 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Лев ЛевинсонВсе еще сверхъестественное право
Никого нельзя притеснять
за его взгляды, даже религиозные...Декларация прав человека и
гражданина от 26 августа 1789 года,
статья 10
В 1961 году Верховный Суд США вынес определение по делу "Торкасо против Воткинса", признав незаконным закон штата, требующий чтобы государственные официальные лица верили в бога.
Преодолело религиозные табу и общеевропейское правосудие. Так, по делу "Кьедсен, Буск, Мадсен и Петерсен против Дании" (жалоба семей на введение обязательного образования в области половых отношений) Страсбургский суд не выявил нарушения права родителей обучать детей в соответствии со своими религиозными взглядами, чему, как считали родители, препятствует всеобщее сексуальное просвещение. Суд решил, что государственная школа не может ориентироваться на церковную доктрину. А при рассмотрении дела "Хендисайд против Соединенного Королевства" общественности было объявлено, что свобода выражения мнения "применима не только к информации или идеям, которые получают положительный отклик или рассматриваются как неоскорбительные или нейтральные, но и к тем идеям, которые для государства или любой части его населения являются оскорбительными, шокирующими или нарушающими спокойствие. Таковы требования плюрализма, толерантности и терпимости, без которых не может существовать демократическое общество".
В основном верна этому направлению американская практика, основанная на поправке к Конституции, не случайно именуемой первой. Саентологи чувствуют себя в Штатах не хуже католиков, а по Правилам о религиозных проявлениях для федеральных служащих, утвержденных Белым домом в августе 1997 года, должностное лицо, работающее в месте, доступном для общественности, должно помнить, что его религиозность не должна создавать впечатления, что государство поощряет религию вообще или отдает предпочтение определенной вере. В то же время - дань общественной морали - президент США приносит присягу на Библии. Возможно, Библия не воспринимается как узкоконфессиональная принадлежность. Но может ли в таком случае стать президентом США мусульманин, иудей или атеист? Может ли стать президентом человек, заявляющий, что он просто не в курсе, что такое религия?
В Европе со свободой совести дело и вовсе небезупречно. В Германии упомянутых саентологов выслеживают чуть ли не как нацистов (нацистскими же методами): директор берлинской полиции был отстранен в 1998 году от должности по подозрению в связи с сектой. Франция принимает в 2000 году жесткий антикультистский закон и обнародует отдающий средневековьем список "подозрительных" сообществ. В Греции действует Конституция, запрещающая прозелитизм и не санкционированный Церковью перевод Евангелия.
Но в той же Греции в 2000 году правительство, несмотря на протесты ортодоксов, принимает решение исключить из паспортов запись о религиозной принадлежности.
Что уж говорить об Азии? В Саудовской Аравии рубят головы антирелигиозным активистам. Бангладешские власти продолжают уголовное преследование писательницы Таслимы Насрин, обвиняемой в богохульстве. Таковы законы.
Порой кажется, что Россия еще не определила свое место в этом разнонаправленном движении. И хотя наше право сегодня ориентировано на Запад и таковым несомненно останется, правовые основы гражданского общества непрочны. Светское государство, защищенное вроде бы целым рядом действующих законов, на практике перестает быть таковым. Светское государство покрывается мраком клерикализма.
Сторонники православизации указывают обычно на архаичные европейские конкордаты и на новейшую антисектантскую политику считающихся приличными государств. Из этого делается привычный вывод: а хорошо ли России быть лучше? А вот в вашей демократической Европе то-то и то-то, и вообще у нас, дескать, с нашей тысячелетней историей пусть будет, как в Англии. То бишь, королева - глава Церкви, и митрополиты, заседающие в Госсовете, - на манер прелатов в Палате лордов.
Но какова бы ни была текущая фаза государственно-религиозных отношений в Европе, есть собственно российский опыт, с которым тоже не грех соотноситься.
Временным правительством было начато юридическое оформление государства как светского. 7 марта 1917 года была отменена религиозная форма присяги для неверующих, а 14 июля издано постановление "О свободе совести", в котором закреплялось, что "пользование гражданскими и политическими правами не зависит от принадлежности к вероисповеданию, и никто не может быть преследуем и ограничиваем в каких бы то ни было правах за убеждения в делах веры".
