 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Георгий ЭдельштейнЯ не могу не заниматься людьми,которые требуют моей помощи
 |
В неделю о Страшном Суде читается Евангелие от Матфея, где Христос говорит о том, как будет проходить Страшный Суд. Тогда Он разделит всех, как пастух делит стадо на козлов и овец: одних поставят справа, других - слева; и тем, кто справа, он скажет: "Я был голоден, и вы накормили меня, Я жаждал, и вы напоили меня, Я был в темнице... Я был болен..." А тем, кто слева: "Я жаждал, и вы не напоили меня, Я был голоден, и вы не накормили меня..." И ни слова о том, кто был тот или иной человек - иудей ли, христианин ли...
Это не означает, что можно все христианство свести к одним только делам. Мы часто пытаемся разорвать христианство и сказать: вера - важнее. Нет, дела важнее. Мне кажется, что отрывать одно от другого и бессмысленно, и невозможно. Я - священник и как любой священнослужитель обязан совершать таинства, крестить и отпевать и обязан заниматься любыми маргиналами. Я не могу не заниматься людьми, которые требуют моей помощи. Любой христианин обязан помогать любому человеку, который нуждается в его помощи. Это - аксиома, без этого нет христианства, нет священства. И особо важно подчеркнуть: нельзя предварительно узнавать, принадлежит ли этот человек к Церкви, православный ли он, католик ли, мусульманин...
А почему я так много занимаюсь зеками... У них, наверное, самое тяжелое положение. Мы знаем, как им тяжело, пока они сидят, но им еще хуже, когда они выходят. Были у него три-четыре сидки, кончился срок, скажем, в ноябре, а брали его летом. Жена за это время продала квартиру, если квартира была, и уехала невесть куда. Нет квартиры, нет семьи, нет работы. Кто его возьмет? Возьмут его на завод, если у него три-четыре срока было, а сейчас фрезеровщиков шестого разряда увольняют? А на зону он снова не хочет. Вот и идет в церковь, информация от одного к другому передается.
Был год, когда их у меня было восемнадцать человек. В церковной сторожке жили, в бывшем магазине - мы его купили - тоже пять комнат сделали, в церковном доме мансарду на две части поделили, внизу - три комнаты и кухня. Так что условия, в общем, хорошие. Теперь вот, если у него отдельная комната, он к себе другого уже пускать не хочет: "Здесь я - хозяин". Прокормить я их могу, потому что на базах покупаю продукты - там дешевле; одеть я их могу, потому что время от времени получаю гуманитарную помощь. Кроме того, они в приходе работают, приходу явно на пользу.
Хуже всех к ним относится милиция: я им "криминогенную обстановку повышаю" в районе. Взяли человека, например, в Карелии, отсидел он в Костромской колонии и решил тут остаться. Задача милиции - выпихнуть его из своего района хотя бы в соседний: пусть там занимаются. А прихожане хорошо относятся. Знают, что у меня много "тунеядцев", - так они их называют - и картошки мне привозят. Правда, в прошлом году неурожай был, а в этом урожай хороший, восемнадцать мешков привезли. Мне больше двух не нужно, остальное - им. Денег вот не хватает. Одеяло надо купить, матрас надо, плитку, кастрюлю, миску какую-никакую... Когда уходят, норовят все с собой забрать, я не препятствую - если кто тут, в соседней деревне, женится или замуж выходит, все это очень даже пригодится.
Кроме того, человек вышел на волю, значит, документы нужны, паспорт получить, встать на военный учет... Всюду деньги нужны. Вот последняя служба в храме у меня была - 243 рубля. Это только на хлеб да на сигареты им.
Чем другим я могу помочь? Я же много не могу, я не психолог, не воспитатель, а тут профессионал должен быть, это же целая наука - реабилитация.
Люди же вовсе не к тому всю жизнь стремятся, чтобы ангелочками стать, полезными членами общества. Человеку жилье нужно, сытная еда, ну и выпивка время от времени.
Иногда, конечно, запивают. Вот есть у меня муж и жена, отделочники, штукатуры. Немолодые уже люди, пенсии получают. Она из Мордовии, жила хорошо, хозяйство было. Дочь однажды пошла с ребятами купаться, с плота в реку прыгать, зацепилась волосами за бревно и утонула. Мать запила, стала воровать, попала в лагерь. Сейчас у нее другой муж. Пока она трезвая, то чрезвычайно добросовестная. Как первая рюмка, так все колесом: все продается, все, что есть. И всех зазывает - заходите все, мы всем рады. Полгода назад я их попросил привести в порядок храм. Они очень хорошо работали, и я им дал денег на телевизор. Они поехали, купили черно-белый, и еще чуть денег осталось. Долго размышляли, на что их потратить: может хорошую антенну купить, тогда четыре программы будет... Через четыре дня уже телевизора не было, и до сих пор нет... Но они не унывают.
