 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Лев ЛевинсонДетские сюжеты
Л. Левинсон - эксперт Института прав человека.
I
- Это неправильно, - "поинтересовавшись", как оно по закону, говорит четырнадцатилетний сын Саша.
- Да, - говорю я, - конечно. Но раньше оно было еще хуже, да и теперь, столько, знаешь, бились, чтобы то-то и то-то стало все-таки немного нормальнее, не очень, конечно, таким, как хотелось бы, но и не таким тупым, как могло бы быть, если бы...
Те еще утешения.
Добрые генералы облагодетельствовали будущего мальчика-альтернативщика, разрешили ему мыть сортиры три с половиной, а не четыре года. Какой прок? Если и два года альтернативной службы, которые отстаивали пламенные либералы, это не два ли года столь короткой юности, что равнотяжелы они двадцати годам скучной взрослой жизни?
Ребенок может преодолевать бедность, болезнь, работать, работать каторжно - и оставаться ребенком, потому что, понимает он, и Маугли не даром давалась его дикая свобода. Но детство обрубается, когда узнаёшь обреченно: придет день, как смерть, и ты обязан будешь явиться стриженый, с вещами, и они скажут: "Теперь ты наш, мы назовем тебя танкистом, посвятим тебя в мужчины. Ты сгоришь в танке, ты расплатишься теперь за годы, которые мы вынуждены были терпеть твои игры, маменькину юбку и безнаказанность". Детство кончается не в 18 лет, а когда понимаешь: ты раб. Детство не кончается - его прекращают грубые военкоматские врачи, когда стоишь у кабинета, ежась, в одних трусах и ждешь очереди.
Если у мальчика "долг" перед похабной, вонючей, казарменной силой, если он, как Петруша Гринев, самым рождением своим наказан, куплен государством в тот момент, как акушерка посмотрела ему между ног, то девочка почему не должна быть продана, выставлена на панель, отдана, как дичь, какому-нибудь Буданову? Почему Буданову нельзя взять и растерзать всласть сестру, насладившись перед тем братом, положив его "на поле боя"?
Государству нужны солдаты, говорят нам, оно кушает детушек не от злобы, а от безысходности (якобы). Допустим, на контрактников нет денег. Но почему именно на армию их не хватает, когда государству, как внушают нам, столь необходимо это дело? Почему именно на эту трудную, опасную, требующую обучения, ответственности, овладения современной техникой работу надо посылать мальчишек? Ведь и санитары из бюджета оплачиваются, да мало ли казенных денег находится на разную и физически напряженную, и просто неквалифицированную работу? Почему, наконец, если уж так необходимо затыкать какие-то дыры, не призывать людей, невзирая на пол и возраст, на субботники?
Не хватает денег - будьте добры, обратитесь к миру, скажите: граждане, помогите, поработайте за кусок хлеба в больницах, а мы, государство, расплатимся, это как бы взаймы.
Да даже если не расплатилось бы за такой труд государство, неужели миллионы трудоспособных жителей не согласились бы отработать задаром три-четыре дня в году, чтобы только сэкономило себе государство денег на армию, отказалось от призыва.
Но деньги тут ни при чем.
Призыв - это школа послушания, воспитание управляемости, иерархического сознания, обучение вертикальному устроению социального мира: командир - подчиненный. Сколько ни доказывали бы экономическую и военную эффективность профессиональной армии, ее долго еще не будет, потому что призыв будет - должен - существовать, пусть в убыток самим военным, как политическая целесообразность. Дрессируют не солдат - подданных.
Для чего и используют армию в Чечне, посылая туда мальчишек, чтобы научить их стрелять в собственный народ, чтобы стравить, разделить ненавистью. Армия стреляла в людей в Новочеркасске, когда в людях проснулся вдруг протест. Войска внутри страны используются сегодня по таким же причинам. Поэтому тех, кто без специального обучения ловко орудует дубинками, саперными лопатами, травит людей газом, пытает, обирает, освобождают от призыва. По закону.
Демобилизованные же разделяются на обученных сносить и наносить удары. Те, которые бьют, годятся в судебные приставы, киллеры, налоговые полицейские, вышибалы. Те, которых бьют, усвоили, что так полагается.
