 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Борис КагарлицкийЖертвы пропаганды
Некоторое время телекомпания НТВ встык с рекламным блоком показывала драматическую картинку с человеком в маске, который вытесняет на экране привычные символы компании. Смысл заставки ясен: сегодня у нас еще есть свобода слова, но вот скоро у нас ее отнимут.
Между тем сочетание рекламы и картинки, предназначенной для пропаганды компанией своих политических принципов, само по себе говорит о многом. Медиахолдинг Владимира Гусинского представляется чем-то вроде политической партии, не отказываясь, впрочем, и от возможности сделать бизнес. Еще более значимо то, что руководители НТВ явно отождествляют свободу слова с собственным предприятием. Есть НТВ - есть свобода. Нет НТВ - нет свободы.
Нынешние российские власти действительно нельзя причислить к горячим сторонникам свободного слова или прав человека. Но проблема совершенно не в этом. Ибо исход борьбы за свободную печать в нашей стране в конечном счете зависит от самих средств массовой информации. Трагедия в том, что журналисты, защищающиеся от нападок Кремля, сами отнюдь не являются последовательными и принципиальными сторонниками свободы. Как раз наоборот, на протяжении предшествующего десятилетия они показали, что чужую свободу и чужие права не ставят ни в грош. И стоит ли удивляться, что, несмотря на все крики либеральной интеллигенции, общество в целом не проявляет большого интереса к судьбе опальной телекомпании. Дело тут вовсе не в "плохом" обществе, которое не понимает борьбы отважных журналистов. На протяжении десятилетия журналистская элита не скрывала своего презрения к "быдлу", составлявшему 80% населения страны. Общество отплатило журналистам той же монетой.
Отнюдь не без стараний либеральной журналистики поселился в нашей стране призрак "просвещенного" авторитаризма, который, материализуясь, неизменно оказывается таким же пошлым, отвратительным и жестоким, как и любая диктатура. Либеральные публицисты восхваляли Пиночета и разъясняли публике, что диктаторы, которые расстреливали коммунистов, никак не могут быть поставлены на одну доску с отвратительными коммунистами, даже если эти коммунисты сами никого не расстреливали. Авторитаризм, к которому взывали со страниц газет и экранов телевизора, был "просвещенным" в том смысле, что умел бы отличать "своих" от "чужих". Он должен был защитить замечательные рыночные реформы от "одуревшего" народа, который норовил проголосовать за неправильных кандидатов и как мог уворачивался от "шоковой терапии". Сами пропагандисты "шоковой терапии" они героически устанавливали для себя оклады, гарантирующие им стопроцентную социальную защиту в условиях любых реформ.
Увы, наступающий авторитаризм неизбежно задевает корпоративные и деловые интересы тех, кто сам же его пропагандировал. Диктатура требует дисциплины прежде всего в сфере идеологической. А это значит, что работники идеологического фронта должны быть выстроены в одну шеренгу. Многие из них вполне готовы одобрить провозглашенную идеологию, но не понимают, зачем строиться? За десять лет бесцензурной жизни они позабыли правила игры.
Пропаганда в России времен Ельцина была отдана в сферу частной инициативы. Это не значило, будто в обществе появился полноценный плюрализм. Просто появился рынок пропаганды, на котором идеи и лозунги покупались и продавались так же, как нефть, предприятия и чиновники. На этот рынок были допущены не все, а только те, кто готовы были жить по его правилам и считали эти правила единственно возможными.
НТВ с самого начала строилось не просто как хорошая информационная служба, а как последовательно идеологическая компания. Показательно, что создатели НТВ всегда отвергали попытку расшифровать название канала как "Независимое телевидение". Аббревиатура расшифровывалась ими то как "наше телевидение", то как "нормальное телевидение". Сочетание весьма типичное, ибо "нормальным" в этой среде считали только "наше", свое. И соответственно все не свое, чужое - ненормальным.
