 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Ирина ЛукьяноваСами дураки
Ирина Лукьянова - заместитель главного редактора журнала "Ломоносов".
Обе половины худшие
В последнее время стало модно повторять, что наше образование - лучшее в мире. Это стало чем-то вроде общественного аутотренинга: мои руки теплеют, мои ноги теплеют, я спокоен, наше образование - лучшее в мире. Реформа названа модернизацией и удачно сведена к двум-трем вопросам (двенадцатилетка, разгрузка расписания, единый госэкзамен). На остальные вопросы отвечать, кажется, никто не собирается. То есть считается, что у нас в основе все хорошо, а надо, чтобы стало еще лучше. Между тем огромный зазор между архаичной моделью школы и реальной жизнью становится все больше, со своей задачей школа справляется все хуже. А самое главное, любой разговор о школе происходит с точки зрения учителя, родителя, директора, министерства, приемной комиссии вуза, в аспекте геополитики, профессиональной подготовки - да чего угодно. Только не ребенка и его интересов. А дети по-прежнему ненавидят школу и не хотят туда идти.
Наша школа придумана не для детей. Она служит не им, а обществу. Ее задача - не помочь человеку развиваться, а сделать из него то, что это общество считает нужным. Ребенку в школе плохо. Ему всегда было в ней плохо и плохо до сих пор и делается хуже, несмотря на все усилия образовательных властей. Наша школа к ребенку недружелюбна, относится к нему с предубеждением и рассматривает с позиции "Я из тебя, стервеца, сделаю человека!".
Последние годы особенно показательны еще и потому, что под флагом реформ в школу возвращается все, что было похерено в перестройку, из нее выкачивают последние глотки воздуха, устраняют разнобой и насаждают единомыслие. Добавим печальный итог девяностых: массовый отток лучших, талантливых педагогов и небывалый размах лизоблюдства, подкупа и взяточничества. Получается ужасающий гибрид - наполовину эрдель, наполовину легавая, и обе лишайные. От советской школы осталась косность, духота, невозможность дышать, абстрактные методические построения, отталкивающиеся скорее от постулатов педагогики, чем от практики. Постсоветская эпоха оставила товарно-денежные отношения, сумятицу в программе и перетягивание удава предметниками: как это на мой предмет три часа, мне пять нужно!
Сейчас понемногу прикрыли эксперименты, обставили массой бумажной волокиты оформление мало-мальски новаторских подходов, инноваций и экспериментальных площадок. Прихлопнули вольницу, избавив детей не только от сомнительных курсов вроде валеологии, но и от того ценного, что могла предложить творческая фантазия педагогов в виде дополнительных уроков, спецкурсов, кружков. Обложили учителя часами и бумажками так, что он и головы поднять не может. А дети что? - А дети побоку. Они нас волнуют только как будущая рабочая сила, которая растет слишком больной, слишком плохо подготовленной. Как они работать будут? Как станут нас, пенсионеров, содержать?
Спать хочется
Невнимание к ребенку находит отражение даже в структуре школьного дня - начиная хотя бы со времени первого звонка. Любой учитель знает, что дети на первом уроке спят, все знают, что они хронически не высыпаются. Кто сказал, что день должен начинаться именно в восемь тридцать? Не знаю. Видимо, это закон природы, ибо давно уже подавляющая часть населения страны не встает к станку в восемь часов - впрочем, школа давно не учитывает, что на дворе не пятидесятые годы. Хуже всех приходится старшеклассникам: исследования сомнологов (специалистов по сну) говорят, что у подростков потребность в сне совсем не такая, как у детей и взрослых, что занятия для них надо начинать позже, что ранние уроки бессмысленны... но попробуйте это кому-нибудь доказать хотя бы на уровне директора школы. На десятиминутных переменах дети не успевают отдохнуть, на двадцатиминутной - только давятся в очереди в столовке, потом за три минуты засовывают в рот булочку и убегают дощипывать ее остатки под партой. Школа не организует детский день, а дезорганизует, подминая ребенка под себя и обременяя усталостью. Но если бы дело было только в этом! Это я так, для примера...
