 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Алексей АндреевОстровное государство
Алексей Андреев - главный редактор журнала "Монолог" (Минск).
По вечерам я люблю чистить картошку. Еще три года назад я после работы читал умные книги и мог ночь напролет спорить о смысле жизни. А потом как-то вдруг...
Картошку нужно покупать на рынке. Нож должен быть острым: тогда шкурка срезается легко. Я люблю срезать ее так, чтобы она разворачивалась в одну длинную ленточку, без обрывов. Не знаю почему. Мне так нравится.
Моя бабушка называла картофельные очистки "лушпаями". И всегда ворчала, когда я чистил картошку. Ей казалось, что я срезаю лишнее.
Очищенную картошку можно сварить. Но я больше люблю жаренную на подсолнечном масле. Поджарить картошку, чтобы она была румяной, но не пересушенной - это целое искусство. Бабушка владела им в совершенстве. У мамы тоже здорово получается. А у меня как-то так...
А еще бабушка варила дивный борщ из бураков. То есть когда она была жива и варила его по воскресеньям, он мне казался самым обычным. А потом бабушка умерла, и борщ сварила мама. Он тоже был вкусным, но - совсем другим. И тогда я заплакал - первый раз после похорон...
Раньше я не мог смотреть на лица покойных. А от бабушкиного лица не отводил глаз. Долго сидел возле гроба... Ее лицо было воплощением покоя. "Все, что свершить возможно человеку, он совершил..." Бабушка прожила 89 лет. Она родилась прежде страны Советов и успела вырастить правнуков, которые думают, что Ленин - это притяжательное прилагательное.
Жизнь больше истории.
А того борща, что бабушка варила по воскресеньям, мне уже никогда не поесть.
И для меня эта потеря значит больше, чем утрата Александрийской библиотеки.
Уж извините.
Смерть больше культуры.
***
Когда на семейном совете мы приняли решение ни при каких обстоятельствах не включать Белорусское телевидение, жить стало лучше. Сразу. Как-то легче дышится. Другой воздух в квартире.
Когда в троллейбусе начинаются ожесточенные споры о Президенте, я выхожу на ближайшей остановке и дальше иду пешком. Я запретил себе думать о Президенте, как в свое время запретил курить натощак и есть немытые фрукты. Есть правила гигиены, несоблюдение которых подрывает здоровье.
Жизнь больше политики.
Приехал к родителям на дачу. Пошел в деревню за молоком.
Ждал у калитки, пока хозяйка подоит корову: только пригнали с поля. На лавочке у забора пожилая женщина лузгает семечки. Аккуратно выбирает с ладони те, что покрупнее.
- Как жизнь? - спрашиваю.
- А что жизнь... Вставай на рассвете и работай до ночи. Вот и вся жизнь, - спокойно говорит она, глядя мимо меня туда, где за вековой лес садится солнце. Тщательно отряхивает подол платья. Охнув, встает с лавки и, придерживая рукой больную спину, идет по пыльной улице.
Когда при мне произносят слово "Родина", я всегда вспоминаю эту женщину.
И больше ничего.
***
Слово " Родина" в моем сознании тесно связано со словом "государство". Наверное, сказываются издержки советского воспитания.
Государство я не люблю. И оно отвечает мне взаимностью. Наши отношения испортились в тот момент, когда мы начали выяснять, кто, кому и сколько должен. Мои долги перед государством (по его мнению) были огромны. Некоторые из них почему-то назывались священными - даже во времена, когда религия была опиумом для народа.
Священным долгом считалась служба в армии, тогда еще Советской. Уклониться от нее я не смог и два года носил кирзовые сапоги. Нет худа без добра: теперь я знаю, что жизнь может быть напряженной, но бессмысленной.
Долгов было много. "И не сосчитать!", как говорила донна Роза Дольвадорес...
От государства невозможно откупиться. Сколько не плати ему налоги и не служи в армии, оно все равно норовит лезть в мою жизнь. Когда посреди улицы останавливается троллейбус - это едет государство в машине с мигалкой. И нужно уступить дорогу. Когда однажды в почтовом ящике я не нашел любимую газету - это государство решило за меня, что мне читать.
