как разбой ("нападение в целях хищения чужого имущества, совершенное с применением насилия, опасного для жизни и здоровья, либо с угрозой применения такого насилия" - ст. 162 УК ч. 2 п. "б"; признак неоднократности появился в связи с тем, что "разбой" последовал после грабежа - открытого хищения телефона).

Скорее всего большинство из нас осудит деяние подростка (не будем здесь обсуждать адекватность данной юридической квалификации). Как отмечает австралийский криминолог Дж. Брейтуэйт, в современных обществах люди солидарны с законом, осуждающим преступления против личности и собственности3. Понятно, что нарушитель должен нести ответственность. Но что значит "нести ответственность"? Так ли страшен представший перед нами "преступник", что общество вынуждено изолировать или, по крайней мере, заклеймить его, с тем чтобы это повлияло на всю его дальнейшую жизнь? Чего хотим мы? Чего хочет потерпевший? Какие цели преследует уголовная политика?

Как показывают криминологические исследования, темпы роста преступности в мире опережают темпы прироста народонаселения; предполагается, что та же тенденция сохранится в будущем - человечество попало в "криминальный капкан". Особенно высок рост корыстной преступности, а также детской, подростковой и молодежной делинквентности, непомерно возросла и усилилась организованная и коррупционная преступность. Такой неутешительный прогноз вынуждает политиков, общественных деятелей, криминологов, специалистов по уголовному праву и процессу, а также других отраслей права интенсифицировать поиски ответа на столь страшную угрозу.

При этом представляющиеся на первый взгляд очевидными силовые решения оказываются здесь достаточно уязвимыми. Поиски зажаты ценностными пределами, которые задают ограничения для безапелляционных суждений о мерах борьбы с преступностью и, соответственно, определяют проблемное поле. Выделим в нем несколько фокусов.

Первый фокус можно представить такой дилеммой: ужесточение борьбы с преступностью или усиление защиты прав человека? Исследования показывают, что тоталитарные режимы довольно успешно справляются с традиционной преступностью (мы выносим за скобки противоправность самих этих режимов), поскольку такая цель гораздо легче достигается при игнорировании прав человека. Нахождение баланса, позволяющего успешно защищать общество от преступлений, не нарушая одновременно прав человека,? вот задача, которая стоит сегодня перед законодателем.

Другой фокус - защита жертв преступлений. В логике "борьбы с преступностью" жертва нередко используется как средство уголовного преследования и подвергается вторичной виктимизации, уже со стороны официальных органов, не получая реального удовлетворения потребностей, возникших в результате преступления. В российском процессе потерпевший обладает совокупностью процессуальных возможностей: заявлять отводы, ходатайства, предъявлять доказательства и пр., но фактически государство использует потерпевшего в целях уголовного преследования, мало заботясь об удовлетворении его нужд, возникших вследствие преступления.

Третий: негативные последствия реагирования на преступления не должны превышать вреда, причиненного самим преступлением, общество не может быть индифферентным к тем средствам, которые применяются для его защиты. Наказание есть намеренное причинение страдания4. И как бы мы ни прикрывались "словесным щитом" (заметим, из нашего Уголовного кодекса ушло понятие кары, а вместо него появилось "восстановление социальной справедливости": ч. 2 ст. 43 УК РФ.), суть наказания не меняется. Но моральные соображения заставляют нас задавать вопрос: нельзя ли достичь тех же целей иными способами и, с другой стороны, правильно ли мы формулируем сами цели?