Тяжело в учении
В последнее время много говорится о школьных перегрузках: тяжелые портфели, много уроков, насыщенная программа - и тем не менее все соглашаются: да, а что делать? Это вызов времени, надо учиться, надо все знать, иначе не преуспеешь в жизни... Как решить проблему отставания от жизни в экономике - теоретически знают все: надо переоборудовать предприятие, переучить персонал, наладить новые трудовые отношения... По-хорошему, примерно аналогичным способом должна решаться проблема отставания от жизни и в школе: придумать (или перенять) новые эффективные методики, обучить учителей, разработать модернизированные учебники, наладить новые отношения между школой и учеником. Но на это нужно время, деньги, идеи, квалифицированные кадры, наконец. И вообще все это слишком трудоемко. Куда проще трясти ребенка: учись давай, сейчас время такое, учиться надо, что - в дворники захотел? Ребенок - существо безропотное, ему скажешь "делай" - он делает. И все происходит исконным российским способом: надсаживанием пупка. Так Питер строили, так целину вспахивали, так войну выиграли. Так оно вообще привычней. Правда, тут речь идет о детях, но и дети, священная корова российского сознания, на глазах теряют свой священный статус.
Школа переваливает на ребенка собственную методологическую несостоятельность. Что учитель не смог или не захотел объяснить, ребенок пусть учит дома. Сам, с родителями - как хочет. Наши учебники очень мало видоизменились с царских времен, демонстрируя лучшие педагогические достижения вековой давности. Выучить наизусть. Прочитать и пересказать. Найти в тексте ответы на вопросы. Решить сорок пять задачек на правило. Ребенка учат делать по образцам, повторять, заучивать. Не учат самостоятельному поиску, сбору, обработке информации, не учат выводить правило из наблюдения, не учат думать, искать решения, творить, сочинять. Не учат простым умениям прочитать график или диаграмму и извлечь из нее информацию, рассуждать, мыслить. Учат запоминать и воспроизводить запомненное. В результате большинство выпускников школы страдает тем, что в мире принято называть "функциональной неграмотностью", - не может составить письменный текст, не может правильно интерпретировать прочитанное, не понимает его смысла. Не умеет грамотно составить и произнести речь. Иногда не умеет даже деньги правильно посчитать, не говоря уже о таком высшем пилотаже, как вычислить проценты.
И вот с этим наша школа ничего делать не собирается. Вопрос о методологической эффективности на повестке дня не стоит. А если и стоит где-нибудь сбоку, то только потому, что где-нибудь есть административное подразделение, которое не хочет, чтобы его сократили, и предается сочинению высосанных из пальца методических указаний. Все равно отдуваться будут дети. Они и отдуваются. Потому что к несостоятельности чиновника и автора учебника чаще всего добавляется несостоятельность учителя, который дает ребенку на самостоятельный пересказ неразобранный, непрочитанный текст с незнакомыми словами, заставляет выучить наизусть стихотворение, даже не обсужденное в классе. Сам не можешь? - пусть родители помогут. Кого когда волновало в школе, что большинство родителей не поможет. У кого-то просто пьют, у кого-то сидят до полуночи на работе или дома с левой работой. Или рады бы, но сами уже в математике за седьмой класс ни уха ни рыла.
Наша школа учит ребенка плавать, бросая его в воду. И очень удивляется, что больше половины тонет.
Садись, два
Некоторые действительно выплывают. В любой школе есть дети-умницы, гордость, беспроблемные отличники. Именно они-то, как правило, и ненавидят школу наиболее осознанной, упорной, яростной ненавистью. Они могут осознать и вербализировать то, что у их одноклассников остается смутным ощущением: школе глубоко безразличны они сами - со всеми их проблемами, потребностями, трудностями. Они попали на конвейер. Я помню, каким потрясением для советских отличников был образ мясорубки в пинкфлойдовской "Стене" - да, да, это про нас! Мясорубка, сограждане, никуда не делась, только теперь она молотит уже наших детей.
Тетрадку дома забыл? А голову не забыл? Садись, два.
Работать надо, а не ворон ловить. Садись, два.
Почему не выучен наизусть пересказ? Два. Товарищи родители, зайдите в школу на предмет безобразной успеваемости.
Ну и какой товарищ родитель будет доказывать, что проклятый пересказ вчера занял четыре часа семейного времени? Что ребенок смертельно боится товарища учителя, вооруженного карающей двойкой?
