 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Светлана СтивенсонКороли и люмпены московских улиц - уличные дети как особое сообщество
С. Стивенсон - кандидат социологических наук, в настоящее время - старший преподаватель сравнительной социологии и политологии в London Metropolitan University.
Вид ребенка, живущего на улице, просящего милостыню или роющегося в мусоре, не может не вызывать у окружающих чувства острого беспокойства. Вместо того чтобы жить и развиваться под крылом семьи и школы, дети добывают себе пропитание и проходят свои "университеты" в опасной и непредсказуемой обстановке улицы. Существование беспризорных и бездомных детей указывает на катастрофический разрыв социальной ткани, нарушение преемственности поколений и цепи их взаимных обязательств. Однако понимание ответственности и вины взрослых перед детьми далеко не всегда означает готовность понять причины, по которым дети бегут из дома и пытаются начать самостоятельную жизнь на улице. Такие дети часто кажутся взрослым безответственными искателями приключений, соблазненными свободой, которую сулит улица, а то и "недоразвитыми", патологическими экземплярами, одержимыми идеей побегов. Задачи же государства видятся в том, чтобы выявить и вернуть детей под крышу - дома, приюта, интерната, на худой конец больницы или колонии.
Когда мы проводили часть нашего исследования уличных детей Москвы в Центре временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей (ЦВИНПе), работники этого учреждения, явно принимая нас за психологов, ожидали от исследования весьма конкретных результатов - выявления с помощью тестов особых черт и характеристик личности своих подопечных, которые объясняли бы их побеги из дома. На подобное выявление, как мы поняли, в основном направлена работа "сторонних" детских психологов, которые часто посещают ЦВИНП, и тех, кто работает в собственном штате учреждения. Сами же дети, которых мы опрашивали, быстро прониклись уважением к социологии. Так, например, по их словам, психологи просили их крутить руками, а потом объясняли, что они все раскоординированы и плохо адаптированы к действительности. Что же касается наших методов работы (углубленные интервью и фокус-группы), то некоторые из детей признались, что мы были первыми взрослыми в их жизни, которые были готовы выслушать их, не давая при этом моральных оценок их поведению и не пытаясь наставлять на путь истинный.
Нисколько не стремясь как-либо очернить психологию и ее методы, надо сказать, что, по нашим наблюдениям, "наивный" психологизм доминирует в отношении к так называемым трудным детям, нарушающим общественные устои. На фоне чисто карательных установок он представляется как бы более прогрессивным, однако редко способствует пониманию и даже может служить научным прикрытием репрессивных практик. В последнее время к нему добавился еще один мощный "научный" дискурс - представления о генетических причинах девиации, не имеющие никаких серьезных оснований. Вот, например, отрывок из интервью с Сергеем Смирновым, заместителем начальника управления МВД по профилактике преступности несовершеннолетних, в котором он развивает следующую "прогрессивную" мысль: "Уличные дети должны быть предметом внимания прежде всего психологов, а не милицейских работников. Ребенка надо протестировать и принять решение - кто он? Человек, попавший в трудную ситуацию, или преступник на генетическом уровне?"
Вместе с тем более внимательное изучение жизни детей, особенно тех, кто был поставлен перед необходимостью заботиться о себе самостоятельно, показывает, что они способны на очень сложные жизненные стратегии, на инвестиции в собственное будущее, что, находясь на улице, они создают свои хорошо организованные сообщества. Более того, они не являются однородной массой, а имеют разные социальные позиции, зависящие от той среды, из которой они попали на улицу. Именно эти социальные ресурсы и связи, социальный капитал, который они могут мобилизовать, а не некие психологические характеристики, во многом определяют их жизненные шансы и дальнейшую судьбу.
Данные анкетного опроса, дополненного углубленными интервью и фокус-группами, говорят о том, что большинство детей - убежавших из дома или бездомных - происходят из бедных семей, находящихся на периферии рынка труда и, кроме того, отягощенных проблемами алкоголизма и семейного насилия.
Исследование открыло перед нами сложный мир улицы, где дети создают новые "семьи", состоящие из их сверстников, и где, как в диккенсовском "Оливере Твисте", промышляют взрослые преступники и попадаются редкие благодетели. Одних улица затягивает, другие возвращаются домой в надежде на то, что родители изменят к ним отношение, перестанут пить, будут лучше понимать.
