Автор: [62]Анна Петренко
   [1.gif]
   Да, Смерть!
   Я пришла. Не из-за бытовой неустроенности - средненький уровень,
   терпимо; не из-за собственных комплексов и тщеславия и уж никак не
   из-за неустроенной личной жизни - при желании все можно исправить,
   устроить и т.д.
   Пришла из-за невозможности, из-за тоски, из-за своей деструктивности.
   Пришла туда, где увидела шанс заглянуть ей в глаза.
   А весной пришел ты. Поколение NEXT. Мудренькие не по годам,
   прагматичные, с блеском в глазах - подкупает. И на этот раз я не
   ошиблась в половинке моей трагедии, моей очередной трагедии - кусочке
   мозаики. Дырочке в сердце.
   КПЗ и паника в твоих глазах. Кабинет следователя и листки с
   "признательными" показаниями. Не достучаться. Не к ней пришел, кривил
   душой.
   И это уже не страшно. Ведь я в пути.
   - Останешься с ним?
   Да, если сделает харакири. Мы пешки, Володя. Жизнь все расставит.
   Нас, четверых, взяли за расклейкой листовок. Как в дешевеньком
   танго-фильме: 37 год, фонари в лицо, мы с Михой прижались друг к другу
   у рекламного щита.
   - Руки на щит! Не разговаривать!
   Подъезжает еще несколько машин. Запихивают. Пацаны в шоке. Леху бьет
   крупная дрожь. Он рядом со мной в машине. Стараюсь казаться спокойной.
   И, думаю, на их фоне, так и есть.
   В третьем разводят по клеткам. По одиночке - на допросы. Всю ночь. По
   кругу. Допрашивает восемь человек. Стараюсь не слушать, что они
   говорят. Они говорят простые и страшные вещи - обо мне, о родителях, о
   сыне... Если слушать - ... Статья 51 Конституции. (2, 3, 5, 25, 100
   раз).
   Утром везут в Прокуратуру, оттуда звоню домой. Везут в УВД. От допроса
   отказываюсь - нет адвоката. Адвоката находят - статья 51 Конституции.
   Я ему не верю, а в тонкости "игр с защитниками" еще не вникла. В
   24.00-1.00 везут на обыск.
   Перерывают все и ничего не находят, хотя... Находят мои дневники и
   стихи. На полу - книги и одежда, вещи вперемежку. По ним ходят в
   обуви. Мать изо всех сил загоняет истерику внутрь. Сажусь к сыну на
   диванчик, чтобы чувствовал, что я здесь и не просыпался. Прощаюсь с
   ним - спит так сладко...
   Тусую отцу записку для ребят. В начале третьего привозят в ИВС.
   Камера - ... Нет окон, сыро и холодно, душно - подвал. Стены - желтая
   шуба, толчок; 2 темно-коричневых двухярусных шконаря, железный столик
   и табурет - все прикреплено к полу. Шконари - сплошные железные листы.
   Я не спала две ночи. Ложусь. Холод пробирает до костей. Подкладываю
   обе руки так, чтобы не простудиться по-женски, и ложусь на живот.
   Просыпается моя сокамерница. На ее шконаре есть матрац. После моего
   краткого рассказа, в чем дело, ложимся на ее матрац вдвоем.
   Пахнет немытым телом, нестиранными вещами и табаком. Непонятно - день
   или ночь. Часы забрали, радио нет, освещение одинаковое все время.
   Утром выводят на допрос. Статья 51. Звереют, но...
   Везут на допрос в УВД. На допросе в УВД - увидела, ручонка затряслась,
   карамельки, гостинчики тебе просыпались - следак не видал. Статья 51.
   Очная ставка с Соловьевым. Статья 51. Соловьев пьет кофе, ест печенье
   и конфеты и вовсю дает показания.
   На следующий день уводят сокамерницу. Сижу и пою. Потом - суд по мере
   пресечения. Напротив суда - школа. Там последний звонок. Судья полтора
   часа думала. И вот - я на свободе. Пока. Здравствуй, солнышко и
   зеленая трава.
   Письма, передачки, мысли - днем, ночью, статьи, митинг в поддержку и
   т.д. Тяну за руки, за уши, за яйца - Партия с вами, гребаные
   "нацболы", "активисты белгородского отделения". Что это меняет. Каждый
   сам себе партия...
   Приговор
   В пятницу 19 сентября 2003 г. прокурор Васильченко О.В. - толстая,
   глупая дама с внешностью обычной "клуши" - потребовала мне четыре года
   лишения свободы в колонии общего режима. Нет, глупая вовсе не потому,
   что потребовала. Таких, как я, надо вообще расстреливать. Глупая,
   потому что даже читает по складам, что уж дальше-то...
   Но не будем о ней. Может быть она в постели невообразимые чудеса
   творит. У каждого человека кроме недостатков есть еще и кучи
   достоинств. Будем обо мне. Знаете ведь, есть такие люди, которые,
   исходя из общественной необходимости, проводят на себе эксперименты и
   (если успевают) тщательно записывают результаты. А если еще успевают,
   то анализируют их и делают выводы, двигающие науку далеко вперед.
   Так вот.
   ***
   Из зала суда я поехала на работу. А в голове стучало "4 года". Нет, я
   знала, что меня осудят на реальный срок. Я была к этому готова
   заранее. Но что значит готова?
   4 года. Через 4 года моему сыну будет не 7 лет, а 11. Через 4 года
   отцу будет 78 лет. Вдруг я его уже никогда не увижу. Солнечные дни. Я
   читаю лекции, веду семинарские занятия, разговариваю, смеюсь. Все в
   порядке. Сын только немного шалит, не хочет учиться в
   общеобразовательной (ужасное слово) школе. Отец покашливает. Что мне
   сегодня снилось. О! Алексей Абрамович - сон в вашу коллекцию, потом на
   ушко шепну. Конечно же, я в очередной раз влюбилась. Надолго или на
   всю жизнь? Надолго. На 4 года.
   Ничего не случилось. Приехали друзья из Харькова. Да ты бодро
   держишься! Молодец!
