Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал

Содержание номера

Валерий Подорога

Диалог с властью?

Само словосочетание "гражданское общество" как правило провоцирует тех, кто им пользуется, на всевозможные рассуждения о неадекватности термина применительно к нашей общественной ситуации, о некоем ином смысловом его наполнении, наконец, о том, что "гражданского общества" как такового у нас нет. А что есть? Можно ли как-то в этом точнее разобраться? Может быть, действительно, нам, чтобы рассуждать о гражданском обществе, надо начинать с проблемы власти как той силы, которая в нашем социальном пространстве традиционно избыточна и доминирует?..

Действительно, довольно странная ситуация: граждане - есть, а гражданского общества как бы и нет. Но тогда можно спросить: а есть ли граждане, если нет гражданского общества? Может быть, (уже или еще) нет и граждан? Наличие гражданского общества предполагает, на мой взгляд, существование довольно значительного числа институтов, союзов и объединений (и не просто союзов "молочников", "железнодорожников" или "пчеловодов"), влияющих самым серьезным образом на принятие ответственных политических, экономических, экологических и любых других решений, на стиль, формы, "привычки" политической жизни страны. Говоря о гражданском обществе, мы не должны забывать, что это общественный разум нации, что гражданское общество не нуждается в легитимации (скажем, в отличие от нынешнего политического режима), что каждый член гражданского общества - это суверен в миниатюре, обладатель набора прав и свобод, обеспечивающих легитимацию его суверенности. Государство, как и власть (имеется в виду та или иная "группа" или "команда", находящаяся в данный момент "во власти"), вторичны, сами лишь элементы гражданского общества и не имеют без него никакого самостоятельного значения. Но вы скажете, а если это гражданское общество только рождается, если его "нет", если оно даже и есть, то никак не может себя проявить в общественной и политической жизни, и что еще хуже: в нем никто и не нуждается? Тогда один ответ: мы - не граждане, или точнее, мы лишены легитимации в качестве граждан... Однако допустить подобный вывод было бы все-таки ошибкой. Мне кажется, нельзя сказать: гражданское общество или есть, или его нет, и третьего не дано. Речь как раз и идет о "третьем", о том, кто захватывает часть гражданского общества, делит его территорию, ценности, цели, одно присваивая, другое отбрасывая. Это "третье" не государство, не отдельный чиновник или группа, корпорация и т.п., а власть, но понимаемая не персонифицированно (например, как власть президента или кремлевской администрации), а власть как определенный режим применения силы в данном обществе. Ведь, с одной стороны, нам недостает гражданского общества, т.е. недостает нас самих в качестве граждан, а с другой, нам всем "достает" слишком много власти, которая привычным образом концентрируется в руках довольно узкого круга чиновников, олицетворяющих собой исполнительную власть. Власть в общественном сознании оказывается всегда тем, что кому-то принадлежит, род собственности. И как следствие: если у тебя есть власть, то кто-то ее дал тебе или ты ее украл (ведь всякая собственность - всего лишь кража). Отсюда и привычный миф об узурпации власти, столь живой еще в народном сознании. Комплекс "личного" присвоения власти продолжает доминировать в нашем обществе. И с этим надо считаться. Власть, действительно, в своем узком понимании - всегда объект захвата, манипуляции и экспро-приирования для неких целей, неизвестных даже тем, кто ее захватывает. Нет сомнения в том, что захват собственности есть сегодня, вероятно, один из наиболее эффективных способов проявить волю к власти. Повсюду группы, корпорации, союзы - где главную роль играют чиновники разных уровней, и в основе их временных союзов лежит одно - раздел собственности. Наличие собственности говорит о возможностях применить силу, то есть всю ту же волю к власти... Так что циничное высказывание Павловского1 [1- 1 "Надо различать государство и центральную власть (Кремль). Государство - это граждане. Государство - слабо, Кремль силен."] попадает в цель...

