 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Алексей МокроусовНеизбежное. Здравомыслие консерваторов и риски искусства
Совершенно неожиданный скандал вызвала выставка "Дети ХХ века", проходившая в немецком городе Кобленце. На ней были представлены живопись, фотографии и скульптуры крупнейших мастеров прошлого столетия, начиная с немецких экспрессионистов (Алексей фон Явленский, Август Маке, Эрнст Людвиг Кирхнер), итальянских метафизиков (Джорджо де Кирико) и заканчивая опытами 90-х (Георг Базелиц, Эрро). Не обошлось, естественно, без неизбежных в таком случае Пикассо и Шагала.
Единство природы и ребенка у Августа Макке, ребячество как ролевая игра у Макса Бекмана, детство как потерянный рай в творчестве Макса Пехштейна, детство как родина у Шагала... Не были конечно же обойдены и катаклизмы двадцатого столетия, уничтожавшие и унижавшие детей наравне со взрослыми в калечащих тело и душу войнах, концлагерях и гетто. Работы предоставили крупнейшие музеи и галереи Европы и Америки, и все бы должно было пройти как очередной успешный полуакадемический-полусоциальный арт-проект, если бы... если бы не фотографии и объекты последних лет. Именно они и породили скандал.
Перед официальным открытием выставки городские власти Кобленца, несмотря на протесты некоторых чиновников от культуры, запретили выставлять работу "Piggy Back" ("На закорках") британских художников Джейка и Диноса Чепмэнов (1966 и 1962 годов рождения соответственно). Скульптура изображает двух обнаженных сросшихся девочек-близнецов. Одна из девочек сидит на плечах у другой. Поводом для запрета стал мужской член, торчащий изо рта одной из малышек: произведение сочли чуть не педофильским.
Братья Чепмэны известны склонностью к провокациям. Недаром слава пришла к ним после знаменитой выставки 1997 года "Sensation - Молодое британское искусство" в ныне знаменитой лондонской галерее Saatchi, где они выставили серию синтетических людей-мутантов (привезенная в Германию "Piggy Back" входит в ее состав). Этой серией Чепмэны пытались привлечь внимание к проблемам биогенетики, порождающей неконтролируемые мутации в живом организме. После чего Чэпмэнов чаще всего упоминают в ряду других молодых художников, якобы незаслуженно раскручиваемых магнатом рекламы Чарльзом Саачи, который оказывает поддержку так называемому "невротическому реализму". И, возможно, это недалеко от истины: сегодня отдельные их работы стоят уже по полмиллиона фунтов стерлингов, а кураторы числят творчество англичан среди важнейших событий нашего времени.
Собственно, "Piggy Back" (1997-1998) выполнена в русле размышлений об угрожающем всемогуществе генетики и опасности педофилии. Но на берегах Рейна социальная активность англичан пришлась, видимо, по вкусу немногим: представители "широкой общественности" потребовали запретить демонстрацию скульптуры Чепмэнов. Особо ревностно настаивали на этом местные христианские демократы и Комитет по защите молодежи.
Чтобы сохранить произведение в экспозиции, директор музея "Миттельрейн" доктор Клаус Вешенфельдер предложил выделить для него особый - с занавешенным входом - зал, куда был бы воспрещен вход несовершеннолетним (так поступили однажды с Чепмэнами в Королевской академии искусств в Лондоне), однако и эту идею власти отвергли.
Ситуация выглядела тем более странной, что за несколько месяцев до этого выставка в полном объеме уже была показана в другом немецком городе, Ашшафенбурге (он расположен всего лишь в трех часах езды от Кобленца, но это уже не тяготеющая к консерватизму земля Райнланд - Пфальц, а Гессен, оплот "зеленых"), и там работу Чепмэнов никто и не думал запрещать. Хотя, казалось бы, в Ашшафенбурге подобный запрет был бы более понятен: выставка проходила в здании бывшей церкви, и более того - открывалась она во второй день Троицы, в Духов день.