   Я прощаюсь. А ты психуешь, что я не замечаю на рынке палатку, в
   которой продаются джинсы. Тебе нужны новые джинсы. Я тебя ни во что не
   ставлю, мне наплевать, в каких ты ходишь джинсах. Дурачок мой! Я
   прощаюсь. С тобой, с твоими руками, голосом, с солнцем, с цветами, с
   городом. Я - наполовину там. На небесах. В вечности. Оттуда не
   возвращаются обратно.
   ***
   26 сентября. 3 года. Увели из зала суда. Я была готова?
   Шок. Меня привели в какой-то кабинет - ждать конвой. "Охрана" ушла
   обедать, дверь открыта. А я сижу и представляю себе, сколько это - 3
   года. Представляется плохо. Сколько уже прошло времени? Можно было сто
   раз "уйти". Но зачем? Почему я должна бежать, прятаться. Я невиновна.
   Я хочу жить в своем городе, в своей семье. Я невиновна. Я открыто
   заявляла, заявляю и буду заявлять, что приложу все свои силы, чтобы
   скорей наступил тот момент, когда мы с автоматами в руках восстановим
   конституционный строй РФ. И вы, ублюдки, от нас не убежите и не
   спрячетесь. Я не виновна.
   Боже, да сколько же прошло времени?
   Хочу в тюрьму.
   Открой нам дверь! Замок открывается-закрывается изнутри и снаружи с
   снаружи с одинаковой легкостью. Изнутри - "на вертушку". Снаружи - на
   ключ. Ключ, оказывается, утерян. Смешно.
   Открываю дверь. Играем в карты с моим "охранником". Главное - ни о чем
   не думать, потому что ужас захлестывает с головой. Хочется кричать,
   упасть на пол и колотить руками и ногами. Хочется перерезать вены.
   Хочется спрятаться, да вот, хотя бы в шкаф, чтобы тебя не нашли. Если
   будешь думать - непременно сойдешь с ума.
   Когда же поедем. - Еще не скоро.
   Приезжает конвой. Я потерялась во времени. Везут в 3 ОМ, где надо
   оформить документы на меня. Документы оформляют, меня закрывают в КПЗ.
   Спрашиваю у дежурного:
   - Рома, когда же я поеду в тюрьму?
   - Ань, я бы и рад тебя быстрей отправить, но сегодня, наверное, не
   выйдет. Ты хоть ела?
   - Нет.
   Рома приносит поесть - сало, хлеб и какой-то домашний салатик.
   Я хочу в тюрьму. В КПЗ узкие лавочки. Я боюсь задремать. Потому что
   нормального сна все равно не будет, а в таком состоянии
   полусна-полуяви как раз легче всего сойти с ума. Бросают Анжелу -
   высокую девочку с большой грудью. Она рассказывает анекдоты и свою
   немудреную жизнь. И спит Анжела спокойно - ей завтра выпишут штраф и
   отпустят. Все это я уже слышала раньше, и мне не смешно. Смеюсь для
   приличия. Алкашка, бывшая наркоманка, подралась с соседкой по общаге.
   Может, ей мужика нормального надо, глядишь, стала бы как Васильченко.
   Плотнее закутываюсь в Анжелкину голубую куртку - морозит. Пытаюсь
   скрючиться и принять на лавочке горизонтальное положение.
   Мне кажется высшим блаженством растянуться на тюремной шконке, закрыть
   глаза и ни о чем не думать.
   ***
   Ты можешь простить меня? Я знаю заранее, что ничего у нас не выйдет.
   Что я могу тебе отдать? Ведь любить - значит отдаваться. А что я могу
   отдать? Я чувствую себя очень старой, неспособной отдавать, способной
   только брать. Я не умею сочувствовать, сопереживать, иногда кажется,
   что и любить не умею. Ну, так оно и есть. И еще кучу приятных вещей я
   не умею делать и не хочу учиться. Говорить, например, нежные и
   ласковые слова, льстить и т.д.
   Я знаю заранее, что ничего у нас не выйдет. И взаимоотношения мужчины
   и женщины для меня всегда трагедия.
   Я хочу, чтобы меня принимали такой, чтобы меня понимали и безумно
   любили такой, какая я есть...
   А вообще-то, я все придумала. Сижу тут, блин, сопли и слюни развожу.
   Да между нами и не было ничего. Так, чисто поебаться...
   Белгородский централ.
   Боксы.
   Утром привезли в тюрьму. Выхожу из "кареты". Голодными глазами
   провожают "хозбыки"- те, кто отбывает свой срок здесь, на хозчасти.
   Они обслуживают заключенных: разносят еду, передачи, выдают постельное
   в кладовой, убирают территорию, выполняют другие работы.
   Бросают "на боксы". Почему "на" и "боксы' "? Может, потому, что для
   слуха обывателей приятна прямая ассоциация с баксами? И звучит
   "круче"?
   Бокс - это... Каменный мешок шаг на два. С узенькой лавкой. Просидела
   там несколько часов. В пустоте. В невесомости. Меня нет. Я неживая. Я
   не хочу ни есть, ни пить, ни спать, ни в туалет, ни... Но хорошо бы
   все-таки при этом лечь.
   На меня посмотреть пришли, наверное, все, кто был в это время в тюрьме
   ( в смысле - менты). Я - единственный политзек. Экзотика.
   6.3.
   Дверь открывается. На пороге меня встречает женщина лет 60-70 на вид.
   Деревенская неопрятная баба - "хохлушка". Потом узнала, что ей 45.
   Сразу начались расспросы. Формальные, скорее. Вряд ли Ольга и
   Валентина (вторая сокамерница, маленькая, щуплая женщина 52 лет с
   характерным лицом алкоголички со стажем) что-то поняли.
   Первые дни в "хате" самые сложные. Хочется лечь и не видеть этих
   людей, с которыми тебя ничто не связывает. Но это невозможно. В
   принципе, они не сделали лично мне ничего плохого, надо как-то не быть
   "букой". И потом, мало ли. Надо держаться ровно, по возможности
   оптимистично, чтобы те, кто хочет увидеть или услышать что-либо
   другое, не потирали с удовлетворением руки.