Карательный характер ответа государства на преступления повышает "суммарную агрессивность" общества и приводит в конечном счете к расширенному воспроизводству преступности. А это, в свою очередь, снижает прагматический потенциал наказания (четвертый фокус): экономическое бремя от содержания заключенных и надзирателей оказывается во многом неэффективным, поскольку социальный эффект лишения свободы весьма сомнителен - провозглашаемое в законе исправление осужденного и предупреждение совершения новых преступлений оказываются по большей части декларациями. Осознание неэффективности и ценностной уязвимости карательного реагирования на преступления приводит к тому, что, несмотря на рост преступности, магистральной тенденцией в уголовной политике многих стран становятся снижение числа заключенных и ресоциализация лиц, нарушивших закон. Для России, занимающей одно из первых мест в мире по относительной численности тюремного населения, которое в целом составляет около миллиона граждан, вопрос снижения числа заключенных является чрезвычайно актуальным. Ряд криминологов на Западе и в России все настойчивее говорят не только об альтернативах лишению свободы, но - более радикально - о "кризисе наказания" как такового, о необходимости поиска альтернатив уголовной юстиции вообще. В обществе всегда будут те, кто отказывается (по разным причинам) подчиняться общепринятым нормам. Поэтому проблема состоит не в искоренении преступности - уже стало ясно, что это утопия, - а в нахождении таких ответов на это явление, которые соответствовали бы моральным ценностям и здравому смыслу общества. Так что проблема преступности - это проблема форм сосуществования общества с преступностью, где во главу угла становится вопрос о способах реагирования на деяния, нарушающие уголовный закон. Кто же отвечает на этот вопрос?

За границами привычных представлений

Правоприменитель чаще всего опирается на закон и его традиционные толкования, иначе говоря, на то, что называют "судебной практикой" и обыкновениями. Законодатель - на науку, мировую практику, общественные и политические запросы. В конечном счете законодательные нормы и решения правоприменителя вырабатываются на основе укорененных форм юридического мышления, профессиональных стереотипов и зажаты рамками определенной парадигмы. Парадигма карательного реагирования на преступление имеет древние корни и кажется нам бесспорной - "око за око...": закон талиона (эквивалентного возмездия) до сих пор лежит в основе уголовного права и остается архетипическим житейским представлением о справедливости. Но прошлое можно трактовать и с иных позиций: к примеру, исходной формой решения конфликтов были переговоры, примирение и возмещение ущерба, а кровная месть использовалась в какой-то степени как "крайняя мера", к которой прибегали довольно редко5. Впрочем, наличие в истории любых примеров не освобождает живущих от собственных решений.

Обыденные представления о справедливости тоже не столь одномерны. Можно увидеть определенный разрыв между общественным мнением относительно преступников, которое выясняется в безответственной для респондентов ситуации опроса, и реальным поведением людей в ситуациях принятия решений (присяжными заседателями в суде присяжных, пострадавшими - в ходе специально организованных встреч с обидчиками, да и в обыденной жизни при разрешении конфликтов). В последнем случае возмездие перестает быть ведущим мотивом.

Сегодня наша практическая жизнь обустраивается специалистами. И взгляд на преступность во многом сформирован специалистами по преступности, в частности, криминологами. Традиционно криминология определяется как социология преступности, но значение ее много шире. Так, петербургский профессор криминологии Д.А. Шестаков определяет ее как философию, мы бы придали ей идеологическое и методологическое значение: формулирование криминологической проблематики определяет восприятие преступности и постановку конкретных задач деятельности в отношении преступности. Пожалуй, до сих пор среди юристов доминирует представление о криминологии как науке, обслуживающей "борьбу с преступностью". Однако развиваются и другие направления, например, критическая криминология6. Криминологическая критика уголовного права позволила осуществить принципиальный поворот мышления: в фокусе анализа оказалась не преступность как таковая и ее причины7, а способы реагирования на нее. Это выводит нас за границы привычных социологических, экономическихили социально-психологических представлений о причинах преступности, а ставит во главу угла собственную деятельность государства и общества в отношении преступности, делая эту деятельность предметом анализа и проблематизации. Такая фокусировка - "новый взгляд" - и обусловила постановку вопроса о смене парадигмы правосудия.

При этом проблематизация уголовно-правового подхода к преступлению не ограничивается рамками критической криминологии, скорее она находит здесь свое методологическое выражение. В самой же критике сошлось несколько линий: общественные движения за права жертв, за права заключенных, за сокращение тюремного населения, миротворческие религиозные и философские концепции и т.д.