К советскому законодательству о культах возобладало политизированное отношение как к репрессивному. Однако интересам нормального развития отечественного права более отвечал бы дифференцированный подход к принципам, выработанным в отношении религий с 1918 по 1929 годы. Их трезвая оценка могла бы определяться разграничением дискриминационных положений и связанной с ними практики, приводившей к периодам жестких религиозных гонений, с одной стороны, и жестких правовых требований светскости, основанных на безоговорочном отделении Церкви от государства и школы от Церкви, с другой.
Лишение религиозных обществ собственности и прав юридического лица Декретом СНК от 23 января 1918 года, лишение служителей культа избирательных прав первой советской Конституцией (что, правда, было отменено Конституцией 1936 года), запрет на религиозную деятельность без регистрации, допустимость проведения общих собраний объединений только с разрешения исполкома, право властей вмешиваться в кадровую политику религиозных обществ ("право отвода" членов исполнительного органа), множество других ограничений, содержавшихся в Законе "О религиозных объединениях" от 8 апреля 1929 года (сохранявшем силу до 1990 года), недопущение миссионерской деятельности (поправка к Конституции, принятая XIV Съездом Советов о религиозной пропаганде) - все это ныне осуждено и похоронено вместе с советской властью. Священнослужители и верующие, подвергнутые преследованиям, реабилитированы.
Но названные ограничительные нормы не должны заслонять позитивных установлений того времени.
Законодательство, исключающее религиозное вмешательство в государственные и общественные отношения, впервые было сформулировано не в Советской России, а во Франции действующим по сей день Законом Республики "Об отделении Церкви от государства" от 9 декабря 1905 года. Но соответствующий правовой режим во всей своей полноте был обеспечен лишь при советской власти. Религиозная составляющая была изъята из государственных и иных публично-правовых отношений, из школы и армии, Церковь лишена преимуществ и госсубсидий. "Все церковные и религиозные общества подчиняются общим положениям о частных обществах и союзах", - говорилось в Декрете 1918 года и было повторено потом, кстати, в Веймарской конституции. А Распоряжением Наркомпроса от 11 июля 1927 года впервые был определен приоритет культурных прав по отношению к интересам религиозных организаций (обязанность приходов во внебогослужебное время допускать к осмотру церковных реликвий "в научных целях экскурсии и отдельных лиц"; культурой тогда занималась Главнаука).
Советская власть действительно приняла светское законодательство и последовательно проводила его в жизнь, но она отказалась при этом от свободы совести (хотя само понятие еще наличествует в ленинском Декрете), заменив государственную религию государственной идеологией, что несовместимо с мировоззренческой свободой. Несущим стало положение "каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой", все свелось к религии и верующим, а не к проблеме личной свободы. Личная свобода и стала-то собственным главным врагом власти, отказывавшейся рассматривать даже веру в бога как частное дело. И все же для нынешней российской ситуации актуально не антирелигиозное и не тоталитарное содержание советских правоотношений в этой сфере. Другое важно: с 1990 года и по сей день законодательство Российской Федерации, в целом, сохраняет верность принципам отделения всего религиозного от всего государственного и общественного - принципам, окончательно оформившимся в 20-е годы.
Некоторое исключение составляет сегодня Федеральный закон "О свободе совести и о религиозных объединениях" от 26 сентября 1997 года, войну за который несколько лет вели - и выиграли - противники религиозного равноправия. Но даже этот закон, подвергнутый жесткой правозащитной критике, не отступает от основных характеристик светского государства. Его антиконституционные положения касаются, в основном, дискриминации религиозных меньшинств и обусловлены борьбой за рынок религиозных услуг, той борьбой, которую ведут с конкурентами Русская Православная Церковь и другие крупные конфессии. Конечно, в законе не обошлось без инициированного режимом протекционизма в пользу электорально полезных религиозных структур, что и привнесло в закон единственное серьезное отступление от традиционного понимания отделения Церкви от государства, а именно - упоминание в преамбуле предпочтительных и особо уважаемых конфессий.
Первый российский закон "О свободе вероисповеданий" от 25 октября 1990 года, детище ушедшего от нас недавно профессора Юрия Розенбаума, тогда был необходимым. Сегодня, по-хорошему, не нужно уже никакого, но тогда это была, наконец, религиозная свобода и в то же время светское, нейтральное к религии государство. Показательно, что заискивающие перед Московской патриархией авторы закона 1997 года отказались от блистательной формулировки первого закона, вставшей им поперек горла: "Ни одна религия или религиозное объединение не пользуются никакими преимуществами и не могут быть подвергнуты никаким ограничениям по сравнению с другими. Государство в вопросах свободы вероисповеданий и убеждений нейтрально, то есть не становится на сторону какой-либо религии и мировоззрения". И пусть в действующем сегодня законе не сказано ничего противоположного этой норме, сам факт ее изъятия красноречив.