   Первое время я боялась спать. Я боялась, что мне будут сниться дом,
   семья, друзья. И будет очень больно и мучительно просыпаться. Но
   близкие меня хранили. Они приходили с легкостью ангелов. Светлые,
   сказочные, наполненные солнцем видения были грезами о богах, об
   ангелах. Мне не было тяжело и тоскливо. Нельзя ведь, в самом деле,
   тосковать о рае. Я не ждала, вполне закономерно, никаких передач и
   писем. И несколько дней меня никто не тревожил.
   ***
   Мне сегодня снился сон. С продолжением. Про меня и Пашку. Мы
   встретились, и мы были вместе. Мы гуляли всю ночь. Где? В Белгороде? В
   Харькове? Заходили в какие-то кафе. Купались на пляже. И были
   счастливы. Это чувство... Щемящерадостное чувство... Когда обнимаешь
   родного человека. Это забытое чувство вернулось ко мне. Я никогда не
   позволяла себе никаких нежностей с родителями, с сестрой. Нет, не
   никогда, но после пяти лет - точно. Мне казалось, что это будет им в
   тягость, не обрадует их, что я сделаю что-то не так, если позволю себе
   броситься на шею отцу, обнять мать или сестру. А во сне я обнимала
   Пашку и не думала, что что-то не так.
   Господи, ведь у меня есть брат. Ведь я люблю его. Почему же мы так
   мало видимся... Может быть все это - сублимированное чувство
   сексуальной неудовлетворенности и все...
   Пашка задел какие-то струнки в моей душе. Мне бы хотелось, чтобы у нас
   были такие отношения. Но, раз это невозможно, то, хотя бы не быть
   чужими друг другу.
   ***
   - Ну и как в камере? - спросил опер.
   Он меня вызвал в воскресенье, сам. Небывалый случай.
   - Прекрасно. Мне очень у вас нравится. Это просто санаторий какой-то.
   Если бы еще книги и какую-нибудь работу...
   - Ну да, Вы ведь образованный человек. Работа для Вас может найтись.
   - Если я правильно Вас поняла...
   Пауза.
   - Я правильно поняла?
   - Наверное.
   - Нет, я не хочу.
   - Что ж, ничего другого предложить не могу. Сразу предупреждаю, что у
   нас здесь много методов воздействия. Заключенных мы не бьем, особенно
   женщин. Мы их ласкаем. Шутка. Но вот карцеры, переводы в другую камеру
   и т.д. Вполне можем обеспечить.
   - Я психологически и эмоционально устойчива.
   - Ладно, посмотрим. Как Вам сокамерницы? Не желаете перейти в другую
   камеру?
   - У меня жалоб нет никаких. Если хотите, можете перевести.
   ***
   Ольга убила своего мужа. Треснула лопатой по голове.
   - Я знаю, что я его не била. Я думаю, что не била. Я даже трезвая
   тогда была.
   - Ну ты определись уж как-то - думаешь или знаешь?
   Не везет с мужиками ей. Она хочет, чтоб мужик был работящий, чтоб по
   бабам не бегал, помогал вести хозяйство и по дому. Но что-то никак не
   получается.
   К Ольге никто не приходит, хотя у нее двое детей. Дети воспитывались в
   интернате... Сын сейчас живет в селе, двое детей у него, с работой
   плохо, пьет. Дочь с ребенком вообще неизвестно где. Мне кажется, у
   Ольги не все в порядке с психикой. Да только кто ее проверял в селе.
   ***
   "Будьте как дети"
   Лучиком солнца ворвалась в 6.3 Натаха. Ей 22 года, но выглядит на 30.
   Высокая, неплохая фигурка, темные, пушистые волосы, преждевременные
   морщинки на лбу, светло-голубые глаза - как у вечно обкуренной,
   сумасшедшие эдакие. Говорила без остановки. Часа 2 ей хватило, чтобы
   выложить почти все основные события своей жизни.
   - И муж мой тоже бандит. Я - жена бандита. Муж сидел несколько раз.
   Всего 15 лет. На Магадане тоже сидел. Там его вор в законе короновал.
   Сказал: "Ты - бандит". За что сидел? За конокрадство, за поджоги.
   У Натахи - сифилис. Натаха окончила вспомогательную школу. Диагноз -
   олигофрения в стадии дебильности. Натаха - искренняя, непосредственная
   и очень любознательная девочка. Ребенок. Пожалуй, самая чистая из
   встречавшихся мне з/к. Вся тюрьма над ней смеется и называет дурой.
   Будучи пьяной, эмоционально несдержанная Натаха взяла топор и наказала
   собутыльницу, которая ее обматерила. Затем постаралась уничтожить все
   следы, сожгла топорище. А потом... пошла и сама вызвала скорую,
   милицию, написала явку с повинной.
   - Зачем же ты призналась, Натаха? Ведь тебя бы, может, и не нашли.
   - Так... Не знаю. Чтоб совесть чиста была. Чтоб на мне ничего не было.
   Натаху жалко. Способная девочка, но читает по складам, пишет с
   ошибками... По-моему, вся проблема - в социальной среде. У нее в
   Красном единственные развлечения - алкоголь, травка. Родители пьют.
   Там все так живут. Так принято. И теперь уже, наверное, поздно
   что-либо менять. Да никто ведь и не будет этим заниматься. С приходом
   Натахи почувствовала себя ребенком. Мы смеялись по пустякам, болтали
   до 3 ночи, спали до 12 дня. Делили дачки на всех и никому не разрешали
   плакать и жаловаться.
   - А нацболы - это которые? Которые за правду, да? Я тоже за правду. И
   Жириновский за правду, он вашего Лимонова поддерживает. Я и оперу
   сказала, что тоже в партии состою, в ЛДПР.
   Бедная моя Натаха. А еще она ждет свадьбы со своим "бандитом". Только
   этим здесь и живет.
   - А до Сереги встречалась с Розенталем - владельцем рынка. Была его
   любовницей. Он мне квартиру подарил, машину. Поругалась с ним - все
   поотдавала. Только золото его, которое он мне дарил, я пропила к тому
   времени. Если бы он узнал, что я здесь - уже бы вытащил. Он и не из
   таких переделок сухим выходил. Только я не хочу!