Классическая карательная парадигма традиционно рассматривает проблематику способа в рамке "преступление - наказание", где наказание конституируется как способ реагирования на преступление; логику рассуждения в этой рамке можно назвать реактивной. Но есть и другая логика, существенную роль в формировании которой сыграла, в частности, теория стигматизации, или ярлыков: не только (и даже не столько) первичное отклоняющееся поведение, но и реакция общества на такое поведение толкают человека (особенно молодого) в криминальную среду. Как показано в ряде исследований, около 90% законопослушных граждан хотя бы раз в жизни совершали деяния, запрещенные уголовным законом. Понятие латентной преступности означает, что лишь часть совершенных преступлений попадает в каналы официальной регистрации. И это - не только негативное явление,но и благо. Официальное осуждение нарушителя становится актом социального клеймения. Клеймо ставится на человеке, а не на его поступке, и отныне отношение к нему общества определяется этим знаком позора. Следствием оказывается "вторичное отклонение" как результат реакции индивида на такое отношение окружающих (на "ярлык" преступника): принятие и освоение им социальной роли отверженного и вхождение в криминальную среду, где он становится "своим". Особенно опасны последствия стигматизации для юного нарушителя, когда еще не завершены процессы взросления, личностной и социальной идентификации, когда идет интенсивный поиск своей социальной роли и образцов для подражания. При этом стоит обратить внимание, что, по данным криминологов, наибольший процент преступлений, относящихся к "уличной преступности" (это означает, что сюда не входят должностные, экономические и т.п. преступления - те, что относятся к "беловоротничковой" преступности), совершается молодыми людьми от 14 до 29 лет.

Значит ли это, что преступные деяния должны остаться незамеченными? Действительно ли можно назвать "благом" то, что часть преступлений остается без ответа? С одной стороны, такое суждение противно нашему здравому смыслу и чувству справедливости, с другой - по каким-то видам преступлений и категориям лиц, их совершивших, такое положение дел является действительно меньшим злом при карательном способе реагирования. Забегая вперед, скажу, что когда на программах примирения (подробнее о которых чуть дальше) мы разговариваем с потерпевшими и спрашиваем, чего они хотят от судебного процесса, то в их ответах мы слышим много неожиданного. Когда схлынут первые эмоции и потерпевший начинает задумываться над этим вопросом, оказывается, что ему важно восстановить ощущение безопасности, получить возмещение ущерба, ему хочется, чтобы преступник действительно понял, что поступил дурно (здесь мы не говорим о преступлениях с причинением смерти жертве или о профессиональных преступниках), раскаялся и извинился, а отнюдь не возмездия. И потерпевший вдруг понимает, что сегодняшняя система уголовного судопроизводства на эти цели не ориентирована.

Почему смена способа реагирования на преступления является проблемой - если, конечно, проблемой считать не трудности, "отдельные недостатки" или низкое финансирование, а ситуацию такой степени сложности, которая в принципе не может быть разрешена известными средствами?

Рассматривая уголовную юстицию как систему деятельности, мы увидим, что ее системообразующими компонентами являются преступление и наказание, которые с необходимостью обусловливают друг друга. В этом смысле уголовной юстиции, по остроумному замечанию немецкого профессора К. Сесара, "нужны не только наказания, потому что есть преступления, но нужны и преступления, потому что есть наказания"8. И дальше: "Судья и вор — взаимно поддерживающие опоры в закрытой в себе системе с преступлением и наказанием в качестве неотъемлемых частей для ее поддержания и развития. Поэтому программам и механизмам без карательных черт оставлено в данной системе немного места. Представляется, что сделанные замечания демонстрируют тот факт, что модель "преступление и наказание" отражает не столько нужды и интересы общества, сколько интересы системы уголовной юстиции". Расшифровать этот скандальный тезис можно с опорой на современные системные представления о деятельности. Деятельность существует, если обеспечено ее воспроизводство. Способ, сообщая деятельности определенность, и выступает в качестве нормы, обеспечивающей воспроизводство. Способом деятельности уголовной юстиции является наказание. Поэтому внутри уголовной юстиции проблема преступности (то есть смена способа реагирования) неразрешима. Нужна альтернатива.

Восстановительное правосудие

В этой проблемной зоне и появляется на исторической сцене восстановительное правосудие - новый взгляд, новая процедура, новая парадигма. Восстановительное правосудие зиждется, с одной стороны, на критике карательного способа реагирования на преступления, с другой, - на определенных прототипах: общинный способ разрешения конфликтов, современная конфликтологическая практика, психотерапевтические практики (в частности, работа с жертвами насилия, работа с горем и пр.).