Многие, разумеется, снова сели. Вот жил у меня Слава такой, пять или шесть раз воровал у меня инструменты, я его и выгнал. Теперь он опять сидит. Бывший учитель географии и биологии, кстати.
Кому-то просто надоедает на одном месте. Но если уходят, то бывает, что и убьют их. Жили у меня трое - брат, сестра и сожитель ее. В город они тайком от меня ездили побираться. В праздничные дни и на выпивку, и на хорошую закуску набирали. Но если бы только сами пили, это бы полбеды, а то и других вовлекали. Я как-то раз запер дом и говорю: "Будете трезвые - приходите. Пьяных я вас не пущу". Потом встретил ее в городе, стоит с протянутой рукой. Я дал, сколько было, и спрашиваю: "Где мужики-то твои?" "Убили обоих", - говорит. Рассказала, вроде как ни за что получается. Разная у всех судьба. Несколько человек женились и живут в соседних деревнях.
А вот когда я только получил этот приход, то пошел в детскую колонию, а мне там и говорят: "У нас тут есть специалист по церковным делам. Иконы воровал". Поговорил я с парнем раз-другой, тут его условно-досрочно освободили, и я его на приход к себе взял. Смышленый парень. Поступил в нашу костромскую семинарию, закончил. Потом спрашивает: "Что мне делать? Жениться? Я же не готов совсем". Ему лет двадцать было. А у меня в это время была женщина из Штатов, юрист. Она из нашего детского дома двух мальчишек, пяти и восьми лет, усыновила. Я ей говорю: "Лорен, ты же ни слова по-русски, мальчишки ни слова по-английски. Вот уйдешь ты из дому, а они у тебя на полу костер разожгут или еще что выдумают!" Она отвечает: "Я и сама боюсь". Тогда я ей: "Вот у меня парень есть, по-английски я его совсем немного учил, но он смышленый, обучится быстро. Будет за мальчишками приглядывать". И увезла она Сережу родом из Тейкова Ивановской области в Штаты. Сначала у нее работал, потом еще у кого-то секретарем, теперь учится в Католическом университете, свободно владеет тремя языками...
Сейчас еще двое зеков готовятся к нам в семинарию. Трое мальчишек ограбили магазин, украли несколько бутылок ликера, "сникерсов" и калькулятор. Вечером того же дня их участковый и забрал. Я был на суде. Судья спрашивает: "Ну зачем вы туда полезли?" - ""сникерсов" захотелось". - "Пошел бы к отцу Георгию, он бы тебе купил. Купил бы?" Я говорю: "Купил бы". - "Да мы стесняемся". Кому-то дали два с половиной года, кому-то еще сколько. Тот, кому два с половиной дали, сейчас вышел, у меня в церкви лампадки зажигает. И для него нет большей радости, как лампады зажигать. Монашеского, аскетического типа парень, а ведь вся семья пьет, все дядья пьют. А он вот такой, Володька.
Я думаю, что вопрос преступности - это и наш, церковный вопрос. Есть у нас в Костроме детская колония. Я давно там не был, а раньше там было человек пятьдесят сирот. Теперь, говорят, намного больше. Если у них спросишь: "Какой самый плохой день в году?", ответят: "Новый год, Пасха, Рождество и день рождения - ко всем приезжают, а ко мне - нет". Я предлагаю очень простую вещь: у нас в Костромской епархии 150 приходов, пусть по два прихода отвечают за одного человека, больше не надо. И когда он освободится, мы отвечаем за его трудоустройство. Пока он там, мы к нему ходим, говорим с ним, кормим его, одеваем. Можно и преподавателя нанять. Вот я сейчас договорился, нашли одну женщину, которая их там иконописи обучает. Есть там и учитель пения... Но платит-то за это Германия. Почему за обучение должна платить Германия, почему приход не может? Это недорого, любой приход выдержит. Нет, мы это от себя отталкиваем. Епископ не хочет.
Я твердо убежден, что любое возрождение страны может начаться только с возрождения духовного. Вот воровать как-то стало и не стыдно, и не зазорно. Люди часто воруют не потому, что есть хочется. Вот, "сникерсов" захотелось. Прошу прощения, но я ведь и до сего дня ни одного "сникерса" не попробовал. Не хотелось. У меня есть табу, я знаю, чего нельзя. Я не могу себе позволить, у меня нет денег на "сникерс". У меня нет денег на икру. Эти запреты у большинства людей сняты: "А почему мне нельзя?!" А завтра "Мерседес" понадобится: почему другим можно?
