 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Валерий АбрамкинНаши идеи должны стать идеями власти
В. Абрамкин - директор Центра содействия реформе уголовного правосудия.
Интервью с В. Абрамкиным состоялось в мае 2003 года.
Индекс: Валерий, в одном из своих выступлений Вы сказали, что "в понимании тюремных проблем, причин, их вызывающих, и способах решения между неправительственными организациями и высшим руководством страны нет существенных разногласий". Ведь принято считать, что задача правозащитника - быть в оппозиции к власти, поскольку она и является основным источником нарушений прав человека.
Валерий Абрамкин: Я здесь говорил не о правах человека, а о тюремных проблемах, и не имел в виду, скажем, войну в Чечне или проблему беженцев. Если же говорить о тюремных проблемах, то сейчас существует общая точка зрения на главную причину кризиса, разразившегося в нашей уголовно-исполнительной системе (УИС): огромное тюремное население. Настолько огромное, что обеспечить условия для его выживания, не говоря уже о правах человека, было бы не под силу и стране с более благополучной экономикой. Нынешний президент и в ежегодных посланиях, и в некоторых других своих выступлениях говорил примерно то же самое, что и мы. Только правозащитники (наш Центр, Американская Хельсинкская группа и др.) писали и говорили об этом еще в 1991 году, когда в России было 680 тысяч заключенных (в СИЗО - 152 тысячи), а не миллион, как в конце прошлого - начале нынешнего века. Но тогда это казалось многим (не только функционерам, но и некоторым правозащитникам) полным абсурдом: как можно говорить о сокращении численности заключенных в эпоху криминального взрыва. Преступность растет небывалыми темпами, естественно, больше становится и преступников, которых приходится отправлять в тюрьму...
И.: А вы считаете, что уровень преступности в стране не влияет на количество заключенных?
В.А.: Не влияет. Исследования криминологов, в частности Нильса Кристи (одна из его лучших книг "Борьба с преступностью как индустрия" издана на русском языке), довольно убедительно это доказывают. Количество заключенных в той или иной стране никак не связано с теми причинами, которыми пытаются его объяснить: уровень преступности, особенности законодательства и правовой системы, культура, история, традиции, уровень жизни населения, размер страны и т.п. По относительному (на сто тысяч населения) количеству заключенных (ОКЗ) в группе с самым маленьким низким "тюремным" показателем (ОКЗ до 50) оказываются Бангладеш, Исландия, Словения и Япония. В тюремные лидеры (ОКЗ - свыше 500) попадают США, Россия, Беларусь... Соседи США - Канада и Мексика - имеют примерно одно и то же относительное количество заключенных - 110-130 (1997-2002 гг.). Это в 6 раз меньше, чем в США (670-710)! Хотя по большинству параметров (язык, культура, история, правовая система, экономика и т.д.) Канада гораздо ближе к США, чем к Мексике. И уровень регистрируемой преступности в Канаде почти такой же, что и в США. Иногда говорят, что судить о криминальной ситуации в стране надо по наименее латентным преступлениям, скажем, по убийствам. Но здесь в лидерах окажется Мексика, а наиболее благополучной страной - Канада. Убийств в Мексике почти в два раза больше, чем в США, и в 10 раз, чем в Канаде.
Нильс Кристи считает, что количество заключенных - это вопрос политической воли. Заключенных больше в тех странах, где "борьбу с преступностью" активнее используют как козырь в политической борьбе, а тюрьму как инструмент для решения социальных проблем, средство избавления от социальных групп, раздражающих благополучную часть населения (по Н. Кристи, "преступник, наркоман и т.п. - удобные враги" для политиков).
Кристи в своей книге рассказывает о метаморфозе, которая произошла в Финляндии. Всего за несколько лет эта страна из скандинавского (и европейского) тюремного лидера перешла в группу стран с самым низким "тюремным" показателем (ОКЗ - 45-60). Произошло это после того, как экспертам удалось убедить политическое руководство страны в следующем: количество заключенных в Финляндии огромно и при этом не вызвано каким-то необычным характером преступности в стране; сроки наказаний лишением свободы можно значительно снизить без серьезного ухудшения криминальной ситуации... Но главное, как считает Нильс Кристи, надо было показать политикам, что огромное по сравнению с другими странами количество заключенных - это позор Финляндии, а не предмет гордости. Скажем, не надо считать, что количество заключенных отражает степень активности государства в борьбе с преступностью или эффективности обеспечения безопасности населения...