Идеи восстановительного правосудия начинают понемногу отвоевывать свое место в умах российской общественности, юристов, в правовой литературе9. Поскольку этой теме посвящено уже какое-то количество отечественных изданий, я лишь коротко остановлюсь на основных положениях, отсылая читателей, которых заинтересует эта тема, к имеющимся публикациям10.

Прежде всего в восстановительном правосудии переопределяется само понятие преступления: преступление есть насилие, обида, нанесенные другому человеку, а не выпад против государства. Преступление наносит вред конкретному человеку или определенной социальной группе (общности), а потому порождает обязательства по его заглаживанию - именно так трактуется понятие ответственности. Отсюда меняется цель уголовного правосудия: не наказание, а восстановление - исцеление, примирение и возмещение ущерба, восстановление нарушенных отношений в социальной общности. Восстановление не в формально-юридической действительности, где считается, что наказание служит средством восстановления нарушенного права, а восстановление как "человеческая" категория. Основными действующими лицами новой процедуры становятся сами участники события - правонарушитель и жертва, важнейший принцип восстановительного правосудия - предоставление самим сторонам полномочий на разрешение их конфликта.

Пожалуй, главное для понимания восстановительного подхода к разрешению уголовных конфликтов состоит в содержании понятия ответственности нарушителя.Не попустительство и всепрощение, но точно так же и не возмездие. Примирение проводится только в том случае, если правонарушитель признается в совершенном деянии и готов загладить причиненный вред. Обидчик, который берет на себя ответственность, становится уже не пассивным объектом, претерпевающим государственное принуждение (а именно так понимается всякая юридическая ответственность, при уголовной же ответственности давление государственного принуждения является наиболее сильным), а активным субъектом подлинной ответственности.

Центральным элементом восстановительного способа является посредничество (mediation) как специально организуемая процедура. Улаживание отношений не отдается на откуп враждующих сторон, а осуществляется с помощью нейтральной третьей стороны - подготовленных посредников (у нас их принято называть ведущими программ восстановительного правосудия). В ходе примирительной встречи правонарушитель и жертва "глаза в глаза" могут выразить чувства и переживания относительно случившегося, задать волнующие вопросы. Встреча дает шанс нарушителю получить "обратную связь", почувствовать причиненную им боль, взять на себя подлинную ответственность за содеянное, принести извинение и принять активное участие в обсуждении условий возмещения ущерба, что одновременно способствует его ресоциализации - занятию позиции ответственного взрослого человека. Если правонарушитель раскаялся и готов возместить ущерб, составляется примирительный договор, выполнение которого далее контролируется. Задача ведущего - помочь жертве и обидчику выразить субъективную правду о событии, его причинах и последствиях и прийти к соглашению, содержание которого определяется самими сторонами. Таким образом примирительная встреча становится неким синтезом психологических способов решения межличностных конфликтов и урегулирования гражданских правоотношений.

Программа примирения тщательно готовится, предварительно ведущий встречается с каждой из сторон порознь, с тем чтобы выслушать их, рассказать о смысле предстоящей процедуры и подготовить к ней будущих участников. Участие сторон в программе добровольно. В программах принимают участие и другие лица, так или иначе затронутые преступлением, родственники. Последние могут оказать поддержку сторонам как в выработке решения, так и в последующей его реализации.

Как видим, процедура посредничества принципиально отлична от официального судебного процесса, она противостоит самой развитой современной процессуальной форме - состязательности. Последняя ориентирована на противостояние, предполагает деперсонализацию сторон (в судебное противоборство вступают не личности, но процессуальные фигуры), в то время как программа примирения ориентирована на организацию персонализированного диалога. Поэтому в тезаурусе восстановительного правосудия столь важное место занимают такие "человеческие", а не юридические категории, как чувства, потребности, переживания, понимание и т.п. Сопоставляя "процессуальные формы", важно понимать, что они являются процедурным выражением подхода. Будучи необходимым условием правосудия, ориентированного на наказание (условием справедливости "карательного" правосудия), состязательность одновременно усугубляет конфликт между сторонами и отнюдь не способствует раскаянию преступника, поскольку вынуждает его обороняться всеми возможными средствами. Но отказаться от состязательности можно, только отказавшись от карательной модели вообще.