Вот вы сделали, как мне кажется, верное упоминание, что власть - это сила, то есть не институт и даже не отношение между институтами и обществом, а только и всегда сила. Я бы даже уточнил: власть - это сила-к-силе. Уже Ф. Ницше или М. Вебер видели во власти проявление воли-к-воле, волеть к власти - это значит преодолевать другую волю, власть выражается в волении, но сама она не "вещь" (и не приз для победителя). Иначе говоря, власть всегда действенна, когда применяется к другой силе, и не существует в качестве власти без этого захвата всех других сил общества (не только политических). Гражданское общество легитимируется через ограничения, которые налагаются на те силы в обществе, которые хотят узурпировать власть, перераспределить ее в свою пользу, использовать для целей, несовместимых с общественным интересом. И эти силы есть всегда и в любом обществе. Гражданское общество стоит на страже (или должно стоять) общественного интереса, который, конечно, не дан, а вырабатывается в ходе поиска альтернатив каждому возможному принятию решения. Вот почему институты гражданского общества олицетворяют собой анти-власть, они противостоят безмерности захвата властью общественного интереса и подмены его узкокорпоративными целями. Совершенно ясно, что гражданское общество (если оно есть) всегда в оппозиции к действующей власти и не только в качестве отстраненного или "романтического" критика, но скорее в качестве основного источника ее легитимации. Не власть легитимирует, она сама постоянно нуждается в легитимации, так как вынуждена иметь дело не с легитимированным источником своего могущества - с силой. Власть всегда с "грязными руками", ведь применять силу трудно не запачкавшись. Понятно, что сила - это нелегитимное средство власти и что она применяется с риском нарушить известное равновесие сил (интересов). Интерес общественный - это всего лишь совокупность сил, пришедших к временному равновесию, и поэтому образовавших вектор, дающий направление, нечто постоянное в колеблющихся возможностях реализации...

Вы хотите сказать, что власть должна находиться на подозрении у гражданского общества... Но в нашем случае ей, похоже, даже не приходит в голову, что это - естественно. Она обладает комплексом полноценности (согласно формуле Глеба Павловского: "Надо различать государство и центральную власть (Кремль). Государство - это граждане. Государство - слабо, Кремль силен."). И вот власть сегодня заметила "гражданское общество" и заявляет о своем "желании" диалога с ним... Не кажется ли Вам, что здесь все как-то поставлено с ног на голову? И потом, что все же стоит за провозглашенным желанием диалога? Может быть, не следует рассуждать о каких-то рационально сформулированных "целях" власти, которые она хочет достичь в этом "диалоге"? Но ведь что-то ею движет?

Вы правы, нынешний, объявленный "диалог с властью" начинает звучать несколько странными обертонами. А, собственно, зачем власти вступать в диалог с гражданским обществом, к тому же если она полагает, что его как бы и нет, что его будто еще надо "построить"? Почему искать диалога с этими слабыми гражданскими союзами, которые не могут оказать ни на что какого-либо существенного влияния? В чем причина? Почему кремлевская власть вдруг захотела "диалога"? Что произошло? Конечно, здесь можно сетовать на то, что диалог с властью в России никогда не получался. В этом смысле у нас наиболее печальный опыт контактов с властью... Идея "равноправного" диалога говорит лишь о поразительной гипертрофии функций власти в современном российском обществе. Власть (в лице ее отдельных функционеров) нисходит до гражданского общества, словно демонстрируя его бессилие и неспособность быть равноправным участником диалога. И это надо признать (чтобы не создавать себе ложных иллюзий). А раз дело обстоит именно так, то неплохо понять, что хочет эта власть, которая вольно-невольно берет на себя и общественно-гражданские функции, стимулируя чуть живое "гражданское общество" (финансовыми и другими льготами; кстати, право на их распределение тоже узурпировано властью). Если гражданин уязвим, то власть неуязвима. А как вы знаете, вопрос об уязвимости власти (со стороны общества и гражданских институтов) является условием легитимации власти. "Уязвимость" власти - это не значит ее слабость или неспособность к принятию решений. Это значит просто, что власть должна находиться под постоянным контролем со стороны общества и не может иметь никакого автономного статуса, дающего ей право использовать силу, как ей заблагорассудится. В том же случае, когда уязвимо гражданское общество и оно не способно по каким-то причинам контролировать власть (повторяю, что власть - это определенный способ использовать силу), то, естественно, власть контролирует граждан и те общественные институты, которым граждане были бы склонны доверять в защите своих интересов. Бесконтрольное использование силы приводит к дальнейшему ослаблению гражданских институтов. Но именно использование силы в нашем обществе и есть самая закрытая из тем.

