 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Алиса НикулинаДопрос свидетеля как акт устрашения
 |
| координатор программ Антиядерной |
Мой допрос в ФСБ
Днем 3 декабря 1999 года мне позвонил человек, представившийся следователем Московского управления ФСБ РФ Андреевым Дмитрием Вадимовичем, и стал требовать, чтобы я немедленно явилась к нему. На мой вопрос о том, зачем я должна явиться, мне было отвечено: "Для допроса в качестве свидетеля по уголовному делу". Я сказала, что в таком случае я хотела бы получить официальную повестку. В ответ посыпались угрозы, следователь заявил, что если я не приду, то меня "доставят силой". На этом наш разговор и закончился, так как я повесила трубку.
6 декабря вечером Андреев явился ко мне лично и принес повестку. Наша с ним "встреча" было назначена на 7 декабря в 17.00.
Встреча эта оказалась весьма длительной - "на свободу" я вышла только в 22.30. Допрос должен был идти "об обстоятельствах взрыва у здания ФСБ РФ 4 апреля 1999 года". Именно по делу, возбужденному в связи с этим взрывом, я и была вызвана в качестве свидетеля.
Нормы УПК РФ предполагают следующий порядок допроса свидетелей: "Допрос по существу начинается с предложения свидетелю рассказать все известное ему об обстоятельствах, в связи с которыми он вызван на допрос; после рассказа свидетеля следователь может задавать ему вопросы" [Cт. 158 УПК "Порядок допроса свидетеля"].
Очевидно, следователь не читал УПК, так как он начал с вопроса: "Ну, расскажите нам, что вам известно о терроризме?" Не буду пересказывать сообщенную мной следствию информацию об известных из СМИ фактах биографий Усамы Бен Ладена, Хаттаба, Басаева и т.д. Мне пришлось приложить немалые усилия к тому, чтобы вернуть следственное действие в рамки норм УПК. Следователь Андреев сопротивлялся этому, как мог. Мне пришлось достать из сумки принесенный с собой Кодекс и указать следователю на соответствующее положение. Ушло минут 30 на то, чтобы выяснить наконец, для свидетельства по каким обстоятельствам я вызвана. Так вот, обстоятельства: взрыв у приемной ФСБ - это именно то, по поводу чего следствию нужны мои показания. Андреев наконец останавливается на такой формулировке (и она была занесена в протокол).
В соответствии с нормами УПК я изложила следствию все, что мне извест-но по этому поводу. Показания мои выглядели так: "О взрыве 4 апреля 1999 года у приемной ФСБ мне стало известно из средств массовой информации. Обстоятельств этого происшествия, которые, возможно, излагались в тех же СМИ, я в настоящее время не помню. Однако вся эта информация доступна следствию через публичные библиотеки. Ничего более мне не известно".
Следователь Андреев ОТКАЗЫВАЛСЯ записать мои правдивые и полные показания. Он заявил, что его НЕ УСТРАИВАЮТ такие показания. Фактически все остальные 5 (пять!) часов допроса превратились в неустанные попытки следователя принудить меня дать некие иные показания, известные, очевидно, только ему самому. Основной "метод", который использовал Андреев, - это постоянные угрозы фальсифицировать протокол: записать в нем вместо изложенной мной информации "отказ от дачи показаний" (что, как известно, подпадает под соответствующую уголовную статью).
Если вы думаете, что в течение этого времени меня спрашивали, где я была во время взрыва, что видела и т.д., то вы сильно ошибаетесь. Нет, ни одного подобного вопроса мне задано не было. Зато мне неоднократно задавался вопрос о том, "что мне мешает вспомнить" и "что может помочь вспомнить"...
Мне пришлось выдержать пять часов напряженной борьбы за свои немногочисленные "права свидетеля" - а именно право получать четкие вопросы, давать на них ответы и видеть то и другое записанным в протокол.