И.: Вы полагаете, что правозащитники могли бы в отношении нашей власти сыграть ту же роль, что и эксперты в Финляндии?
В.А.: Для этого надо быть не столько правозащитником, сколько классным экспертом. Это - прежде всего. Второе: надо не только понять, в чем состоит "общественный интерес", но и сделать его интересом человека во власти. Для этого надо быть хорошим медиатором, "переводчиком", уметь высказать ту или иную идею на языке того, кого ты пытаешься сделать союзником. Быть посредником, медиатором между различными группами людей - это, наверное, самая главная и самая трудная задача, как говорят сейчас, "третьего сектора", НПО (неправительственных организаций). Довольно часто люди одной культуры, одного языка не понимают, не слышат друг друга. Ощущение такое возникает, когда, например, читаешь письма заключенных, адресованные в казенные ведомства (прокуратуру и т.п.) и ответы на них... Или переписку правозащитников с чиновниками. Приведу один пример такого рода. Региональное отделение комитета солдатских матерей направило начальнику воинской части письмо, в котором говорилось, что права человека в отношении такого-то военнослужащего нарушаются. Они получили замечательный ответ: такой-то военнослужащий прав не имеет, поскольку он не состоит в обществе прав человека и у него нет соответствующего удостоверения. Можно, конечно, посмеяться и сказать, что начальник неуч и дурак. Но с точки зрения интересов подзащитного, наверное, лучше было бы написать неказенное письмо, без мудреных слов вроде "права человека". Например, о том, что мать этого солдата больна, переживает за сына, мы с вами тоже переживаем, он нам в сыновья годится и т.п. Кстати, словосочетание "права человека" не принимают не только казенные, но и самые обычные люди. В одном исследовании, которое проводила известный социолог Инга Борисовна Михайловская, респондентам задавался вопрос: "Нарушались ли Ваши права в течение последних трех лет?". И надо было просто выбрать один из двух простых ответов: "да" и "нет". Почти половина опрошенных не смогла ("затруднилась") на этот вопрос ответить, то есть люди просто не понимали, о чем их спрашивают. 30% опрошенных подчеркнули слово "да". Но из них лишь каждый третий смог ответить на следующий вопрос: "Какие же конкретно права были в отношении Вас нарушены?"
И еще одно обстоятельство надо учитывать: основа для взаимопонимания возникает тогда, когда мы с уважением относимся к оппоненту, честно стараемся понять его резоны, интересы и доводы, какими бы неправильными или дикими они нам ни казались. Один правозащитник свои обращения к генеральному прокурору по поводу конкретных дел своих подзащитных начинал со слов: "Вы преступник, господин прокурор". Оставим в стороне вопрос о презумпции невиновности (преступником человека с правовой точки зрения может признать только суд), могли ли такие письма помочь конкретным людям, которых как бы защищал наш коллега? Я думаю, такая цель вовсе и не ставилась, просто этот правозащитник рассылал свои обращения по газетам, показывал другим. Видимо, как пример собственной смелости и принципиальности.
И.: А как скоро произошло принятие новой для людей во власти идеи о необходимости сокращения численности заключенных?
В.А.: Вообще-то даже самая правильная новая идея проходит, по крайней мере, три ступени или стадии: от "этого не может быть" через "в этом что-то есть" к "иначе и быть не может". Стадии "в этом что-то есть" идея сокращения численности тюремного населения как единственно возможного варианта выхода из тупика достигла в 1997-1998 гг. И еще года через два это стало само собой разумеющимся. Но уже после перехода УИС из МВД в Минюст (сентябрь 1998 г.) "тюремщики" и правозащитники образовали чуть ли не единый фронт, по другую сторону которого были МВД, прокуратура и даже судебная система. Хотя правильнее было бы говорить о продвижении этой и других идей, связанных с изменением характера уголовной политики (с карательного на восстановительный), одним из следствий которого является сокращение численности тюремного населения. Главное управление исполнения наказаний (ГУИН) после перехода в Минюст стало инициатором смягчения уголовной политики. Об этом можно судить по законопроектам, которые разрабатывались ГУИН и поддерживались правозащитниками, зато тормозились правительством, генпрокуратурой и частью депутатского корпуса. Но постепенно, как говорится, "наша брала". Об этом можно судить и по значительному сокращению численности заключенных. К 2003 г. тюремное население уменьшилось на 200 тысяч человек (по сравнению с серединой 2001 г.). Особенно радует то, что в воспитательных колониях (ВК) и в следственных изоляторах (СИЗО) заключенных стало вдвое меньше. В СИЗО в конце прошлого года в камерах, которые совсем недавно называли "адом на земле", стало свободнее, хотя и сейчас условия содержания там вряд ли назовешь человеческими. Но, как шутят бывалые арестанты, "свободнее было только при Горбачеве".