   Впрочем, она присочинить любит. А иногда, особенно когда письма из
   дома приходят, Натаха ревет в голос:
   - Зачем я этот топор взяла? Бывает же, что меня перемкнет. Мне
   лечиться надо. И от алкоголя тоже.
   ***
   Бледные, безночные,
   Мы не знаем имени
   Влажные, замочные,
   Мать-земля, прости меня.
   Я - лицом к стене,
   Руки за спиной,
   Думай обо мне,
   Одинокий мой.
   6.4
   Спустя недели две перевели в другую камеру. Дверь открылась и я
   охуела. Монашеская келья. Везде занавесочки, рюшечки, на полу коврики.
   Разговаривают полушепотом или молчат вообще. Радио выключено. Им даже
   "толчок" разрешили завесить за примерное поведение, наверное.
   Основной девиз живущих в камере: мы - женщины, у нас и в тюрьме будет,
   как дома, такие же мещански убогие занавесочки, "слоники", т.е.
   коробочки всевозможные иностранные, выставленные напоказ, косметика и
   т.д.
   У Наташи над шконкой несколько икон. Наташа, будучи беременной, пила
   водку в веселой компании. Собутыльница отказалась пожертвовать
   средства на продолжение банкета. За что и получила по голове чугунной
   сковородкой. Били несколько человек, в том числе и Наташа. Наташа
   считает, что в убийстве виновна не она. В тюрьме у нее случился
   выкидыш. Наташа - маленькая девочка с темно-каштановыми, вьющимися
   волосами, симпатичная, но выглядит старше своих лет (здесь редко кто
   выглядит моложе), старается следить за собой, во всем подражает Рите.
   Говорит, что любит "красивую жизнь". Пытается здесь писать стихи.
   Стихи ужасны. Почерк аккуратный, с завитушками. Курит самокрутки и
   матерится "как сапожник". Не ест по средам и пятницам. Иногда читает
   молитвослов. Когда в тюрьму приходит священник - Наташа у него главный
   посетитель. Последний раз она перечисляла на исповеди все грехи,
   начиная с семилетнего возраста. Наизусть их не помнит - читала по
   бумажке. Наташа импульсивна. Не импульсивно - открыта, как Натаха.
   По-другому. Ни с того, ни с сего срывается, чуть ли не до истерики
   доходит, если чувствует, что кто-то "сильный" ее поддерживает -
   особенно. Выброс отрицательной энергии. Убить, чтобы убить. Чтобы не
   было раздражающего в данный момент фактора. Жить "красиво" - богато,
   беззаботно, беспроблемно, бессмысленно.
   Ритка в этом "успела преуспеть" больше. Она - создатель "первой в
   Белгороде финансовой пирамиды". Во! В тюрьме сидит уже год и восемь
   месяцев. Рита неглупая женщина. Считает, что она живет правильно. А
   такие, как я - неправильно. Да, наверное. Я и для себя ничего
   хорошего, по мнению Риты, не сделала, и вклад мой в улучшение жизни
   народа ничтожен. Я с ней не спорю. А вот Рита, она нормально живет.
   Она хорошо зарабатывает и, по ее словам, дает зарабатывать другим.
   Такое ощущение, что мы учились с ней в одной школе. Где-то я все это
   уже видела. Ритка - "фаворит" камеры. Здесь смеются только над ее
   приколами, выслушивают только ее мнение, делают так, как она скажет. Я
   не спорю, не трачу свои нервные клетки. Да и вообще, мне все равно.
   Вполне возможно, что я здесь специально. Среди тем разговоров
   преобладает тема зоны. Ритка рассказывает, как плохо на общем в
   Цивильске. Как трудно на этапе, как холодно и голодно на зоне.
   Зачитывает письма бывших сокамерниц. Меня и Таньку пытаются
   "закошмарить", очевидно. Таньку, наверное, отчасти удается.
   Танька - маленькая-маленькая, наверное, 130 ростом. Черты лица
   грубоватые, напоминает Долину. На воле жила в деревне, одна. Мать
   умерла давно, отец еще раньше. Сына отдала в детский дом, т.к. он
   инвалид детства, считает, что за ним там будет хороший уход, лучше,
   чем тот, который она может обеспечить сама. Пьет, курит, подрабатывала
   наемным рабочим у фермера. По пьяни подрались с сожителем, она пырнула
   его ножницами. К Тане никто не приходит. А в общем-то она неплохая
   девчонка, трудолюбивая, искренняя, но вот алкоголь... Жалко ее.
   Вообще и Ритка с Наташей не такие уж монстры, как-то я их странно
   описала гротескно. Обычные бабы. У одних - одни недостатки, у других -
   другие. И представления о жизни у каждого свои. Здесь друг о друге
   как-то заботятся. Не шумят, когда кто-то спит, даже подойдут, укроют.
   Ту же Таньку на этап собирают "всем миром" (хоть и смеются над ней,
   всякий раз показывая, что они - светские дамы, а она - необразованная
   деревня). Хотя, это своеобразные неписанные правила тюрьмы...
   Но в целом обстановка в камере на меня давила. И на них давила моя
   непохожесть, моё своё мнение, то, что я не поддаюсь обработке.
   Поэтому, когда меня перевели, с облегчением вздохнули и они и я.
   6.5
   Нет, так и не получается ответить на вопрос: чем все-таки уголовники
   отличаются от обычных людей? Что их толкает на преступления? Почему
   остальных ничего не толкает?
   В новой камере меня встретила Ира. Руки трясутся, лицо опухшее.
   Алкоголик со стажем. Везде развешаны какие-то затычки, трусы, в камере
   грязно и неуютно. Убрала, Ирку пристыдила. Следом за мной зашли еще
   две женщины - Лена и Оля. Лена - цыганка. "Продавала" пенсионерам,
   падким на халяву, тушенку по 4 рубля за банку. Оля вместе со своей
   подельницей убила женщину, которая не захотела отдавать долг. Сидела я
   потом с этой подельницей... И в зоне тоже. А Оля... Простушка,
   перебрала лишку. Высокая, крупная девочка, выражение лица, как у
   молоденькой телочки. Потом у нее обнаружили туберкулез и перевели в
   другую камеру. "А что такое беркулез?" Лена молчала почти все время,
   грустила, вспоминала своих родных, жизнь... Инициативу раскрытия ее
   незаконных деяний благоразумно предоставила следователю.