Как известно, следователь должен задавать только вопросы, имеющие отношение к расследуемому преступлению. Так вот, мне, например, был задан такой вопрос: "Если вы не можете никак вспомнить, кто взрывал, то, может быть, сообщите нам, как получали деньги от ЦРУ? Вам не стоит отпираться, нам-то известна эта информация". Затем меня "проинформировали" о том, что все экологи - государственные изменники и им (то есть в данный момент - мне) стоит начать вспоминать все мне известное о террористических организациях (в первую очередь о мифической Новой Революционной Альтернативе) и, хотя бы таким образом, как-то загладить свою вину перед родиной.
Очевидно, по мнению следствия, все эти вопросы имели прямое отношение к прояснению обстоятельств взрыва у приемной ФСБ, так же как и вопросы о моей работе и личной жизни в течение последнего месяца и вопросы о "пресловутом СоЭС" (так выразился Андреев).
Не обошлось и без прямых угроз: "Вот все на допросах в ФСБ ничего не помнят, зато когда попадают в милицию, где обращаются не так вежливо и иногда бьют ногами, почему-то начинают многое вспоминать и рассказывать┘" На это я могла лишь заметить, что напишу в своих "поправках и дополнениях" к протоколу о фактах угроз и оказанного на меня психологического давления.
После долгих препирательств, не-однократного обращения к УПК и, в конце концов, моего отказа отвечать на какие-либо вопросы до тех пор, пока предыдущие не будут занесены в протокол, мне удалось-таки добиться этого "занесения", и даже достаточно близко к тексту (то есть к моим словам). Замечу, что большинство абсурдных, на мой взгляд, вопросов, на которые, соответственно, не было дано никаких ответов, в протокол так и не попали.
И тут настала пора новых "боевых действий" - написание моих дополнений.
Приведу цитату из УПК: "Свидетель имеет право требовать дополнения протокола и внесения в него поправок. Эти дополнения и поправки подлежат обязательному занесению в протокол". А также: "После дачи свидетелем показания, в случае его просьбы, ему должна быть предоставлена возможность написать свои показания собственноручно┘"
Но так оно только должно быть - на деле все иначе. Сначала следователь пытался добиться от меня рассказа о том, "что я собираюсь написать". "Вначале вы должны написать: протокол мной прочитан, с написанным согласна", - заявил Андреев. Я сказала, что не могу написать такую фразу, так как это неправда. И писать конечно же не стала, хотя Андреев пытался настаивать и повышал голос.
Затем он сообщил мне, что "места там почти не осталось". Я положила перед ним УПК, открытый на соответствующей странице, буквально отняла последний лист протокола и начала писать.
Примерно каждые две минуты Андреев спрашивал меня: "Ну что, все? Все наконец? Что вы там пишете, дайте немедленно прочитать!"
Я потребовала прекратить торопить и отвлекать меня и продолжила, сделав соответствующую запись (о том, что мне мешают сосредоточиться) в протоколе.
Тогда Андреев заявил следующее: "Вы пишете там всякую ерунду. Не смейте этого делать. Вы должны писать не то, что вам хочется, а только дополнения к протоколу".
Я посоветовала ему обратиться к УПК и сказала, что могу писать все, что сочту нужным, а дополнения мои не только к протоколу, но и к допросу в целом.
Тогда он заявил: "И не посмейте написать про психологическое давление!"
Я ответила, что уже написала.
"Но вам все равно нечем это обосновать, так что это, считай, клевета", - продолжал настаивать Андреев.
Я ответила, что уже обосновала...
Вообще-то я не считаю, что факт психологического давления всегда нужно обосновывать - понятно, что оно может выражаться просто в интонациях или создании соответствующей психологической атмосферы во время допроса. Но у меня (как видно из предыдущего текста) было достаточно причин для обоснованного заявления - постоянные угрозы Андреева записать вместо моих показаний то, что я отказываюсь их давать, трудно трактовать иначе как давление.
