Сергей Хвощ. Ай йё

Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал

Сергей Хвощ
Ай йё

Краем сознания Пашка конечно же уловил необычную для сумеречного часа суету, всколыхнувшую школу, уловил, но даже и не шелохнулся в своем углу, околдованный открывшейся ему истиной и с головой утонувший в обретенной внезапно реальности...

А началось все с яркой книжки, которую Пашка еще на последнем уроке стащил из портфеля Лидки, завучевой дочки, - стащил просто так, чтобы досадить Лидке, завучу, кому-то еще... всем.

Все было, как Пашка и предвидел: Лидка глотала слезы и даже не вытирала их, а глотала и глотала, шумно шмыгая носом и покрываясь противными красными пятнами, а завуч грозно скрипела у доски, пугая девчонок совершенно белым костлявым лицом. Пашка сидел с вытаращенными глазами, прижимая ладони к щекам, что, по его представлению, должно было выражать что-то подобное словам: "Какой ужас!", "Какое бессердечие!" - короче, все то, что именно сейчас и выскрипывала из себя Раиса Фетисовна (Разизафезиза, или просто Зиза, если не было времени выговаривать длинное прозвище, а его, как правило, не было никогда, и просто выстреливалось короткое: "Зиза!", заставляя всех рассыпаться по партам или по кроватям, мгновенно замирая).

Что на самом деле выражало его сдавленное ладонями лицо, Пашка знать не мог, как, впрочем, не мог уже и слышать, о чем именно скрипела завуч потому, что как раз в это время он незаметно большими пальцами рук ритмично прикрывал и опять открывал уши, - "ыдно-ак-вам-не-стно", - получалось забавно, но скоро стало тихо, и Разизафезиза уже выводила свою зашмыганную Лидку из класса. Та шла, проталкивая негнущимися ногами воздушную плотную завесу, а завуч поддерживала ее под руку и прижимала к себе ее раскрытый портфель.

- Зря свистанул, - сказал Пашке осторожный и рассудительный Ванька-Кореец (действительно кореец и действительно Ванька), - обшмонают и найдут.

- Ага, найдут, только - в сортире..

Пашка и на самом деле хотел книжку изорвать да выбросить в мусорную яму (а в сортир - еще лучше), но засмотрелся на красочную обложку, где древний старик с лицом пьяного школьного сторожа дяди Мити (только в длинной узкой бороде и худых вислых усах) выползал облаком из глиняного горшка. Пашка пролистнул книгу, брызнувшую в глаза сверкающими красками плотных картинок, позыркал по сторонам в поисках надежного места, но не нашел ничего лучшего, чем упрятать добычу на животе под рубахой и ремнем, и чуть не кубарем выкатился в коридор догонять класс, уже уведенный Ириной (воспитательницей Ириной Алексеевной) в столовую.

Пашка догнал своих и, как всегда, виртуозно исполнил за обедом свой коронный номер: пока мальчишки шумно усаживались, разбирая железные миски, он мигом заглотнул порцию второго и тут же требовательно заканючил:

- Рина-Лексевна, Рина-Лексевна, кто-то одно второе слопал. Опять дежурный класс наши порции лопает...

Молоденькая воспитательница подошла к столу, убедилась в справедливости Пашкиной обиды и пошла ругаться на кухню. Но Пашка сегодня явно был в ударе. Он увидел, что дежурные восьмиклассницы, сделав свою работу, уже уходили из столовой, а параллельный класс еще не пришел и не занял свой стол. Пашка схватил пустую тарелку из-под хлеба и мигом заменил ею полную на соседнем столе. Еще одно мгновение, и цепкие пальцы растолкали хлеб по карманам. Тут и Ирина Алексеевна подошла с порцией второго.

Во время обеда Пашка удумал хитроумной своей башкой, что заныканная книга сможет куда лучше привлечь к нему внимание Лидки, чем недавняя его попытка помочь ей донести портфель (тогда Разизафезиза где-то задержалась, а глупая Лидка подумала, что Пашка хочет у нее портфель попросту отнять), да и лучше других его усилий убедит Лидку, что только в нем, в Пашке, вся ее защита и подмога...

Но сначала надо подняться в спальный корпус и припрятать на самые тоскливые вечерние часы так удачно раздобытый хлеб. А на выходе из спального корпуса уже стоят дежурные воспитатели и никого не выпускают. Но Пашка пробился. Он скулил, канючил, клянчил, но пробился и понесся, перепрыгивая через несущиеся вдогон "одна нога здесь...", в которых грозными голосами уравновешивалось разрешенное послабление. Через служебный вход, расшвыривая башмаками яркую листву осени, во всю прыть понесся Пашка к дому Раисы Фетисовны.