   С Ириной сложнее. Ирина долго и со вкусом рассказывала о своей жизни.
   О детях. Их было пятеро. Старший погиб в Чечне. После этого, по ее
   словам, она начала пить. Я же думаю, что выпивала всегда. Образование
   высшее, работала в бухгалтерии. У младшенькой долгожданной доченьки
   ДЦП, много времени провела с ней в больницах. С мужьями неразбериха,
   как всегда. Вообще, практически у всех женщин з/к два основных
   отличия, две метки - алкоголь и неустроенная личная жизнь. Отсюда
   нервные срывы, необдуманные поступки. Нет мужиков, нация вырождается.
   Но с девочками легко сиделось, даже несмотря на то, что Ленка храпела,
   а Ирина никак не могла наесться, ночью вставала несколько раз. А еще
   она запоем читала. Все. И ничего не запоминала из прочитанного.
   Механически убивала время.
   6.6
   Там сидели пацаны-малолетки. Знаешь, чтобы нормально сидеть, надо
   смеяться. Над всем. Надо почувствовать себя сумасшедшим. Делать всякие
   безумные глупости. Надо забыть, что ты кандидат наук и т.д., и стать
   15-летней девочкой. Поэтому мы и разговаривали с малолетками через
   раковину. Ни о чем. Смеялись, пели им песни. А Димка нам читал стихи.
   А вообще - жалко их. Они пьют. И убивают, грабят от безделья. Разве
   тюрьма их поменяет. Озлобит, ожесточит, научит быть хитрее, сломает в
   чем-то. Но не поменяет.
   Сначала, когда только пришла в тюрьму, ужасалась этому образу жизни
   сумасшедшей. Ведут по коридору к оперу, из-за дверей крики, визг, вой,
   хохот, стук - как в зверинце. Потом поняла, что это нормально.
   -Дежурный! Дежурный, а дежурный!
   -Ну, чего тебе?
   -Нож принеси!
   Молчание.
   -Дежурный, нож принеси, говорю!
   -Сейчас, все брошу!
   -А ты чего там держишь? Яйца? Бросай, дежурный, они не упадут!
   Молчание.
   -Дежурный, чего нож не несешь?!
   -Занят нож! Я на тебя сейчас рапорт напишу!
   -Ой, не надо, дежурный! Я же шучу.
   Незадолго до суда меня снова перевели в 6.3, к Наташке. Радости не
   было предела. Меня перевели в понедельник, а в среду у Натахи свадьба.
   А в следующую среду - суд. И у меня, и у нее. У меня - последний...
   Еще к нам бросили Ритку. За какие-то ее грехи. Но мы нормально с ней
   досидели, проводили на этап...
   Ритка оставила продукты для борща - зажарку из свеклы, моркови,
   томата, лука (ей мать передала), капусту. У меня был кусок грудинки. И
   мы сварили кипятильником в пластмассовом ведерке из-под майонеза
   обалденный украинский борщ. Только без картошки. Он пах на весь
   продол.
   - Дежурный! Будешь с нами борщ есть?
   ***
   Так вот. Конечно, суд по касатке - это было тяжело. Не потому, что
   приговор оставили без изменения, я знала, что так будет. Тяжело было
   видеть мать. И подельников. После суда нас отвели в боксы. Я была в
   боксе одна. Мишка - через стенку. Алексей, наверное, в следующем. Нет,
   пройдя все это, я имею право судить. С ними еще все случилось хорошо,
   по-божески.
   Они ни хрена не знают о тюрьме. И зоны у них санаторно-курортные, а не
   наркоманские, как у меня. Но, понимаешь, ладно еще Алексей, Мишке
   сидеть гораздо тяжелее. Мне легко, я знаю, что я права, что обо мне
   помнят на воле и ждут. И даже если бы не помнили, не ждали, все равно
   было бы легко. Я знаю, что я права. Я определилась уже в этой жизни и
   расставила акценты. Я знаю цену своим поступкам и готова ее платить.
   Леха-то пофигист, он нормально это переживет, как очередное
   приключение, путешествие автостопом. А Мишку сломали. Ему и
   поговорить-то теперь не с кем по-человечески... Как бы там ни было -
   жалко таких людей, тяжело это видеть.
   Как объяснить? Как объяснить, что остаться человеком надо при любых
   обстоятельствах, это вопрос чести, в конце концов... Да и надо ли
   вообще объяснять что-то? Надо, наверное, просто жить. Хорошо. В кайф.
   Так, чтобы никто, никакая мразь, не в силах была этому помешать.
   <<Черный ворон, я - не твой>>. После этого они все офигели. Какие
   песни? Приговор без изменения, темный бокс, душно, на душе, наверное,
   муторно - все ведь всё знают... Легко - петь, смеяться, шутить с
   конвоем, посылать подельников...
   Легко.
   Через несколько дней в тюрьме у нас сменился оперативник. И сразу
   вызвал меня. Спросил, буду ли я с ним разговаривать. Буду, говорю. Он
   сказал, что раньше работал с моими подельниками и теперь хочет
   пообщаться со мной. Пообщались. О жизни поговорили, о том, зачем мне
   всё это надо... Закончили разговор на оптимистической но-те: <<Ты
   думаешь, тебя никак нельзя сломать?>> <<Думаю - нет>>, - говорю.
   Пробовали, в принципе, и до этого - из камеры в камеру постоянно
   бросали, думали, хоть где-то нарвусь на конфликт; слухи разные
   <<выпускали>> на волю о нарушениях с моей стороны...
   После... За два дня до этапа, вечером, после шести, меня перевели в
   другую камеру. Мы со Светкой пришли с прогулки.
   -Петренко, с вещами!
   -Че, охуели, мне на этап в среду!
   -Ань, ну мы-то не причем.
   -Да идите вы, бля! Последние дни не дают пожить нормально! Суки!
   6.4 снова.