У меня нет иллюзий в отношении казенных структур. Хорошо, конечно, что там появляются свои подвижники и реформаторы, такие как Юрий Иванович Калинин. Но природа любой казенной структуры такова, что, как только что-то начинает угрожать ведомственным интересам, начинается и противодействие всяким "либеральностям". Мы это могли наблюдать по сюжету с приставкинской комиссией.
Люди, которые бывают в тюрьмах и колониях, хорошо знают, что там сейчас идет по нарастающей беспокойство: не начнут ли сокращать вслед за заключенными и сотрудников. И такое сокращение уже началось. Вполне вероятно и уменьшение количества ВК: их могут перепрофилировать на взрослый "контингент". А у нас и так далеко не во всех субъектах Федерации есть колонии для "малолеток", для девочек же и сейчас три колонии на всю Россию.
И.: Можно, наверное, предположить, что союз "тюремщиков" и правозащитников скоро развалится?
В.А.: Да никаких благостных отношений между нами и не было. Был период, который можно назвать "временем испуганных коммунистов", это 1988-1991 гг. Тогда исправительные учреждения начали приоткрываться, и нам (как и журналистам) с большей, чем раньше и позже, легкостью удавалось попадать в колонии. После развала СССР власть стала по определению демократической, пугаться перестали, и наступил период острой конфронтации. В середине 90-х годов напряженность несколько спала. Отчасти из-за того, что правозащитники стали... конструктивнее, что ли. Тюремное руководство тоже начало понимать, что мы им вовсе не враги и "прозрачность" не только не вредна, а может быть весьма и весьма полезна. Приезжают западные эксперты, приходят в ужас от того, что они увидели, скажем, в СИЗО, говорят - это ад на земле... Наши тюремщики охотно с этим соглашаются, рассчитывая на помощь: и своей казны, и западных стран. "Да, - говорят, - ужасно, тюрьмы переполнены, мест не хватает, надо строить новые, а средств нет". Тогда (в 1995 г.) появилась "Концепция реорганизации (заметьте, не реформирования, а реорганизации) уголовно-исполнительной системы".
Концепция предусматривала реализацию целого ряда дорогостоящих проектов, в том числе программы строительства новых и реконструкции старых СИЗО. Дело естественное - любое ведомство стремится к расширению сферы своего влияния, к тому, чтобы в нем было больше ресурсов, функционеров, начальников и т.д. Правозащитники "концепцию реорганизации" не поддерживали, поскольку в тех условиях строительство новых учреждений просто привело бы к увеличению количества заключенных. Это отнюдь не способствовало потеплению наших отношений. От Запада денег на строительство новых тюрем, по-моему, так и не поступило. Не знаю, сколько рассчитывало получить руководство ГУИН от всех утвержденных Концепцией средств, реальное финансирование программ за все прошедшие годы составило 3% от запланированного.
Лагерная промышленность развалилась, это понятно: рабский труд даже в зачаточных рыночных условиях не может быть конкурентоспособным. Колонии перестали давать прибыль в казну, а, наоборот, стали требовать бюджетного финансирования. Из-за этого и общего оскудения казны в бедственном положении оказались сотрудники пенитенциарных учреждений, не получавшие зарплату по 3-4 месяца. Эпидемия туберкулеза приобретала все более тревожный характер. В такой ситуации осознать необходимость сокращения численности заключенных было проще. После перехода в Минюст ведомственные интересы ГУИН и МВД разошлись, а пенитенциарным работникам надоело быть козлами отпущения. В это время мы и стали самыми большими союзниками. Особенно после того, как стали заниматься и проблемами персонала. Понятно, что при тысяче СИЗО и колоний, миллионном тюремном населении никакой общественный контроль не поможет: реальная жизнь заключенных зависит прежде всего от людей, которые с этими заключенными каждодневно работают, а не приезжают два раза в год.