Никто не может спорить с тем, что в этой организации собрались лучшие кадры российской журналистики. Но тем серьезнее проблема, тем больше их моральная ответственность. Идеологическая однородность коллектива НТВ - одно из главных его достоинств и в то же время основной порок. Вопрос в том, чего мы хотим от телевидения. Что это - средство пропаганды или информации? Если наши журналисты - работники идеологического фронта, пропагандисты, тогда чем однороднее - тем лучше. Если же речь идет об информировании общества, то важно представить различные мнения, даже оттенки мнений. И здесь чем меньше у журналистов своих взглядов, тем лучше для публики, тем больше свободы для всех остальных.
На протяжении 90-х годов либеральные средства массовой информации систематически отказывали в праве голоса всем, кто хоть немного отклонялся от принятых в этой среде норм. Нетерпимость к инакомыслию здесь была просто катастрофическая. В конце советской эпохи цензор уже не был серьезной проблемой - он был занят устройством собственного будущего, а главное, он сам уже совершенно не верил в ту идеологию, которую призван был охранять. В 1989 году стена, казавшаяся нерушимой, рассыпалась на глазах. Но с появлением свободного и независимого редактора стена идеологического контроля как бы выросла на новом месте. Причем либеральные редактора действительно верили в то, что пропагандировали. Они видели себя - в лучших советских традициях - бойцами идеологического фронта.
Да, конфликты с властью возникали у медиаэлиты и в 90-е годы, но вы-званы они были не приниципиальными разногласиями, не стремлением дать слово оппозиции, а непомерными амбициями и претензиями "четвертой власти". Споря с Кремлем, Олег Попцов, создатель РТР, заявил, что если они на неделю перестанут вещать, в стране сменится режим. Так говорить может только тот, кто твердо знает, что телевидение лжет. Ибо правда не нуждается в телевидении.
Независимое телевидение в первую чеченскую войну заняло антимилитарист-скую позицию, чем повысило свой авторитет в обществе. Но искренность этой позиции оказывается под сомнением после того, как те же журналисты во вторую чеченскую войну заняли позиции прямо противоположные. Дело здесь вовсе не в изменившейся ситуации и даже не в том, что военные на сей раз старались контролировать сообщения из зоны боевых действий. Дело в совершенно иных ценностях и принципах, которые на сей раз пропагандировались, дело в совершенно ином подходе к информации. Во вторую чеченскую войну "свободное" телевидение не только не передавало сообщений, противоречащих официальным сводкам (если только об этом сперва на весь мир не сообщили иностранные агентства), но оно без комментариев и иронии распространяло любые нелепости, исходившие от военного начальства и кремлевских чиновников.
Оправдываться ссылками на "изменившиеся настроения в обществе" нелепо и стыдно. Ибо никакого изменения общественных настроений не произошло. Изменилась лишь информация об этих настроениях. Как в 1994-1996, так и в 1999-2001 годах общество разделилось примерно поровну на сторонников и противников войны. Причем в 2000-2001 годах, когда военное поражение стало уже приобретать очертания неизбежности, число противников войны по социологическим опросам оказалось даже большим, нежели в 1996 году. Однако в первую войну группа из десяти человек, выставлявшая антивоенный пикет, оказывалась буквально облеплена журналистами. В 1999-2000 годах сообщения об антивоенных протестах не проникали на канал телевидения, даже если речь шла о достаточно крупных митингах. И "независимое" телевидение в этом смысле ничем не отличалось от казенного.
Несомненно здесь сказался элементарный страх превысить "границы допустимого". Но страх не является оправданием лжи. К тому же речь ведь не идет о страхе перед расстрелом или лагерем, как в сталинское время. В худшем случае некоторым медиамагнатам грозило несколько дней в камере люкс с телевизором и холодильником. Или изгнание на испанские курорты. Журналистам грозила опасность сменить высокооплачиваемую работу на очень хорошо оплачиваемую.
Нет, дело не в простом и понятном человеческом страхе. Что и как сообщать - вопрос политической целесообразности. Вот принцип, который торжествовал тогда и теперь. Тактические расклады, из которых исходят хозяева средств массовой информации, значат больше, чем наше право знать правду.
