 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Юрий ЛевадаЧеловек стал меняться, но другим не стал
Десять с лишним лет тому назад, вскоре после того, как мы начали работу во ВЦИОМе, мы попытались посмотреть, как выглядит "советский человек" тогдашнего времени. Мы, конечно, не знали, что будет дальше. Сейчас можно сказать, что это был "советский человек" на закате советской эпохи, не совсем тот, который был в классическую советскую пору (40-50-х). Мы имели дело с человеком периода упадка, человеком "расколотым". И одной из его черт был удивительно большой интерес к средствам массовой информации, которые в то время чуть-чуть вышли из подцензурного зажима - цензура еще была, но она ослабла. То, что писали газеты и журналы и показывали по телевидению, было потрясением для общества. Отсутствие политического опыта у людей и привычка доверять массмедиа еще в советские времена привели к тому, что люди с огромной готовностью стали поглощать то, что им показалось новым и необычным. Выросли тиражи газет и журналов, стали популярными дискуссионные, дразнящие, чуть-чуть критические передачи. Тогда все было "чуть-чуть", если сравнивать с днем сегодняшним. Могло создаться впечатление, что мы имеем дело чуть ли не с "новым человеком", который открыл глаза, избавился от шор и многое может изменить. Но последующее развитие показало, что это далеко не так.
Человек действительно стал меняться, почва из-под ног стала у него уходить, но другим он не стал. Он оказался расколотым, растерянным... А дальше мы увидели, что это не просто растерянный, потерявший ориентации, но и озлобленный, обманутый в своих ожиданиях человек. И он мечется между высокими оценками прошлого и какими-то новыми ориентациями. Конечно, сегодня люди привыкли к разнообразию информации, еще больше - к разнообразию потребительских товаров, привыкли к тому, что мы живем почти с открытой границей. Но что дальше? Человек остается растерянным. И это уже вопрос не о человеке, а о том, кто и куда его ведет.
Тот удивительный момент взрыва интереса к средствам массовой информации был в то же время интересом к проблескам демократической мысли, к людям, которые стали эту мысль отстаивать, что и пробудило невероятные ожидания - ожидания того, что мы вскоре окажемся в нормальном мире, подобном европейскому, с нормальными возможностями не только говорить, слушать, но также работать и зарабатывать, с соответствующим уровнем жизни, привычками и т.д. Оказалось, что все гораздо сложнее. Слом информационного барьера оказался одним из факторов слома всей системы. Советская система ведь была замкнутой, в том числе и информационно, и луч света оказался для нее смертельным. Обвалилось все - и экономика, и политический режим. И, самое досадное, обвалились те авторитеты, которые появились у нас в конце 80-х годов. Конечно, среди них были и случайные люди, и авантюристы, и самозванцы, которым надо было что-то свое, - но было и много прекрасных и искренних людей, очень долго ждавших, когда они смогут сказать то, что хотят. Сказали, но от этого ситуация не стала лучше, и они оказались в числе тех, на кого направилось разочарование и даже негодование. И авторы реформ, и пропагандисты реформ сейчас очень плохо оцениваются общественным мнением... Это была элита "шестидесятников" с примкнувшими к ним более молодыми людьми. И вот, когда изменилось отношение к ней, оказалось, что общество - "безголовое", что нет группы, которая могла бы уверенно предложить ему что-то серьезное. С конца горбачевского времени началась эпоха метаний, продолжается она и сегодня. Я думаю, что это не эпоха реставрации, а именно эпоха метаний между стремлением реставрировать прошлое, но и сохранить xто-то из нынешнего, и все это в обстановке растерянности, озлобленности и готовности бранить всех, кто виноват.
В этой обстановке массмедиа свой былой авторитет растеряли. Средства массовой информации перестали казаться пророками. Вспомним: в тот удивительный период конца 80-х люди, которые говорили по телевидению, стали героями страны, их избрали депутатами, в них видели политических лидеров, хотя на самом деле они такими не были и ничего не смогли сделать, став депутатами. Депутатами избирали демократически настроенных писателей, телеведущих, актеров... Но они совершенно не годились на роль лидеров, они могли транслировать только уже известное. Это одна из причин измельчания средств массовой информации.