Попадая на улицу, часть детей примыкает к взрослым бездомным, и сами они называют себя "маленькими бомжами", полностью идентифицируясь с этой группой. (Здесь и далее я употребляю слово "бомж" как обозначение социального типа уличного бездомного, совпадающего с самоидентификацией, и ни в коем случае не в качестве обозначения бездомных людей вообще.) Термин "беспризорники" в этой среде, в отличие от 20-30-х годов, не употребляется. Образ жизни маленьких бомжей практически ничем не отличается от образа жизни бомжей взрослых. Как и у взрослых, их занятость включает в себя эпизодический заработок за счет неквалифицированного физического труда - уборки, погрузочных работ, сдачи стеклопосуды, занятий проституцией, мелким воровством, попрошайничеством.
Пытаясь избежать опасностей, связанных с жизнью на улице, уличного "беспредела", о котором многие нам говорили, стремясь найти более надежные средства к существованию, общение и друзей, дети примыкают к уличным сообществам. Часть из них становятся членами преступных группировок, так называемых "семеек", уличных подростков. Далеко не всех примут в семейки. Проще всего тем, кто уже имел во время своей домашней жизни контакты с преступным миром (через семью, двор), кто знает нужных людей, группировочные правила и порядки, тем, кто уже побывал в исправительных учреждениях или спецшколах и спецПТУ или сбежал из детских домов и интернатов. Иными словами, это те, кто уже обладает некоторым социальным капиталом.
Группировки имеют свои обряды инициации, иерархию, механизмы продвижения. По рассказам наших респондентов, помимо чисто криминальных достижений, большую роль в самоутверждении в группировке и в достижении групповой сплоченности с определенных пор стала играть националистическая идеология. Многие подростки считают себя скинхедами (скинами) или нацистами.
При этом, как показали интервью и фокус-группы, практически никто из них не знал ни об одной из крайне правых политических партий или объединений. По нашему впечатлению, политическая идеология для таких уличных подростков вторична, в то время как криминальная деятельность (воровство, грабежи) первична. В этом их отличие от основного костяка "дворовых" (живущих дома, но принадлежащих к субкультурным группам) скинхедов, которые гораздо прочнее связаны с фашистскими и праворадикальными организациями. Наиболее тесно уличные подростки связаны с организованным преступным миром, для которого они являются своеобразным резервом. Их мечта - стать преступными авторитетами.
Шестнадцатилетний Валера дает деньги "на зону" — и вовсе не потому, что его заставляют это делать взрослые преступники и рэкетиры. Этим он обеспечивает свое будущее. "Там люди тоже страдают, им надо помогать, и все бродяги, которые воруют, когда уже подрастают чуть, подрастающее вот это поколение, все платят, все дают. Кто чем хочет -- покупает килограмма три чая, блока три сигарет и отправляет туда. Если ты попадешь в зону, тебе помогут? Конечно. Те люди, кому ты даешь деньги? Нет, не те же. От моего же имени туда идет, а потом, когда я прихожу туда, мое имя уже знают там".
Вложение в имя, в репутацию, а значит, и в будущую карьеру исключительно важно для тех детей, кто хочет пополнить преступный мир. Это подтвердили и несколько представителей взрослой организованной преступности, которых мы опросили для того, чтобы проверить достоверность рассказов детей. Имя зарабатывается делами - преступлениями, говорящими о способности к риску и уме. Кроме того, помощь взрослым авторитетам, находящимся в местах лишения свободы, рассматривается как следование криминальным понятиям, нормам, а стало быть, свидетельствует о том, что "это нормальные пацаны, это ни какие-то там непонятные, это нормальные. То есть таким образом идет рекламная кампания, чтобы сделать себе имя. И вот когда на встречах (преступников) они сидят раз, сидят два, сидят три, в конце концов их будут уже узнавать: "Ага, это те ребята, которые помогают, скажем, Васе Хромому, они нормальные, они правильные пацаны, с ними можно нормально разговаривать, это не беспредельщики" (Дмитрий, 28 лет).
Многие "понятия", нормы поведения, жаргон в этой среде пришли из тюремной субкультуры. Да и представления об идеальном общественном порядке тоже идут оттуда. "Поставьте сейчас вора к власти, президентом, и простой русский человек, он не будет ничем обижен. Цены сразу упадут, воровать уже на восемьдесят процентов не будут, всем будет все хватать, ну только мелкие жулики останутся, у которых зависть. Милиции вообще не будет. А порядок кто будет соблюдать? Мы с вами, сами. Воры будут смотреть за порядком. У воров все деньги до копейки делят, там братские отношени." (Михаил, 17 лет).