Однако полемика разгорелась в Кобленце, и в ней стали звучать уже довольно серьезные обвинения, так что доктору Вешенфельдеру пришлось обратиться в генеральную прокуратуру Германии за защитой, по крайней мере, от обвинения в распространении порнографии. Прокуратура не поставила под сомнение профессионализм искусствоведов и довольно быстро дала заключение, в котором говорилось, что хотя работа Чепмэнов и "отвратительна", но опасности для молодежи не представляет и обоснованных законом претензий к ней не может быть предъявлено. Впрочем, на итоговую расстановку сил терпимость юриспруденции повлиять уже не cмогла. Даже на открытии выставки обер-бургомистр доктор Шульте-Виссерманн и директор музея обменялись публичными колкостями по поводу разницы во взглядах на роль искусства и границы дозволенного. Бургомистр счел скульптуру задевающей достоинство детей. Доктор Вешенфельдер говорил о том, что образ ребенка, незащищенного и даже в чем-то деформированного, подобен сейсмографу, он показывает эмоциональное состояние общества.
Работу Чепмэнов в Кобленце так и не выставили, но она все равно оказалась доступна зрителям, поскольку была представлена в каталоге. Последний, несмотря на скандалы, по-прежнему свободно продавался в музейной кассе посетителям всех возрастов, и страниц из него никто не выдирал (видимо, книг в Германии боятся уже меньше скульптур, да и марка солидного издательства, видимо, тоже сыграла свою роль).
Однако остается вопрос с многочисленными фотографиями обнаженных детей, представленными в Кобленце: их не сочли порнографией "еще" или "уже"? В свете ожесточенной полемики, проходившей в Кобленце, странным, необъяснимым чудом кажется "прохождение" через общественную цензуру двух фотографий, выполненных Салли Манн ("Воскресное удовольствие", 1991) и Уиллом Макбрайдом ("Дэвид", 1968) - с изображением обнаженных подростков. Кажется, еще чуть-чуть и публику лишат и этого. В Америке, например, многие ревнители пуританской морали выступают сегодня против детских ню в фотоискусстве, даже если родители-фотографы снимают собственных детей. Раздаются уже голоса и с требованием запретить фотографии Алисы Линделл и других маленьких девочек, выполненные в 1860-е годы Льюисом Кэрроллом: автор "Алисы в Стране Чудес" был, дескать, подозрительно, до нехорошего неравнодушен к детям.... А детские ню, которые так любили изображать Кирхнер и другие экспрессионисты, очарованные их первозданностью?! Лишь по стечению обстоятельств этот излюбленный художественный мотив ускользнул от внимания кураторов выставки, иначе наверняка досталось бы и экспрессионистам.
В попытках повлиять на интеллектуальную жизнь посредством запретов есть еще одна сторона, связанная с проблемой границ дозволенного искусству в его поисках и исследовании неведомых пространств. Как далеко может заходить художник в своем стремлении постичь новые горизонты? Какие из этих границ табуированы настолько, что пересечение их оказывается смертельным? Где права отдельной личности, в том числе и ребенка, оказываются задеты творческим актом действительно серьезно, а не на уровне демагогического рассуждения?
Пример Владимира Сорокина и его поклонников из среды "Идущих вместе" показывает, насколько ярким (и одновременно бессмысленным по своей сути) может быть этот конфликт привычной морали и творческой свободы. История же - на примере, скажем, Оскара Уайльда - учит скепсису по отношению к так называемому гневу общественного мнения и морализаторским выкрикам. В долгосрочной перспективе подобные выкрики оказываются голосом ханжества, пытающимся воспрепятствовать проявлению свободной воли художника. Деться от них, видимо, некуда, особенно с тех пор, как система запретов, в том числе и в искусстве, определяется не элитами, но демократическим выбором большинства (у которого страхов, как известно, несравнимо больше, да и носят они не просто непредсказуемый, а зачастую откровенно панический характер). Охранительные тенденции в искусстве в последнее время усилились не только пропорционально увеличению роли массмедиа, но и благодаря новой реальности, к которой общество оказалось фактически не готово. Речь об Интернете, именуемом иными исследователями "параллельной Вселенной", где создается новый тип социальных связей и актуализируются старые виды преступлений. После того как в Англии педофилы убили нескольких маленьких девочек, с которыми познакомились через Интернет-чаты, общество не только вынуждено было переоценить значимость сексуальной раскрепощенности (с которой во многом связана первая волна Интернет-эйфории), но и отреагировало на нее всплеском викторианской морали. В подобной жесткой реакции можно усмотреть страх страуса перед реальным миром, но иного, более тонкого защитного механизма у человеческого сообщества пока не существует.