Из-за невозможности приложить к настоящему тексту план местности необходимо пояснить, что Лесная школа-интернат, где жил и отбрыкивался от целенаправленного комплексного воспитания Пашка, представляла собой отдельное поселение с достаточно развитым автономным хозяйством. Сам интернат был создан как лечебно-учебное заведение, предназначенное для питомцев детских домов области, склонных к хроническим легочным заболеваниям (именно к этой категории и относился Пашка). Однако из-за улучшенных условий, созданных в интернате собственными усилиями его директора и его связями в облздраве, процентов 30 питомцев привозили сюда родители по путевкам. Причем не всегда эти путевки приобретались из-за болезней детей. Куда чаще родители по каким-то иным семейным обстоятельствам пристраивали своих отпрысков в интернат, утешая себя рекламными брошюрками с фотографиями благоустроенных корпусов и окрестных красот. А забирая своих детей на каникулы и привозя их обратно, родители имели возможность собственными глазами удостовериться, что рекламные брошюрки практически не отличались от действительности, и сами дети никаким своим невразумительным лепетом не способны были развеять в своих родителях это удобное им заблуждение.

Путевки для домашних детей давали им возможность жить в интернате учебный год, а детдомовцы находились здесь практически безвылазно со второго по восьмой класс и вполне обоснованно считали всю территорию интерната как бы своей страной, постоянно стремясь расширить обитаемые земли набегами (или убегами) на соседние территории. Семьи директора, завуча и нескольких наиболее ценных сотрудников тоже жили на территории интерната в отдельных вполне благоустроенных деревянных домах, куда можно было попасть, обогнув спортивную площадку или, как это делает сейчас Пашка, прямо через нее. Молодые специалисты, засланные сюда по распределению, как, например, Ирина Алексеевна, жили в менее благоустроенном деревянном общежитии типа барак, расположенном последней стеной жилищных построек всего поселения, перед земельными угодьями интерната. Все остальные сотрудники ходили в школу из близлежащего поселка: можно три-четыре километра по дороге, а можно прямиком по лесу и через уютное кладбище, подступающее к самой интернатской ограде - всего километра два.

- Здрасте... вот... я нашел, - выпыхивал Пашка, протягивая Раисе Фетисовне книгу.

Завуч добродушно засипела, обращаясь одновременно к Пашке и к дочке, одни только руки которой и можно было увидеть в открытую дверь кухни. Но этими руками, тонкими своими пальцами, невидимая Лидка кромсала огромный оранжевый апельсин, и его резкий запах добрызгивал даже сюда. (Сейчас они расчувствуются и пригласят Пашку за стол и протянут ему апельсин, но Пашка вежливо так скажет: "Нет, спасибо, конечно, но я не могу есть апельсин потому, что друзья подумают, что я за апельсин продался". "Ну, что ты, - ответит ему Разизафезиза, - вот возьми с собой и угости своих друзей.")

Из губ Раисы Фетисовны выползали правильные школьные слова, и в конце концов слова эти начали похлопывать Пашку, подталкивая его к выходу.

- Еще раз спасибо. Лида так расстроилась, так переживала, а ты, оказывается, такой молодец. Видишь, Лидочка, ты совершенно напрасно боялась Пашу: он - просто молодец. (Ну, конечно, она не может сразу так вот с бухты-барахты пригласить его за стол. Тем более Лидка, оказывается, дура дурой и недотумкала, что Пашка готов за нее - горой, а она, наоборот даже, - жаловалась и ябедничала.)

- Можно... я почитать... я не испачкаю... - забубнил Пашка, не отрывая глаз от своих замызганных башмаков.

- Ну, конечно, Павел, конечно, - радостно сипела Разизафезиза, - правда, Лидочка, пусть почитает? Только недолго. И заверни в бумагу. И страницы не загибай.

Пашка уже открывал дверь на улицу, когда что-то мягкое тыкнулось сзади ему в ноги. Он повернулся на каблуках и увидел упитанного рыжего щенка, уже довольно большого, может даже, величиной с раскормленную кошку поварихи тети Оли.

- Ух ты, - Пашка присел и протянул руку к щенку, но тот, насмехаясь, не давался в руку, а наскакивал с визгом и отпрыгивал назад, потешно отталкиваясь всеми четырьмя лапами. - А как его зовут?

- Граф, - входя в дом, ответил Пашке дядя Володя, школьный шофер, огромный, весь волосатый Лидкин отец.

- А-а, - протянул Пашка, - это чтоб, как раньше... А он и похож - такой же рыжий... Ладно... Мне пора... Тихий час. - Пашка бормотал, вышмыгивая на улицу, но никто уже его не слышал и не слушал.

Еле слышно бубня все известные ему страшные ругательства и проклятия, Пашка рванул через спортплощадку к спальному корпусу. Вот он мчится в выбившейся из штанов рубахе, грумкая раздолбанными башмаками. Сегодня ему везет, и он сумеет незамеченным проскользнуть в свою палату, избавив себя от лишних замечаний, а ответственных за свое правильное воспитание педагогов - от лишних нотаций...

По коридору спального корпуса - пусто и тихо, но приоткрытые двери палат извещали о том, что посты выставлены и никто здесь незамеченным появиться не сможет: ни воспитатели, ни учители, никакая другая проверка, хоть и сам директор.

Дежурные педагоги чаще всего не переутомляли себя усилиями буквального исполнения инструкций: спят питомцы или не спят - какая разница, лишь бы тихо. Хуже всего было, когда завуч контролировала дежурных - тогда уж ничего не оставалось, как лежать полтора часа в кровати, притворяясь спящим (мучение) или на самом деле спать. А говорят, что есть такие интернаты, где лежать заставляют только на правом боку - и почему бы им, таким интернатам, не быть?..