Известно, что стремление несовершеннолетних войти в компании и группировки связано с потребностью в защите и возможностями самоутверждения. Нам представляется важным подчеркнуть, что помимо удовлетворения определенных психологических потребностей, вхождение в группировки является частью обдуманной жизненной стратегии, рассчитанной на долгосрочную перспективу. Интервью показали, что для "группировочных" подростков криминальная карьера представляется одним из наиболее доступных и надежных способов дальнейшего жизненного устройства. Преступная среда привлекает их не столько возможностью неправедного обогащения или обещанием опасностей и приключений. Скорее напротив, она является уже устроенным социумом, где есть порядок, правила, нормы взаимопомощи (как, например, норма "не есть в одно лицо" - делиться друг с другом, обязательство помогать тем, кто попал в беду). В представлении подростков, этим она выгодно отличается от остального мира, где никто никому ничего не должен. Это не означает, что подростки не представляют себе всей рискованности жизни в конфликте с законом. Практически все из опрошенных нами детей боялись попасть в тюрьму или в спецшколу для несовершеннолетних правонарушителей, многие мечтали о том, что вернутся домой, найдут "нормальную" работу. Но как достичь этого, они не знали, а какого-то руководства со стороны родителей (а в основном это дети из бедных, проблемных семей), школы или органов правопорядка ждать им не приходится.
Совсем по-другому устроен мир тех уличных детей, которые попадают в так называемую арбатскую Систему, своеобразный конгломерат некриминальных молодежных субкультур. Среди наиболее заметных групп - "киноманы" (поклонники Виктора Цоя), хиппи, байкеры, поклонники готики, сатанисты, гопники, рэйверы, рэпперы, иглодоры, панки и толкинисты.
Система осуществляет свой отбор, и здесь мы имеем дело со своего рода уличной элитой. Очень многие уличные дети рассказывали нам, как они пытались примкнуть к арбатской Системе, надеясь в этом сообществе обрести подобие новой семьи. Это не так просто, и там существуют свои процедуры инициации, ограничивающие расширение этого сообщества.
Для того, чтобы быть принятым в арбатское сообщество, новичок должен пройти испытание.
"У нас закон: старенький, который давно тусуется на Арбате, он видит "пионера" [молодого], в майке "Sex Pistols", "Кино", в "Алисе" и интересуется: "Что ты слушаешь?" - "Алису" - "Какие альбомы ты знаешь?" - Если человек не отвечает на твой вопрос, значит просто снимают с него балахон [одежду с изображением группы или с другими субкультурными символами] и отправляют гулять" (фокус-группа).
Малолетних бродяг, бомжей, проституток на Арбате не очень любят и в свои ряды не стремятся принимать (хотя и они тоже считают Арбат своим). Правда, если такой человек может поговорить, у него "тема есть достаточно широко раскрытая", то ему легче войти в доверие к членам сообщества и, главное, получить доступ к "впискам" (месту ночлега) и возможностям взаимопомощи. Можно даже питаться отбросами и ночевать в мусорных баках — если ты являешься панком и демонстрируешь, что делаешь это по убеждению, а не из-за того, что ты опустился и потерял гордость. В Системе ценится совсем не тот социальный капитал, которым обладают малолетние преступники, да и беглецам из неблагополучных семей, не обладающим вербальными возможностями и знаниями определенных субкультурных практик и символов, попасть в Систему очень трудно. Дети из более благополучной, образованной среды имеют перед ними огромное преимущество.
Но те все равно активно пытаются проникнуть в это сообщество из-за той поддержки, которую оно предоставляет своим членам, из-за возможности найти временное пристанище, "вписку", на квартире москвичей - членов Системы или в заброшенном жилье, а для приезжих -- зацепиться за Москву. Шестнадцатилетняя Лена из Минской области убегала из дома с восьми лет. Причина ее побегов — домашние скандалы, пьянки, постоянные конфликты. Жила Лена сначала у московской подруги, а потом — на квартирах у знакомых с Арбата — на "вписках". Деньги зарабатывались попрошайничеством — "аском". Постепенно она поднималась по своеобразной социальной лестнице — "пошли знакомства все более и более высшие". Тем не менее она ощущает неравенство своего положения по отношению к системщикам-москвичам.