Да и не зеки одни. Есть десятки других дел, с которыми идут почему-то именно к священнику. Главврач пришла в районную администрацию, просит деньги на прачечную. А ей говорят: "А чего ты пришла, у тебя есть поп, вот и иди к нему". Я съездил в феврале в Штаты, получил какие-то деньги, отдал на это шесть тысяч рублей, и теперь у них есть прачечная, и больные могут помыться.
А кто в деревне должен заниматься магазином? Священник. Когда у нас в деревне закрывали магазин, я три раза ездил к губернатору. Говорю: "Поймите простую вещь - бабкам придется за хлебом, за мылом, за спичками по четыре километра туда, по четыре обратно. В мороз, в жару". - "Это твоя забота". В конце концов мы сами магазин купили. Но у меня не было транспорта возить продукты, и на меня такие большие налоги начислили, что я не мог этого выдержать. Мы теперь там зеков поселили.
Или вот заболел человек, зек. Я три часа вызывал скорую, а у них то ли машин нет, то ли бензин дорог. Звоню в другую больницу - не наш район. И бензин опять же дорог. А в ближайшей сельской больнице, где я потом прачечную делал, говорят: "Мы больных кормим периодически: есть продукты - кормим, нет - так и не кормим. И белье стирать негде. Медикаментов нет..."
Ребятишки идут из школы, а шоферы бастуют, и автобуса нет. По дороге стали трактористы к девчонкам приставать. Они ко мне: "Отец Георгий, мы боимся". Пришлось идти искать машину, отвозить их домой. Звонил в сельсовет, в сельсовете машин нет. Да всего не перечислишь. Вот позавчера - мне уже в Москву ехать, а из дальней деревни женщина просит: "Батюшка, печка сломалась, никак не могу..." 840 кирпичей дал ей.
Всякие нужды есть. И советоваться идут, и отдавать ли сына в армию, и за кого голосовать... Но церковный амвон - не броневик, я не имею права да и не хочу вылезать туда и бросать лозунги в массы. И столько нужд физических, материальных!..
Говорят, что такими делами должны заниматься уполномоченные по правам человека. При каждом губернаторе сейчас есть такая комиссия. Это очень респектабельные господа. Но, боюсь, что это будет, как всегда было при Советской власти, синекура - все бывшие секретари райкома с удовольствием начнут защищать права человека. Беда в том, что у нас общества нет, граждан нет. Где взять такого уполномоченного? Ведь он должен быть воспитан в духе уважения к закону, а откуда уважению взяться, если он жил в нашем обществе? Правила уличного движения и то никто не соблюдает, где уж там права человека.
Моисей 40 лет водил иудеев по пустыне, чтобы вымерло поколение рабов. Только свободные люди пришли в землю обетованную. Послушайте речи людей, заседающих в верхней или нижней палате нашего парламента, кто из них выше всего ставит права человека? Они, не моргнув, выберут на эту должность генерала А. Макашова. Да что парламент! Много ли священнослужителей всерьез обеспокоены судьбой одного униженного и оскорбленного, как были обеспокоены этим митрополит Филарет (Дроздов) или доктор Федор Гааз? О каких правах человека можно говорить в стране, где каждый третий гражданин голосует за коммунистов? Где на центральной площади столицы по сей день покоится прах величайших злодеев в истории человечества? Не одного, не двух, а десятков?
Совесть человека должна быть злою собакой, которая не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Не дает ему спокойно ни есть, ни спать.
Уполномоченный по правам человека должен быть совестью города, области, государства, народа. Он должен мешать нам жить спокойно, не позволять нам прятаться за удобные формулы, оправдывать свою личную мерзость, свою личную подлость словами: "Моя хата с краю", "Я человек маленький", "Лес рубят - щепки летят".
Три поколения людей торжественно провозглашали в гимне своего государства, своей родной партии: "А если гром великий грянет над сворой псов и палачей, для нас все так же солнце станет сиять огнем своих лучей". Таким псом становился всякий, о ком неодобрительно отзывалась газета "Правда". "Взбесившихся псов расстрелять всех до одного!" - требовал Генеральный прокурор СССР А.Я. Вышинский в Колонном зале Дома союзов. А тысячи людей на улице радостно приветствовали его речи. Кстати, его прах там же, в центре Москвы, в Кремлевской стене. А его ученики - защитники прав человека. Точнее: временно исполняющие обязанности защитников.