Это направление может показаться не совсем обычным, нетрадиционным для правозащитников. Лет пять назад я написал статью, которая называлась "Надо работать с палачом". Многие убеждены: для того чтобы справиться с пытками, которые приобрели масштаб национальной трагедии, главное - ввести в УК понятие пытки, предусмотреть наказание построже, создать государственные и общественные структуры по контролю над органами внутренних дел. Я думаю, это мало поможет. Главные причины пыток, полицейского насилия вообще, происходят не от правовых невнятностей, они связаны с культурными, историческими (вспомните описание зверств полицейских чинов у Короленко) и функциональными основаниями. Скажем, при нынешнем уровне профессиональной подготовки следователей, их опыте работы большинство следственных дел, веди их с соблюдением всех законов, до судебного приговора не дойдет. В том числе не дойдут и те следственные дела, в которых обвиняемый - очевидный преступник. И тогда уже обыватель взвоет от разгула преступности и будет требовать каких угодно мер, вплоть до расстрела на месте преступления...
И.: Недавно в ГУИН Минюста появился отдел по правам человека, а в региональных управлениях - должность помощника начальника по правам человека. Но ведомственный контроль, как мы знаем, малоэффективен.
В.А.: Здесь я с Вами не соглашусь. По своему тюремному опыту знаю, что своих инспекторов тюремщики боятся больше прокурорских. Прокурорские не только не помогут по твоей жалобе, но и какую-нибудь гадость тебе устроят. Если какие-то меры и принимались по моим жалобам и жалобам других арестантов, то только после приезда какого-нибудь инспектора - регионального или московского.
И потом, давайте не забывать: а где, откуда мы возьмем гражданских контролеров? Взять таких людей неоткуда. Саратовский "омбудсмен" Ландо попробовал создать институт уполномоченных по правам человека при каждом исправительном учреждении. Охотников с воли, видимо, не нашлось, и на это место пришлось брать пенсионеров (бывших сотрудников) или работающих в колониях учителей (школы или ПТУ). С некоторыми из этих уполномоченных я общался, они производят хорошее впечатление. Думаю, вреда от этих уполномоченных и помощников по правам человека не будет. Пусть хоть к самому термину "права человека" начнем привыкать.
Года три назад обсуждался так и не принятый пока законопроект об общественном контроле над местами заключения, то есть не только колониями и СИЗО, но и изоляторами временного содержания, отделениями милиции. Он даже Госдуму уже прошел, и мы тогда пробовали подсчитать: сколько по Москве из реальных правозащитных организаций можно набрать "инспекторов", которые заложены в этот проект. И двух десятков не насчитали, конечно, таких, кто мог бы работать грамотно и квалифицированно. Да и с большинством из этой двадцатки надо еще было работать и работать. При этом непонятно, на что они будут существовать, ведь никакая оплата труда этих инспекторов не предусмотрена. На западные гранты, что ли? И что могут изменить эти двадцать инспекторов хотя бы в масштабах Москвы? Не говорю про всю Россию.
И.: Вернемся к идее сокращения численности заключенных в России. Вы как-то говорили, что оптимальным для нашей страны количество заключенных - 300-350 тысяч. Насколько реально для России довести свое тюремное население до такого уровня?
В.А.: Я говорил не об оптимальном, а о подъемном (в рамках имеющихся у нас ресурсов) тюремном населении. В большинстве цивилизованных стран мира количество заключенных находится в пределах 50-150 на 100 тысяч населения. Для России при ОКЗ в 150 общее количество заключенных составит 220 тысяч, значит, оптимальное количество еще меньше. Я думаю, идти надо по тому же пути, что и Финляндия, то есть снижать сроки наказания в виде лишения свободы. При этом количество людей, приговоренных к наказанию в виде лишения свободы, может остаться тем же или даже увеличиться. Как ни странно это прозвучит для человека, которого считают правозащитником, при кардинальном снижении среднего срока наказания, увеличение количества осужденных к лишению свободы в условиях, когда у нас пока нет других эффективных видов наказания, может благотворно сказаться на криминальной ситуации в стране.