При чем здесь обороноспособность? 18 лет - это возраст физической, но еще не внутренней зрелости, возраст, когда человеческое существо можно разливать по формам.
Если призыв необходим для обороноспособности, почему обязательно восемнадцатилетние? Почему ни призывать бы лет в сорок окрепших, поживших уже мужиков? Ведь зрелость, повторим это еще раз, тянется десятилетия, а время юности - всего несколько лет. Из армии приходят - если приходят - уже взрослые. Уходят - еще дети. Где же юность? Тем более, что, приучая к дисциплине, в частности девочек (им же не идти в армию), государство заранее, через школу, убивает в детях детство.
Школе с ее обязаловкой, унификацией, иерархией наследует армия ("школа жизни") своим устроением, своей функцией. Раньше я думал так: школа должна быть в негативе, надо вовремя получить прививку казенщины, научиться понимать убогость преподаваемых взрослыми истин, научиться обманывать их, уворачиваться от воспитателей, быть хитрее их правил. Я вспоминал феллиниевские картины школы - маленький Федерико проходил ее при Муссолини. Муштра, ограниченные, злобные святоши, патриотизм. И как следствие - иммунитет на всю жизнь. Казалось, и советская школа помогала нам разделаться с догмами в голове - слишком похожим на школьный оказывался потом любой догматизм. Наверное, я ошибался. Феллини стал собой вопреки, а не благодаря этому опыту.
В армии должен отслужить "каждый мужчина". Эта обывательская установка передается от отца к сыну, вдалбливается по телеящику, звучит в песнях. Ее утверждают любимые актеры, создающие наполненные высокими чувствами образы - либо овеянные воспоминаниями бабушек и дедушек, либо новые, жесткие, где, прорываясь сквозь перемешанную с грязью кровь в Чечне, уже не советские - российские военные несут зрителям свою мужественность, человечность, привлекательность для женщин. Последние виноваты больше всех. "Посмотрела на барона в штатском - и заплакала", - выдает даже умная чеховская Маша. Как тут не стреляться?
Создается видимость воина, победителя, образ чего-то брутального, энергичного. А лепится - раб, денщик; ломается хребет.
Наверное, отказаться от призыва (обходятся же без него многие западные государства) власть решится не раньше, чем убедится: иные средства политического контроля достаточно надежны.
II
- Это неправильно.
Конечно, неправильно. Когда детская кража приравнивается к взрослой. Когда неудобства (весьма прискорбные) обеспеченного дяди, чью крутую машину угнали покататься подростки, оплачиваются пятью годами заключения каждого из них (лет пятнадцать молодой жизни в совокупности). Когда 16-летнего парня отправляют в воспитательную колонию за изнасилование подружки по заявлению ее бессмысленных родителей. Когда ребенка, заподозренного в каком-нибудь трудноразличимом административном правонарушении (мелком хулиганстве, пребывании без регистрации) подвергают личному обыску, естественно, без понятых, хотя по закону, конечно, с понятыми. (Пойди докажи, что без понятых, - кто, кому будет доказывать? К тому же некто в форме, не сморгнув, скажет, что заподозрил у малолетнего мерзавца нож, бутылку с "коктейлем Молотова", атомную бомбу, а в столь исключительных случаях разрешается шмонать без понятых.)
Закон гуманен: не наказывает за проступки (правонарушения) до 16 лет, за преступления - до 14-ти. Но следует ли из этого, что ребенка, совершившего, скажем, мелкое хулиганство (вроде тех, на которые ловка была Пеппи Длинныйчулок), оставляют в покое? Отнюдь. Его (ее) наказывают еще хлестче, только по детской мерке, отличающейся от взрослой лишь тем, что наказуемый по ней абсолютно безгласен и бесправен. Наказывают спецшколами закрытого типа (теми же колониями) и центрами временной изоляции (теми же СИЗО). Наказывают не только за преступления и правонарушения, но и за некие специфически детские "антиобщественные действия". Взрослого не карают теперь, как это было в СССР, за тунеядство. Ребенка запирают в спецшколу, если не в интернат для олигофренов, за то, что он не учится. А в спецшколе за то, что не учится, его лишают прогулок, - разве что на горох не ставят.
