 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Ирина ЛукьяноваПравота правоту правотой по правоте
Когда в первый раз душили мою персональную свободу печати, мне было шестнадцать лет. Происходило общешкольное комсомольское собрание; директриса клеймила позором мою крохотную юмореску в стенгазете (про то, как человек на физике смертельно боится, что его вызовут). Я стояла дурацким столбом перед сотней комсомольцев школы (которым всем было наплевать на собрание, стенгазету, директрису и меня тоже) и торжественно обещала себе никогда больше не связываться с журналистикой. Шел восемьдесят шестой год, и гласность до нашей школы еще не добралась.
С журналистикой я все-таки связалась - десять лет спустя. Гласность уже отбушевала, теперь это все называлось свободой слова. Поскольку в университетской газете меня ограничивали только в объемах, я привыкла, что все можно. Особенно в печати. Особенно после того, как коммунистическая угроза окончательно отступила и в стране опять воцарился Ельцин, а в Москве Лужков. То есть в девяносто шестом году.
Тут-то я приехала в Москву выходить замуж за любимого - и поняла, что можно далеко не все. Особенно приезжим. Особенно тем, кто нагло хочет выйти замуж за москвича. Мне пришлось долго, безнадежно ходить с бумажками по РЭУ, сберкассам, паспортным столам и отделениям милиции. Не буду рассказывать, как меня отовсюду футболили под припев "понаехали тут": даже вспоминать не хочется. Когда вмешался муж, его отфутболили точно так же - правда, под припев "а нечего жениться на иногородних". Тем временем в школах насадили обязательное москвоведение с экзаменами, мэр Лужков ежедневно в присутствии фотографов и повизгивающих от счастья журналистов сажал деревья, благословлял браки, разрезал ленточки и закладывал кирпичи в фундаменты, а Москву почти официально объявили лучшим городом в мире.
Мэра стало много, как Ким Ир Сена в Корее. Мы почувствовали, что задыхаемся.
Моя дочь пошла в первый класс - предисловия к учебникам написал Лужков. В дневнике Лужков, в телевизоре Лужков, в газете Лужков, - как в анекдоте, страшно тушенку открыть. Разразилось чудовищное восьмисотпятидесятилетие Москвы, и мы окончательно почувствовали себя северными корейцами.
Написали заметочку о своих неприятных ощущениях - нигде не берут. Что вы, говорят в редакциях, как можно поливать грязью такой замечательный праздник для нас, москвичей? А шепотом прибавляют: вы что, с ума сошли? Кто это вам будет печатать? Когда нас очередной раз облили помоями в паспортном столе, муж не выдержал. В большом цветном журнале он подробно рассказал, как в Москве мордуют иногородних. Заодно пояснив, почему он любит жену и не любит Лужкова. Почему не испугался журнал, я предполагаю, но наверняка сказать не могу. А через неделю после выхода журнала мужа насовсем уволили из Очень Честной Газеты - там-то как раз испугались: как это, наш сотрудник, да еще в чужом издании поливает грязью НАШЕ ВСЕ!
Лужков тем временем судился с журналистами, неизменно выигрывая. "В советских газетах за 1953 год Сталин упоминается реже, чем Лужков в нынешней московской прессе, - написали мы в Уважаемую Газету. - В Москве построен настоящий культ личности".
- Конечно, - рассудительно сказали нам в Уважаемой Газете, - конечно, москвичи любят Юрия Михайловича. Ведь Юрий Михайлович столько делает для нас, москвичей!
И шепотом добавили:
- Да вы сдурели! Здание в центре Москвы - это все, что у нас есть. Снимут с нас арендные льготы - и все, можно закрывать издание, разоримся.
Дальше история стала повторяться с постоянством нехорошего сна. Если упоминание о мэре было не восторженным, оно до печати не доходило. Объясняли это так:
1. Мэр хороший, а вы про него гадости пишете.
2. Это ваше упоминание Лужкова здесь совсем не по теме, поэтому мы его вырезали.
3. Не подошло по объему, поэтому мы сократили.
4. Вы самоубийцы, а мы нет.
5. Лужков выиграл сорок судов против журналистов, а не проиграл ни одного.
Мы уже были умные и все знали про арендные льготы. Правда, пока еще не знали о причинах того обожания, которое испытывают к мэру московские суды. Обожание это довелось испытать на собственной шкурке: с мужем судился один не то чтобы мэр, но некто довольно мэрский. Дело, не стоящее выеденного яйца, несколько раз закрывали за отсутствием дела как такового, но сверху его всякий раз возвращали на доследование. А причины обожания, о которых мы никак не могли догадаться, оказались совершенно примитивными: всего-то навсего финансовая поддержка нищих судов со стороны московского правительства.
В маленьком исследовании о свободе слова в России мы описали несколько историй волшебного исчезновения лужковского имени из любого текста и предложили свою работу любимому Таблоиду. Исследование вышло практически целиком - за исключением той части, где речь шла о неразделенной любви, питаемой московскими редакциями к Юрию Михайловичу.