Если рассматривать свободу совести как она есть, а не в извращенном понимании ее как только свободы вероисповедания, то первая позиция статьи 14 Конституции ("Российская Федерация - светское государство") в ее взаимосвязи с признаваемым в стране идеологическим многообразием (статья 13) являются базовыми для производного от них равенства религиозных объединений перед законом. Если это равенство нарушается - это лишь часть проблемы, если не нарушается - тоже часть.
Следует признать, что нарушения светскости и равноправия не ходят отдельно. Режим благоприятствования одной из конфессий порождает не только ограничение прав других, но и притязания этой конфессии вовне. И все же сегодня наступление клерикализма и разрушение тем самым основ конституционного строя - проблема несравнимо более значимая, чем отдельные притеснения верующих и их объединений. Ситуация тем более интересная, что светский характер государства по сей день надежно обеспечен законодательством, тогда как упомянутый закон 1997 года разделил верующих на касты и внушал первоначально "нетрадиционным" общинам ужас. Вскоре, впрочем, обнаружилось, что государство испугалось еще больше и готово всячески нивелировать репрессивное содержание закона. Конституционный Суд дважды, осенью 1999 года и весной 2000 года, находил по этому поводу соломоново решение: закон, откровенно антиконституционный, был признан конституционным, зато его ограничительные положения предложено понимать так, будто они на сегодняшний день никого ни в чем не ограничивают.
Нельзя сказать, что не нарушаются права тех или иных верующих, тех или иных общин (в том числе православных, не входящих в юрисдикцию Русской Православной Церкви), но эти злоупотребления не идут в сравнение с наступлением православных клерикалов (и неправославных - в регионах, где господствует ислам), наступающих - иначе они не могут - при поддержке всех звеньев государственного аппарата. Следует же из сей данности только то, что институты гражданского общества должны начать наконец контрнаступление. Даже если Генпрокуратура не нашла очевидных нарушений законодательства о госслужбе в публичном освящении Патриархом Алексием II 29 мая 2000 года, при участии министра Юрия Шевченко, здания Министерства здравоохранения, само проведение прокурорской проверки по запросу депутата Сергея Ковалева, юридически установившей факт совершения религиозного обряда в государственном учреждении в рабочее время, объективно полезен.
Никто не говорит о помещении Церквей в резервации. Более того: взаимодействие государства с религиозными организациями вполне уместно в деле социальной защиты, в чрезвычайных ситуациях, в целях охраны вверенных им памятников. Однако РПЦ, головная духовная контора, а заодно мусульманские структуры, да и прочие религиозники, претендуют на большее: на вмешательство в законотворчество, участие в государственном образовании, присутствие в армии и тюрьмах, владение памятниками культуры, духовную цензуру, изгнание бесов, а заодно получение налоговых и таможенных льгот и причастность государственной казне.
В утвержденной Архиерейским собором РПЦ в августе 2000 года социальной доктрине так и говорится: "Нельзя понимать принцип светскости государства как означающий радикальное вытеснение религии из всех сфер жизни народа, отстранение религиозных объединений от участия в решении общественно значимых задач". Но ведь в число таких задач входят культура, образование, госуправление, оборона, безопасность. Церковь не против туда войти, и не ее в том вина. Вина государства, которое тащит за собой Патриархию, ища получить в ней нечто освящающее и сакрализующее. Церковь же, привыкшая освящать знамена, пушки, пули, с готовностью предлагает услуги: "Умри за веру и Отечество, - внушается в той же социальной доктрине, - ты примешь жизнь и венец на небе". Ваххабиты умирают с такой же формулой на устах.