Итак, способ, который предлагается восстановительным правосудием, определяется рамкой "преступление - заглаживание вреда", а не "преступление - наказание". В уголовном правосудии, где защищается в первую очередь публичный интерес (т.е. решается вопрос отношений человека и государства, а не отношений между частными лицами), возможность реализации обсуждаемого способа весьма проблематична. Однако восстановительная юстиция находит все больше сторонников и действует в разных странах мира как альтернативная либо дополнительная форма реагирования на уголовные преступления. Существуют разные организационные модели, обеспечивающие взаимодействие программ примирения с системой уголовной юстиции: в одних странах действуют независимые службы примирения, в других они включены в службы пробации, в третьих являются частью исправительных служб, в четвертых медиацией занимаются социальные службы муниципалитетов и др. Информация о случаях правонарушений передается судами или органами расследования. Юридические результаты достигнутого соглашения зависят от тяжести обвинения. По преступлениям, не представляющим большой общественной опасности, обвинение может быть снято до передачи дела в суд; если соглашения достичь не удается (либо одна из сторон вообще отказывается от примирения), дело возвращается в официальную систему. В случае более серьезных преступленийсудья, вынося окончательное решение, принимает во внимание результаты примирительной встречи, которые могут служить смягчающим обстоятельством. В ряде стран нормы о посредничестве в уголовных делах вошли в законодательство. Смена основных действующих лиц в решении конфликта отнюдь не возвращает нас к кровной мести или суду толпы, поскольку речь идет об особом способе деятельности, о специально организованной процедуре, юридические последствия которой определяются официальными органами.

Сегодня помимо "классических" моделей примирения правонарушителя и жертвы "лицом к лицу" (они наиболее распространены в Северной Америке и Европе) используются семейные и общинные конференции, появившиеся в Новой Зеландии и Австралии, в которых участвуют также родственники сторон, другие члены сообщества, представители полиции и правосудия для несовершеннолетних, круги правосудия (как форма общинного правосудия, характерная для индейцев Канады) и др. Восстановительные программы используются и в тюрьмах по особо тяжким преступлениям, здесь они ориентированы не столько на юридические последствия, сколько на гуманитарные эффекты.

На пути к новой парадигме

Новая практика стала складываться в конце 70-х годов ХХ в. и развивается столь стремительно, что нуждается в стандартизации. В рамках Европейского комитета по проблемам преступности (Совет Европы) создан Комитет экспертов по организации посредничества в уголовных делах, который составил Рекомендацию, где освещаются основные принципы, правовая основа, вопросы организации и развития посредничества в уголовных делах11.

В России движение за восстановительное правосудие инициировано в конце 90-х годов общественной организацией - Центром "Судебно-правовая реформа". Сегодня в разных регионах России проводятся пилотные проекты в этой области. Движение растет, его активными участниками становятся и юристы, теоретики и практики. Проведенный в январе 2003 г. в Институте государства и права РАН семинар, организованный этим Институтом совместно с Центром "Судебно-правовая реформа", явился событием знаменательным - фактически он стал знаком официального признания российской правовой наукой этого вектора развития правосудия. Имеющиеся в российском уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве нормы о прекращении дел определенных категорий в связи с примирением сторон, а также норма об учете возмещения ущерба как смягчающего обстоятельства при назначении наказания являются некоторой законодательной первоосновой для складывания восстановительного сегмента в уголовном судопроизводстве.

