 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Рустем МаксудовЮстиция для подростков
Рустем Максудов - руководитель программ восстановительного правосудия Центра "Судебно-правовая реформа", доцент кафедры публичной политики Высшей школы экономики.
В любом обществе существует надстройка, призванная компенсировать неисполненные, нереализованные процессы социализации. Ювенальная юстиция, собственно, и является такой надстройкой. Этот институт начал развиваться в XIX веке. Сегодня уже есть четкие модели, юридические формы существования юстиции для подростков. Есть достижения, есть и кризисные явления, присущие тем или иным версиям развертывания этого института.
У нас часто считают, что ювенальная юстиция появляется тогда, когда появляется ювенальный судья. Ювенальный судья - это как бы знак наличия института. Но при этом забывается, что сама ювенальная юстиция появилась не потому, что отдельные дети совершали преступления, а потому, что совершение преступлений детьми приобрело массовый характер. Для XIX века это было новое явление, и ювенальная юстиция стала на него ответом. Старые институты социального контроля не справлялись с ситуацией, а лишь усугубляли ее.
Америка была первой страной, где массовые общественные движения, во главе которых стояли женщины (это были предтечи феминизма), провозглашали лозунг спасения детей и инициировали новые способы реагирования общества на детскую преступность. Вспомним, как описывали тогда ситуацию историки, писатели: дети в больших городах, обитатели трущоб, шайки малолетних... заключение означает для них более плотное общение с криминальным миром; отсюда - расширенное воспроизводство криминальной субкультуры. Историки этого явления говорили о том, что оно обусловлено нищетой, бедностью, маргинализацией семьи и выталкиванием ребенка на улицу. Чтобы с этим справиться, нужно было, с одной стороны, найти новый способ общественного реагирования, а с другой - он должен быть подкреплен властным решением. Работа общественности и властные решения... В итоге появился институт ювенальной юстиции.
В каком-то смысле сегодня в России сложилась похожая начальная ситуация: у нас основной способ решения проблемы девиантного поведения подростков - наказание, заключение в тюрьму, принудительное воспитание. И этот карательный вид воздействия приобрел роль модели. Это и есть модель нашего общества, на примере тюрьмы ее можно изучать, как в пробирке...
Успехи ювенальной юстиции в Америке были огромны. Ведь это было реальное взаимодействие общественности и судей, причем последние, собственно, судьями и не были, их набирали из педагогов и вообще из тех людей, которые принимали проблему близко к сердцу. Новация моментально распространилась и на Европу, а потом и на Россию. Начало ХХ века - это победное шествие ювенальной юстиции по странам Европы и России. В Америке прошло несколько конгрессов, куда приезжали европейцы и где детально разбирались и анализировались новые институты. В Европе эта традиция не прервалась. Но в Америке произошел кризис ювенальной юстиции, поскольку там не создали дифференцированные, тонкие способы ресоциализации детей. Там были введены офицеры пробации, эдакие государственные мужи, и постепенно общественность от дела отошла... Осталась формальная структура, детей стали заключать в тюремные и полутюремные учреждения, права детей четко установлены не были. И только в самое последнее время, в конце ХХ века, был организован ряд международных конференций, многие американские теоретики и практики, прежде всего юристы и общественные деятели, вновь заговорили о ювенальной юстиции.
В дореволюционной России, в Москве, Петербурге и других городах, к делу борьбы с преступностью несовершеннолетних привлекалась общественность, люди, которые выступали, собственно, в роли социальных работников, патронировали детей, помогали семьям. Была создана эффективная система социальной опеки. Опекуны оплачивались государством. А институт ювенальной юстиции представляли мировые судьи. Общественность курировала приюты и колонии. Например, широко известное Общество любителей книги курировало приют для девочек-правонарушительниц.
Дореволюционное ювенальное правосудие было очень похоже на современную систему французского кабинетного правосудия. Просуществовало оно в России недолго, но дало очень хорошие результаты. Сегодня у нас, к сожалению, нет того благоприятного социального контекста, который был в России до революции, нет таких условий для работы общественности. Мало у нас и юристов, тонко понимающих эти проблемы. А есть, напротив, конфронтационные правозащитные технологии, есть задерганные и постоянно спешащие судьи, которые ведут по сто дел и работают, как автоматы. Тут не до ювенального правосудия... И поддержки со стороны власти тоже нет - от Администрации Президента была получена отрицательная рецензия на законопроект, принятый в первом чтении, который предполагал введение института ювенальных судей в судебную систему.