Интересы власти остаются всегда теми же самыми: поиск объектов захвата и применения силы. Цели власти - всегда власть. И только гражданское общество в силах наделять власть определенным смыслом и целями, выходящими за пределы ее "частных" интересов. Власть бесцельна, когда находится вне общественного контроля. Но это не значит, конечно, что у нее нет "своих" задач. Напротив, они могут быть обширны, но решение их всегда предполагает усилие власти в той сложившейся псевдоинституциональной форме, которая кажется ей наиболее эффективной. Если гражданин слаб и его уязвимость достигла последнего рубежа (равно обесценены труд, жизнь и будущее), и выживание остается единственным убежищем гражданина, то, естественно, власть должна компенсировать отсутствие равного партнера (гражданского общества) созданием виртуального двойника, создать фантазм применения силы там, где нет никакого сопротивления, то есть силы, соразмерной сегодняшней власти. Но так ведь было всегда...

Вы ввели различие между властью и ее "виртуальным двойником". Гражданское общество как виртуальный проект... Возможно ли тогда говорить о каких-то новых технологиях производства такого рода реальности... И у этих технологий ведь тоже не может не быть касающихся нас последствий...

Я бы рискнул провести здесь следующую линию в эволюции образа власти на протяжении последних десятилетий. Еще недавно власть себя ассоциировала и предметно воплощала через "обком", инстанцию тоталитарного и всепоглощающего контроля, затем в новые перестроечные и постперестроечные времена как знамение времени появился "банк" (ельцинская эпоха), олицетворявший собой миф о капиталистическом рынке и якобы нового контрагента власти, финансовый капитал; сегодня же власть, отказавшись от поиска партнеров и консолидировав применение силы в некоторых направлениях, вернула себе контроль фактически над всеми природными, финансовыми и прочими ресурсами страны, превратилась в нечто вроде благотворительного фонда. Избыток силы порождает чувство милости к падшим. Объявлен Фонд кремлевской политики. И вот по развертыванию этой цепи мы видим, как переформируется, вероятно, почти бессознательно, собственный образ власти. Это действительно всенародный национальный Фонд, который отпускает средства на выживание граждан некой известной всем страны. Высшие чиновники как сотрудники Фонда (включая, разумеется, президента). По принятию решений можно судить об эффективности политики этого Фонда (власти). Почти как всякий фонд, этот действует в основном и как чисто благотворительная, и как идейно-идеологическая, политическая и финансовая организация, которая ставит своей целью поддержание определенного стандарта существования в обществе, которое необходимо, чтобы существовал и далее подобный Фонд. Замечу, что Фонд не выпускает на рынок свои акции, хотя является, весьма вероятно, крупнейшим собственником. Фонд виртуализует свою политику, поскольку его главная забота состоит в том, чтобы граждане не умерли с голоду, от болезней и не погибли бы в техногенных катастрофах. Иронизировать над этой стороной деятельности Фонда было бы неверно. Другая сторона, собственно политическая, сводится, как мне кажется, к принятию виртуальных проектов. Проект "диалог с властью" пришел на смену многим другим, например, проекту создания "ограниченно-многопартийной системы", "управляемой демократии", "вертикали власти" и т.п. Виртуальная активность Фонда поддерживает иллюзию изменений, псевдоактивность общественных институтов и даже проект-ность будущих целей и задач развития общества в целом. Кремлевский Фонд - главный мотор по выработке идей реформирования страны и электорального "сознания масс". Идет постепенное и очень медленное реформирование, учтены должны быть все интересы власти, а не только первоочередные и самые срочные. О чем же говорит подобная фондация власти, да о том, что власть становится все более народной властью и все более (через становящуюся харизму Путина как президента) приобретает черты "гражданственности", подменяя собой развитие гражданского общества как критика и контролера власти. Государство, смыкаясь с образом Фонда и реализуясь через бюрократию, воспитанную по новому, фондовскому принципу, теперь претендует на речь от имени всего общества, оно попечительствует, поддерживает, подкрепляет, заинтересовывает, провоцирует, удивляет - то есть принимает на себя все функции гражданской инициативы и тем самым виртуализует реальное становление гражданского общества.