И главная боль - так называемые наркоманы. Спрашивается: почему "так называемые"? Потому что "наркоманы" теперь все - и насквозь исколотые джанки, и попробовавшие разок-другой для прикола, и безболезненно покуривающие травку годами. Зависимость как медицинский факт в расчет не берется. Понюхал - значит, наркоман.
Сотни тысяч "так называемых" попадают ежегодно в СИЗО и колонии. Формально среди них не так много несовершеннолетних. Но примерно две трети заключенных за наркотики моложе 25-ти лет. Смею утверждать - это дети. Потому что таким путем всего лишь продлевается детство, таким искусственным и наверняка не самым лучшим способом отрываются от обыденности и безысходности. Так мечтают, экспериментируют над собой, не боятся смерти. Наркотики - юношеское занятие. Опасное, конечно (хотя и не столь опасное, как внушают), но и захватывающее, как альпинизм.
Вместо того, чтобы поддержать, помочь не сорваться, не пропасть в жесткой физической зависимости - а это опиаты, героин - ребят, балансирующих, толкают под локоть, обманывают, говоря, что всякий, вкусивший травы, умрет. "Репутация марихуаны как наркотика, ведущего к распаду личности и нарушающего различные процессы организма, построена на заблуждениях и недопонимании", - писал знаменитый американский психиатр Норман Зинберг. А по поводу "неизлечимости" он де отмечал, что e8% мужчин, приобретших героиновую зависимость во Вьетнаме, после возвращения в США отказались от употребления наркотиков.
Лет этак через пятьдесят, максимум через сто, уголовное наказание за марихуану, да и за героин, наверное, будет казаться смешным, как обычаи времен Алексея Михайловича - рвать ноздри нюхателям табака и губы - жующим. Как порка кнутом за бесовский напиток кофе.
Лилии, допустим, вредны. Уместно предупредить: от продолжительного вдыхания их аромата возникают головные боли, головокружение, тошнота. Сладкое опасно для здоровья - что же? Начнем наказывать до трех лет - за хранение тортика небольшого размера, и до пятнадцати - за кондитерский сбыт особо крупного?
Так же поступали с учениками монастырские старцы, запрещая что-нибудь совсем безобидное или заставляя делать нечто бессмысленное - поливать засохшее дерево, к примеру. Но послушник хотя бы знал, за что терпит, добровольно устремляясь к духовному совершенству. Но когда власти запрещают нечто по принципу "не пей, козленочком станешь", что нельзя, и все тут, - такой запрет приемлем только для рассчитывающих на пятерку по поведению. Такой запрет вызывает протест и отторжение, желание его нарушить, наплевать на дурацкие законы. Такой запрет сладок, потому что жизнь эта, честное слово, не Эдем, и не вкушать от плода не имеет никакого смысла, когда тебя грозятся изгнать оттуда, откуда ты и сам жаждешь убежать.
Милиция не только торгует наркотиками. Молодые милиционеры сами курят траву и колются, отчего некоторые целенаправленно приходят работать в органы. Там безопаснее. Живые ведь люди и не евнухи.
Сотни тысяч человек в России и миллионы в мире уже наказаны за то, что курят вещество менее опасное, чем табак. Но табак легализован - и на нем, и на его рекламе делаются колоссальные прибыли. Никто не обращает внимания на продажу табака детям: вроде бы и запрещено, но санкций нет, даже административных. Пиво (или то, что им называется) открыто распивается с 12 лет в колоссальных количествах. Так можно ли поручиться, что война с другими, запрещенными, наркотиками не заказана табачными, пивными и водочными королями?
Такая связка кажется вполне естественной, ибо - кому выгодно? Но экономическая выгода - все-таки лишь прибавочная. Война с наркотиками ведется из более серьезных, государственных соображений. Это социальная политика, исходящая из того, что молодежь (в России), цветные (в США) - люди лишние.
Да не сочтут меня Прохановым, не могу удержаться от совершенно фантастического, безумного предположения, что ВИЧ в наркоманскую среду был запущен вполне целенаправленно, как вирусологическое оружие.