Но сегодня все нормально: желающие спать уже уснули, а у кровати Пашки важное совещание. Эти головастики из 4-го "Б" тоже ведь не одну собаку съели в борьбе с целенаправленным воспитанием, и, к сожалению, действительно...

- Надо еще месяца полтора пождать, - важно говорит Пашка, - маленький еще, пусть подкормят.

- Хорошо бы в этот раз кастрюлю, - планирует Ванька-Кореец, - на палке в прошлый раз совсем не прожарилось.

- На палке, на палке... деревня! - поддразнил Пашка приятеля. - На вертеле, а не на палке.

- Ну, на вертеле... Только все равно - кастрюля лучше.

- Всегда что-нибудь не получается, - хныкнул Леха-маленький. - Надо будет изолентой морду завязать - я в кино видел, а то опять, как Граф, ка-ак цапнет...

- Тебя, что ли, цапнул, - шуганул друга Пашка.

- Цапнул тебя, - вздохнул Леха-маленький, - а перепугались все, и я тоже...

- Надо все подготовить по уму, - рассудительно предложил обстоятельный Генка, - ножи, лук... Я прут железный видел. Если его наждачкой отодраить - лучше палки будет.

- Вертел, а не палка, - поправил Пашка.

- Лучше вертела, - упрямо гнул Генка. - И снести все заранее к омуту...

- Так через месяц-полтора снег уже может выпасть, - спохватился Леха-большой.

- Ну и что, что снег?

Друзья замолчали, несколько ошеломленные своими собственным планами. Да и кто бы не застыл ошеломленно?! И ведь причиной - не голод? Или точнее - не один только голод? А Пашка? Зачем он снова организовывает весь этот ужас? Ему ведь до сих пор снится еще затравленная собачья морда, и там, во сне, бьет его снова и снова непереносимая жалость, а следом и боль от сомкнувшихся на руке челюстей еще живого Графа...

- Если поймают - на этот раз точно отправят в спецшколу, - уверил друзей Генка. - Разизафезиза еще когда грозилась...

- Ну и что? Подумаешь! И там жить можно, - огрызнул в ответ Пашка.

- Там теликов нет, - встрял Леха-маленький. - Мне тетка говорила.

- Тетка-тетка... всюду ты со своей теткой, - взъярился Пашка. - Телик... Нигде ничего нет.

Они опять замолчали, чувствуя Пашкину правоту. Дело ведь не в телевизоре. В детдоме тоже не было телевизора, а разве здесь лучше? Или разве там было лучше? Везде нет самого главного чего-то, чего нигде и не будет. Никто, например, не будет на тебя смотреть так, как дядя Володя смотрит на свою недоделанную. Или вот Ирина: разве она улыбается и гладит по голове именно его, Пашку? Она гладит ученика 4-го "Б", а если завтра вместо Пашки или, скажем, Генки пришлют кого другого - она и ему будет улыбаться и его, другого, по голове гладить.

- Еще и лучше, - вздохнув, рассудил Генка. - Не будут этим телевизором чуть что тыкать: мы, мол, вам все, а вы не цените...

- И за кусок хлеба в постели не будут перед девчонками в трусах ставить, - добавил Пашка, - и за крошки не будут на этот телевизор не пускать. Там сажают в подвал на день - и всех делов. А потом - можешь снова жить. А еще поймают - опять на день в подвал. Так лучше.

- Точно, - встрял Леха-большой. - Мне пацан один рассказывал.

- Ирка! - отпрянул от дверей Колька-рыжий, и по спальне пронесся быстрый шелест.

Ирина Алексеевна стояла в дверях и рассеянно скользила глазами по кроватям мальчишек. "Умаялись", - мысленно улыбнулась она и вышла, прикрыв дверь.

Теперь уже не имело смысла вставать и продолжать разговор: воспитатели поднимались в спальный корпус и, значит, до подъема будут слоняться по коридору, заглядывая в спальни. Да и поговорили уже...

А Лидка - дура. Когда Граф пропал, ей надо было подойти к Пашке и попросить отыскать. И все было бы хорошо. Пашка привел бы обратно Графа, и они бы вдвоем с Лидкой кормили его и учили всему. А потом Пашка согласился бы на уговоры дяди Володи и переселился к ним жить. А друзьям Пашка бы все объяснил, чтобы они не обижались. Ведь только один Пашка может вылечить Лидку, а про это никто даже и не догадывается.

Пашка подумал, что Лидка совсем бы иначе к нему относилась, знай она, какое сильное он перенес горе и как мужественно он его перенес. Но говорить об этом он не имеет права, а когда-нибудь они все узнают, и всем им будет стыдно.