Мне кажется, для нас - это вопрос приоритетов, как то было, например, во Франции в 45-м году, когда там создавалась ювенальная юстиция. Для нас сегодня социализация нового поколения не является приоритетом, мы не задумываемся о том, как обеспечивается нормальное воспроизводство поколений. Мы просто пытаемся реанимировать старые институты или надеемся на власть. Московские власти, например, сожалеют, что у нас нет комсомола и пионерии... Общее мнение заключается в том, что правосудие у нас будет тогда, когда (и если) у нас будут судьи, а у них будут деньги и хорошие помещения... Иначе говоря, у нас присутствует социально оправдательное сознание (мы оправдываем социальные структуры, в которых находимся), а историческое самоопределение и деятельно-ориентированная постановка проблемы отсутствует - ведь забота о будущем поколении есть забота о собственной истории. И потому машина власти - без знаний и без понимания проблемы - постоянно пытается распространить свое влияние, взять все в свои руки. Из такой ситуации можно сделать единственный вывод: нам необходимо строить оптимальную стратегию, отдавая себе отчет в том, что она не даст эффекта в ближайшие годы. Но если ее не строить, результатов не будет и через сто лет.
Свою задачу я понимаю, если можно так сказать, в свете теории современного французского социолога Турена, то есть как необходимость формировать движение. Движение - это такая работа, такая деятельность общественных агентов, когда они понимают свое историческое предназначение. Они понимают, с какими процессами имеют дело, как на них воздействовать, что можно и чего нельзя ожидать. Идея Турена заключается в том, что работать с так называемыми социальными агентами (членами определенной опорной общественной группы) надо так, чтобы у них сформировалось историческое самоопределение, то есть они должны понимать, что не просто защищают права женщин, детей, инвалидов, безработных, рабочих и т.д., а что они носители определенного способа мышления, типа деятельности, который важен для страны, где они живут, для ее будущего.
Я, например, работаю как волонтер в качестве консультанта в Комиссии по делам несовершеннолетних. Мы вместе хотим разобраться, как надо перестраивать деятельность комиссии. Следовательно, мое действие - точечное. Но ведь сегодня в том и проблема, что у нас нет отработанных моделей, которые можно было бы тиражировать, как, например, модель "семейных конференций" в Новой Зеландии, которая сейчас находится на передовой линии поисков новых социальных моделей по работе с девиантным поведением подростков.
Выращивание новых технологий, конечно, имеет и лабораторную стадию, но важен и нормативный план - выработанные принципы и концепции должны быть "вброшены" в профессиональную среду и приняты теми, кто призван обеспечивать правосудие. И наоборот, если мы будем вести речь только о теориях, то эти теории окажутся на профессорских полках, где и найдут свою смерть... Очень важно, чтобы общественность не помогала власти латать дыры старой системы, а заняла собственную позицию, встала на сторону новых подходов.
Заниматься ювенальными технологиями и технологиями восстановительного правосудия мы начали с 1998 года. Сейчас у нас есть несколько площадок в Москве и в регионах, где мы работаем, пытаемся концептуализировать наш опыт, наращиваем ресурсы. У нас успешно идет взаимодействие с партнерами в Великом Новгороде, Перми, Арзамасе, Казани. Интересная работа по восстановительному правосудию ведется в Иркутске, в Тюмени есть группа, в которую входят юристы, общественные деятели и представители власти. Конечно, это все равно только начало. Сложно прогнозировать, что будет, если мы из Москвы не будем поддерживать группы в регионах. Впрочем, сложно прогнозировать и то, что будет при нашей поддержке. Я думаю, если мы поработаем лет пятнадцать, то хотя бы прогнозы можно будет делать с большей уверенностью.
Я только что вернулся с конференции по восстановительному правосудию, которая проходила в Бельгии, в Остенде, и там руководитель шотландской группы по медиации рассказал мне, что они работают 15 лет, причем их деятельность законодательно никак не закреплена. Однако им удалось создать определенные традиции и привычки, ставшие частью социального мира, мира комьюнити. И нам, наверное, чтобы хоть что-то привить, нужно лет пятнадцать - двадцать непрерывной работы. Нужны очень медленные движения, чтобы вытянуть нас из той ямы, в которую мы попали из-за советского строя. Она настолько глубока... Мое сердце, душа все время плачет от того, что одно не сделано, другое не получается... А рамки задаются всего лишь на год, и это так мало. Но вот год проходит, и понимаешь: что-то удалось реализовать, хоть на один миллиметр, но продвинуться...
С моей точки зрения, из тех моделей восстановительного правосудия, которые практикуются сейчас в мире, у нас пройдут только так называемые "круги". В нашей ситуации индивидуальное воздействие на человека оказывается не самым результативным, больший эффект дает, когда собираются шестеро или семеро. Ведь что такое ресоциализация ребенка? Это означает, что одну сеть его социальных связей надо заменить на другую. А откуда ее взять, если в этом не будут участвовать люди, на которых ребенок будет опираться, которые его вытащат?