Но в нашем уголовном процессе не предусмотрена фигура посредника, которому можно было бы передавать информацию о деле, новый УПК РФ полностью отлучил общественность от участия в судопроизводстве (оставив лишь суд присяжных для очень небольшого числа дел по особо тяжким составам), и это не позволяет систематически и легитимно использовать программы примирения: пока это происходит в экспериментальном режиме. Эксперименты эти невелики по масштабу, хотя несут в себе мощный потенциал. Однако здесь не должно быть иллюзий.Нововведения, направленные в определенном смысле на "подрыв" (размывание) устоявшегося порядка вещей, возможны, если обеспечены не только потребностями общества, его здравым смыслом и чувством справедливости, но и потребностями самого профессионального сообщества юристов. Заметим, что процедуры медиации вводятся в уголовный процесс тех стран, где они отвечают нуждам самой деятельности, связанной с реагированием на преступления, и здесь мы снова возвращаемся к необходимости выйти за рамки идеологических догм при анализе преступности как явления. Правосознание юристов веками формировалось в карательной парадигме, и такое правосознание является одной из фундаментальных основ любой правовой системы.

Следует иметь в виду, что понятие "восстановительное правосудие" шире, чем посредничество, и не только потому, что предполагает еще и другие формы взаимодействия с обидчиком и жертвой. Это вообще разнопорядковые понятия. Посредничество указывает на определенность процедуры. Что же касается восстановительного правосудия, это, как показывает Зер, иная парадигма правосудия: концепция (за которой стоят определенные ценности), способ видения проблемы и способ ее решения - в конечном счете новая практика. Посредничество (семейные и общинные конференции и др.) относится к процедурным формам реализации взгляда на правосудие, заложенного в концепции. Это означает, в частности, что мы можем говорить о внедрении (лучше - введении) посредничества в уголовный процесс, но не можем говорить о "введении" восстановительного правосудия. Ведь речь идет не о построении какой-то системы рядом с уголовным процессом, напротив, восстановительное правосудие ставит вопрос именно о содержании и форме уголовного судопроизводства. А "смена парадигмы" - это не демонтаж одной системы и замена ее другой, смена парадигмы - культурно-исторический процесс. Речь идет об институциональных преобразованиях, которые могут быть осуществлены реформами лишь частично. Правосудие - один из древнейших институтов, переживший разные эпохи, государственные режимы и, как показывают некоторые исследования, предшествовавший возникновению государства. Нужно отдавать отчет в том историческом времени, которое требуется на смену парадигм. А вот введение медиации в уголовный процесс (как это сделано во многих странах мира) - это путь к восстановительной парадигме.

Восстановительное правосудие - место встречи двух практик: юридической и гуманитарной. Эта встреча произошла, что дает основание надеяться на "очеловечивание" уголовной юстиции.

P.S. После того, как статья была уже написана и передана в редакцию журнала, произошло очень важное событие. 11 марта 2003 г. в Государственную Думу РФ внесен президентский законопроект, касающийся изменений и дополнений в Уголовный кодекс РФ. Новые нормы значительно гуманизируют наше уголовное право, при этом существенная часть поправок связана со снижением потенциала карательных санкций в отношении несовершеннолетних. Понятно, что на пути от законопроекта до окончательного текста закона возможны всяческие изменения замысла разработчиков, но, по крайней мере, позиция президентской власти очевидна. В связи с этим может возникнуть закономерное недоумение: власть осознала ситуацию неэффективности карательного правосудия, проблема решена. Так зачем же вести речь о какой-то новой парадигме, о восстановительном правосудии?

Однако, как это ни парадоксально, гуманизация уголовных санкций делает запрос на новые способы реагирования на преступления еще более актуальным. В противном случае можно прогнозировать, что безнаказанность повлечет всплеск преступности, в основном детской и подростковой, возможно латентной, а это, в свою очередь, приведет к еще большему ужесточению карательных мер. И так уже было в истории ювенальной юстиции. В 60-70-х годах ХХ в. на Западе громко заговорили о ее кризисе: юстиция, ориентированная на благополучие ребенка, игнорировала безопасность общества, и детская преступность росла. И только восстановительная переориентация, когда забота о благополучии подростка сочетается с принципом восстановительной ответственности за совершенное зло, позволила разным странам преодолеть кризисные явления. Так что обозначенное в статье содержание проблемы преступности как вопроса о способах реагирования на преступления остается не менее актуальным и при гуманизации уголовно-правовых мер. Баланс в гуманизации в отношении нарушителя, жертвы и общества - вот существо того решения, которое предлагает восстановительная парадигма.

Содержание номера | Главная страница