 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Елена МорозоваБлаготворная мода
Порой создается впечатление, что некоторая часть граждан испытывает болезненное удовольствие, глядя на бомжей и беспризорных ребят - ведь эти несчастные дают возможность горько воскликнуть: "До чего страну довели!" Страшно даже подумать, что бы мы делали без таких очевидных признаков плохой работы людей, стоящих у кормила власти.
Некоторое время, в начале 90-х, мы находились на грани разрухи: Москва была страшно запущена, начала стремительно ветшать, утопала в грязи. В этом тоже таился сладостный повод посокрушаться, что, мол, натворили. Однако разрухи как-то не случилось. Может, потому, что еще за несколько десятилетий до этого Михаил Булгаков устами профессора Преображенского доходчиво объяснил каждому, что такое разруха и отчего она бывает, тем самым бестактно возложив ответственность за брошенную мимо урны бумажку на нас, а не на правительство.
От "неслучившейся" разрухи остались только бомжи да беспризорники. Теперь все с интересом ждут: справится Путин с этим злом или нет? Большие надежды возлагаются на восстановление памятника Дзержинскому: возрождаются добрые традиции первобытной магии с ее принципом притягивать подобное подобным. В результате деятельности Железного Феликса исчезла беспризорность (что именно за деятельность была, мы лучше задумываться не будем); так вот если поставить его подобие посреди города, ставшего центром российской беспризорности, то она, глядишь, и исчезнет. Говорят, в древности были прецеденты.
Правда, вот какой парадоксальный факт получается: в нескольких сотнях метров от той спорной клумбы на Лубянке находится здание, где когда-то размещался крупнейший в России, да и в мире, детский приют, Воспитательный дом. Парадоксально и то, что хотя это заведение и находилось под патронажем государства, его создание было инициировано и осуществлено отнюдь не главой всесильного карательного органа, а, как ни странно, сугубо частным лицом со странной фамилией Бецкой. Впрочем, в середине XVIII века всем было понятно: фамилия весьма прозрачно намекает на то, что Иван Иванович был незаконнорожденным сыном князя И.Ю. Трубецкого. Не унаследовав титула, И.И. Бецкой не знал недостатка в деньгах, пользовался расположением Екатерины II и мог бы благополучно прожигать жизнь, если бы не страсть к филантропии. На многие годы он подчинил свою жизнь воплощению грандиозных проектов, связанных, строго говоря, с ликвидацией детской безнадзорности. Сначала Смольный институт в Петербурге, а затем гигантский Воспитательный дом в Москве стали полигонами его эклектической системы воспитания, основанной на идеях французских просветителей. Интересно, что главной мыслью Бецкого было создание именно закрытых воспитательных заведений, где дети не подвергались бы дурному влиянию грубых и испорченных взрослых, а под руководством достойнейших педагогов превращались в "новых" людей. Подобно многим романтическим иллюзиям того времени, эта идея была существенно скорректирована жизнью, однако в целом система воспитания брошенных, никому не нужных детей в созданных Бецким учреждениях была по-своему уникальна, а для своего времени просто революционна. Девочки учились вместе с мальчиками. Помимо полезных ремесел, одаренные дети обучались актерскому мастерству, пению, изящным искусствам, для чего выписывались не худшие педагоги. Этот человек, который, судя по его трактатам, немного витал в небесах, понял одно: дети, лишенные семьи, особенно уязвимы, и уберечь их от дурного пути эффективнее всего поможет искусство. Представления, которые давали воспитанники, пользовались большой популярностью среди москвичей, а императорские театры беззастенчиво черпали кадры из стен Дома. Позже при Воспитательном доме были открыты акушерские курсы и техническое училище, из которого впоследствии выросло знаменитое Высшее техническое училище. Выпускники Дома принимались на казенный кошт в университет, но с условием, что по окончании они должны работать педагогами или врачами в богоугодных заведениях.
Здесь нельзя не упомянуть об одном печальном факте: на всем протяжении его существования, вплоть до 1917 года, Воспитательный дом преследовала страшная напасть - огромная смертность, особенно среди младенцев. С точки зрения современных знаний о гигиене, это вполне объяснимо. Порок идеи заключался в самих масштабах проекта и, как следствие, в скученности детей. Один больной ребенок заражал всех, выживали лишь самые крепкие.