Ювенальный судья во Франции работает в кабинете, он частично принимает на себя функции социального работника. И здесь судья - не судья в том смысле, к которому мы привыкли. Между таким судьей и ребенком возникают совершенно иные отношения, ребенок к нему приходит и сам, когда у него возникают какие-либо трудности в жизни. Вот недавно в Ростове-на-Дону судья и социальный работник очень долго восстанавливали мальчику паспорт и действительно очень ему помогли. Когда он женился, он пришел к судье - поблагодарить. Судья долго недоумевал: зачем, почему? А он пришел к нему как к значительному для себя человеку, который ради него старался, который сыграл роль в его судьбе. А судья нередко по-прежнему видит себя в привычном образе: он - как орел - сидит на вершине горы, что-то вещает, а внизу копошатся люди со своими проблемами... Однако при этом он сделал что-то хорошее и важное для человека. Человек благодарит его потому, что он чувствует с ним какую-то почти родственную связь - ведь судья о нем, о ребенке, позаботился. Судья выполнил здесь роль человека сообщества, который имеет для ребенка существенное значение. И забота - очень важное ядро в деятельности ювенального судьи.
Сегодня разные формы восстановительного правосудия используются в уголовной юстиции для несовершеннолетних. Эти формы пытаются внедрять и в ювенальную, и в обычную юстицию: во многих странах хотя и не было ювенальной юстиции, однако правосудие реагировало на преступление несовершеннолетнего совсем иначе, чем на преступление взрослого. В Польше есть суды по делам семьи и молодежи, и фактически это ювенальные суды. А в некорых европейских странах таких судов нет, но есть специальный комитет, который занимается детьми и подростками, куда и направляют соответствующие дела. Технологий много, и между ними происходит конкуренция, выяснение - какая из них наиболее адекватна для процесса ресоциализации.
В России такой технологией, как я уже говорил, могли бы стать "круги". Основные принципы восстановительного правосудия в "кругах" таковы: участники конфликта сами должны разрешить данную ситуацию; ответственность ребенка - ребенок должен почувствовать ответственность и приложить свои силы к исправлению ситуации; приоритет интересов жертвы - жертва должна получить исцеление, компенсацию ущерба и т.д. "Круги" - это специальный инструмент включения самого сообщества. Например, в "кругах правосудия" в Канаде и в Америке (в штате Миннесота) участвуют специальные волонтеры. Это подготовленные люди, которые не являются ведущими "кругов", а просто создают там соответствующую атмосферу. Атмосферу, которая содействует оздоровлению, исцелению или социализации, решению проблем, которые возникли в результате конфликта или преступления. В Миннесоте техника такова: суд выносит решение, и дело направляют прямо на "круг". Пишется письмо жертве и письмо правонарушителю, правонарушитель заполняет анкету. Обязательно рассматривается и весь комплекс проблем, связанных с правонарушителем: существует проблема его будущего, его семьи и т.д. В отличие от методики медиации, при которой медиация не проводится, если жертва этого не хочет, на "кругах" рассмотрение проводится в любом случае. Но если жертва не принимает участия, то на "круге" решаются проблемы самого правонарушителя, сообщества в целом и исправления ситуации. В "круге" участвует 5-7 человек, члены семьи правонарушителя, члены семьи жертвы и "хранители", то есть ведущие. Обычно их двое - мужчина и женщина. "Круг" - это такая форма общения, где каждому дается слово, судья участия не принимает (представители правоохранительных органов могут присутствовать на "круге", но не в качестве судей, а как участники). Каждому дается слово, оно передается по кругу, как и "токингпис" -"говорящий предмет", как бы микрофон. В Миннесоте это - орлиное перо, по традиции североамериканских индейцев. Предполагается, что люди, говоря, начинают понимать друг друга, начинают искать способ исправить ситуацию. "Круг" содействует и исцелению жертвы, и пониманию правонарушителем того, что он совершил, и тому, чтобы наметить шаги по возмещению ущерба, а также выработать стратегию будущего для правонарушителя - как устроить его судьбу.