Смысл пропагандистских медиаструкрур всегда был не в том, чтобы информировать население, а в том, чтобы скрывать от него то, что происходит в действительности. И правду о неугодных элите идеях и мнениях скрывали еще более тщательно, чем сообщения о неблагоприятных событиях. Ибо если у вас есть монополия на интерпретацию, никакие дурные новости вам не страшны.
Средства массовой информации не просто поддерживали власть. Они формировали удобную для власти оппозицию. С самого начала отождествив свободу с част-ной собственностью, демократию с капитализмом и рынком, а рынок, в свою очередь, со всеобщей приватизацией и социальной безответственностью, они фактически исключили возможность демократической дискуссии. Все, кто понимал демократию несколько иначе, были просто лишены права голоса. Телевидение и пресса готова были (на своих правилах, разумеется) допустить к участию в дискуссии националистов, фашистов, сталинистов, короче, всех тех, кто принципиально ненавидел свободу. Но ни при каких обстоятельствах не допускали они даже мысли, даже намека на то, что возможна иная демократическая идеология, иное понимание свободы.
В 90-х годах большая часть общества поддерживала идеи демократизации, но в той или иной степени отторгала социально-экономическую программу либеральных реформ. Навязать эту программу можно было только по логике советской "торговли с нагрузкой". Если вы хотите политической свободы, извольте получить в комплекте с ней и "свободный капитализм". Большая часть интеллигенции искренне верила в неразрывность этой связки, но, с точки зрения демократии и свободы слова, важно не то, каково ваше мнение, и даже не то, истинно оно или ложно. Важно, насколько это мнение торжествует в свободной и равной борьбе с другими мнениями.
Критика со стороны националистов казалась заведомо неэффективной, а потому и допустимой. Критика со стороны социалистов, экологистов, левых демократов была потенциально куда более подрывной, ибо ставила под сомнение главный тезис, ежедневно и ежеминутно внушавшийся публике средствами массовой информации - реформы Чубайса есть единственно возможный путь к демократии. В итоге либеральная журналистика добилась несколько неожиданного итога. Да, левое инакомыслие было успешно подавлено, его представители вытеснены на обочину общественной жизни. Зато националистические, неосталинистские и полуфашистские идеи приобрели определенную респектабельность и распространились в обществе несравненно шире, чем в начале 90-х годов.
Теперь либеральная публика почему-то удивляется, что разочарование народа в капитализме и свободном предпринимательстве перерастает в равнодушие к демократии. И еще более непонятно, почему наших героев удивляет стремление с их же помощью созданной власти продолжать строительство капитализма по-русски - теперь уже без демократических "излишеств".
"Ваше мнение мне глубоко ненавистно, но я готов отдать жизнь за ваше право его высказать", - говорил Вольтер. "Мы должны на время выборов спрятать совесть в сейф и запереть на ключ", - сказал один из лидеров российской прессы в ходе президентской кампании Ельцина в 1996 году. Запереть-то заперли, но ключ потеряли. Похоже, теперь его нашли, но уже слишком поздно.
В Польше, когда профсоюз "Солидарность" вывел на улицы миллионы людей, бастующие требовали не только отмены цензуры. "Средства массовой информации должны не формировать общественное мнение, а отражать его!" - таков был один из лозунгов движения. Выполнен он, конечно, не был. Но российской либеральной интеллигенцией такая цель даже и не ставилась.
В России не произошло перехода к демократии в смысле власти народа, просто элиты, разделившись на несколько группировок, создали новые, более свободные правила игры - для себя. Приватизация пропаганды произошла по той же логике, что и приватизация заводов. Она была столь же наглой, бандитской и беззаконной. Идея "четвертой власти" в Америке конца XIX столетия исходила из опыта журналистских расследований, противостояния независимой прессы коррумпированным политикам. В этом случае пресса, вместе с независимым судом, должна была защитить общество от произвола власть имущих. Ясное дело, в жизни все выглядело несколько иначе, но теория важна хотя бы как некий ориентир, с которым можно соотносить практику. В России лозунг "четвертой власти" сразу приобрел не только иной, но и прямо противоположный смысл. Пресса стала частью власти, претендовала на свою долю пирога и стремилась участвовать в ее грязных играх. В итоге "четвертая власть" оказалась столь же коррумпирована, как и все остальные. И хотя ее разоблачениям верят, в честности самих журналистов сомневаются. Война компроматов не имеет никакого отношения к борьбе с коррупцией или защите общественной нравственности. Ибо сами разоблачители работают за деньги, полученные от таких же грязных дельцов и политиков, как и те, кого они разоблачают.