Я сообщила Андрееву, что он не только давил на меня, а, по сути, требовал дачи ложных показаний (так как единственные правдивые показания мною были даны в самом начале допроса, а все остальные пять часов от меня требовали "вспомнить" нечто, им противоречащее).
На это Андреев заявил, что я определенно пишу там всякую чушь и он этого не допустит - выкинет последнюю страницу с моими дополнениями, распечатает ее еще раз и мне ее не даст, а напишет, что я отказалась от подписи.
Я сказала, что немедленно записываю, что следователь угрожает мне фальсификацией протокола.
"Не делайте этого!" - сказал он и минут на 10 замолчал.
Таким образом мне все-таки удалось написать почти все основные замечания и комментарии (почти - потому что сказывалась сильная усталость и активные "помехи").
После всего этого хочется задать вопрос: зачем вызывал меня следователь Андреев? Что движет "ловцом террористов" Андреевым, когда он утверждает, что экологи (читай "предатели родины") точно обладают некой (видимо, только ему известной) информацией о террористических организациях? Что, в конце концов, мешало следователю придерживаться норм УПК?
Допросы и вопросы
Оказывается, для того чтобы стать "интересной" для ФСБ, достаточно быть участником общественного движения. Например, экологического. Мы так и не смогли разобраться в причинах интереса к нам. Плодились у нас в головах всякие безумные фантазии, пригодные скорее в качестве сценариев для новых серий "Х-Файлов", чем для объяснения реальных событий нашей жизни. К счастью, все это время мы отдавали себе отчет в том, что фантазировать, конечно, можно, но всерьез обдумывать и оценивать нужно только реальные факты. А иначе и заметить не успеешь, как превратишься в параноика или, как минимум, лишишься способности адекватно оценивать реальность.
Так вот, факты.
Для организации, в которой я работаю, первая очная "встреча" с сыщиками, озабоченными ловлей шпионов и экстремистов, произошла в сентябре 1999 года.
Владимира Сливяка, директора Антиядерной кампании [Организация, совместно учрежденная Международным Социально-экологическим Союзом и международной экологической организацией "Экозащита"], остановили на выходе из собственного дома люди в штатском. Как в лучших шпионских романах, они представились сотрудниками МУРа, затолкали Сливяка в свою машину и там начали настоящий допрос. Показать свои документы и объяснить причины этого "лишения свободы" они, разумеется, отказались.
Впоследствии Владимир рассказал, что большая часть задававшихся ему вопросов касалась двух тем: его антиядерной деятельности и взрыва, произошедшего за несколько дней до описываемых событий в торговом комплексе на Манежной площади.
Я узнала о том, что Владимир "заключен" в машине у подъезда от одной из наших коллег. Владимир шел на встречу с ней, и она, устав ждать, позвонила ему на мобильник. Он успел рассказать ей, что произошло, прежде чем "муровцы" сориентировались и потребовали отключить телефон.
Я вышла во двор, и у меня произошел весьма интересный разговор с человеком, представившимся лейтенантом Костеровым А. С., сотрудником 4-го отдела МУРа. Говорил практически он один, я слушала. Он рассказал мне, какие ужасные люди - экстремисты и террористы, взорвавшие "Манеж" и планирующие еще ряд терактов. И, оказывается, они - среди нас. Я могу даже и не подозревать, что они - среди моих знакомых, но он, Костеров, уже их вычислил. И он жизнь свою положит на то, чтобы поймать и обезвредить этих негодяев.
В целом это была очень жалостливая исповедь. От лейтенанта Костерова грозится уйти жена из-за того, что он уже несколько месяцев практически не ночует дома, а жена не верит, что это все из-за работы. Но лейтенант "готов на все, чтобы поймать этих выродков". "А еще, - сказал он мне, - обратите внимание, что следы от террористов постоянно приводят к экологам".
Это было единственное утверждение Костерова, которое я не сочла возможным оставить без ответа. Я поинтересовалась, понимает ли он, что значит "экологи"? Что это тысячи людей в самых разных организациях по всей стране, от детей и студентов до пенсионеров, которые занимаются самыми различными проблемами, связанными с защитой окружающей природной среды. Как вообще можно так говорить, это же звучит почти как "все следы ведут к масонам".