Моя бабушка до последних дней жизни верила, что государство существует для того, чтобы заботиться о ее благе. Я так и не смог ей объяснить, что на одной шестой части суши государство всегда существовало само для себя. Это его внутренняя и неизменная суть. Сегодня оно размножается простым делением, меняет свое название, гимны, флаги... И ничего не меняется.
Говорят, где-то есть другие государства...
Не знаю, я там не был.
***
"Моцарт Отечества не выбирает, просто играет всю жизнь напролет..."
Вчера мой друг уехал из Беларуси в Швецию. Сказал, что больше здесь жить не может. Мне почему-то кажется, что в Швеции ему будет не легче. Все сущностные проблемы, они все равно - внутри. И сколько не носи их по свету, они - твои, и больше ничьи.
Я устал от размышлений о том, где я живу. Уже не однажды ловил себя на мысли: говоря о родине, все время произношу: "эта страна". Может быть, хочется дистанцироваться от многого, что здесь происходит... Может быть, у родины нету имени: только на моей памяти ее звали "БССР", "Белоруссия", "Беларусь". Некоторые называют "Белой Русью"...
Не знаю. Сегодня мне важно, как я живу.
Утром шел на работу. В переходе, возле входа в метро стояла плохо одетая бабушка. Просила милостыню. Смотрела на меня через очень толстые стекла очков огромными испуганными глазами. Я прошел мимо. Спускаясь по эскалатору, почувствовал себя подлецом. Вернулся с полдороги, отдал ей какие-то деньги. Стало легче.
Смешно, конечно. Таких бабушек в городе...
Не в ней дело. Во мне.
Отдавать трудно. Легче просить...
Наверное, нам не очень повезло родиться здесь и сейчас. Но жить хочется. И как ни странно, именно здесь. Я даже не уверен, что могу объяснить, почему. Есть слова, которые мне ничего не сообщают. Например, "патриотизм". Это слово так часто произносят несимпатичные люди, что оно утратило для меня всякий смысл. Слова с непонятным или искаженным смыслом я стараюсь не употреблять в разговоре и письменной речи.
***
Желание жить, а не дожидаться лучшей жизни(которая все равно никогда не наступит) однажды подвигло меня на совершение поступка, смелость которого удивила прежде всего меня самого. Шесть лет назад я решил издавать журнал с подзаголовком "свободное творчество". В хорошем полиграфическом исполнении, на шведской бумаге и с цветными иллюстрациями. Не то, чтобы я был молод и глуп (хотя и это, конечно)... Кое-что в конъюнктуре издательского бизнеса я тогда уже понимал и очень быстро посчитал убытки. Сумма получилась четырехзначная и, как водится, в иностранной валюте. Мой "стартовый капитал" составлял $30. Еще у меня был старенький компьютер. И самое главное - друг, готовый пуститься со мной в эту авантюру.
Я очень хотел сделать этот журнал.
Кто-то сказал, что культура - это встреча человека с человеком. Мне нравится это определение. Может быть, потому что именно благодаря встречам со странными людьми, которые живут, плюя на конъюнктуру, я сделал первую книжку журнала. Потом вторую. Третью...
Я сделал этот журнал с этими людьми, про этих людей и для этих людей. Они писали стихи и картины, не думая о том, что их кто-то напечатает или купит. Ставили спектакли для десяти зрителей. Они не были сумасшедшими: они были свободными. Они остаются такими даже тогда, когда к ним приходит признание, слава и достаток.
Свободные люди были всегда - при любой власти и при любой погоде. Пока они есть - общество имеет определенный запас прочности.
И совсем не обязательно, что все они пишут стихи или играют на скрипке. Некоторые из них работают в бизнесе и почему-то вкладывают деньги в безнадежные с коммерческой точки зрения гуманитарные проекты. Свои деньги. Не государственные.
Я делал не просто журнал. Я пытался объединить какое-то количество свободных и талантливых людей в общем суверенном пространстве. Журнал стал островом, где постепенно налаживается своя жизнь. Нет, никто не собирает вещи и не меняет место жительства. Никто не толкается спинами на общей кухне. Многие из "островитян" даже незнакомы друг с другом, и у каждого из них есть своя, автономная жизнь. Общность интересов и устремлений проявляется в момент встречи - иногда только на страницах журнала.