В нашей лучшей в мире системе образования оценка остается карающим инструментом вместо измерительного. В других системах образования, которые у нас в последнее время стало принято лягать, ученик получает очки, зачеты, оценки за что-то сделанное, усвоенное, сданное. Не сделал, не усвоил, не сдал - нет оценки. Приходится делать и усваивать до тех пор, пока не появится результат. Если он все-таки не появится, школа задумается, в чем беда: может, у ребенка дома плохо? Может, у него психологические проблемы? Может, ему трудно учиться в силу объективных причин? Причины постараются выявить и найти специалиста и программу, которые помогут. У нас специалиста и программу станут подыскивать уже в случаях вопиющих и глубоко запущенных.
Наша школа к оценке подходит иначе: проверили, не сделано, двойка, поехали дальше. И груз непонятого, несделанного, недоосмысленного копится, нарастает, обездвиживает ребенка, который давно уже не в состоянии справиться с ним сам. Но на помощь ему никто не торопится. У учителя нет такой возможности. А государство не считает нужным ему такую возможность дать. Наша система признана лучшей в мире и нуждающейся разве что в небольшой модернизации. То есть методики останутся прежними, содержание курсов прежним, а вот детей и учителей будут пришпоривать посильнее. Тех же щей, да погуще влей.
У нас действительно готовят очень небольшое число лучших в мире специалистов в области точных наук - физиков, математиков, программистов. Это те дети, которые в состоянии оперировать абстрактными величинами, на чей способ мышления хорошо (или хоть как-то) ложится школьный способ преподавания (школа и построена на традиционных методиках подготовки академических ученых). Но академические ученые, сколько бы славы своей стране они ни приносили, составляют очень небольшой процент населения. И мальчики-девочки с блестящим аналитическим умом, которые и могут извлечь максимум пользы из существующей ныне системы образования, оказываются в пренебрежимом меньшинстве среди моря несправляющихся. И этим меньшинством действительно пренебрегают: вы и так справитесь, до вас ли?
Остальные, задрав лапки, тонут. Им школа помочь уже не может. Может влепить двойку и констатировать: безнадежен. Я знаю один класс, где из двадцати пяти учеников пять хронически имеют двойку в четверти по математике. И это не жертвы пьяного зачатия, а нормальные дети с нормальными школьными проблемами, с обычными четверками-пятерками по другим предметам. Но на любые детские проблемы у школы один ответ: "Не стараешься, надо больше работать". Универсальное педагогическое решение, которое предлагает наша система, - выжимать все из ученика. Все делается его потом и слезами. Это у нас такой путь развития: вместо разумного обустройства - интенсивный труд, вместо организации - человеческий фактор. Кажется, большевики нечто подобное называли "эксплуатацией человека человеком".
Ты что, больной?
А ведь школьные проблемы бывают самыми разными. У нас любят размахивать цифрами - сколько процентов детей страдает хроническими заболеваниями перед поступлением в школу, сколько - к ее окончанию. Все это, как правило, ведет только к увеличению часов, отданных физкультуре. Ну вот ее три часа вместо двух. Но если бы дело было в физкультуре и малоподвижности! Наличие физкультуры в ее нынешнем виде никому никакого здоровья не прибавит. Да и детские проблемы со здоровьем - это не только сколиоз, близорукость, хронический тонзиллит или гастрит, которые обычно и фигурируют в устрашающих сводках. Ими-то как раз и занимаются родители или врачи. Ибо когда у ребенка болит горло или живот, это трудно игнорировать. Но когда ребенок не может научиться читать, когда у него болит голова, он путает буквы, не может сосредоточиться - это, мы считаем, от переутомления. Или не старается. Или не дается ему учеба, что делать, неспособный. Или не хочет учиться, лентяй, драть надо больше. И никто - никто! - кроме нескольких специалистов-медиков, профессионально занимающихся вопросом школьной дезадаптации, не предполагает, что заболевания у ребенка могут быть не только простудные или желудочные.
Медицинских проблем, осложняющих именно процесс учебы, - масса. За границей их классифицируют как "особые образовательные потребности", у нас - как лень, глупость или несобранность. Правда, тяжелые проблемы вроде олигофрении, аутизма, психических расстройств у нас все же диагностируют. У нас определяют, хотя иногда и с опозданием, проблемы со зрением и слухом. Но легкие формы аутизма, равно как и дислексия, дисграфия, расстройства внимания, поведенческие проблемы - все это остается за бортом педагогического, врачебного и родительского внимания. В той же Америке, у которой, как сейчас все считают, нам нечему учиться, учителей младших классов специально обучают распознавать у детей особые образовательные потребности. И если ребенок так и не может понять, в чем разница между "b" и "d", плачет среди урока или с визгом носится по классу - им обязательно займутся специалисты. Потому что распознавание осложняющих учебу состояний входит в обязанности учителя. Об этом еще в "Лолите" написано. Потому что все дети имеют право на образование. Потому что государство берет на себя ответственность обеспечить им то образование, которое соответствует их особым потребностям. И если ребенку, имеющему право на специальное внимание, оно не будет оказано, школа будет отвечать перед судом.