Вы хотите сказать, если и возможен диалог, то он должен иметь критическое направление, а не просто интерактивное (передача и обмен информацией). Иначе говоря, власть должна быть объектом критики и ее субъектом, то есть отвечающей на критику в соответствии с целями служения гражданскому обществу. Но критика власти не может быть "неконструктивной", то есть должна иметь как вполне определенные цели, так и ограничения...

Гражданское общество должно через своих экспертов и идеологов иметь целый набор критических инструментов или во всяком случае осознавать свою критическую позицию по отношению к власти, я бы даже сказал, быть прежде всего носителем общегуманитарных и нравственных ценностей. Политика гражданского общества - это политика, основанная на утверждении высших ценностей, на их постоянном отстаивании перед лицом власти. Власть, конечно, не просто неморальна, она аморальна по определению. Причем этот аморализм власти вовсе не может быть истолкован как что-то негативное и общественно опасное, разрушительное, напротив, часто аморализм, или так называемый прагматизм власти, позволяет ей действовать в необходимом для данной ситуации ключе и принимать "правильные" решения. Конечно, было бы наивно полагать, что возможна сторонняя критика власти, опирающаяся, как известно, на иллюзию невовлеченности. Все общество вовлечено в силовые поля действующих механизмов власти, и в той или иной степени сами общественные субъекты являются проекцией, репрезентацией этих отношений власти, и эти отношения в своей массе реактивны. И тем не менее необходимость в выработке критической позиции с точки зрения "невовлеченности" должна присутствовать в обществе, если оно стремится к установлению прозрачности государственных институтов и механизма принятия решений. Другими словами, есть тактическая критика и стратегическая. Понятно, чисто тактическая критика реактивна, это повседневная реакция общества на "ошибки", "превышения полномочий", "коррупцию", "ущемления гражданских прав и свобод" и т.п. К стратегической критике власти я бы отнес следующие точки приложения сил гражданского общества - установление "прозрачности" в самом режиме властвования, способы и техники применения силы. Поэтому критика выступает инструментом, с помощью которого может раскрываться механизм представления власти в общественном сознании. Что делает власть, чтобы остаться непрозрачной: она персонифицирует там, где она хочет казаться доступной и открытой, и все оставляет в тайне ("режим секретности") там, где она применяет силу и преследует свои цели. То, что ею персонифицируется, предстает в качестве желаемого образа власти; то, что она скрывает, называя свои действия то ли незначительными, "чисто рабочими", то ли, напротив, объявляя некоторые из них "государственной тайной", не должно обсуждаться обществом. Анонимность власти касается не только кухни принятия решений, и даже не столько кухни. Главной причиной того, что власть остается закрытой и "тайной", является ее нежелание раскрывать свои ресурсы. Действительно, что есть власть без ресурсного обеспечения (материального, информационного, символического и пр.) - вот где собираются все тайны власти. Ведь всякое применение силы должно быть наделено соответствующим ресурсом, который-то и позволяет применять силу адекватным образом (во всяком случае, так кажется власти). Причем в зависимости от возможностей использовать силу ресурс власти может то возрастать, то уменьшаться. Если же власть плохо контролируется обществом, то ее ресурс начинает возрастать в прогрессии, пока не становится чуть ли не бесконечным (как это было при сталинском тоталитарном режиме). Уменьшение ресурсов власти не причина ее слабости, а лишь следствие контроля над ней гражданского общества. Я хочу сказать, что критика власти есть еще и своеобразная экономия применения силы в обществе.

Все же в последнее время более пристальный наблюдатель может заметить некоторые особенности функционирования системы власти. Вот президент вдруг выразился в том духе, что он нанятый чиновник... Лукавство? Или он и сам не в полной мере понимает, что сказал... Заметны ли - здесь и сейчас - какие-то новые приметы власти?