Дело в том, что отец должен был летом забрать Пашку домой, так как к этому времени заканчивалась его секретная операция. Пашкин отец был разведчиком и работал в Америке, в самом вражеском сердце, и здесь в школе только директор Виктор Иванович знал, кто на самом деле Пашкин отец, но должен был держать все это в тайне и даже виду не показывать, чтобы враги не прознали, где спрятан Пашка, и не могли его выкрасть, а потом этим пытать отца. Виктор Иванович только изредка испытующе посматривал на Пашку: понимаешь, мол? И Пашка хорошо понимал, что означают эти взгляды, и только улыбался в ответ: мол, все в порядке - я выдержу и никому ни слова. Наверное, Пашка недостаточно конспиративно улыбался, и однажды Виктору Ивановичу пришлось даже для видимости наорать на сына разведчика: "Его песочат, а он - улыбается! - бушевал директор. - Боюсь, что нам придется с тобой распрощаться!". Это был сигнал, и Пашка сразу все правильно понял: Виктор Иванович подтвердил, что ничего не меняется и скоро уже отец приедет за сыном.

Началось лето, и Пашка маялся, ожидая каждый день приезда отца, а от этой маеты и вовсе осатанел. Целыми днями он пропадал в лесу, притаскивая в школьный пионерлагерь (так называлось в интернате летнее время) всякую ржавую дрянь, преспокойно пролежавшую в земле с самой войны. Когда у него под кроватью нашли противотанковую немецкую мину, директор вызвал его к себе и долго смотрел на него каким-то растерянным взглядом.

- Ну, как дальше жить думаешь, Павел? - Голос Виктора Ивановича был тихий и грустный.

Пашка сразу понял, что случилась беда: враги выследили и убили его отца. Пашке так стало жалко себя, отца и даже Виктора Ивановича, что он не выдержал и заплакал. Никогда директор не видел, чтобы Пашка плакал, и в испуге принялся бормотать что-то утешительное. В ответ и Пашка сквозь слезы стал утешать Виктора Ивановича: "Не надо, ничего не надо... я сейчас успокоюсь..." Так они и расстались тогда, но с тех пор директор старается прямо в глаза Пашке не смотреть. Только Пашка больше не плачет и ведет себя исключительно мужественно...

Перед самым подъемом Пашка все-таки уснул и на самоподготовку в класс плелся позже всех, хмурый и заспанный. Ирина не стала приставать к нему, почему, мол, он не со всеми, не строем, да когда это кончится - кивнула, разрешая сесть, но тут же углядела книгу за пазухой.

- Что это у тебя?

- Завуч дала почитать. - Пашка вытащил книгу. - Я ей нашел, а она - дала.

- Все-все. Кончаем шум и начинаем делать домашнее задание! - громко скомандовала Ирина.

- Подвинься, Кабан, - буркнул Пашка на рассевшегося соседа Ваську-Кабана, и Васька, булькнув что-то радостное, подвинулся на край парты.

Пашка потому и пригрел Кабана, что все над ним потешались и шпыняли его, кто во что горазд. Так он еще раз показал свою власть в классе, и уже никто, кроме самого Пашки, Ваську не трогал. А к невозможному Васькиному виду Пашка привык и только бросал изредка "сопли подбери", или "слюни утри", или "не хрюкай" - в зависимости от того, что именно Пашке в данный момент не нравилось. Васька мало что умел из того, что умели все - говорил так, что никто понять его не мог, умел ли он читать и вообще никто не знал (даже Пашка сомневался: иногда убеждался, что читать Васька умел, а иногда - опять сомневался), а каракули Васькины даже учителя не брались расшифровывать. Что касается разных мальчишеских забав и забот, то в них Васька вообще никакого участия не принимал: забьется куда-то в угол и то ли спит, то ли вслушивается во что-то никому не слышимое - не понять. Постепенно Пашка насобачился разбирать Васькино бульканье и даже научился извлекать некоторую пользу из открывшихся ему Васькиных способностей. Например, Васька всегда мог угадать, и какая погода будет, и когда Пашку к доске вызовут. Кроме того, можно было убедить Ваську передать какому-то неведомому богу, чтобы тот наказал Пашкиных врагов. Только Ваське надо было долго-долго на этих врагов смотреть, и Пашке приходилось быть рядом, чтобы Васька не отвлекся чем-то другим, а у Пашки никогда не хватало терпения на все эти гляделки - ему проще было просто ввязаться в драку, даже если и с семиклассником. Правда, с учителями драться Пашка не мог, и ему все-таки пришлось день за днем на каждом уроке русского сидеть тихо и дуплетом с Васькой есть глазами Разизуфезизу, чтобы навсегда отбить у нее охоту к истошному крику, который все переворачивал в Пашкиных внутренностях и, казалось, острыми иглами застревал даже в башке. Две недели вслед за Кабаном глядел он на завуча, стараясь и не мигать, и, в конце концов, Зиза появилась в школе с повязкой на горле, а с тех пор уже только сипит и скрипит, хотя и повязку давно сняла.

Год назад как-то в порыве благодарности Пашка хотел даже сделать из соседа человека. Он вспомнил фильм, где герой прыгал в шубе до седьмого пота, чтобы сбросить лишний для жизни жокея вес, и тут же понял, как надо делать задуманное. Мучился он с Кабаном дня два и бросил - бесполезно все. Разное тряпье Кабан еще давал на себя напяливать и даже внимательно слушал, пуская слюни, Пашкины поучения. А когда Пашка для наглядности начинал прыгать - Кабан веселился и хрюкал, но прыгать сам - ни в какую. Он садился на землю и скулил. Так и сидел себе оплывшей кучей и даже на весьма чувствительные Пашкины тычки внимания не обращал...