Журнал - это территория, не обозначенная ни на одной карте. Но для меня она реальней и дороже любых, пусть даже приватизированных акров земли. И дороже родины. Потому что жизнь на этой территории проявляется сущностно: в страданиях, исканиях и обретениях человека, живущего в творчестве и творчеством. Эта жизнь богата и разнообразна. Она переживет любое время и временные злоключения, которые смешны и неинтересны рядом с ней - это аксиома, доказанная историей. Англия ХVI века - это сначала Шекспир, и только потом Мария Стюарт.
Творчество больше истории и политики.
"Стоит ли тратить время на ерунду?" - подумал я шесть лет назад и начал создавать свое, "островное государство"...
"Не обращайте вниманья, маэстро...".
***
Во мне никогда не было снобизма по отношению к людям, не читавшим Шекспира. Дело не в поэзии как таковой. Меня никогда не интересовало искусство само по себе. Меня интересовали люди, живущие в творчестве.
Творчеством может быть приготовление борща, если этот борщ - неповторим. Моя бабушка, никогда не читавшая Шекспира, была художником. Наверное, она не знала об этом.
А я не успел ей сказать...
Одно из самых ярких проявлений безвкусицы - гамбургер. У него всегда одинаковый вкус. Он продукт тиражирования. Тиражирование - антоним творчества.
Не ходите в "Макдональс" - не убивайте в себе художника.
Жизнь противится тиражированию, она - самое творчество, бесконечный творческий акт.
Творчество равно жизни. Иногда оно больше жизни. Тогда жизнь заканчивается трагически. Марина Цветаева: "Отказываюсь - быть."...
Позвонили из редакции одной минской газеты и попросили написать "что-нибудь о современной культуре". Я сильно испугался.
Во всевозможных программных документах, которые мне время от времени приходится сочинять, я пишу, что "Монолог" - это "издание, посвященное современной культуре Беларуси". Это неправда.
Я не очень хорошо понимаю, что такое современная культура. И не только потому, что у этого словосочетания очень много взаимоисключающих смыслов... "Монолог" - журнал, посвященный судьбам конкретных людей и их творчеству. Эти судьбы и творчество - камни, из которых и строится "храм культуры". Но я только собираю камни. И складываю их на берегу острова... Разноцветные кусочки смальты, из которых кто-то другой сложит целую картину. Потом. Сейчас еще рано - мне так кажется.
Мне кажется, что говорить о белорусской культуре сегодня можно только как о явлении дискретном. То есть существующем в отдельных личностях, явлениях - культурных ценностях. В них концентрируется все то, что составляет самою суть отечественной культуры, во всем ее - языковом, мировоззренческом, стилевом - многообразии.
Это многообразие - людей и явлений - еще не сложилось в нечто цельное. Это вопрос времени. Духовного возраста нации. Мне кажется, что белорусской культурой не может быть то, что выдается за нее ура-патриотами, равно, как и не может быть эта культура фрагментом, определенным количеством имен и явлений, чисто автоматически включаемых в русскую культуру. Своеобразие, сваеасаблiвасць того, что происходило и происходит здесь, для меня безусловно.
Но вряд ли мы сможем почувствовать и осознать свою культуру как нечто цельное в обозримом будущем. Для этого нужно, чтобы большинство людей, живущих здесь и сейчас, жило в культуре как таковой. И понимало, что Шагал, к примеру, - явление для Витебска не случайное. Равно как и Витебск для Шагала. Иначе говоря, Витебск стал Витебском только потому, что в нем был Шагал, а Шагал стал Шагалом только потому, что был в Витебске. Взаимосвязи в цепочке "время - человек(явление) - место" должны быть прочувствованы и логически объяснены.
Наверное, это вопрос времени. Я надеюсь, у нас еще есть время, чтобы все-таки понять, где мы живем. Я надеюсь, что "старший брат" или еще какой-нибудь новообретенный "родственник" не объявит в очередной раз этот берег "северо-западным краем".
Мне это не нужно. Хоть я и живу на острове.
***
Ёсць адна толькi мудрасць жыцця i яе я шаную;
Вось што кажа яна:
Калi хочаш праyдзiва ты жыць, дык пей чару любую,
Але толькi да дна.
[Максим Богданович. "CREDO".]
Для того, чтобы поджарить картошку хорошо, нужно как следует прогреть сковороду, и только потом лить на нее подсолнечное масло. И солить картошку нужно в самом конце жарки, иначе она не будет румяниться...
Минск, май 2001