 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Максим ШевченкоЧто формирует образ врага Церкви?(Размышления о том, почему священникине любят средства массовой информации)
Максим Шевченко - ответственный редактор НГ-Религии, религиозно-политического приложения к Независимой газете.
Начну с трюизма: "Русская Православная Церковь является самой значительной и общественно влиятельной религиозной организацией из действующих на территории Российской Федерации". Опросы и рейтинги различных социологических служб подтверждают это ставшее привычным утверждение.
Правда, мало кто из журналистов (в том числе и церковных), цитирующих и повторяющих утверждение о влиятельности РПЦ, отдают себе отчет в том, о какой именно "Церкви" идет речь.
С точки зрения православного вероучения, Церковь мистически является "единым телом", включающим в себя объединенных одной верой епископов, священнослужителей, монахов и простых, не обладающих специальными духовными полномочиями людей, называемых "мирянами". Когда убежденный православный верующий, тем более священник, говорит о Церкви, он, как правило, имеет в виду именно это, зафиксированное в катехизисе, определение.
Если речь идет о богословских вопросах, о видении эсхатологических перспектив, то подобный подход представляется единственно возможным. Но когда идеальное представление о Церкви пытаются перенести в реальную современную жизнь и оперировать им при описании роли Церкви в жизни общества или анализе конфликтов, случающихся между Церковью и государством, то результат таких попыток начинает напоминать диалог слепого с глухим.
* * *
Большинству современных русских православных свойственно убеждение в том, что "вне Церкви нет спасения".
Мы не будем вдаваться в рассуждения по этому чисто теологическому вопросу. Отметим только, что богословские документы Русской Православной Церкви, особенно принятые на Архиерейском соборе 2000 года "Основные принципы отношения к инославию", менее жестки в столь важном для церковного сознания вопросе. Некоторые из этих документов признают наличие (хотя и "поврежденной") благодати, необходимой для спасения, в других христианских церквях и общинах.
Но осмелимся утверждать, что большинство верующих все-таки уверено, что "спасутся только православные" и что "мир погряз во зле". Вышеуказанные документы эти верующие подвергают жесткой критике за "экуменизм" и "либерализм".
Подобная точка зрения стала особенно популярна в последнее время, когда основными источниками богословского знания для подавляющего большинства пришедших к православной вере граждан России стали не труды квалифицированных богословов, а псевдоправославные брошюры, написанные на скорую руку монахами и священниками, которые еще пятнадцать лет назад были вполне секулярными советскими журналистами, научными работниками, военными, а сегодня превратились в "православных властителей дум" и яростных апологетов "русского православия".
Никакого контроля за их деятельностью, никакого "внутреннего цензурного комитета" Московской патриархией так и не было создано.
Велика власть идей, высказываемых людьми, доверие к которым основано на доверии к их священническому сану! Ей покорны и интеллигентные, и образованные люди, и представители творческих профессий. Даже внутренне несогласные с тем, что на первых порах кажется им "человеконенавистничеством" или "сектанством", "противоречащим высокой миссии Христа" или "уничтожающим евангельский образ любви", они впоследствии подчиняются мнению "группового большинства" и сами начинают озвучивать весьма сомнительные, с точки зрения подлинного православия, идеи.
Эти люди переживают страшную духовную ломку, кажущуюся им "очищением", "покаянием" и т.д. На деле они грубо "подгоняют" себя под новую идеологическую картину мира, находя все больше оправданий взглядам, казавшимся им ранее, по меньшей мере, странными, принимая их и, в конце концов, отстаивая с подлинным жаром.
Но внутреннее сомнение в выбранном пути все-таки не покидало и не покидает этих людей. Тому есть разные весомые причины.
Это и близкое знакомство с нравами, царящими в бюрократических коридорах такой огромной структуры, как Московская патриархия, зачастую далекими от нравов святых подвижников.
