 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Юрий СенокосовРоссия в параллельном времени
 |
Проблема Чечни как отражение сегодняшнего кризиса заставляет меня думать о том, что попытка вхождения России в европейское пространство, в пространство гражданских институтов в каком-то смысле обречена на провал, если мы не оглянемся назад на западную историю. Западная история существует в непрерывной протяженности, в долговременном мышлении и составляет неотъемлемую часть настоящего. Это живая реальность, с которой мы как бы соприкасаемся, но которой не понимаем. Поэтому, как мне кажется, стоит сделать попытку двинуться в сторону прошлого, воспринимая его как живое настоящее, и тогда мы поймем, что Россия сегодня оказалась ни в прошлом, ни в настоящем, а в каком-то параллельном времени. В последние годы были предприняты усилия описать эту параллельную реальность, российскую действительность, в которой есть все слова, все термины, все понятия, где все сказано, но нет понимания элементарных вещей...
Оговорюсь: при этом отсутствии понимания, при том, как мы любим утверждать "особенность" России, для меня все же нет вопроса, Западу или Востоку она принадлежит. Интенции наши ясны - мы хотим жить лучше, жить более цивилизованно, мы стремимся думать по-европейски. Достижения Запада тоже очевидны, но очевидно ли для нас, какой за всем этим колоссальный труд, как по кирпичикам складывался европейский дом? Ведь в его строительстве участвовали все европейцы. В этом отношении мы чудовищно необразованы, непросвещены... У нас с упорством, достойным лучшего применения, с мазохистским желанием заново и заново переживать мучительное, переиздаются Гитлер, Геббельс... И нет буквально ни одной книги о том, как после войны, через преодоление ненависти, Европа становилась тем, что она есть. В этой работе участвовали конкретные люди, их опыт бесценен. Но... нам почему-то не нужен.
Мы традиционно пытаемся обращаться к власти, мы почти всецело полагаемся на нее. Кстати, жанр письма к правителю с обоснованием, почему он должен поступать так, а не иначе, начинается с известного письма Платона, в котором формулируется проблема отношения к меньшинствам, отношения к побежденным. Платон выступал в роли правозащитника, и его посадили.
Через полторы тысячи лет появляется Макиавелли. В современной ему Италии тоже творились чудовищные вещи, и он пишет в надежде научить, как, отрешившись от эмоций, можно начать более нормальную жизнь. Он впервые отделяет государя от подвластной ему территории, вводя понятие "stato", и этим словом теперь в европейских языках называется государство. Появился новый термин, и возникла возможность дистанцироваться, разделить правителя и управляемых. Но по-настоящему история прав человека начинается в Англии, с конца XVI века, с Локка, который в своем знаменитом трактате обсуждает проблему так называемых естественных прав. Через сто лет парламент принимает Билль о правах. И дальше - французская Декларация, американская конституция, омбудсман в Швеции... То есть европейское общество постепенно уходило от патернализма власти и государства, все более опираясь на индивидуальные права. Но это вовсе не тот процесс, который у нас называют "правозащитой"...
Вспомним: Кант определил несовершеннолетие как неспособность пользоваться собственным умом без руководства со стороны кого-либо другого. "Леность и трусость - вот причины того, что большая часть людей, которые уже давно освободились от чуждого им руководства природы, все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними". Здесь сформулирована идея социального опекунства, определившая во многом историю второй половины двадцатого века. По Канту, для Просвещения требуется только свобода во всех случаях публично пользоваться собственным умом, и публика сама себя просветит, если предоставить ей эту свободу.
Вот тут, по-моему, и располагается та точка, из которой вырастает мое скептическое отношение к такой правозащите, которая берет на себя роль опекуна. Ведь если у меня есть книга, говорящая, что мне надо думать, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, если у меня есть врач, который предпишет мне правильный образ жизни, то мне нечего и утруждать себя... И потому правозащита - не тот институт, из которого может вырасти гражданское общество. На самом деле, проблема состоит в том, чтобы разорвать связь подопечного и опекуна. Но каким образом донести до сознания подопечных и политиков, всех участвующих в политическом процессе людей, тот европейский опыт, о котором говорилось выше? Каким образом нам открыть смысл институтов гражданского общества и самой идеи естественных прав человека?
Вообще, право вырастает, в том числе, из понимания, что человек - жуткая бестия, эгоист, а потому, чтобы защитить себя от себя самого, ему нужно законодательство, судебная система - только они могут сделать жизнь более нормальной, породить то доверие, без которого никакого дела не сделаешь. У нас же, ссылаясь на опыт Запада, делают ставку на самоутверждение, а самоутверждение, не ограниченное никакими рамками, моментально перерождается в хамство. Для меня принципиальное значение имеет то, что люди, которые вошли в новую жизнь, не поняли, что дело не только в собственности и в деньгах. Они с самого начала не хотели понимать, что их банк, фирма, предприятие это еще и ячейка гражданского общества. Формально мы сегодня заимствуем западные структуры, но не хотим думать в терминах западного общества, в терминах прав и свобод. Результатом этого стал полный провал социальной политики.
Когда моральные и юридические принципы действительно входят в плоть и кровь, тогда правительства делаются заложниками общественного мнения. А что скажешь про наше общественное мнение? Вот гибнет в Чечне генерал, его хоронят и при этом произносят набор таких архаичных клятв и лозунгов, вообще-то страшных для общества, которое хочет быть гражданским... И это получает одобрение и поддержку. Включаются архаичные механизмы ненависти и мести. А о преодолении этих механизмов, о том, что конфликт есть повод для диалога, а не для взаимоуничтожения, нам, собственно, ничего неизвестно.
Сейчас мы стараемся понять проблему Чечни. Ситуация загнала нас в тупик: сработал эффект мести, всего накопившегося недовольства. Да, реальная жизнь состоит в столкновениях, конфликтах. Но, если их не решать, они нарастают до какого-то предельного момента - и тогда открывается весь ужас последствий. Мы вроде бы стремимся к мирной жизни, но в мирной жизни на тех основаниях и на тех принципах, на которых ведется война в Чечне, жить нельзя. Если бы мы на самом деле стремились к мирной жизни, мы думали бы о том, как, каким образом выйти из чеченской ситуации, и тогда стала бы выстраиваться стратегия решения конфликта. Ведь можно мыслить, а можно природно-стихийно реагировать... Так у нас и получается. Попутно рассуждая о глобализации и геополитике, мы решаем конфликт так, как он решался двести лет назад, снова загоняя проблему внутрь. Оказалось, что для решения такого рода задач у нас нет необходимой интеллектуальной платформы. Казалось бы, русская интеллигенция только и занималась "духовными исканиями", - но в сфере мысли почему-то не произошло ничего, что сделало бы возврат к варварству невозможным. Мераб Мамардашвили когда-то замечательно, что после Канта возврат к докантовским ценностям невозможен. В русской же мысли, похоже, эта формула не работает.
При советской власти публичное обсуждение проблем насилия и смерти было практически запрещено. Предлагалось делать вид, что ни того, ни другого не существует. Сейчас все вышло на поверхность. И, значит, надо выстраивать все институты и структуры государства, которое, как сказал еще Соловьев, существует, чтобы ад этой жизни загнать в рамки. Если мы будем по-прежнему полагаться на "авось" и не думать, мы пропали.