"Наверное, вы в чем-то правы", - ответил Костеров.
На том и расстались.
О том, что все экологи - потенциальные государственные изменники, мы знаем еще с лета 1999 года, так как это заявил наш (тогда - будущий) президент. А о попытках привлечь экологов к ответственности за "шпионские деяния", к сожалению, знаем еще дольше. Слова "шпионы" и "деньги ЦРУ" постоянными ярлыками приклеивают к экологическому движению.
Экологов в стране много. Обычные граждане с активной жизненной позицией, наверное, слишком шумные, слишком инициативные. Слишком много на себя берут, слишком часто обвиняют государство в нарушении им же созданных законов - совсем неудобные люди.
Именно про "неудобность" нашей позиции защитники государственной безопасности говорили с другим нашим коллегой, воронежским координатором Антиядерной кампании Алексеем Козловым, на следующий день после истории со Сливяком.
Во время "беседы" воронежские сотрудники ФСБ опять мучились вопросами о нашей организации и антиядерной работе, о причинах поездок за границу и об источниках финансирования.
Мы ругали Алексея: зачем пошел "на беседу" (официальной повестки на допрос не было, а беседовать нам с этими господами не о чем).
"Мне позвонили - я не ожидал, растерялся и согласился..."
Наверное, закономерная реакция. На нее и рассчитывают. На всякий случай, для большей убедительности были добавлены и ненавязчивые угрозы: не придешь, будет как с твоими коллегами. Совершенно непонятно, кто имеется в виду? с кем и что "было"? Но раз скрывать нечего, то вроде проще пойти, чем "нарываться"...
Вы знаете, что испытывает человек, когда его вызывают на допрос в ФСБ? Если не знаете, то скорее всего догадываетесь - ему становится не по себе. Даже самый уверенный в себе человек вдруг теряет часть своего самообладания. Потому что - непонятно. И страшно. Туда не хочется идти. А пришедшему - хочется поскорее выйти. С этим трудно не согласиться. И поэтому нужно признать, что сам по себе вызов в ФСБ является фактом давления на вызываемого. Тем более если тема вашей "беседы" - терроризм.
Поэтому последовавший спустя три месяца вызов меня на допрос в качестве "свидетеля теракта" я расценила как явное давление на себя. К счастью, я никогда в жизни не была свидетелем каких-либо террористических действий. О том конкретном взрыве (в апреле 1999 года около приемной ФСБ) знаю только по сообщениям средств массовой информации.
Мне почему-то трудно предположить, что следствие спустя полгода после начала расследования имело столь ошибочную информацию и искренне надеялось узнать у меня какие-то важные сведения по существу дела. Еще труднее мне понять, зачем допрашивавший меня следователь Андреев потратил столько времени на бесполезный и абсурдный разговор. Знаю только, что меня и моих коллег это "свидание" на долгое время выбило из нормального рабочего состояния.
Впоследствии мне стало казаться, что это и могла быть единственная осмысленная цель - напугать, деморализовать, помешать нормальной работе. Своеобразный вклад в это дело внесли и мы сами (и наши коллеги). Потому что были не готовы, не знали, как реагировать, не понимали, что делать.
Кроме того, неприятно удивило полное равнодушие некоторых знакомых и их нежелание выразить даже минимальную моральную поддержку (чего-де шумите, вас же еще никого не посадили). Была и другая крайность: один правозащитник, к которому мы обратились за советом, чуть не довел всех до состояния полной паранойи.