Обывательская потребность расстреливать всех наркоманов (о чем шипит в воротник идущий мимо тебя какой-нибудь ветеран госбезопасности) - отголосок государственной задачи: целенаправленного истребления молодежи. Поскольку она не нужна, если семьи (папеньки) не в состоянии оплачивать обучение, развлечение, карьеру своих детей.
Оставшиеся - сырье. Часть его можно запихать в кавказскую топку. Часть - прошедших школу "упал - отжался" - эксплуатировать на грязной работе, которую успешнее выполняют машины и украинцы-молдаване. Прочие же... Как сделать, чтобы эта масса, во-первых, не взбунтовалась, а во-вторых, количественно регулировалась? Здесь на помощь властям приходят запрещенные вещества.
Опустим тему их разнообразного воздействия и обусловленного этим регулирования наркорынка - это неоднозначная проблема. Скажем только, что преимущественное предложение российскому (и не только российскому) потребителю героина объясняется как преимущественной выгодой его распространения, так и его действием, подавляющим личность (социально-экономический момент таков, что возбуждающие, стимулирующие вещества хотя и отвлекают внимание - что для властей немаловажно, - но, поднимая жизненную активность, могут направить ее в нежелательном направлении). Будем говорить о другом: наркотик - идеальное средство выдавливания молодых из социума и их криминализации.
Наркоман? В тюрьму! Там молодость, как минимум, перегорит, превратится в безобидный шлак. В лучшем же для "молодежной политики" случае эта обработанная тюрьмой масса будет приватизирована правоохранительной системой, подсядет на паек, помогая милиции контролировать изнутри среду потребителей.
Происходит обычно так. Первый срок за наркотики ребенок получает лет в 16-17, условный. Затем, уже совершеннолетний, он попадается снова и отправляется с приплюсованным условным лет на пять - семь. Потому что во второй раз и для отчетности, и чтобы в будущем лишний раз не возиться, выгоднее оформить его не как потребителя, а как сбытчика. Что и делается. Используются формулы "намерение на сбыт", "хранение в целях сбыта", дворовые друзья, на которых цепляют подлежащего изоляции человека, как на живца. Растет число раскрытых преступлений по сбыту наркотиков. Всем хорошо: за коммерческую наркоторговлю расплачиваются ее клиенты, милиция улучшает показатели, дознаватели, прокуроры, судьи, тюремщики не сидят без работы. Кривая преступности растет, население в страхе. Заодно боятся и те молодые, что еще не попались, - не высовываются.
Полмиллиона потребителей наркотиков пропущено за несколько лет через следственные изоляторы и колонии. Заодно несколько миллионов запугано, поджимает задницы при виде резиновой дубинки. В стране - порядок.
До поры, конечно.
Похоже - это описание хотя и не прошлого года, но сегодняшнего, уже заходящего дня. Подвальные наркотики взрослеют. 2002 год, Россия - потребление сокращается. Новые пацаны ощущают вкус наркотика улицы.
Закон об экстремизме, принятый со злобы, что дети все не переводятся, становится актуальнее закона о наркотиках. Но действует этот новый закон скорее как раздражитель.
III
Перед глазами - последняя сцена первого фильма Франсуа Трюффо. Маленький герой Жана-Пьера Лео, выдержавший от кислотного мира взрослых 400 ударов, Антуан Дуанель убегает от их исправлений, школ и заповедей. Армий. Антинаркотических репрессий.
Все, что ни делается, делается против детей. Им нет места. Законы для них пишут скалозубы, климактерические дамы, геронтократы и "молодые политики", подающие надежды занять кресла геронтократов.
Им никогда не разрешат голосовать - ни с 14, ни с 16 лет. Даже из расчета потеснить тем самым коммунистов не пойдет российская власть на такой риск - доверить молодым будущее. Говорят: им все до фени, они несерьезны, проголосуют за Жириновского. Что ж, у Жириновского хотя бы драйв, хоть он и подыгрывает военным. Жириновский говорит, что надо распахнуть тюрьмы, легализовать наркотики. Популизм? А что не популизм? То, что тюрьмы надо плотнее укомплектовать "наркоманами"?