 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Филипп ЛеженСлово за решеткой
ФИЛИПП ЛЕЖЕН (PHILIPPE LEJEUNE, род. в 1938 г.) - французский литературовед и культуролог, исследователь места биографического письма (автобиографии, эго-романа, записок, автопортрета, дневника, завещания, эпистолярия) в литературной и социальной жизни Франции XIX-XX вв., автор монографий о В.Гюго, А.Жиде, М.Лейрисе, Ж.Переке. Ему принадлежат книги "Автобиография во Франции" ("L'autobiographie en France", 1971), "Автобиографическое соглашение" ("Le pacte autobiographique", 1975), "Я - совсем другое" ("Je est un autre", 1980), "Я - тоже" ("Moi aussi", 1986), "Черновики самого себя" ("Les brouillons de soi", 1998); им составлены сборники личных дневников и записок "Дорогая тетрадь..." ("Cher cahier...", 1990), "Девичье "я" ("Le Moi des demoiselles", 1993) и др.
Публикуемое эссе взято из сборника статей, заметок и журнальных хроник Ф.Лежена 90-х годов "В защиту автобиографии" ("Pour l'autobiographie". P., Editions du Seuil, 1998).
...Можно ли жить в тюрьме? Один из способов выжить - взяться за перо, если, конечно, этого не запрещают.
Читаю книгу "Чтение заключенных" (1994). Автор, Жан-Луи Фабиани, социолог. По поручению министерств юстиции и культуры, разрабатывающих новую культурную политику, он в 1985-e6 годах провел опрос 215 человек в девяти разных тюрьмах.
Последний раздел его анкеты посвящен писательству (девятая глава книги). Респондентам задавались такие вопросы: "Пишете ли Вы (ведете записки, дневник, занимаетесь литературой)? Участвуете ли в работе каких-то студий и кружков (литературных или других)? Не хочется ли Вам после интересной прочитанной книги писать самому? Не возникало ли у Вас желание печататься? Чем Вас привлекала такая возможность?" В тюрьме без письменного слова не выживешь (общение с администрацией, письма на волю); между тем привычки писать у большинства заключенных нет. Самая распространенная форма писания "для себя" - стихи (тетради выписок или собственных сочинений). По поводу личных дневников Жан-Луи Фабиани приходит к тем же выводам, что и я. В принципе, тюремная ситуация, кажется, должна была бы располагать к ведению дневника; на самом же деле от душевных излияний (и без того редких) удерживает страх, что они могут попасть в чужие руки. Автор приводит слова одной молодой женщины, которая до заключения вела дневник: "На свободе, да, все последние десять лет. Тетрадь за год. Но здесь, в тюрьме, нет. Тут же некуда скрыться. Раз, а то и два в неделю камеру обыскивают. Никогда не знаешь, кому... ну, в общем, на кого попадешь". Вывод Фабиани: "Дневник в тюрьме - больше мечта, чем привычка".
Автобиография, считает он - соблазн более частый. Оказаться на книжных прилавках, став летописцем потайного мира застенков или рыцарем кривых дорог, - это ли не реванш? Прибавьте будоражащее воздействие какого-нибудь прочитанного бестселлера, вроде "Жизни на разломах" Чарли Бауэра (1990, издательство "Сёй"). Но о чем все-таки идет речь - о писательском замысле или о фантазмах заключенного? Ведь большинство свидетельств о тюрьмах (включая бауэровское) написаны уже на свободе. Из-за решетки не так просто отыскать издателя, да и на передачу ему рукописи, в принципе, требуется разрешение министерства юстиции. Рукопись "Тяги к смерти" Жака Месрина (1977) "ускользнула" из тюрьмы. Опубликовав книгу в обход закона, к тому же - до начала суда, автор бросил Фемиде новый вызов: допустимо ли, чтобы преступник наживался на рассказе о своих преступлениях?