Полагаясь на его авторитет и опытность, я пыталась первое время следовать его советам. А он, на эту самую свою опытность ссылаясь, давал их в огромном количестве, постоянно выдвигая все новые версии причин происходящих событий. Когда мы встречались, он садился напротив, брал сигарету и, проникновенно глядя в глаза по очереди всем присутствовавшим, рассказывал очередную криминальную историю, ставшую ему известной благодаря "источникам в прокуратуре". Обычно она в корне отличалась от той, что он рассказывал день назад. Но его это нимало не смущало - "обстоятельства изменились!". После того как он привел к нам своего знакомого адвоката, желание любого дальнейшего общения исчезло окончательно. Осталось крайне неприятное ощущение, что либо один был не совсем в себе, а другой хотел заработать, либо... ну, не будем о худшем.
Реальность происходящего и твердую почву под ногами мне вернула книга Альбрехта
Ну и, наверное, самое главное, что я почерпнула сначала из книги (и потом это полностью подтвердила "практика"), - нельзя допустить использования вашего статуса свидетеля как средства давления на вас. А именно этим и занимался на протяжении всего допроса следователь Андреев. И еще очень важно знать свои права. Совсем не многочисленные права свидетеля. И не бояться. Не бояться во время, не бояться после, не бояться рассказывать о том, что происходит. Гласность - единственное, что есть у нас, чтобы противостоять произволу (извините за банальность).
Я принципиально отказалась давать подписку о неразглашении "тайны следствия". Наоборот, я прямо заявила, что буду распространять информацию. Обязательно буду! Уж не знаю, какую там информацию обо мне или о деятельности экологических организаций следствие считает своей тайной, но я не могу взять на себя обязательства эти тайны хранить.
Сейчас, спустя год, кажется, что ничего особенного тогда и не происходило. Неприятные эмоции постепенно стерлись из памяти. Это ужасное ощущение, когда вздрагиваешь от каждого телефонного звонка, забыто. Вопрос "почему?" так и остался без ответа.
Почему на протяжении двух часов директора нашей организации осыпали угрозами в "муровской" машине? Почему сразу после этого вызвали "для беседы" нашего регионального координатора? Почему меня мурыжили пять часов, пытаясь заставить почувствовать себя в чем-то виноватой и причастной к какому-то террористическому заговору? Сомневаюсь, что мы когда-нибудь получим ответы на эти вопросы.
Собственно, "официальный" ответ я получила только один - ответ на мое заявление о неправомерном, с моей точки зрения, поведении следователя Андреева во время проведения им допроса.
Это очень интересный документ. Он состоит всего из пяти предложений. В первом сообщается, что мое заявление рассмотрено городской прокуратурой. Далее говорится о том, что основания для вызова меня на допрос у следователя имелись, причем вывод этот делается на основании "проверки моих доводов". Не знаю, как это понимать. Возможно, в прокуратуре подвергли сомнению мое утверждение о том, что об обстоятельствах расследуемого дела (взрыва у приемной ФСБ) мне ровным счетом ничего не известно. Но очень хочется верить, что имелось в виду что-то другое.
Далее мне сообщается, что являться к следователю и давать показания - это обязанность свидетеля. Собственно, это мне было известно. А вот в следующих двух предложениях мне поведали много нового. Оказывается, нарушений уголовно-процессуального закона прокуратуре установить не удалось. Не помогло даже то, что я, как мне казалось, их достаточно подробно перечислила. Даже попытка следователя препятствовать внесению в протокол моих дополнений и его прямая угроза фальсифицировать протокол не считаются отступлением от норм УПК.
Ну и допрошена я была исключительно по существу дела - нет тут у прокуратуры никаких сомнений. А вопросы об источниках финансирования моей организации имеют к этому самому "существу", видимо, самое прямое отношение┘
По изучении этого сертификата законности у меня возникли только две мысли. Первая - что следователь Андреев, хоть и кажется мне крайне неприятным человеком, все-таки был, к счастью, менее категоричен, чем прокуратура. Он все-таки соглашался со мной (пусть и после долгих и крайне нервных препирательств), когда я приводила в подтверждение своих доводов строчки из УПК. И вторая мысль - вернее, вопрос: в чем же все-таки было существо этого дела (с акцентом на слово "было" - уж очень хочется в это верить...)?