- Какая завтра погода? - пнул Пашка соседа.

Из захлебывающейся невнятицы Пашка понял, что погода завтра должна быть отменная, и, более того, завтрак и обед будут как в самые большие праздники, но только ему, Пашке, лучше бы совсем не есть. Пашка внимательно посмотрел на Кабана, не шутит ли, но разве по виду Кабана можно что-нибудь узнать? "Посмотрим", - мудро решил Пашка.

Уроки делать Пашка не стал, а раскрыл книгу. Читал он медленно, и прошло немало времени, пока он разобрался, что там произошло с пионером Волькой и глиняным горшком. Волькины заботы, связанные с экзаменом по географии, Пашке были неинтересны, и он рассеянно просматривал красочные картинки, все более погружаясь в свою личную, не ведомую никому жизнь.

Дело в том, что Пашка давно уже владел лекарством для Лидки, которое могло враз излечить ту от ее "враждебного болемилита" (Пашка слышал, как завуч по телефону рассказывала о болезни дочери). Потом, конечно, когда про лекарство проведают все, для Пашки начнется счастливая жизнь. Дядя Володя вместе со всей своей семьей будет ходить за ним и катать его на школьном автобусе, и уговаривать, чтобы Пашка переселился к ним и чтобы жили они все вместе. И Лидка будет плакать и ходить за ним по пятам, как ходит сейчас Кабан, и будет тянуть его за плечо, и говорить: "Паша! Паша!"

- Паша, оглох ты, что ли? - Ирина стояла рядом и тормошила Пашку за плечо. - Проверка завтра в школе. Чтобы чистота и порядок! Беги к кастелянше и получи чистое белье - на себя и на постель. И чтобы постель сияла!

- Я получу за него, - крикнул от дверей Леха-маленький. - Можно?

- Тогда и за Кабана получи, - велел Пашка.

- Ну, ладно, - согласилась Ирина. - Форму не забудьте почистить и пуговицы проверьте. - Ирина перегнулась через Пашку и отняла у Кабана тетрадные листочки, которые тот самозабвенно исчиркивал своими каракулями (Кабан обиженно забулькал). - Паша, проследи за Васей, чтобы он не выглядел таким... таким... - Она никак не могла подобрать нужного слова.

- Ладно, - буркнул Пашка, совсем и не слыша ее, а только, чтобы она отстала наконец...

Так вот, все время мучило Пашку форменное недоразумение: никак не мог он себе объяснить, откуда взялось у него это целительное снадобье против Лидкиной болезни. Ну, допустим, нашел, но тогда как же он узнал, что именно он нашел? Чудо какое-то, а в чудеса Пашка не верил.

Теперь-то все стало на свои места. Еще весной Пашка выловил из омута, где полным-полно всякой дряни, какой-то горшок. Не очень похожий на тот, что в книжке, а больше - на обычную крынку, или, как их здесь называют, "горлач" для молока, но Пашка и тогда заметил, что это не совсем обычный горлач, а теперь вот - все понял. Рукой в кармане штанов он сжимал заветную бумажку со снадобьем, которую ему дал старик из горшка в обмен на освобождение. Нет, сразу отдавать Лидке лекарство он не будет. Хорошо бы дядя Володя сам догадался, что лежит у Пашки в кармане.

Пашка представил, как дядя Володя ходит, ходит вокруг него, не решаясь заговорить о главном, а он, Пашка, делает вид, что ни о чем таком не догадывается. А потом дядя Володя начинает разговор, но издалека: о здоровье там и о том, кем Пашка хочет быть, когда вырастет. Вот тут Пашка и скажет, что быть он хочет шофером, и дядя Володя захлопает руками по бокам и засмеется.

"Так в чем же дело? - спрашивает дядя Володя. - Давай я тебя научу".

"Я бы с удовольствием, - отвечает Пашка, - так ведь отбой скоро, и мне на улицу уже никак нельзя".

"Какая ерунда, - гудит дядя Володя. - Нам, Паша, на все эти отбои - тьфу и растереть, потому что, друг мой Паша, ты с этого часа будешь жить с нами и спать будешь ложиться, когда захочешь, а в свободное время будешь учиться править автобусом. Потому что мне, друг Паша, одному никак всюду не успеть, а ты человек серьезный и башковитый и враз обучишься. А потом и станешь со мной на пару ездить на автобусе".

"Большое спасибо на добром слове, - отвечает Пашка, - но мне это никак невозможно, потому что мои друзья скажут, что я продался за автобус".

"Ты прямо удивляешь меня, - говорит дядя Володя, - такой смышленый парень, а в голове - невесть что... Мы всем скажем, что ничего ты не продался, а просто я тебя полюбил всей душой и жить без тебя не могу. А на автобусе ты всех своих друзей сам будешь катать, когда научишься..."