   ...Я вошла, спокойно постелила на верхнем шконаре свои два матраса (от
   Ритки остался), запихнула "этапную" сумку под нижний шконарь. Залезла
   с письменными наверх. Немного поболтала с девочками. Они заметно
   нервничали, старались казаться истерично-веселыми, я бы сказала, как
   перед дракой. Начала писать письмо товарищу из Рязани, на которое уже
   два дня никак не могла собраться и ответить.
   -Опять письма пишешь? - спросила Головань, малолетки ее здесь называли
   "мамочкой".
   -Да, пишу. Что здесь еще делать...
   -Меня своими письмами подставила! Зачем написала про нас с Орехом?!
   Его из "быков" чуть на зону не отправили! У, сука!
   -Наташ, я и про себя-то написать не успеваю, зачем же мне про тебя
   писать. У нас ведь и общих знакомых с тобой нет...
   -Мне опер сам показывал твои писульки! Сука ментовская!
   -Я, конечно, не знаю, как дело было, но Наташе верю, - вступает в
   разговор Наташа Сидоровская, малолетка, ей едва 18 исполнилось.
   -А раз не знаешь - помолчи, - обрываю я
   -Знаешь, у нас в камере свои порядки, ладно? - это уже Лебедева,
   подельница Оли-"телочки".
   -Конечно, девочки.
   -Так вот, ты с нами за стол не садись.
   -Ни малейшего нет желания. Я после вас буду есть. Или перед вами, как
   уж получится - режима-то нет.
   -Нет, ты не поняла. Вообще за стол не садись.
   -И где же ты предлагаешь мне есть?
   -Можешь на шконаре у себя, где хочешь.
   -Да иди ты на хуй! Начальница нашлась.
   -Ты за стол не сядешь.
   -Посмотрим.
   Время было вечернее. Ужинать я не собиралась - мы с девчонками в 6.3
   успели поесть. А завтра разберемся. Я нагрела кипятильником воды и
   пошла в туалет - мыться. В это время девочки решили убрать на столе и
   в шкафу для еды.
   -Мамуля, что это за каша в тарелке?
   -Выбрось ее на хуй!
   После шушуканья и сдавленного смеха шторка, занавешивающая толчок
   сбоку, чуть-чуть отодвинулась. Я успела увернуться. Каша размазалась
   по полу, заляпала занавеску. Брызги, попавшие мне на костюм, я вытерла
   о стену, потом взяла кусок туалетной бумаги, макнула в кашу и провезла
   по стене. Спокойно вышла.
   -Девочки, вы там случайно мимо толчка попали - и теперь все в каше.
   Сидоровская идет убирать кашу, я снова залажу на шконарь. Обстановка
   теперь накалена до предела. Я только делаю вид, что пишу. Злость,
   смешанная с отвращением и страхом звенит во всем теле. Я не умею
   драться, их трое, все это сделано для того, чтобы я получила
   нарушение. К моему шконарю подлетает Лебедева.
   -Сидит, пишет опять! Че ты там пишешь - донос на нас? Не будешь больше
   писать.
   Она смахивает письма, раскиданные по шконарю, на пол. Я слажу,
   подбираю их. В это время на пол летит мой матрас. Лебедева хватает
   меня за волосы, очки слетают, кто-то наступает на них... Вырвавшись,
   подлетаю к двери, стучу, зову дежурного. В хате нож. И сейчас он,
   по-моему, в руках у Сидоровской.
   -Немедленно выведите меня отсюда! Здесь драка, в камере нож!
   Через пару минут заходит ДПНСИ. Самый красивый военный в нашем
   изоляторе. Я не знаю, как его зовут. Мы со Светкой прозвали его очень
   пошло: "Сосать!" Когда он заходит в камеру - всегда курит,
   презрительная гримаса на лице, форма сидит идеально, туфли блестят. Он
   очень красив - и знает об этом.
   -Ваш красавчик с женщинами грубый - это же видно. Вот мой Юрочка,
   наверное, нежный и ласковый. А этот - схватит за волосы: "На колени!
   Сосать!" - сказала Галочка, когда мы со Светкой с придыханием
   обсуждали ДПНСИ. Мы покатились со смеху. Так и пошло.
   "Сосать!" с презрительно-злым лицом вошел в хату, вывел меня с вещами
   на продол, отшмонал второй матрас. Зашел, сел за стол и что-то говорил
   девкам. Что-то для них неприятное, судя по тону, слов же я не
   разобрала, не могла разобрать в таком состоянии. Вышел, повел меня без
   вещей на боксы.
   Мы шли через тюремный двор. Не помню, о чем он спросил, но интонации
   были совсем другие. Никакого презрения в голосе, никакого
   высокомерия... Галочка, все это обманчиво, напускное, игра...
   Сижу на боксах. Слышу, как "Сосать!" интересуется, в какой хате есть
   свободные места, куда можно меня перевести. Оказывается, только в 6.3.
   Он открывает дверь.
   -Пойдешь в 6.3?
   -Да.
   -А почему тебя оттуда перевели? Там все было нормально?
   Отвечаю, что да, все было нормально. Похоже, он понял, в чем дело.
   Галочка и Света сидели, как на иголках, они все слышали - камера-то по
   соседству. Света сказала, что опер говорил ей о моем переводе.
   -Что же ты молчала? А может, и правильно. Знай я заранее - неизвестно,
   чем бы все кончилось.
   Наверняка, я ввязалась бы в драку, решив, что все остальное - просто
   трусость, подготовив себя к этому.
   На следующий день опер вызвал Светку из нашей камеры. Интересовался,
   сука, как я. А что я? У нас с утра в камере веселье, песни, смех,
   танцы и т.д. Светка вернулась сама не своя. Она до вечера была такой
   нервной. Потом уже, когда меня на этап заказали, расслабилась. Говорю:
   <<Что случилось-то, Свет?>> Она и сказала, что ждала сегодня целый
   день, что меня опять переведут, т.к. опер пообещал. <<Я ее в покое все
   равно не оставлю>>. <<Андрей, ты же видишь, что ничего этим не
   добьёшься>>...
   Андрей Викторович Баев видимо-таки понял, что ничего не добьётся.
   Лохов, блин, подсылают на дешевые разборки... После этого, конечно же,
   первый этап - мой.