Это и одиночество вкупе с разочарованием, испытанные оттого, что недавний советский народ в большинстве своем слабо откликается на православную проповедь, предпочитая духовному церковному литургическому пути (на что надеялись священники, идущие в народ) простое практическое (и во многом магическое) использование Церкви в своих повседневных нуждах - освящение дома, машины, венчание, отпевание и т.д.
Большинство людей с трудом справляется (особенно, если они уже не юны) с необходимостью жить, будучи раздираемыми сомнениями. Начинается поиск внутреннего укрытия от "проклятых вопросов", ставящих под сомнение выбор жизни.
Самое простое психологическое оправдание своих действий - это понимание того, что против тебя действует опасный и коварный враг, что против тебя или против религиозной организации, которую ты представляешь, против идеи, которой ты служишь, существует широкий и разветвленный заговор.
Так появляется идея о "войне либералов" против Церкви, так появляется необходимость защищать ее от враждебного мира.
Осмелимся предположить, что подобный путь проделали многие из интеллигентов, решивших связать свою жизнь с Церковью в период "советского религиозного возрождения" - с конца восьмидесятых годов до начала девяностых.
Больше всего, по аналогии с общеизвестным термином, характеризующим постсовесткую буржуазию, им подходит определение "новых православных".
Этот социопсихологический феномен сектантской необходимости "религиозной войны с миром", постоянно проявляющийся в религиозных общинах, неоднократно подмечался исследователями - от Марселя Мосса до Карла Юнга.
Вера в то, что религиозная организация, к которой ты принадлежишь, является святой и праведной уже только в силу декларируемых ее представителями умозрительных принципов, в то время как весь остальной мир погряз во зле и мечтает ее уничтожить, есть отличительная черта большинства верующих современной Русской Православной Церкви.
Именно поэтому сама постановка вопроса о диалоге между Церковью и обществом пока не имеет смысла.
* * *
Конечно, мы не будем утверждать, что в современном мире нет влиятельных общественных и политических сил, которые не были бы движимы в своей деятельности ненавистью к Церкви и христианству в частности, и к религиозному сознанию в целом.
Такие силы есть.
Это, в первую очередь, потомки и идеологические наследники той европейской буржуазии, которая в XVIII - XX веках боролась против авторитарных политических режимов (монархий, диктатур), опиравшихся на мощные клерикальные структуры - католическую, православные Церкви.
Политическая борьба (за демократию, парламентское представительство, всеобщее избирательное право, приоритет Конституции как основного гражданского закона над "сакральным правом" государя или партийного вождя) сопровождалась атаками на официальные церковные структуры, практически всегда стоявшие на стороне авторитарного или тоталитарного государства (включая и сталинский СССР).
Контрриторика этих структур строилась на описанном выше принципе "мы святая христианская Церковь, а наши противники - богоотступники-либералы" (исключением было только советское время, когда в ответ на вопросы западных журналистов о религиозных преследованиях в СССР, высшие иерархи Московской патриархии не моргнув глазом отвечали, что таковых нет и быть не может, потому что все верующие безоговорочно поддерживают любой курс советского правительства, осуждая американский империализм). Политический конфликт приобретал со временем псевдочерты конфликта почти мистического. Антиавторитарная, либеральная, революционная пропаганда усваивала характер антицерковной и антихристианской. Оставаясь, по сути, сугубо политической.
Конечно, сегодня (как, впрочем, и всегда) церковным структурам для поддержания своего авторитета выгодно придавать любой критике нравственного облика служителей Церкви или волне репрессий против церковнослужителей образ мистической борьбы "мира против Церкви". Но это не так.
Осмелимся утверждать, что подавляющее большинство священнослужителей и мирян, погибших в годы революционных и сталинских репрессий, погибли не из-за своих христианских взглядов и не из-за антихристианских воззрений палачей, а из-за того, что Церковь слишком явно ассоциировалась у советской власти с силой, стоящей на антисоветских позициях.
Потребовалась декларация митрополита Сергия (Страгородского) от 1928 года, потребовалось униженное прославление церковными иерархами Сталина и его политики, потребовалось постоянное подтверждение своей лояльности церковной иерархией постсталинского времени для того, чтобы советская власть успокоилась и перестала трогать официальные церковные структуры.