Пашка не успел ответить дяде Володе на его справедливые слова, так как в это время ему прямо в ухо затарабанил Леха-маленький:

- Пашка, тебя Зиза требует. Там постели стелили и у тебя хлеб нашли под матрацем. Мы говорили "не знаем", и ты говори "не знаю". Они все с цепи сорвались, а ты знай себе - молчи, и ничего они не сделают...

Пашка медленно плелся по школьному коридору в спальный корпус, но Ирина встретила его на лестнице и сказала, что Раиса Фетисовна ждет у себя в кабинете и чтобы Пашка шел туда немедленно с ней вместе.

Пашка прекрасно понимал, зачем его требует Разизафезиза: конечно же, дядя Володя рассказал ей про чудесное лекарство, и сейчас завуч начнет по-всякому приставать и даже грозиться, вроде бы из-за хлеба, но Пашка так просто не уступит и лекарство не отдаст - это же не аспирин какой, а целительное средство, и его еще надо заслужить.

- Ирина Алексеевна, - встретила завуч воспитательницу, - Вы свежий халат получили?

- Сейчас получу - не успела еще.

- О чем Вы себе думаете?! Немедленно извольте получить!

Пашка боком протиснулся в кабинет завуча и встал у дверей, стараясь быть понезаметнее и удивляясь необычному для вечернего времени столпотворению учителей и воспитателей.

- А-а, явился, - заскрипела Разизафезиза, увидав Пашку. - Полюбуйтесь-ка на него, - обратилась она к присутствующим коллегам. - Ты мне скажи - у кого ты воруешь? Ты у нашей страны воруешь! Государство тебе все дает, а ты у него из кармана тянешь...

Пашка не вслушивался в то, о чем скрипела завуч, - он и без всяких слов знал, что все это делается только для того, чтобы он признался, что в его кармане лежит то самое лекарство, но не на того напали и ничего он им не скажет, а вот поговорила бы с ним Разизафезиза по-человечески, тогда он, может быть, и сказал бы...

- Ай-йё! - выдохнула свой всегдашний возглас удивления Мария Антоновна, директорова жонка, - глядите на это чудо! - Ее потное и рыхлое лицо и на самом деле было удивленно-растерянно, а потому еще более глупое, чем обычно.

- У нас завтра проверка, - снова принялась за Пашку Раиса Фетисовна, - понимаешь ли ты, что позоришь всю школу? Все дети как дети, все убирают, чистят, готовятся, чтобы показать себя с лучшей стороны, а этот... Нет, я и не знаю, как с ним разговаривать! Что ты молчишь?! Немедленно вынь руку из кармана и отвечай! Вынь руку, убоина проклятая! В глаза смотри!..

Пашка понимал все ее хитрости, но его этими приемчиками не проведешь. Ишь, "руку из кармана", вот, ловкачка, чего придумала...

- А ведь он запросто может в кармане и ножик держать, бандит эдакий, - протрубила Мария Антоновна.

Марию Антоновну Пашка глубоко презирал. Он все время сравнивал ее с Васькой-Кабаном, причем явно не в ее пользу. Кабан хоть умеет погоду угадывать, а эта и совсем бесполезно потеет, да еще и трубит на всю школу, что в голову взбредет. Лучше бы и совсем говорить не могла - тогда ее можно было бы пожалеть...

- Вынь руку, паршивец! - Завуч стала вытряхивать Пашкину руку из штанов, а он ужом извивался, молча и ожесточенно.

- Ирина Алексеевна, - загремела завуч навстречу вернувшейся в свежем халате воспитательнице, - забирайте своего бандита, и немедленно в спальню. Мы с ним разберемся после проверки.

- Это не мой бандит, - возразила Ирина, разворачивая Пашку к дверям. - Я здесь только с начала учебного года...

- Все умничают, - вскрипнула завуч...

Не нравилось Пашке, как вступилась за него Ирина: вроде заступилась, а вроде и отказалась от него, и потому он шел за воспитательницей молча, никак не отзываясь на ее заботливые рассуждения.

- Ну, и вытащил бы руку, зачем надо по каждой ерунде характер показывать? Эх, Пашка-Пашка, вот выпрут тебя из школы - будешь знать. Могу тебе по секрету сказать - документы на тебя уже готовы. Одна только подпись Виктора Ивановича - и прямиком в спецшколу. А там - не сахар, поверь мне...

- Мне в класс надо, - буркнул Пашка.

Пока Пашка наводил порядок в своем портфеле и за партой, Ирина рылась в сумочке в поисках сигареты. Пачка была пустой, и Ирина еле справилась с неожиданной для нее самой волной жаркого и душного гнева. "Все для них... всю себя, а они вот - сигареты... Все до последней... И где теперь найдешь сигарету в этой тьмутаракани?" Она раздраженно листала реквизированные у Кабана листки, даже и не представляя, с какой стороны надо смотреть на эти каракули. Неожиданно под невообразимым углом она прочитала "Краем сознания Пашка конечно же уловил...", а потом она сморгнула и опять перед глазами были ускользающие кривые линии, за которыми, словно в игре на наблюдательность, скрывались такие неожиданные слова.

"Не может быть, - решила Ирина, - это все нервы. Чтобы Кабан знал слово "сознание"? - не может быть".