Дети, которые уходят из дому, приезжают на Арбат, начинают "аскать", с раннего детства курить, пить, джинсы рваные, балахоны, вся эта одежда, мы - просто "трава". А те, кто живет дома, учится в университетах, они - просто "деревья". Мы низота, они - высота.
В свою очередь те, кто является "низотой" на Арбате, представляют собой высшую касту по отношению к тем, кто просто живет на улице, малолетним проституткам и попрошайкам. Вот фрагменты высказываний участников фокус-группы (не членов Системы):
- У них какая-то своя арбатская жизнь.
- Они с Арбата, и у них вообще другое мнение насчет этой жизни, они вообще рассуждают по-другому, не так, как мы, простые.
- У них другое понятие совсем. Ну конечно, то что воровать нехорошо.
- Отличить простую женщину от проститутки, простую девочку от арбатской можно сразу. Даже по внешнему виду.
Возможности "нисходящей" и "восходящей" мобильности на Арбате во многом зависят от возможности человека утвердиться в сообществе и получить доступ к "впискам". Лена, несмотря на все свое стремление зацепиться, не смогла долго прожить в Системе. Около года она жила у московской девочки за то, что помогала ее родителям по хозяйству, но в конце была вынуждена искать новые источники существования. В результате она стала заниматься проституцией - по объявлению в газете.
А вот Лариса — случай пока относительно благополучного пребывания в Системе. Ей пятнадцать лет. Она закончила девять классов, собирается, по ее словам, поступать на филологический факультет в Белорусский государственный университет. Отца нет, мать работает в академическом институте. С десяти лет она "тусовалась" с неформалами, жила по друзьям. Потом стала приезжать в Москву, на Арбат, обычно с тремя-четырьмя друзьями из Минска. Занятие проституцией она решительно отвергает и считает, что ей такая перспектива не грозит. Нет в ней и сочувствия к бомжам, часто обнаруживаемого уличными детьми из более низких социальных слоев, — каждый сам хозяин своей судьбы: "Конечно, все зависит от человека, если у него уже нету каких-то ценностей моральных, ему все равно, где спать, ему уже плевать на людей, то действительно он уже бомж, он уже живет в грязи полной, алкоголиком становится, он уже перешел грань".
Система проводит резкую границу между собой и миром малолетних бомжей и преступников. Совместное воровство, грабежи здесь, в отличие от группировочных беспризорников, не практикуются (хотя мелкое воровство из палаток, главным образом чтобы добыть себе пропитание, вполне возможно). Но вообще воровство в этом сообществе презирается, человек, который ворует, он подводит всю группу, позорит весь Арбат. Норма доверия распространяется как на группу, так и на окружающее общество. Даже попрошайничество камуфлируется в практику "аска", поскольку считается, что если ты не стоишь с протянутой рукой, а подходишь к конкретному человеку и просишь о помощи, то тем самым ты не унижаешь своего достоинства.
Если чего-то не хватает, все вместе идем "аскать". У нас можно поставить еду, пиво в любом месте, не заберут, там доверие такое. Не берут вещи, утром я оставила все, что у меня было, вечером вернулась, так и стоят, не берут вещи, не воруют (Ира, 15 лет).
Романтизация этого сообщества столь сильна, что неприятные реалии жизни - необходимость эпизодического воровства, попрошайничества, непрочность взаимных обязательств, проникающие в эту среду наркотики и все связанные с этим проблемы - не в силах подорвать общих идеализированных представлений.
Сколь бы наивны ни были дети в своем желании построить идеальный мир без взрослых на Арбате или веря, что преступное сообщество обещает справедливость и защиту, изучение их опыта показывает, что они - далеко не пассивные объекты присмотра со стороны взрослых (или жертвы его отсутствия) и тем более не авантюрные бродяги, одержимые жаждой странствий.
Дети, как, впрочем, и взрослые, устроены сложно, у них есть свои эмоциональные травмы и переживания, кратковременные и долговременные планы, привязанности и связи, и положить конец их уличному существованию зачастую можно только с помощью кропотливой работы по переориентации их установок, круга общения, восстановления прежней семьи или создания новой, приемной или фостеровской семьи. А попытки справиться с проблемой с помощью милицейских "зачисток" и насильственного отправления в приюты, приемники и детские дома бессмысленны и бесперспективны.