Анонимность и персонификация - это почти одновременные действия влас-ти по прикрытию своих истинных целей и расчетов. Персонификация - это перевод внимания общества на носителей властных функций (тех или иных чиновников, депутатов, госбизнесменов, деятелей культуры и шоуменов). Подобная "пиаровская" технология получила широкое распространение в ельцинскую эпоху. Недаром же интерес к передаче "Куклы" в первые годы ее появления был столь устойчивым. Это был настоящий театр власти. Собственно, и сам "Ельцин" был замечательной куклой власти, которая и считала себя тем, что она может вместо себя представить в качестве образа. Персонификация, или понятный, характерологический образ власти, имел ту открытость, которой "покупалось" массовое сознание общества на рубежах его драматической трансформации 90-х годов. Сегодня антропология власти изменилась. К власти пришли люди, словно лишенные характерологических признаков. Но это не значит, что механизм персонификации исчерпал свои возможности, он просто сместился от образа суверенного властителя к функциональной аккуратности неприметного чиновника. Образ властвующего теперь асексуален, лишен навязчивой харизмы, его физиогномическое поведение ожидаемо, его речь правильна и т.п. Сегодняшняя власть персонифицирует себя в чисто функциональном поведении. Никакой ложной театральности, избыточности жеста, намеренности позы. Простота, скромность и служение. Новые функционеры власти имеют даже досуг, дом, семью. Власть демонстрирует другой тип открытости и "уязвимости", она как бы говорит: мы делаем все, что необходимо, чтобы не позволить стране впасть в катастрофу, и мы так же бессильны, как и вы, но мы делаем и будем делать... Сегодня власть (в лице определенного круга высших чиновников) демонстрирует свою зависимость от непредсказуемости событий ближайшего будущего. Анонимность новой власти поддерживается самим характером принятия решения: пассивно-выжидательной тактикой. В этом скрыт глубинный страх перед случайным, поэтому по примеру древних и мудрых китайцев надо ждать, чтобы то, что идет, свершилось, и только тогда принять решение, которое уже было "принято" самим ходом событий. Поезд государственный движется в автоматическом режиме, а власть еще в хвостовом вагоне, и когда еще она доберется до места машиниста... Мне представляется, эта новая утопия власти - утопия функциональной эффективности - несколько не соответствует эпохе объявленных реформ, с их динамикой и драматизмом. Но можно сказать и так: народ устал от реформ, пускай все идет так, как идет, лишь бы не было хуже. Стабильность - вот то лучшее. Сегодня так говорит власть. И она права, ибо говорит только она одна...

Однако все упомянутые Вами особенности сегодняшнего функционирования власти разве не опираются все на ту же хорошо опознаваемую всеми нами на уровне "первичного социального чувства" примету - власть наша мыслит себя первоисточником блага, смысла, порядка...

Я думаю, что власть никак не относится к себе. Это скорее массовое сознание приписывает ей известные черты, которыми обычно и с давних времен наделяется источник трансцендентных ценностей (Бог, Деспот, Диктатор). Здесь же в этом поклонении власти скрыт и первоначальный страх перед силой, чье действие выглядит иной раз как обещание насилия. Сегодняшняя социальная апатия ослабляет власть, сдерживает процесс ее дальнейшей легитимации в глазах общест-ва. Но в этой апатии есть элементы политической и экономической свободы, то есть безразличие к действию самой власти, так как область частных экономических интересов граждан не пересекается с интересами власти. Если не принимается решений, которые бы возвращали общество к "первоначальному страху" перед властью, то и сама власть, естественно, перестает быть общественно значимым событием. Чем сильнее гражданское общество и чем лучше живут граждане, тем хуже они знают в лицо своих политиков и президентов. Власть интересна, когда она угрожает, требует, прибегает к силе или тотальному контролю над обществом, но неинтересна именно тогда, когда пытается сохранить, "немного подморозить" предыдущее состояние общества. И уж совсем неинтересна, когда находится под полным контролем со стороны гражданского общества, то есть всегда оказывается средством, а не целью, чем-то относительным и неглавным.

Содержание номера | Главная страница