- Паша, у тебя сигареты случайно не найдется? - неожиданно для самой себя спросила воспитательница.

Пашка даже портфель уронил. Потом он посмотрел на растерянную воспитательницу, на вываленную из ее сумочки мелочевку и все понял.

- В палате найду, - пообещал Пашка.

В палате Пашка приказал вернуть Ирине ее сигареты ("Ладно, давай сколько осталось", - велел он Генке, а на Иринино "Спасибо" и вовсе не ответил) и быстро лег в постель, отмахнувшись угрюмым "Все нормально" на взволнованные расспросы друзей.

Дядя Володя смотрел на него умоляющим взглядом, но Пашка оставался непреклонен.

"Или я, или она", - отрезал он и отвернулся

"Но, Паша, - робко возразил дядя Володя, - она же моя жена, и она не такая плохая, как ты думаешь".

"Я ей книгу принес и нашел, - сердито возразил Пашка, - а она..."

"Эх, Павел, разве ты не понимаешь, что женщины - это совсем не то, что мы с тобой, например. Они совсем не умеют вести себя сдержанно и мужественно. Ты ведь знаешь, какое у нас горе, - вот она и потеряла голову..."

"Ладно, - Пашка вынужден был согласиться с этими словами. - Пусть она сама придет, и я отдам", - пообещал он дяде Володе.

Дверь спальни медленно и неслышно приоткрылась, и в палату вошла Раиса Фетисовна в белом халате. Она тихо шла вдоль ряда кроватей, поглядывая на затихших мальчишек.

- Я здесь, - приподнялся Пашка, чтобы завуч не искала его впотьмах.

- Спи, негодяй!

На следующий день питомцев Лесной школы разбудили не окрики воспитателей, а праздничная музыка, гремевшая по школьной радиосети. Школа сияла. Стройными шеренгами под благожелательными улыбками воспитателей и учителей детишки промаршировали в спортзал на утреннюю зарядку. Абсолютно трезвый учитель физкультуры Леонид Николаевич идеально провел свою часть мероприятия, и воспитатели увели классы переодеться в школьную форму, а за это время в столовой работники кухни собственными силами накрыли столы для завтрака.

Все проходило так слаженно, что просто зла не хватало на этого неожиданного инспектора из столицы, который запаздывал и не мог видеть идеальную работу дружного школьного коллектива.

Под бдительным приглядом подтянутых педагогов классы чинно запускались в столовую и рассаживались по своим местам. Ни обычного гвалта, ни грохота посуды - только радостная музыка из репродукторов. А на столах...

Вместо регулярного голубоватого студня манной каши в тарелках светились солнечные горки самого настоящего пюре и в каждой порции лежала здоровенная сарделька, облитая золотистой подливкой. Но главным сюрпризом был щедро нарезанный белый воздушный хлеб, еле умещавшийся в глубоких тарелках, что стояли посередине каждого стола.

- Рина Лексевна, - позвал Пашка воспитательницу. - А у меня сардельки нет. Наверное, кто-то слопал...

- Сейчас, Паша, сейчас. - Ирина пошла на кухню, но неожиданно для себя встретила там шумный отпор.

Упаренная повариха с криком "Где? Покажь мне - где?!" впереди Ирины неслась к столу 4-го "Б".

- Сама считала, - орала тетя Оля на всю столовую, оттесняя своею мощной фигурой Пашку к стене. - Кажную порцию - собственноручно...

Пашка уворачивался как мог, но никакой возможности ему не было справиться с тетей Олей, тем более сейчас, когда к той на помощь подоспела Мария Антоновна, торопящаяся как можно быстрее прекратить безобразную сцену. Она ухватила Пашку за плечо, всею силою припечатав его к стене, а вторую руку с трудом протиснула в карман его форменного пиджачка. Пашка брыкался и лягался, и со стороны казалось даже, что рук и ног у него стало раза в два больше обычного, но где ему было управиться с рыхлой массой раскрасневшейся Марии Антоновны.

- Ай-йё! Чудо нейкае!... - Директорша в полном обалдении рассматривала свои пальцы, перепачканные подливой и какими-то крошками, куда больше похожие на сардельки, чем даже настоящая, выуженная из кармана Пашки.

Пашка все еще брыкался, видя какими-то отдельными кусками части разъяренных лиц. Уши его, словно плотной ватой, были забиты гулом собственной крови, и только внезапными резкими возгласами пробивалось к нему негодование окруживших его педагогов. Ему показалось вдруг, что это не он отбивается от смертных своих врагов, а рыжий Граф, и так же, как некогда Граф, Пашка зарычал и что есть силы впился зубами в жирную руку директорши, все еще прижимавшую Пашку к стене.

- Ай-йё... - только и выдохнула Мария Антоновна, а через мгновение то ли от боли, то ли от проступивших на руке капель крови грохнулась в обморок...