Да, функция обслуживания власти, которую выполняла пресса советского времени, когда она транслировала идеологические формулировки, обязательные и универсальные, - слава богу, эта функция прессы абсолютистского, тоталитарного общества потеряна. Правда, не совсем, попытки ее реставрировать мы наблюдаем, в частности, в последние дни.
Но решающий фактор здесь другой. Сегодня экономические изменения играют дурную шутку с нашим прогрессом, с нашей свободой слова. В период 89-го года - это была свобода слова государственных СМИ. Был ослаблен контроль, разваливалась партийная верхушка, в своей внутренней борьбе Горбачев использовал те же самые средства массовой информации. Сейчас в Москве большинство СМИ считаются негосударственными. Но выживают только самые ловкие и самые богатые. При этом поддерживать большую и дорогую массмедийную компанию, не запутавшись в долгах, в нашей ситуации просто невозможно. И это, в свою очередь, служит поводом для попыток восстановить если не монополию на слово, то контроль над ним. Издания, особенно те, которым держаться не за что, боятся за свое существование, боятся потерять одобрение власть имущих и, значит, потерять экономическую базу.
Вот только что мы спрашивали, насколько людей беспокоит ситуация с НТВ. И обнаружили, что она беспокоит ровно треть населения страны - 34%. А 45% считают, что ничего особенного не происходит. В Москве ситуацией обеспокоены 55%, это много. Что касается людей с высшим образованием, - та же цифра, 55%. Но это частная и временная картина. СМИ "Медиа-Моста" оставляют возможность довольно трезвого и критического взгляда на ситуацию. Но когда ситуация всеми воспринимается так: вот раньше было хорошо, а сейчас плохо, то критический взгляд все меньше востребуется и даже часто бывает гоним. Зачем нам нужен набор "низких истин", когда мы предпочитаем думать, что жизнь становится лучше, а руководитель у нас новый и прекрасный. Это стиль времени, стиль последних полутора лет. По нашим опросам видно, что сегодня люди боятся слишком критической установки. Например, в самом начале появления Путина на политической арене НТВ давало возможность людям, весьма критически относящимся к Путину, высказывать свое мнение. Но никакого влияния на общество, на так называемый рейтинг, они не имели и, в общем-то, не имеют. Все видят, что успехов нет, а все равно надеются... Высока готовность поверить, готовность побежать, когда манят пальчиком, вера в вождя, который может спасти вопреки всему... Кроме того, существует важное разделение на "нас и других", представление о том, что у нас особые люди, что весь мир к нам враждебен. Раньше - и 40, и 20 лет - назад это оправдывалось революционной терминологией - классовая борьба, эксплуататоры... Все эти слова растворились, все забыли, что такое марксизм, революция. Но установка сохранилась та же самая: мы окружены врагами, никто не желает нам добра, враги у нас внутри, Россию обижали и обижают, надо ее как-то спасать, не считаясь со средствами. Такие проблемы, как права личности, гражданские свободы, - вторичны. Немалая часть населения - до трети - готова оправдать бессудные расправы и в Чечне, и в России. Поскольку все считают, что у нас страшный разгул преступности, что суды с этим не справляются, то является оправданной чуть ли не уличная расправа. Таково состояние общественного мнения... Все это показывает, что система рухнула, "советский человек" распался на части, но эти "части" действуют, существуют. И они востребованы в попытках восстановить более жесткий порядок или хотя бы изобразить его. Вот такую картину мы сейчас видим.
Десять лет назад было время "начального образования", и пресса играла роль букваря, который учил людей политическим словам - до того других слов, кроме "партия", "социализм", "враги", "борьба", "война" и т.д., люди не знали. На этом лексиконе и работала пресса, что делало ее примитивной. Хотя это, конечно, чрезмерное обобщение: все-таки были ситуации, где пресса начинала работать, привлекая внимание к каким-то проблемам, каким-то событиям, иногда и человеческим. Более или менее всерьез это началось с 60-х годов, с хрущевских времен, с Анатолия Аграновского, например. Тогда появилась задача у прессы: помочь человеку, отдельному человеку. И сейчас есть человек десять журналистов, которые работают в этой традиции. Они обращают внимание аудитории на чудовищные безобразия, и иногда даже удается что-то исправить, но это в отдельных, небольших проблемах.
Средства массовой информации - это сегодня прежде всего телевидение. О том, что происходит рядом с нами, в нашем городе, мы можем узнать и другими путями, но о том, что творится в стране и на земном шаре, мы узнаем только с экрана телевизора. Другого способа просто нет. Сейчас мы каждый день в режиме реального времени узнаем, что происходит в мире.