К политическим же диссидентам, оперировавшим церковной или христианской фразеологией, эта же власть оставалась беспощадной.
Если бы революционное советское государство было настроено по-настоящему антихристиански в религиозном смысле этого слова, то от митрополита Сергия потребовали бы не декларации о лояльности, а сущностного отречения от Христа. На что бы он, разумеется, не пошел, и сегодняшнее лицо Московской патриархии было бы совершенно иным. Если бы вообще было - для полного уничтожения христианства у сталинистов хватало и сил, и времени.
Отделение собственно антихристианства от политической критики церковных структур есть обязательное условие деятельности любого исследователя, посвятившего себя изучению вопроса о взаимоотношениях Русской Православной Церкви и современного российского общества.
Самым наглядным примером описанного выше тезиса является дискуссия, развернувшаяся вокруг канонизации последнего русского императора Николая II.
Казалось бы, для мира все равно, как он прославлен - "мучеником" или "страстотерпцем".
Но "мученик" в христианском понимании - тот, кто был убит именно за то, что был христианином, исповедовал христианские взгляды и под страхом смерти отказался отречься от них.
"Страстотерпец" же - тот, кто, приняв насильственную смерть в следствие любых иных причин, смиренно простил своих убийц, как это сделал Христос.
Архиерейский собор объявил Николай Александровича именно страстотерпцем.
Очевидно, что когда Николая Романова именуют "царем-мучеником", то это носит характер не случайной оговорки, а сознательного политического акта. Для тех, кто это делает вопреки решению Собора, важно подчеркнуть, что царь убит именно как помазанник, как христианин, как "глава Церкви", а не просто как персона, чья дальнейшая жизнь составляла политическую проблему для советской власти. Деяния которой, разумеется, не подлежат оправданию с моральной точки зрения.
Характерно, что самыми яростными поклонниками "царя-мученика" являются те священнослужители и миряне, которые полагают, что "либералы ведут войну против Церкви Христовой".
* * *
Как же видится Церковь российскому обществу?
В его глазах Церковь неизбежно распадается на высший епископат, монашество и мирян.
Взгляд на епископат неоднороден. Зачастую, когда светские СМИ пишут о Церкви, то имеют ввиду┘ Патриарха. Его заявления, слова, оброненные в интервью, интерпретируются как "точка зрения Церкви".
Это, разумеется, неверно в принципе.
Даже в римо-католической Церкви, организации, иерархический принцип которой обоснован богословски, не существует правила, согласно которому все, что ни говорит Папа, считается сказанным от имени всей церковной полноты.
Тем более подобный подход не применим к православию, теоретически, в силу своего вероучения, гораздо более "демократичному" (соборному), дающему большую свободу простому духовенству, монахам и мирянам при обсуждении значимых общецерковных решений. Слово Патриарха (епископа) есть весьма авторитетное, но не окончательное церковное слово.
Но действует ли этот принцип в Русской Православной Церкви образца начала XXI века?
Для "новых православных" ссылка на мнение или благословение Патриарха является весьма существенным и часто применяемым в дискуссиях приемом. А его мнение по частному вопросу, объявляемое "мнением Церкви" и трактуемое весьма произвольно, служит поводом для еще большего дистанцирования от мира, для замыкания в себе, в своей "церковной благодатной правоте".
Характерен пример постыдного и раздутого буквально из ничего общественного конфликта вокруг фильма Мартина Скорцезе "Последнее искушение Христа", представляемого некоторыми "новыми православными" публицистами как значительный факт либеральной атаки на Церковь и православие.
В то время как телеканалы и кинотеатры полны полупорнографическими фильмами, изобилующими сценами насилия; в то время как молодежная культура буквально пронизана пропагандой беспорядочных сексуальных отношений, гомосексуализма и наркотиков; в то время как улицы российских городов заполняются малолетними проститутками и беспризорниками, Патриарх и "новые православные" предпочли затеять шумный скандал не по этим очевидным вопросам (тут как раз Святейший Патриарх отметил, провожая Бориса Ельцина на покой, что за десять лет его правления в России весьма возросли духовность и нравственность), а по поводу сложного философского произведения, являющегося итогом мучительных размышлений о христианстве греческого писателя Казандзакиса, разрывавшегося между пронизывающей его творчество православной культурой, из которой он вырос, и симпатиями к коммунизму.