Здесь можно увидеть и сходство, и различие с судом присяжных, о котором сегодня у нас так много говорят, связывая с ним надежды на реформу судебной системы. С одной стороны, внутри заседаний присяжных процедура жестко не регламентирована, нет судьи, который выносит решение, его принимают сами присяжные. С другой стороны, суд присяжных все же выносит окончательное решение: "виновен" или "не виновен". И это - элемент традиционной карательной машины правосудия. В "кругах" решается иная задача - ресоциализация правонарушителя, здесь главным является вопрос общности и укреплении социальных связей. Очень важно, что в этом случае само сообщество работает на собственное исцеление. Когда что-то происходит, люди собираются и начинают думать, как это исправить, не прибегая к помощи специалистов, профессионалов. Но "хранители" нужны, потому что сама процедура должна быть выстроена и соблюдена. Должен быть человек, который сохраняет ее позитивную и конструктивную форму. Традиция "хранителей" воспроизводится, об этом пишут книги, ее передают и из уст в уста. Этому нельзя научиться на юридических факультетах, курсы по восстановительному правосудию пока не читаются.
Представители нашего Центра "Судебно-правовая реформа" в середине 90-х годов оганизовали семинар при отделе судебной реформы Администрации Президента, который возглавлял Сергей Анатольевич Пашин. Благодаря этому мы смогли, во-первых, получить квалификацию (мы - не юристы по образованию), во-вторых, понять проблемы судебной системы с точки зрения ее развития, концепцию судебной реформы. Сам я некоторое время работал в правозащитной организации. А в 97-м году я познакомился с одним американцем, который рассказал мне об идее восстановительного правосудия. Мы стали завязывать контакты с различными организациями, в частности, с Меннонитским Центральным Комитетом США, он финансировал нашу работу по изданию книги Ховарда Зера "Восстановительное правосудие". И одновременно мы начали обустраивать экспериментальные площадки, потому что воспринимали себя не столько в качестве теоретиков, сколько организаторов, отрабатывающих новые социальные практики, новые модели правосудия.
Для примера расскажу об одном из дел, которые я проводил, не взаимодействуя с прокурором и судьей. Ко мне обратилась бабушка одного мальчика (обо мне ей рассказали в Музее и Культурном центре "Мир, прогресс и права человека" им. А.Д. Сахарова), в отношении которого завели уголовное дело по обвинению в хулиганстве, ч. 2, ст. 213 УК РФ. Он, вместе с другим подростком, участвовал в избиении мальчика. Меня попросили принять участие в этом деле. Я связался с адвокатом, встретился с семьей обвиняемого подростка, потом с жертвой. Цель моя состояла в том, чтобы люди сами договорились. Этот мальчик действительно за время после совершения уголовного преступления, после наших с ним бесед, сильно прочувствовал последствия своего поступка. И, что самое важное, он принял на себя ответственность за его последствия. Затем я обратился к жертве и его семье. Они мне отказали. Но потом они столкнулись с судебной системой... Первый раз суд отложили, потом их не выслушали, просто игнорировали. Я позвонил им на всякий случай еще раз, и они согласились. Их интересовал вопрос возмещения ущерба. Мы провели встречу дома, на квартире жертвы - они на этом настояли, обычно мы просим приехать в офис. Приехал сам мальчик, правонарушитель, его бабушка, его мама и жертва, потерпевший. На встрече мы обсуждали, почему случилось то, что случилось. Был составлен договор, оценен ущерб, и сам мальчик должен был его возместить, сам заработать деньги. В итоге дело было прекращено. Судья и прокурор пошли на прекращение дела по e-й статье УПК РСФСР, хотя "прекращение уголовного дела за применением принудительных мер воспитательного воздействия" - это очень редкий случай.
Пришлось мне однажды проводить встречу через письма. Ситуация была такая: один подросток ударил другого ножом, и тот чуть не умер в реанимации. Но потерпевший просил за обидчика, он не хотел, чтобы того посадили в тюрьму, он чувствовал и свою вину, так как сам спровоцировал ситуацию. Там была долгая история взаимных обид. Мы организовали просто обмен письмами, ребята нас почти не знали. Они договорились, и на суде подсудимому дали самый минимальный срок.
Сегодня нашей методике обучено человек двадцать, практикует пять человек в Москве и примерно 10 человек в регионах. Есть еще детские службы примирения, в которых обучено человек десять. Все идет достаточно медленно. Конечно, возникает вопрос институциализации. Это сложная проблема. Должны ли агенты восстановительного правосудия получать за свою работу деньги? Должны ли они быть профессионалами? Я считаю, что главную роль в этом движении, в этом институте должны играть волонтеры. Это не значит, что там не должно быть профессионалов, однако главная роль принадлежит сообществу волонтеров. Есть и еще одна серьезная проблема: мы можем обучать новых людей, но нам важно обучать людей, которые будут работать, практиковать. А практики еще не отработаны, непонятно, как все это будет устроено. Практиковать, не имея никаких служб, организаций, учреждений? При ком, при чем? У нас много вопросов и пока мало ответов.