Потребность людей в разного рода информации весьма различна. На первом плане - это "шкурный интерес": цены, зарплата. Дальше людей интересует Чечня - это главное, что происходит в стране. Даже при том черно-белом изображении Чеченской войны - "бандиты" и "антитеррор" (кстати, эти слова люди понимают, а других в общем-то не знают) - всем ясно, что там гибнут люди, льется кровь. И как ни относиться к намерениям властей, как скверно ни думать о чеченцах, эта ситуация остается глубокой раной.
Часто говорят, что пресса - это институт гражданского общества, но это поверхностный подход. В гражданском обществе она - институт гражданского общества, в тоталитарном - институт тоталитарного общества. Ведь прессу первыми научились использовать большевики, а радио - гитлеровцы.
У нас сейчас сложилось общество зрительское, если можно так сказать. И отношения с прессой и политикой у нас зрительские. Зрители в некотором смысле тоже участники - переживающие, иногда даже дерущиеся между собой, как болельщики. Но драка происходит не на футбольном поле, не на политической арене. И беда нашей жизни и нашего короткого, но все-таки гражданского развития состоит в том, что люди стали не более активными участниками процесса, а стали более интенсивными зрителями. К этому состоянию мы уже привыкли. 90 с лишним процентов смотрит телевидение, из них около 70% смотрит новости. И хотя, пожалуй, уже нельзя через прессу сказать людям: все, как один, проголосуем "за", но создавать определенный образ человека, за которого требуется проголосовать, показывать, что лучше его никого нет и не может быть, телевизионные камеры могут, и они это делают.
Два наиболее ярких примера подобного технологического вмешательства мы видели в 96-м и в 99-м годах. Сначала с великой натугой сделали Ельцина президентом во второй раз, а потом неожиданно, но без натуги сделали Путина героем, а потом уже и политиком. Трудно точно определить, сколько в этих процессах доли прямой манипуляции и где кончается направленная пропаганда, - ведь массовая готовность поверить бывает очень высока. В обоих случаях опирались на дезинформацию. В 96-м у Ельцина был сильный противник - Зюганов, но людей сумели убедить, что он страшнее всякой буки. И потому многих из тех, кому Ельцин отнюдь не нравился, удалось склонить к мысли, что лучшего претендента не существует. В случае с Путиным ситуация была еще более однозначной: после того как были раздавлены массированной атакой Примаков-Лужков, остальные просто напугались, и оказалось, что у Путина нет соперников. Он и до сих пор предстает в общественном мнении как кандидатура безальтернативная. Где-то на периферии, по углам, чуть-чуть заметен Зюганов, еще дальше другие персонажи, но на сегодня это не имеет никакого значения.
Говорят, что пресса создает общество, конструирует его, но в реальности это не так. Скорее, это амбиции отдельных журналистских коллективов. Вот вспомните все, что было с "Курском". Да, если бы не пресса, мы бы, вероятнее всего, ничего об этом не узнали. Но... несмотря на весь шум, на все разговоры, на все метания, нам по существу дела ничего не сказали. Все начальники остались на местах, ни о каких серьезных выводах из этой трагедии нам не известно.
И такое положение отнюдь не в последнюю очередь связано с тем, что в прессе нет по-настоящему крупных фигур, чье мнение было бы весомым. В журналистике работает слишком большое число плохо подготовленных, даже не слишком грамотных людей. Эта среда слишком аморфна, чтобы в ней вопрос профессиональной репутации играл существенную роль. Нет у нас и общенациональных серьезных газет. Самыми читаемыми остаются "МК", "Аргументы и факты", "Комсомолка" - что "пожелтее", то и читается. Если говорить о репутации, то ее сохраняют, наверное, "Московские новости", хотя они стали гораздо слабее, чем были 10 лет назад. Неплохая репутация у "Общей газеты".
Конечно, для развития свободной и независимой прессы было бы желательно оторвать свободу слова от свободы денег, что позволяло бы прессе быть независимой от хозяина. Возможно, имеет смысл использовать систему общественных советов, своего рода общественных судов, способных дать такую оценку недостойным журналистам, чтобы им руки не подавали. Ведь проблема репутации - это не проблема общественного мнения, а проблема внутренней профессиональной среды.