И все же Воспитательный дом сыграл огромную роль в российском обществе. Десятки тысяч детей покинули его стены, готовыми к полноценной жизни, а не пополнили население Хитрова рынка и подобных мест. При этом стоит учесть, что роль государства во всем проекте была минимальной: на первом этапе Екатерина дала разрешение использовать на строительстве камень разобранной стены Белого города, а в дальнейшем государство участвовало в финансировании Дома, но не напрямую, а передавая часть сборов от театров, маскарадов и разного рода денежных игр. Львиная же доля денег поступала от частных пожертвований.
Дом, созданный энтузиазмом И.И. Бецкого, просуществовал полторы сотни лет, а затем вместе с обитателями тысяч других приютов воспитанники Дома оказались на улице, пополнив армию бездомных детей. Ф.Э. Дзержинский железной рукой ликвидировал беспризорность, но величественный дворец для подкидышей больше не услышал детских голосов: в 1938 году здесь обосновалась военная академия имени того самого человека, который, как полагают многие наши современники, готов был свою кровь отдать по капле ради беспризорных детей.
Беспризорность и нищенство - не разруха, в них вроде бы виноваты не мы, а экономический курс, выбранный наверху. Тем не менее были времена, когда сирые и убогие не вызывали желания скрестить на груди руки и с чувством произнести: "Погодите, то ли еще будет!" Помочь бедному в те годы считалось столь же естественным, как снять пресловутые галоши в передней. И хотя при всех циклопических масштабах благотворительности изжить нищету до конца в огромной стране не удавалось никогда, проблемой это, как правило, не становилось. Если не считать не столь частых стихийных бедствий, как, например, голод 1898 года, Россию не захлестывала внезапная волна детской беспризорности или лавина бродяжничества. При этом правительству не приходилось изыскивать на эти цели какие-то чрезвычайные средства, чего сейчас ждут от президента. Львиная доля подобных проблем решалась на уровне земства и за счет благотворительных средств.
Мне намеренно не хочется приводить здесь цифры. Гораздо эффектнее провести такой мысленный эксперимент. Представим себе не искушенного в истории человека и зададим ему вопрос, как в телеигре: "Сколько в Москве было благотворительных заведений для бедных и бездомных?" Дадим ему, как положено, варианты ответа: "Много", "Очень много", "Ужас сколько". А затем пустим его гулять по городу, объяснив предварительно, что солидное светское здание с маленькой церковной маковкой на крыше - это непременно бывшее богоугодное заведение с домовой церковью; или что огромные здания с внушительной колоннадой и ротондой - чаще всего больницы или приюты, построенные на частные пожертвования. В некоторых местах Москвы конгломераты таких зданий способны вместить население небольшого уездного городка, например, больницы, выстроившиеся вдоль Ленинского проспекта (Большой Калужской), Шаболовки и Житной или Пироговка с прилегающими переулками. Огромные благотворительные комплексы расположены в Сыромятниках и у Зацепы, был такой же в Лефортове, но разрушен за ненадобностью - ведь с нищетой в нашей стране было покончено! В крупных купеческих анклавах в Замоскворечье и районе Таганки бывшие благотворительные заведения можно увидеть на каждом шагу.
Если нашего воображаемого экскурсанта после прогулки разберет любопытство, можно дать ему любой обстоятельный справочник московских улиц, особенно изданный "при историческом материализме", когда автору и не хочется, но приходится равнодушно упоминать то и дело: "Выстроен на средства такого-то", "завещан такими-то". Складывается впечатление, что "достаточные" граждане буквально соревновались в размахе благотворительности, и если бы такая ситуация каким-то чудом просуществовала до наших дней, то выступление Президента на Госсовете о проблемах беспризорности вызвало бы просто вакханалию пожертвований.
Понятно, что в той или иной форме благотворительность существовала еще со времен "Русской Правды": и нищим подавали, и "странным людям" предоставляли кров, и в монастырских приютах растили подкидышей. Но, пожалуй, о масштабной, я бы сказала "плановой", благотворительности можно говорить с момента появления "первого поколения непоротых дворян". Видимо, если сохранность определенных частей тела вызывает сомнения, то забота о ближнем отодвигается на задний план, а вот когда страх розги, как в прямом, так и в переносном смысле, отсутствует даже на генетическом плане, вид несчастного вызывает здоровое желание что-то предпринять.