Собственно, весь "сыр-бор" был затеян только из-за одной сцены, по мнению критиков Скорцезе, являющейся наиболее богохульной, - в ней мифологический Иисус, не имеющий ничего общего с церковным, евангельским Христом, совершает половой акт с Марией Магдалиной.
Не случайно тема отказа от "плотского" является доминирующей в сознании "новых православных" линией борьбы с "миром".
Характерно, что гораздо более кощунственные нападки на Христа (карикатуры в "Московском комсомольце", "Коммерсанте" или "Огоньке", использующие в комическом виде евангельские сюжеты, то, что в некоторых телепередачах Иисуса "в шутку" называют "гимнастом", и многое другое) не вызвали публичных заявлений Московской патриархии или пресс-конференций Патриарха.
Осмелимся предположить, что, если бы фильм Скорцезе был показан не по "либеральному НТВ", принадлежащему Гусинскому, а по государственному каналу РТР, протесты Патриархии не были бы столь масштабными.
Например, прошедший недавно по экранам страны фильм "Догма", буквально сконцентрировавший в себе все немыслимые для православного человека богословские взгляды (и то, что Бог - женщина, и многое другое), не вызвал вообще никакой реакции Патриархии и "защитников Церкви".
По сравнению с этой лентой "Последнее искушение Христа" - всего лишь невинная и не очень удачная работа великого кинорежиссера.
Но Патриарх сделал заявление - и под него сразу же "подверстались" все те, кому страшно не хочется отвечать на вопросы, которые ставит жизнь, кому для собственного психологического комфорта необходим миф о "войне либералов против Церкви". По улицам Москвы прошли престранные демонстрации с хоругвями и лозунгами, призывающими закрыть НТВ.
Так какой же должно видеть общество Русскую Православную Церковь?
С кем именно в Церкви должно оно вести диалог?
Если с Патриархом, членами Синода, то тут у общества нет никаких проблем. Все высшие иерархи РПЦ прошли прекрасную школу, научившую их говорить то, что от них хотят слышать, общаться с миром на его языке.
Если же с "новыми православными", то за прошедшие десять лет они создали внутри Церкви несколько враждующих между собой партий - от "национал-православных" (основные идеи - монархизм, антиэкуменизм, "мир погряз во зле", отказ от перевода богослужения на современный русский язык; основные издания - "Русский дом", "Радонеж", "Русь православная") до "неообновлеческих" (основные идеи - доминирующая роль мирян в церковной жизни, независимость вероучения от политического строя, проповедь на современном языке; основные издания - "Православная община", "Русская мысль").
Разговор с ними, как с единым общецерковным целым, невозможен: противоречащие подходы к таким вопросам, как "миссия Церкви", "что такое православие" исключают единство.
И зачастую комментарии тех или иных светских журналистов напрямую зависят не от их "отношения к Церкви", а от того, с какими группами "новых православных" свела их жизнь.
Единую же информационную политику, даже единый центр по выработке принципов отношений с обществом Московская патриархия так и не сумела сформировать.
"Новые православные" церковные публицисты, берущие на себя роль защитников Церкви от либералов, прекрасно видят и гомосексуалистов, находящихся в РПЦ порой на весьма ответственных постах, и связи отдельных священнослужителей с криминальными структурами, и недопустимые в обычном мире (отличном от церковного, где все оправдывается "безгрешностью" Церкви) психотерапевтические практики, применяемые под видом "духовничества", и многое другое, о чем пишет "светская пресса".
Но они легко успокоят себя мыслью о том, что молчание об этом служит высшему принципу - сохранению "чистого облика" Церкви перед лицом враждебного ей мира.