- Не влезло, - пояснили нам коротко наши товарищи. - Вы так размахали, что хвост был на целую колонку.
Правда, к чести Таблоида надо сказать, что к этому времени мы смогли опубликовать в нем все, что думали про дорогого мэра. Учитывая остро стоящий вопрос сорока судов и аренды, излагать это нам пришлось в таком примерно духе: "И тогда хан той страны решил подчинить себе всех дервишей, которые ходили по улицам и разносили сплетни. Самым преданным дервишам хан разрешал взять у него эксклюзивное интервью - то есть поцеловать в те уста, которыми он не произносит патриотических речей".
Дервиши, и впрямь, соревновались в подобострастии. "Уверенной поступью хозяина идет по зоопарку Юрий Михайлович", - умилялись в детской передаче про зверюшек на Карманном Мэрском Телеканале. Ну, с карманным все понятно - но ведь удивлял своим мэролюбием и Единственный Правдивый Телеканал, который, казалось, не замечал ни зачисток московских рынков, ни бесстыдного столичного жирования, ни вспухания огромного виртуального пузыря московской экономики, ни милицейских гонений на инородцев. О причинах этой поразительной слепоты я не догадывалась вплоть до апреля текущего года, когда обнародовали сумму долга Единственного Правдивого все тому же щедрому на милости московскому правительству.
Впрочем, оказалось, что любовь к Лужкову далеко не так повальна, как нам казалось. Надо было только знать, куда с ней идти. Сначала пролетела первая ласточка (в Самостоятельной Газете), потом другая, потом возник Доренко и начал чморить градоначальника так, что мало не показалось даже нам. Оказалось, чтобы не любить Лужкова, надо просто иметь много денег и крупную медиаимперию. Мы же, что называется, пытались с негодными средствами, а точнее - вовсе без средств.
Когда Лужкова окончательно зачморили, ругать его в печати стало неинтересно - тем более что даже в Карманном Концерне теперь дозволяется мягкий сарказм и умеренная критика. Всю избирательную кампанию девяносто девятого года мы с удовольствием критиковали московские порядки, пока не утратили вкуса к этому занятию. Кампания девяносто девятого вообще была не особенно вкусная. Лично мне бесконечно снились политики - естественно, с Путиным во главе.
Я об этом написала в Большой Цветной Журнал. Статья вышла. Все, что в ней было о Лужкове, осталось на месте: окружающие как-то внезапно поняли, что отзываться о нем критически - не значит святотатствовать. Но там, где стояло "каждую ночь ко мне являлись во сне Путин и Примаков" вдруг оказались "Шойгу и Примаков". Исчез фрагмент о том, как мне, затопившей при аварии в сортире два этажа вниз, приснился ВВП и сказал, что его неправильно поняли и соседей мочить не надо. Пропало даже упоминание, что сны про Владимира Владимировича ни плохие, ни хорошие - просто никакие, и берут количеством, а не качеством. И, наконец, из фразы "муж мой не любит блок ОВР не за деньги Березовского, а по врожденной патологии" исчезло слово "Березовского".
Тут мне наконец с большим запозданием стало все про всех ясно и очень смешно. Настолько, что я даже вовсе перестала писать на политические темы. Но громче всего я смеялась, когда Единственный Правдивый Телеканал стал кричать на весь мир, что он светоч, а его зажимают. Уж больно хорошо помнилось, как он целовал одному хану уста, не произносившие патриотических речей.
Свобода слова у нас в стране, безусловно, существует. Надо только хорошо понять, где именно какое именно слово является свободным. И произносить глаголы там, где есть свобода глагола, а существительные - только там, где есть свобода существительных. А Путина вообще не произносить, потому что про него нигде ничего нельзя. А где можно, там это делают так, что присоединяться не хочется: воспитание не позволяет.
Проблема в том, что правила игры все время меняются. Лагеря не поделились раз и навсегда - на границе между ними, как между водой и воздухом, все время идет обмен молекулами. А то еще бывает, что вода вся вскипает - раз, поднимется в воздух в виде пара, как сейчас сделал блок ОВР, присоединится к фракции воздуха - и ищи, где тут совсем недавно была граница между сатрапами и непримиримой оппозицией.
Вот и Единственный Правдивый внезапно разлюбил московское правительство и блок ОВР, зато его взяли в кольцо любви крайние левые и крайние правые парламентские фракции. С чего бы это? А на Карманном московском, наоборот, нельзя стало говорить никаких слов про блок "Единство". Того и гляди, все объединятся в один могучий блок красных, белых, бурых и гималайских, и тогда никакого слова ни о чем сказать будет нельзя. Да, я думаю, и не надо: говори не говори - все равно сограждане сидят вокруг, как наше комсомольское собрание, и всем им десять раз наплевать на газеты, новости, свободу слова и меня лично.