Для сравнения: в конце XIX - начале XX века средний (!) срок наказания к лишению свободы (без каторги) в России составлял два-три месяца. В основном этот вид наказания использовался для "острастки и вразумления". Известно, что острее всего в тюрьме переживаются первые дни, первые недели, затем восприятие притупляется. Существует и критический срок, после которого человек перестает бояться тюрьмы и начинает бояться свободы: для мужчин этот срок составляет три-четыре года, для женщин и подростков он вдвое короче. У нас к лишению свободы приговаривается треть осужденных. В последние 10 лет доля приговоренных к лишению свободы на срок менее 1 года колебалась в пределах 12-17%, примерно та же часть (14-20%) приговаривалась к сроку свыше пяти лет. Средний срок лишения свободы в исправительных учреждениях: для мужчин - более пяти лет, для женщин - четыре с половиной года, для несовершеннолетних - более четырех лет.
Обратимся к современной европейской практике. Относительная доля приговоров к лишению свободы в европейских странах (плюс Канада и Япония) колеблется в пределах от 3-4% (Япония) до 20-25% (Англия и Уэльс, Швеция). В европейских странах используются преимущественно короткие сроки наказания к лишению свободы. Во всяком случае, до 2-3 лет, то есть до наступления необратимых изменений в психике. Это позволяет смягчить сложности ресоциализации освобождающихся.
Доля приговоров от общего числа приговоров к лишению свободы по некоторым странам. Япония: до 1 года - 17-20%, до 3 лет - около 70%, свыше 5 лет - 1,2-1,7%. ФРГ: до 6 мес. - 20-25%, 7-12 мес. - 25-30%, от 1 года до 2-х 36-40%, свыше пяти лет - 1,2-1,5%. В Норвегии приговаривают к лишению свободы 22-24% осужденных, средний срок наказания - шесть месяцев.
И еще раз обратимся к России. В 1926 году (это год рекордного уровня преступности) у нас осужденных на срок выше 5 лет было менее 2%, на срок менее года - 84%, из них до 6 мес. - 70%.
В нашем Уголовном кодексе срок наказания к лишению свободы начинается с шести месяцев. Его надо снизить до одного месяца. Это предложение в рекомендациях Гражданского Форума стоит первым. В президентском законопроекте, одобренном в конце апреля в первом чтении Государственной Думой, предлагается сделать минимальным сроком наказания - 2 месяца. Кроме того, в президентский "пакет" вошли другие предложения, выработанные Гражданским Форумом, позволяющие судьям чаще назначать небольшие сроки наказания.
В случае вступления президентского законопроекта в силу, в России появятся предпосылки для снижения среднего срока наказания. Будут ли эти предпосылки реализованы?
Нильс Кристи, рассказывая о "финском чуде", отмечает, что решающим фактором для успеха реформ в Финляндии была готовность государственных служащих, судейского корпуса и тюремной администрации использовать все возможные средства для сокращения количества заключенных. Благодаря усилиям политиков, занимавших ключевые позиции, пришло понимание: огромное количество заключенных - это серьезная проблема. Была разработана концепция преобразований, программа, предусматривающая и практические шаги.
Как мы видим, успех реформ зависит не только от уголовного законодательства, но и от судейского корпуса, от того, насколько разработана и продумана программа действий. Про судей, если говорить не об отдельных представителях этого сословия, мне при всем желании трудно сказать что-либо хорошее. С программой еще сложнее, никакой программы по сокращению количества заключенных у нас нет. Даже пройдя какой-то отрезок по пути преобразований, мы не считаем нужным просчитать возможные последствия, различные варианты развития событий.
Тот же Нильс Кристи считает, что Россия с тюремными проблемами справится, поскольку выбора у нас нет: мы либо разрушим тюремную империю, либо погибнем от выплеснувшегося на волю тюремного туберкулеза. Как известно, с такими крайними ситуациями Россия справляется успешнее, чем с простыми.