Первым источником грандиозной московской благотворительности стали родовитые крезы, чьи деды были близки Петру Великому и сумели урвать от той, петровской, "приватизации", а отцам чудом удалось при преемницах и преемниках великого реформатора сохранить свою шкуру и преумножить богатство до фантастических масштабов; были среди жертвователей, разумеется, и баловни фортуны екатерининской эпохи. От той поры остались 1-я Градская и Павловская больницы, Странноприимный дом, Воспитательный дом и многое другое. Не оттого ли благотворительность и меценатство так прочно вошли в моду, что творились они на первых порах законодателями мод?
Кстати, в этот период расцвела красивая традиция увековечивать память об ушедших не "бронзы многопудьем", а, говоря языком медстатистики, койкоместами. Конечно, не всем удавалось превзойти гения скорби Николая Петровича Шереметева с его дивным Странноприимным домом, но "поминальная" благотворительность оставила в Москве много доброго. Возле Пироговки в Трубецком переулке можно увидеть два красивых здания, пожертвованных городу П.Г. Шелапутиным для учебных заведений. Этот человек потерял одного за другим двух сыновей, которых мечтал видеть образованными, и память о них увековечил не золотыми надгробиями, а гимназией и институтом, где могли получать образование другие юноши. Жаль только, что узнать об этом можно лишь из специальной литературы.
Когда в 1980 году меня привели со схватками в 6-й роддом имени Н.К. Крупской, я ничуть не удивилась, увидев на лестнице бюст обрюзгшей женщины с выпученными базедовыми глазами. Только шевельнулась где-то досада: почему меня провожает туда она, так и не узнавшая, как это больно и страшно? Уже покинув роддом со своим первенцем, я услышала от старенькой родственницы рассказ о том, как она рожала там своих детей в 20-годах и еще застала время, когда на широкой лестнице, вместо виденного мною бюста, родильниц встречал огромный портрет красивой женщины с пронзительно-печальными глазами. Позже я прочитала, что этот родильный дом был подарен городу наследниками А.А. Абрикосовой, умершей при родах. Интересно, где теперь этот портрет?
Я бы назвала это традицией деятельной скорби: сделать все, что в твоих силах, чтобы та беда, которая унесла твоего близкого, приходила к людям как можно реже.
Мода на масштабную благотворительность перешла к купцам, для которых эта деятельность имела еще и деловое значение - она, как сказали бы сейчас, работала на имидж компании. Хотя православные замоскворецкие купцы были крупными жертвователями, первенство все же держали старообрядцы. Отчасти это было обусловлено разницей идеологии: если адепт господствующей Церкви жертвовал во искупление грехов или по традиции, то в раскольнической среде господствовала идея о том, что, позволяя человеку разбогатеть, Бог избирает его для того, чтобы он обратил деньги на пользу людей. От миллионеров-раскольников городу достались крупнейшие больницы, такие как Солдатенковская (Боткинская) и Морозовская, сотни других благотворительных заведений.
Хотелось бы обратить внимание на одну особенность дореволюционной московской благотворительности, чего, на мой взгляд, не хватает современному бизнесу. И в наши дни компании и частные лица перечисляют большие средства на приюты и больницы, об этом пишут специальные издания, иногда сообщают средства массовой информации. Могу поверить даже, что эти средства соизмеримы с дореволюционными пожертвованиями. Говорят, что многие детские дома хорошо оснащены за счет благотворительности. Но кто знает об этом, кроме самих обитателей и работников дома?
Мне возразят, что благотворительность, как вера, не должна быть публичной, что добрые дела надо делать тайно. Может быть, но опыт показывает, что филантропия чрезвычайно заразительна. Промышленник, проезжавший мимо роскошного вдовьего дома, выстроенного знакомым по Купеческому клубу, досадливо крякал и звал архитектора. Пусть им двигало тщеславие или рекламный расчет, вдовам и сиротам это не претило. Так раскручивался настоящий маховик филантропических деяний.
Старая московская благотворительность буквально кричит о себе. Лучшие архитекторы создавали особый монументальный стиль богоугодных заведений, отмеченный высоким вкусом, до сих пор невольно привлекающий внимание даже самого занятого человека. Город ничуть не стеснялся присваивать учреждениям имена жертвователей и заносить их в списки почетных граждан. Так филантропия становилась делом не просто благочестивым, но и в высшей степени респектабельным и престижным.