У наших детей особых потребностей, мы полагаем, нет. И это в стране, где пьют как лошади. Где бросают детей в роддомах, на улицах и вокзалах. Где ребенок может голодать или подвергаться побоям, и никто об этом ничего не будет знать, а если кто-то и будет, то ничего не сможет сделать, потому что у школы нет таких рычагов влияния, нет взаимодействия с социальными службами, нет денег и сил ни на что, кроме фронтального опроса с проставлением двоек в журнал.
Но даже и в социально благополучных семьях совсем не обязательно все обстоит радужно, потому что тяжелая беременность, трудные роды, несвоевременная или неквалифицированная врачебная помощь, неврологический диагноз вроде широко распространенной нынче "перинатальной энцефалопатии" - от этого никто не застрахован. Более того, сейчас в школьном возрасте находятся дети, рожденные после перестройки. Дети девяностых - это особая песня. Рожденные матерями, которых нечем было лечить, которые плохо ели во время беременности и рожали в роддомах, где не было ни лекарств, ни перевязочного материала, ни персонала. Я лично знаю ребенка, рожденного в день медработника. Врачи пили, мать сама принимала у себя роды. Ребенок упал на пол - черепно-мозговая травма, расстройства поведения и внимания, требующие индивидуального обучения. Дети наблюдались в поликлиниках, где не было половины врачей и оборудования. Дети родились в стране, где медицинская и педагогическая неграмотность населения такова, что молодые мамы всерьез думают, будто многочасовые ночные крики - это нормально, а злые врачи только зря пугают. А ребенка с энурезом водят не к врачу, а к бабкам-колдуньям. Я уже не говорю о том, что кое-где в русской провинции грудничку до сих пор дают жеваного хлебного мякиша в марлечке пососать. Многие из этих детей с рождения недополучали всего, что нужно для нормального развития, - от витаминов и белков до врачебного и родительского внимания, потому что их младенчество пришлось на время, когда и стране, и родителям было просто не до них.
Сейчас им трудно учиться. Они легковозбудимы, часто неуправляемы, они отвлекаются и болтают на уроке, они несут чушь во весь голос, они подавленно молчат у доски и делают одну и ту же дурацкую ошибку пятый раз подряд. И школа считает, что виноваты родители ("плохо воспитали", "не занимаются"), а родители - что виноваты дети ("совсем разболтался"). И никому не придет в голову поинтересоваться, не может ли тут быть неврологической, психологической, психиатрической проблемы. И никто не задумывается, что для работы с такими детьми нужны специальные методики и специальная подготовка, и это не выдумка злых врачей, а насущная, вопиющая реальность.
Впрочем, все эти ужасные слова - неврологический, психологический, психиатрический - стабильно вызывают у нас ассоциации с психбольницей. А предложение поместить ребенка в класс коррекции (если допустить невероятное предположение, что в школе он вообще существует) - любая мать справедливо расценит как оскорбление и откажется от такой унизительной помощи. Потому что у нас до сих пор любят "называть вещи своими именами" и никогда не откажут себе в удовольствии назвать человека идиотом. Даже если этому человеку шесть лет, он знает наизусть Лермонтова и Блока, а вся его вина состоит в том, что он путает "б" и "д" и некстати смеется среди урока. Класс коррекции - это клеймо. Родителям морально легче считать ребенка ленивым, чем "дефективным". И никак мы не согласны принять простую политкорректную идею, что личностные особенности, способ и скорость мышления, некоторые отклонения от стандарта и даже генетические проблемы вроде дислексии - это не признак неполноценности, а особые образовательные потребности.
У таких детей, а их в каждом классе чуть не половина (и уж никак не меньше четверти) отвращение к школе формируется моментально, со второго урока, с первого учительского окрика. И, не найдя себе места в школьной жизни, они ищут места и самоутверждаются там, где могут найти себе применение. И здесь вина школы огромна, потому что ненависть к школе быстро переходит в ненависть к обществу, а школьная дезадаптация становится социальной.