   Из дома.
   На следующий день вечером дежурила все та же смена. Корпусной
   предупредил, что завтра у меня этап. Продольный (Игорь) дуется за то,
   что обматерила его вчера... Настроение - на подъеме. Не хочется ехать
   со скарбом, как все эти клуши. Хочется - налегке. Девки с боем
   укладывают мои сумки. "Бери, Ань! Все пригодится. Неизвестно ведь, как
   там сложится,"- Света, "кратка". Да, ей виднее, но я-то этого еще не
   понимаю. Всю ночь не спим. Традиция. Пьем чиф до тошноты, до дрожи.
   Разговариваем. Потом (!) сажусь писать надзорную жалобу, Светка
   сказала, что из зоны идет долго, отправить сложнее, ну и я решаю
   соорудить хотя бы текст сразу. Игорь подходил пару раз. Извинилась
   перед ним. Ничего, он понимает. Часа в 4 утра стукнул в кормушку:
   "Анют, залезь на шконку - комиссия приехала. Уедут - скажу." Эх,
   хорошие у нас мусора! Душевные...
   Часов в 10-11 утра чиф накрыл, захотелось спать. И, конечно, сразу за
   мной пришли. Сначала вывели без вещей. Этап. Запутались. Меня ведь
   тоже! Увезите уже меня! Хочу на зону! (Маленькая наивная девочка.)
   До этого просила оперативника оставить на новом централе в хозобслуге.
   Но что он может? Нашли тут же другого, менее сердобольного, с опытом
   работы с моими "поделами".
   Автозек. Где-то рядом, в соседней клетушке, Соловьев. Тоже в
   лагеречек. Тебе легче, Леша. Стоять душно. Сумки. Кажется, сердце
   просто разорвется - аритмия бешеная. Это только начало.
   В столыпине я одна зечка. Агитирую конвой. Прикольные ребята. Называют
   меня "террористка гуттаперчевая". А ЭЛ - ... Традиционно - неприязнь к
   "не-мужчинам". Пьем кофе. Кофе мой, кипяток - их. Не жмутся ничуть, у
   других холодной воды не выпросишь. Выводят в туалет - кокетливо
   закрываю глазок на двери. Разрешают.
   Ожидала что-то страшное, типа "теплушек" с сеном на полу. Нет, ничего.
   Полки по типу купе, только деревянные ничем не обитые, три яруса.
   Вместо двери купе - решетка с закрывающимся окошечком-кормушкой. Окна
   - только со стороны прохода, конечно, зарешеченные. Цвет -
   темно-серый.
   Подсаживают Маринку Мазурину. Они с мужем убили Маринкиного отца.
   Говорит, пил и избивал ее. Маринка чем-то не нравится. Трудно сказать,
   чем, есть интуитивное понимание людей.
   А потом - малолеток. Поднимают на взросло. Малолеткам нравится.
   Хочется уже быть взрослыми, курить (после первой же сигареты всех
   стошнило), ехать в столыпине навстречу новым зоновским приключениям,
   общаться с новыми матерыми тетями. Они сильно шумят, кокетничают,
   задевают "дежурненьких" и пацанов. Я раздражена. Из-за них нас из
   удобного "тройника" перевели в неудобную камеру с малолетками наверху,
   внизу, везде. В купе на 7 чело-век набито 15.
   Воронежская пересылка.
   Приехали. Всех женщин закрыли в большую камеру. Стены, лавки по
   периметру, окно "с ресничками", дверь - больше ничего. Уезжал мужской
   этап, администрация занималась им. Очень долго. Часов 6 или 8. Конвой
   в столыпине перед высадкой не выводил за водой и в туалет - наверное,
   малолетки им надоели. И здесь сказали, что, пока му-жики не уедут,
   никто никуда не пойдет.
   Сначала девчонки сидели кружком, ели, пили, смеялись, разговаривали.
   Рядом со мной - симпатичная, пухленькая, так и пышущая здоровьем Катя.
   Отхлебнув воды из пластиковой бутылки (остатки роскоши), передает ее
   мне, продолжая разговор:
   - А когда он узнал, что у меня ВИЧ, решил, что встречаться дальше
   незачем.
   Невольно отшатнулась, даже пить не стала. Катя заметила, мне неловко.
   Позже, на зоне, стану фаталисткой в этом плане - чему быть, того не
   миновать. А пока...
   Душно, сыро, неприятные запахи. Постепенно состояние дискомфорта
   охватывает всех: у кого-то болит голова, кому-то хочется пить, а вода
   закончилась... Разговоры стихают. С нами целых три Кати-малолетки.
   Катя-два - модная, истеричная девица - не выдерживает первой. Кричит,
   ломится в двери: "Выпустите в туалет!" Нас не выпустят, пока не уедет
   мужской этап. Кричи, хоть сдохни. Катя-два плачет. У нее болит живот
   по-женски. Какая-то сердобольная тетенька достает из сумки
   пластмассовое ведро, предлагает Кате облегчиться. " Я - на ведро?!" -
   Катенька в узеньких джинсах, духами пахнет... "Нет, ни за что."
   Скорчилась, молнию на брючках расстегнула, слезки катятся... "Да
   сходи, Катька, ты чего?" - "Нет" и все...
   Остальные не стесняются. Здоровье дороже. Наконец (?!) пытка
   заканчивается. Измученная бедная Катя еле выползает из камеры. По два
   человека выходим на шмон. Камера медленно пустеет. Ведро с продуктами
   нашей жизнедеятельности оставляем администрации - это всего лишь ведро
   с говном, а вы нам в душу насрали таким отношением.
   Шмон нормальный, средненький. Потом нас с сумками завели в транзитку.
   Сумки - у входа, так там и простояли до этапа. Спустили за постелью -
   матрас, подушка, одеяло. Белье не положено. Воронежский централ
   чистенький, только что отремонтировали, еще краской пахнет, постель
   новая. Клопов и прочей живности нет. Тепло. Ништяк. В баньку (в душ)
   сразу же сводили. И все. Больше администрация не беспокоила. Даже не
   помню, сколько раз были проверки, в какое время... Раза два в день,
   наверное. Обстановка уж очень непринужденная, строили всех на продол,
   пересчитывали, общались с нами, а мы еще успевали с мужиками из
   соседних хат парой слов перекинуться, показаться им в глазок. Вот и
   вся обязательная часть режима.