Впрочем, от тюремных будней до подобной шумихи куда как далеко. Писательский успех - нечастый гость за решеткой, не то что самоубийство. Лишь в редких случаях признания обретают литературную форму и добираются до печатного станка. Я связался с Международным наблюдательным комитетом пенитенциарных учреждений и погрузился в автобиографические книги Луи Перего, с которым познакомился потом в Лионе. Родившись в 1948 году, в простой семье, Луи Перего провел за решеткой в общей сложности семнадцать лет - четыре срока с короткими промежутками "реадаптации". Во время второй отсидки (1977-1985) он экстерном изучал психологию и участвовал в создании газеты "Под стражей", органа заключенных лионских тюрем. Выйдя на свободу, он встретил Аннет, ставшую ему верной спутницей в будущих передрягах. Из-за трудностей с устройством на работу ему пришлось взяться за старое; после уличного налета в 1987 году он опять сел. Помогло единственное: он принялся писать и за три года предварительного заключения сочинил книгу о своей жизни в 1980-1987 годах, "Возвращение в каталажку". Как писать в битком набитой камере? Начал он в одиночном карцере, где провел неделю, а в камере потом продолжил. Аннет, приходившая его навещать, главу за главой выносила рукопись на волю. Она ее и перепечатала, она же нашла издателя. Сам Перего увидел свой труд только после публикации (Эдисьон увриер, 1990), ему приходилось писать, скажем так, "по памяти". Напечатанная без соответствующего разрешения, когда автор был в тюрьме, книга помогла ему выйти на свободу. Издатель обещал дать Перего работу, и в 1990 году тот был условно освобожден. Реадаптация проходила успешно, он работал на своего издателя и подрабатывал на "Радио-Плюрьель", в начале 1992-го у него родился сын. В мае того же года он был взят под стражу в связи с началом его судебного процесса, но надеялся на то, что суд осведомлен о нем благодаря книге и примет во внимание образ его жизни в последнее время. Надежды оказались напрасными: Перего приговорили к двенадцати годам тюрьмы. На следующий день в Лионе была создана ассоциация в его поддержку, к властям обратились с прошением о повторной реадаптации. И снова ему помогло писательство: переписка с этнологом Жаном-Ивом Лудом под названием "С открытыми глазами" и с иллюстрациями Наджиба Буссады, опубликованная в 1993 году издательством "Алеас", и следующий том автобиографии. Книга "Добей его!" рассказывает о событиях 1987-1994 годов - третьем тюремном сроке, работе над "Возвращением в каталажку", успешной реадаптации и новом возвращении за решетку. Вынесенная из тюрьмы, как и прежде, тайком, она была опубликована в 1995 году издательством "Ателье" после нового условного освобождения Перего на Рождество девяносто четвертого.
Подобные писательские перипетии - случай, конечно, исключительный, как исключителен сам этот человек, с которым я познакомился и который сумел "с открытыми глазами" описать тюремные будни, показать ловушки и трудности адаптации, предложив собственный политический анализ проблем преступности и борьбы с нею. "Возвращение в каталажку" - замечательная книга, и я буду считать, что сделал свое дело, если эти строки привлекут к ней внимание читателей...
После всех изысканий передо мной встают два вопроса: один - общий, другой относится в нашей Ассоциации.
Что происходит, когда в тюрьму превращается вся страна? Когда каждый дом становится камерой, которую в любой момент могут обыскать? Двадцатый век дает немало впечатляющих примеров подобной ситуации, включая Францию 1940-1944 годов. Террор с неизбежностью порождает самоцензуру. Цензоры могут спать спокойно: автор все сделает сам... Можно ли вести дневник или писать автобиографию в условиях диктатуры? Знает ли читатель, что в Испании после 1975 года (со смертью Франко?) был настоящий автобиографический взрыв? А что в этом смысле происходит в Восточной Европе с падением Берлинской стены? Огромная, медленная "оттепель", где долг памяти борется и переплетается с желанием забыть...
Второй вопрос возвращает к сегодняшним французским тюрьмам и состоит попросту в том, что каждый из нас может сделать на своем месте.
1996
Перевод с французского Бориса Дубина