Пашку заперли в медицинском изоляторе, предварительно раздев и крепко привязав к кровати. Даже верные друзья не смогли пробиться к нему (правда, один раз в окне мелькнула растрепанная голова Лехи-маленького, каким-то чудом сумевшего залезть на второй этаж), и только по голосам снаружи и по знакомому шумному сопению Пашка определил, что Кабан раз за разом усаживается у его дверей и раз за разом бдительный медперсонал восстанавливает должный порядок. Потом и Кабан перестал сопеть - наверное, его тоже где-то заперли...

Через сутки сверкающий школьный автобус увозил Пашку в областной центр, где водитель должен был передать его вместе с пакетом документов в детский распределитель при управлении внутренних дел.

Пашка устроился на заднем сиденье и смотрел в окно, даже не реагируя на сочувственные взгляды дяди Володи, которые время от времени ловил в зеркальце, что висело над ветровым стеклом.

Впереди, рядом с водителем, пристроился столичный инспектор Олег Николаевич. Дорога была дальняя, и добросовестный инспектор решил продолжить свои обстоятельные исследования.

- Простите, пожалуйста, а продукты для интерната вы возите на этом же автобусе?

- Водила я...

- Я понимаю, - улыбнулся Олег Николаевич, - но вот, скажем, хлеб: вы его как везете - в контейнерах, или в мешках, или просто так укладываете на сидения?

- Я - водила, - громче повторил Володя, оглядываясь на инспектора. - Мне скажут - я еду...

- Это правильно, - наседал Олег Николаевич. - Но хлеб может ведь растрястись и упасть на пол...

- Меня Иваныч вызывает и говорит "Ехай" - я и еду...

Олег Николаевич с тоской посмотрел на дебильного водителя и отвернулся к окну. А Володя и думать забыл про инспектора. Он с жалостью поглядывал на нахохлившегося мальчишку.

Наверное, Володя лучше всех представлял, что ждет этого пацана.

Лет пять назад он вместе с женой мыкался в поисках работы (а из-за болезни дочери работа нужна была им обязательно рядом с домом да лучше всего, чтобы сам дом был при работе). Тогда их и направили из облоно в спецшколу, где требовался и начальник автомастерской, и воспитатель для учеников. Так вот, Володя даже и в отдел кадров не заглянул. Прошел только по школе, увидал забитых задохликов с затаенной ненавистью в глазах, окунулся в знакомые запахи голода, страха и беды (по молодости ему пришлось три года чалиться в колонии для малолеток), глянул на многочисленные стенды по стенам и нечеловеческую чистоту помещений - и бежал. Так и не смог Раисе внятно объяснить, почему это место им не подходит. ("Жилье, работа по специальности, процентная надбавка за вредность - как же можно этим швыряться?!") Даже и не спорил с женой - погрузил в расхристанный свой "Москвич" - и увез...

Ничего про все это Пашка не знал, да и знать не хотел.

Он напряженно глядел в окно, уверенный, что за одним из поворотов этой длинной дороги стоит его брат, сжимая под распахнутой черной курткой самодельный обрез.

Автобус резко затормозил и остановился. Дядя Володя и этот франт медленно выходили, не сводя испуганных глаз с черного дула.

"Не трогай их", - крикнул Пашка брату.

"Ладно, - весело согласился тот и скомандовал: - А ну, рысью в лес!. - Потом брат уселся на место шофера. - Ну, что, брат, - сказал брат, - домой?"

"Ага", - радостно отозвался Пашка, пересаживаясь на переднее сиденье.

"А что это у тебя?" - спросил брат.

"Это фотография. Тут - вся школа."

"А ну, покажи. - Брат долго рассматривает фотографию, а потом говорит: - Нет, брат, домой мы поедем потом, а сначала мы закончим одно важное дело..."

Он развернул автобус и на бешеной скорости погнал его обратно, а там уже вся школа высыпала смотреть, кто это так лихо мчится по главной аллее. Брат выходит из автобуса и черным дулом обреза медленно ведет слева направо.

"Не надо, - выскакивает из автобуса Пашка. - Пусть живут себе, поехали отсюда..."

"Ну, ладно", - нехотя соглашается брат.

А уже садясь в автобус, Пашка слышит знакомое растерянно-удивленное "Ай-йё!" и следом - грохот падающей в обморок Марии Антоновны.

"Держи свою фотку", - говорит брат, снова усаживаясь в автобус.

Пашка еще раз вглядывается в знакомые лица на фотографии, достав ее из пакета со своими мелкими пожитками.

Эта та самая фотография, которую год назад Виктор Иванович великодушно заказал на память своим воспитанникам. Сначала фотография предназначалась всем ученикам, потом директорское великодушие приводилось в соответствие с возможностями школы, и фотографии намеревались подарить одним отличникам, а потом ее просто поместили на школьный стенд. Наверное, оттуда и уволок ее Пашка.

Сначала глаз замечает на этой фотке только калейдоскоп лиц, неразличимых в отдельности. Потом можно уже распознать серьезные лица педагогов и других работников школы, между которых гроздями натыканы детские физиономии. Вот и Пашка насупил свою лопоухую голову, а вот задрал свою длинную морду Граф. И еще лица-лица, и вдруг, в глубине, из-за спины Марии Антоновны различается и собственное лицо.

Отобрать бы у Пашки эту фотку и порвать...

Содержание номера | Главная страница