Но это, конечно, дети сами виноваты. Они сейчас знаете какие - ого-го!
Впрочем, даже если у ребенка никаких особых образовательных потребностей нет (а кое-где в мире принято выделять и второй тип особых потребностей - талант) - то и тогда школа делает все, чтобы оттолкнуть ребенка. Чтобы он ее возненавидел. Чтобы он искал иные пути для самоутверждения и самореализации, никак не связанные с общепринятыми.
Уйди-уйди
На пути отпихивания ребенка и выталкивания его на улицу школа уже многого добилась. Обычная школа умирает после двух часов дня, только где-то орет вторая смена и бесится продленка. Все кружки, факультативы, внешкольные занятия давно покинули эти стены. Школы не могут и не хотят поддерживать внеклассную активность, хотя в условиях большого города только школа и может реально быть местом, куда ребенок сам приходит за дополнительными знаниями. Все кружки, языковые и музыкальные школы, дома и дворцы детского творчества, как правило, находятся далеко, а возить чаще всего некому и некогда. В маленьком городе или на селе иной раз и вовсе никакого выбора нет. Во многих странах школа берет на себя социальную функцию организации детей - сюда они приходят, чтобы в обществе друзей заниматься чем-то нужным и приятным, здесь дают концерты, здесь играет школьный театр, здесь состязаются спортивные команды. Здесь можно найти занятие, если нечем заняться на каникулах, а родители работают. В наших школах еле живы только летние городские лагеря, в остальное время ребенку нечего делать в этом здании. Да он и сам туда не пойдет, ему школа и в учебное время до смерти надоела. Школа не играет никакой роли в социализации детей. Их туда калачом не заманишь.
Отпихивает школа и родителей. В здание их не пускают, вдруг они террористы. Беседовать с учителем - пожалуйста, на собрании. Полчаса ждешь очереди к учителю-предметнику, чтобы в очередной раз услышать: он не старается, а вы с ним не работаете. Что еще делать на собрании? - выяснить, сколько денег сдавать на этот раз и куда девались деньги, которые мы собирали в прошлый. Какие попечительские советы? Какое участие в жизни школы? Какое влияние на программу? Школа хочет от родителя, во-первых, чтобы он не лез к учителю; во-вторых, чтобы помогал материально; в-третьих, чтобы делал за школу большую часть работы, доделывая с ребенком дома то, что школа не успевает.
Школа - это первая встреча ребенка с государством. Школа и есть государство в миниатюре, и по ее устройству всегда можно многое сказать о государстве. Наша школа начала нового тысячелетия - место препротивное. Проникнутое безразличием к человеку, коммерческим духом и бюрократией, почти лишенное человеческого лица и дотягивающее до какого-то подобия нормы за счет усилий отчаянных энтузиастов и родительско-детских мучений. Здесь почти нет денег и до предела выработаны материальные и человеческие ресурсы, зато много амбиций, чиновников, бумажек, постановлений, планов. Зато самомнение выше прохудившейся крыши: мы самые крутые, наше образование - лучшее в мире. В общем, все по Пелевину: был у нас социализм без равенства, настал капитализм без равенства и без свободы.
Именно по школе человек понимает, в какой стране он живет. Образ школы оказывает больше воздействия на его представления о государстве, чем образ отца - на его представление о Боге. И первая встреча ребенка с государством почти всегда оказывается шоком для ребенка. В школе он на всю жизнь понимает, что государству нет дела до его частного благополучия, самочувствия и мнения. Что государство всегда будет его оскорблять, подавлять, драть с него три шкуры и не уважать его личность, права и самостоятельность. Что государство будет его наказывать, преследовать и выжимать из него все, на что он способен. И никогда ничего не даст взамен. Ну, может быть, если повезет, пятерку поставит.
Именно в школе человек впервые учится понимать, что государство ему враждебно. Он привыкает хитрить, убегать от этой машины, дурить ее, не уважать ее. И никакое изучение государственной символики, никакое заучивание гимна наизусть уважения к такому государству школьнику не прибавит. Если мы хотим, чтобы граждане любили родину, не худо бы начать с того, чтобы дети любили школу. А это достигается не мероприятиями в графе "патриотическое воспитание", а долгой, серьезной, умной и кропотливой работой.
А еще детей надо любить. Или на худой конец хотя бы с ними считаться.