С другой стороны, политкорректный выбор тем и сюжетов (что сказывается и в повышенном внимании к детской теме, особенно когда она близка эротике) оборачивается сегодня не просто усредненностью художественного языка. Под вопросом оказывается главная функция искусства, привыкшего преодолевать собственные границы посредством не только эстетического, но и этического шока. Именно такая агрессия против общепринятых норм все еще будоражит общество, заставляет его относиться к художнику как к потенциальному чужаку-революционеру, а не салонному певцу. Например, когда один из крупнейших композиторов современности Карлхайнц Штокхаузен вскоре после 11 сентября 2001 года сказал, что Люциферова музыка, сопровождавшая взрывы башен Всемирного торгового центра, кажется ему "величайшим художественным произведением, которое только можно себе представить", скандал вышел неслыханный. Композитора некоторое время даже не приглашали на музыкальные конференции, он вынужден был публично оправдываться, говорить, что его неверно интерпретировали. Хотя, по сути, высказывание Штокхаузена касалось прежде всего роли электронных масс-медиа в освещении трагедий, которые путем многократного повторения одних и тех же кадров эстетизируют любую катастрофу, любое преступление. Стирание граней между репортажем и художественным вымыслом - это проблемное свойство современной культуры, о чем, собственно, и говорил Штокхаузен, но понят тогда не был.
К тому же (возвращаясь к Чепмэнам), с точки зрения "здесь и сейчас", подобное ханжество консерваторов, привычка беспрерывно одергивать художника выглядит как часть политической борьбы, при которой, как известно, любая обсуждаемая тема девальвируется в угоду сиюминутным интересам, популизм берет верх над здравым смыслом, а сами политики озабочены вовсе не существом проблемы, но процентами голосов в свете грядущих выборов. Разменной монетой становятся при этом, как правило, наиболее беззащитные слои населения, и детям в этом смысле "везет" особенно.
Необходимо тем не менее признать очевидное: порой это ханжество неожиданно оказывается тем необходимым цементом, который скрепляет общество и не дает ему распасться на отдельные группы, никак не связанные между собой и живущие своей обособленной жизнью. И с этой точки зрения публичные нападки на работу братьев Чепмэнов парадоксальным образом оказываются, быть может, ничуть не меньшим гражданским актом и даже актом творчества, чем собственно создание произведения искусства. Консервативная среда словно пытается договориться таким образом с авангардом о том, что и унылый консерватизм в итоге ни в коем случае не забудут, и ему будут предоставлены кое-какие права, минимальное признание и даже известное уважение, а вместе со всем этим - билет в ближайшее будущее, пусть и третьим классом. Другое дело, что определять направление движения будут все же другие, и уж наверняка не методом запретов, особенно если дело касается столь сложной проблемы, как различие между детской порнографией и свободой художественного творчества.
И в этом противостоянии с консервативной тенденцией задачей авангарда оказывается отнюдь не только демонстрация своего умения прикоснуться к столь хрупким и со всех точек зрения опасным явлениям, как педофилия, генная мутация или взлом языковых барьеров. Задачей авангарда становится ведение диалога с теми, кто от диалога вроде бы упорно отказывается, настаивая на неизменности картины мира. Побеждать таких противников без лишнего кровопролития, достигать цели, минуя катаклизмы, защищаться, не нанося ударов - это проявление не меньшего мужества, нежели стойкость кулачного бойца на масленичной неделе.