Судя по воспоминаниям, филантропы лично контролировали строительство, входили во все детали проекта, продумывали, как сделать существование призреваемых по возможности комфортнее. Так возникала ситуация, когда благотворительность была направлена от человека к человеку, без посредничества государства или фонда. Николай Петрович Шереметев пожелал, чтобы бродяги, находившие приют в Странноприимном доме, любовались уникальными люстрами, настенной росписью, колоннами из бледно-зеленого уральского камня, ходили по беломраморным лестницам и полам. Простим графу то, что этой красотой и роскошью он покупал у нищих согласие помянуть его незабвенную Парашу, но ведь это был личный договор между ним и его гостями, действовавший еще долгие годы после того, как Шереметев отправился вслед за супругой. Благотворитель воплощал в проекте собственные идеи о том, как красотой и заботой смягчить ожесточенные сердца, а не следовал утвержденному стандарту Министерства образования об оформлении интерьеров учреждений социального призрения.
Благотворительность в дореволюционной России отличало то, что сейчас называется "адресностью". Филантропы учитывали нужды малоимущих гораздо точнее, чем все чиновники соцобеспечения со своими компьютерами и базами данных. Например, купеческая вдовушка, чье богатство было несоизмеримо с состоянием Рябушинских, все же оставляла после себя капиталец в банке, на проценты с которого ежегодно выдавалось приданое тридцати "недостаточным" невестам. За этим странным, на наш взгляд, волеизъявлением лежит прекрасное знание жизни: усопшая, возможно, сама вышедшая замуж лишь благодаря подарку родственницы, теперь не просто способствовала браку тридцати сироток в год, но спасала многих из них от желтого билета, а их детей - от страшного городского дна.
Благотворительность была целой индустрией, которая работала без помпы, не требуя ни фонда зарплаты, ни офисных зданий. Просто человек завещал капитал на определенное доброе дело, и после его кончины без суеты создавался попечительный комитет, деятельность которого контролировали адвокаты и руководство банка. Забавно: сложись история по-иному, капитал той купчихи по-прежнему мог бы исправно работать, принося тридцати девушкам приданое, хотя барышни нынче не так рвутся замуж, и многие поменяли бы приданое на грант в университете.
Брошенные дети и нищие наводняют страну, а у государства нет денег, чтобы разместить и накормить их. Между тем, если бы вдруг каким-то чудом все здания, в которых прежде размещались приюты и ночлежки, вновь стали использоваться по назначению, пришлось бы еще выписывать бродяг из других городов, чтобы заполнить их. Один Воспитательный дом, переоборудованный с учетом требований инфекционистов, мог бы дать кров и достойное существование нескольким сотням маленьких бродяжек, а ведь это было лишь одно из многих и многих учреждений подобного рода, хотя и самое крупное. Целых 3 гектара занимает в Сыромятниках красивейший благотворительный комплекс, основанный Г. Хлудовым. Но там расположились престижные офисы. В начале Шаболовки стоит бывшее "убежище имени С. А. и А. П. Тарасовых", богадельня, выстроенная по проекту архитектора А. И. Роопа. Это очередной московский парадокс. Сейчас все это внушительное строение занято не бедными стариками, а теми, кто должен о них заботиться - Пенсионным фондом Российской Федерации. Стоит ли говорить, что на крыше поблескивает позолотой изящная маковка домовой церкви - при ремонте ее поновили, ведь это сейчас модно...
Больше других заведений повезло больницам, практически все их здания используются по назначению. А вот с приютами и богадельнями катастрофа - устроители новой жизни не допускали мысли, что в счастливой стране останутся одинокие старики, бездомные дети, инвалиды. Поэтому в бывших приютах уютно устроились бесчисленные советские, а теперь уже постсоветские учреждения, военные академии и даже... благотворительные фонды, а беспризорники с бомжами жизнерадостно обживают вентиляционные решетки и вагоны метро. Конечно, было бы наивно думать, что чиновники покинут обжитые места. Остается надеяться, что ход истории приведет к ситуации, когда не заниматься благотворительной деятельностью будет считаться дурным тоном, когда появятся новые филантропы, не только с деньгами, но и с идеями о том, как сделать город благополучнее, а заодно оставить по себе добрую память. В сущности, и выдумывать-то им ничего не придется - надо только внимательно посмотреть по сторонам.
А может, для того, чтобы это произошло, надо не восстанавливать памятник Дзержинскому на Лубянке, а выселить его из Воспитательного дома?..