Пока этот симбиоз незаконен, ему еще можно противостоять. Хотя, безусловно, административный, а возможно, и уголовный закон полезно было бы дополнить положениями, устанавливающими ответственность должностных лиц за нарушение законодательства об отделении религиозных организаций от государства. Это законодательство состоит из Закона РФ "Об образовании" от 10 июля 1992 года, Федерального закона "О свободе совести и о религиозных организациях", закрепляющего обязанность государства обеспечивать гуманистический и светский характер образования в государственных учреждениях; из Основ законодательства о культуре от 9 октября 1992 года с их приоритетностью "прав человека в области культурной деятельности по отношению к правам в этой области этноконфессиональных групп и религиозных организаций"; из Федерального закона "Об основах государственной службы Российской Федерации" от 5 июля 1995 года, запрещающего госслужащим "использовать свое служебное положение в интересах религиозных объединений для пропаганды отношения к ним", из содержащего аналогичный запрет Федерального закона "О статусе военнослужащих" от 27 мая 1998 года, по которому государство не несет обязанностей удовлетворять религиозные потребности военнослужащих. Нормы эти сплошь и рядом игнорируются. Как правило, явочным порядком.
Так, Минобразования, ничтоже сумняшеся, объявляет светской дисциплиной теологию и полным ходом внедряет эту "науку" в вузах, вытесняя одновременно религиоведение. Военное начальство исполняет закон наоборот, выстраивая подчиненных по стойке на разных молебствиях и кроплениях святой водой, и все это, как само собой разумеющееся, за госсчет, тогда как по закону религиозные обряды в воинских частях могут отправляться только по просьбе военнослужащих и за их счет.
Не удивительно поэтому, что, существуя по неписанным правилам, государство давно не прочь подправить писанные. Зверский вроде бы закон о религии нарушается и толкуется в пользу тех, против кого он направлен, из страха перед Америкой, что, конечно, лучше, чем если бы он исполнялся, как написан. Но точно также не исполняются прямо следующие Конституции гарантии религиозно-идеологического нейтралитета. Хуже того - им угрожают.
Пусть никто не придумал еще, как, сочетая с действующей Конституцией, узаконить институт капелланов, многое другое придумано и уже проталкивается через парламент. Уже нависла опасность над никому, как всегда, ненужной культурой: принятым в первом чтении весной 2000 года законопроектом "Об объектах культурного наследия" предлагается передавать памятники "религиозного назначения" в собственность только религиозным организациям. Это повлечет окончательное разграбление музейных собраний, а заодно и массовые выселения многочисленных собственников и пользователей из церковных сторожек и возвращение "законным владельцам" монастырских садов. Последнее ударит уже не по культуре, а по государственному, т.е. нашему с вами, карману.
Православное возрождение вообще дорого обходится налогоплательщикам.
С другой стороны, "в целях защиты нравственности", лоббируются и, чем черт не шутит, могут быть приняты идеологические законы, благодаря которым Патриархия возымеет цензорские полномочия. Это поставленные в план работы Думы проекты "Об информационно-психологической безопасности", "О Высшем наблюдательном совете по телевидению и радиовещанию" вплоть до законов "О защите нравственности" и "О биоэтике", в написании которых принимали непосредственное участие сотрудники РПЦ.
Неизвестно также, сколь далеко зайдет Путин с идеей конституционного пересмотра. Поддержанный им проект закона "О Конституционном Собрании" создаст, в случае его принятия, упрощенную процедуру переиначивания Конституции руками полностью управляемого исполнительной властью псевдоучредительного органа. Тогда может полететь все - и светское государство. Скажут, что делают, как в Англии. И сделают, как в Греции.
Между тем правовое поле давно пора вовсе очистить - конечно, не методами Пол Пота - от религиозных организаций. Вероисповедания должны быть абсолютно свободны. Ну чем, с юридической точки зрения, отличаются объединения религиозные от любых других объединений граждан? В чем их правовая особенность? В том, может быть, что они "столп и утверждение истины"? Это хорошо, но не имеет отношения к праву. Чем отличаются они от атеистических и филателистических объединений? Не пора ли признать особый религиозный статус пережитком средневекового, сверхъестественного права? Отмена специального закона о религиозных объединениях более всего отвечала бы потребностям гражданского общества. Но не потребностям церковных и гражданских владык.
То же самое можно сказать о пресловутом "оскорблении чувств верующих". Кто-то верит в непорочное зачатие, кто-то нет, а кто-то, не веря, пишет и говорит, что это поповские россказни и высмеивает это зачатие. Церковь вправе анафематствовать такового. Но суд? Вправе ли государство считать особенными чьи-то чувства и карать богохульника, как насильника? Атеист также имеет чувства: ему, скажем, претит елей, проливаемый отовсюду по поводу канонизаций и чудотворных мощей. Имеет чувства и сталинист, и ельцинист, и толкиенист. Не следует ли защищать тогда и их чувства? Или признать, что чувства верующих - это тоже сверхъестественное право.