Как сказал один из лучших представителей современной отечественной прессы: "На Западе грязь разгребают, а у нас ее сливают".
Разумеется, пропаганда 90-х так же отличается от советской, как крупномасштабное разворовывание страны от мелочной коррупции советских бюрократов. Конвергенция - слияние моделей коммунистического Востока и буржуазного Запада - действительно произошла, но не в социальной и экономической сферах, а в области информационных технологий. Победителями в "холодной войне" были не американский госдепартамент и не боннские политики, а "Кока-кола", "Макдональдс" и "Адидас". Идея потребления, овладевшая массами, действительно стала величайшей силой - во много раз большей, нежели идеи свободы или справедливости в любом их толковании. А потому российская медиакратия взяла на вооружение методики победителей, не отказываясь и от отечественных традиций. Советская пропагандистская методика в сочетании с американскими рекламными технологиями - вот рецепт успеха в России 90-х годов, удивительным образом реализующий на практике сталинский призыв соединить русский размах с американской деловитостью.
Итогом стала тотальная пропаганда, превосходящая по своей эффективности самые кошмарные образы Оруэлла. Ибо господствующая идеология проникает в каждую пору социального организма, не объявляя даже своей политической сущности - то под видом коммерческой рекламы, то прикрываясь непонятным названием "public relations", превратившимся в еще менее понятное "пиар" по-русски.
Выковав мощнейшее пропагандистское оружие, либеральная журналистика сегодня изумляется тому, что государство хочет присвоить это оружие себе. Хотя это по меньшей мере логично. Государство стремится обладать монополией на пропаганду в той же мере, как и монополией на насилие. Частный пропагандист-ский канал - такая же угроза порядку, как и частная армия. "Четвертая власть" сама себя приравняла к бандформированиям, которые должны быть не столько разоружены, сколько подчинены "законному начальству" подобно Кадырову, Ямадаеву и другим "исправившимся" бандитам, соглашающимся вместо "веселого роджера" поднимать над своими отрядами государственный треколор.
Право, ездить по улице на собственном танке непрактично. Рано или поздно это средство передвижения будет возвращено туда, где и должно находиться - на военную базу. А заодно придется и выслушать нравоучения дорожного инспектора.
С точки зрения пешехода, да и водителя менее мощного транспортного средства, лучше, чтобы танки вообще не ездили по улицам. Ни частные, ни государственные. И на этот здравый смысл вся надежда. Установление государственной монополии на пропаганду совершенно необязательно будет триумфом власти. Скорее всего наоборот, сконцентрировав в одних руках всю пропагандистскую мощь, Кремль неожиданно обнаружит, что получил совершенно не то, на что рассчитывал. И проблема тут вовсе не в недоверии населения к государству как таковому. Просто пропаганда, как и любой наркотик, требует постоянного повышения дозы. Наступает привыкание и действие зелья снижается. Информационные войны последних двух лет велись уже до полного исчерпания психологических ресурсов. Общество устало от пропаганды. Установив контроль над средствами массовой информации, Кремль сосредоточит на себе и общественное недоверие, раздражение, протест. Унификация лжи не сделает ее более похожей на правду, как раз наоборот, разрыв между пропагандой и реальностью станет более очевидным.
Либеральная журналистика проигрывает, но Кремль скорее всего ничего не выиграл. Точнее, в 1993-1998 годах либералы победили общество, заложив основы режима, который сегодня вполне серьезно настроен их самих сожрать. В 2000-2001 годах победят чиновники нового призыва, власть, порожденная либеральными реформами.
Эта победа тоже будет пирровой.