   Черный воронежский централ. Цвета - нейтральные: песочные,
   светло-зеленые, светло-голубые. Сплю на спарке с Маринкой. В камере
   человек 20. Атмосфера доброжелательная. Отдыхаю после последних дней в
   Белгороде. Сплю, читаю, грущу. Тюрьма оживает ночью. Дороги, дороги...
   Всем хочется любви, ласки, понимания... Внимания к рассказам.
   Человеческого тепла. Записочки наивные, трогательные и - ни о чем.
   "Люблю, куплю, полетим." Мне хочется общения для души, поэтому пишу
   письма на волю, своим. Здесь все кажется чужим. Девчонки недоумевают -
   почему не общаюсь. Да неинтересно! Выходила с малолетками пару раз на
   прогулку. Дворики большие, грязные, красивые - тюремная эстетика.
   Кирпич неоштукатуренный, лавочка облезлая, шаткая, лужи, слякоть,
   конвойный... Дворики кричат, галдят, мальчики, девочки. Преступники -
   дети.
   На днях разговорилась с Катей-три. По-моему, разговор и начался на
   прогулке. Продолжился в камере. Девочка "неформальской" наружности.
   Длинные светло-русые волосы на пробор, джинсы, фенечки... В отличие от
   подружек всегда грустна, думает о чем-то, "одиночка". Кажется, из
   Питера она. Записала в книжечку мое имя, координаты, интересна ей
   Партия, вообще люди такие странные интересны. Хочет найти себя в
   жизни. Самый тот возраст. Рассказала мне о своем деле. Честно говоря,
   волосы - дыбом. Катя участвовала в убийстве приятельницы. Компания
   пьяных подростков, слово за слово - ссора. Девочка ушла домой, а пару
   часов спустя Катя зашла за ней и вполне миролюбиво пригласила выйти
   погулять. Внизу ждали остальные. Пошли на детскую площадку, продолжили
   пить. Там девчонку и убили. Зверски. Ножом. Руки-ноги обмотаны
   скотчем, рот заклеен, тело исколото - приходите вы утром с малышом на
   детскую площадку, а там... Катя винит себя, говорит - не знала, что
   так все обернется. Винит себя в том, что девочка поверила ей и вышла
   навстречу собственно смерти. Кате тяжело. Я ее не успокаиваю. Такие,
   как она в тюрьме - редкость.
   Пытаюсь "вписаться" в ночную жизнь, списаться, понять,
   почувствовать... Чтобы потом вспоминать. Тюремная романтика. Пишу
   молоденькому мальчику длинную содержательную маляву. Он долго над ней
   размышляет. По-том честно признается, что хочет писать о любви - это к
   малолеткам. Шлют кофе, конфеты, вермишель б/п, сахар, фотки, игрушки
   из хлеба, "марочки"-картинки, нарисованные цветными ручками на кусочке
   ткани (формат носового платочка). Уже перед этапом нашла интересного
   человечка, но, видно, не судьба. Увезли.
   В Воронежской пересылке впервые сталкиваюсь с ... Катей-Сережей.
   Захожу в хату - навстречу пацан. Я обалдела. Внешность, пластика,
   повадки, одежда - все. Лет 15--18. Едет из Шахово Орловской области на
   психиатрическое обследование. Начальница отряда долго пыталась
   доказать Сереге, что он - женщина, хотя бы обрядить в юбку и колготки
   для начала. Потом, видимо, решила, что психиатры лучше с этим
   справятся. Сам Сережа говорит, что с детства воспитывался как пацан,
   еще говорит, что у него дефицит женских гормонов и не идут месячные.
   Мечтает сделать операцию по смене пола. Трогательно ухаживает за
   девчонками: будит тех, кому на этап, готовит им завтрак, следит, чтобы
   их белье постиранное высохло в первую очередь. Мы с Маринкой верим
   Сереге процентов на 40-50. Насчет гормонов особенно.
   Этап - как снег на голову. Прощай, уютный Воронежский централ,
   просторная, светлая, с большими окнами камера, шумная ночь, вольная
   черная тюрьма. Я еду, не знаю куда, не знаю, с кем, не знаю, когда
   приеду. Да это и не важно.
   Саратовский централ.
   "По местам боевой славы"
   Конвой - "горячие эстонские парни". И внешностью, и поведением. Из них
   слова не вытянешь. Не отвечают на самые безобидные вопросы типа:
   "Который час". Просьбы же вовсе игнорируют. В связи с этим интерес к
   жизни временно теряется. Лезу на третью полку нашего св и сплю. День,
   ночь, день, едем, стоим - изредка приоткрывая глаза вижу по ту сторону
   решетки бесстрастно, немо, мерно шагающую фигуру. И закрываю глаза.
   Откуда мне знать, что это - не самое худшее, что может быть?
   Самое главное в таких поездках - по возможности не пить вообще, не
   есть, производить минимум движений. Т.е. - режим мини-голодовки. Когда
   выведут в туалет или за водой - боюсь, и богу неизвестно. Унижаться и
   просить об этом даже не стоит. Что делать тем несчастным женщинам, у
   которых "в дороге" начались месячные - не знаю. А вообще, мы еще с
   комфортом едем. Бывает, что купе заливают водой, засыпают хлоркой и
   т.д. Не довелось испытать на себе, но слышала. "Дорога смерти"
   Куда приехали - не знает никто. Грузят в автозек. В тюрьме понимаем,
   что, скорее всего, это - Саратов.
   Хмуро, накрапывает дождик. Как всегда, все внимание - мужикам. Их надо
   развести по камерам. Мужики организованнее, сильнее, их (даже в таком
   состоянии) боятся. А бабы - куры, ничего им не сделается, подождут.
   Нас, троих женщин (меня, Маринку, непомню-кого) закрывают в
   отсекатель. Проще - в клетку. Часов восемь вечера. Чувствую моральную
   усталость. От поездки. В клетке сажусь "на корты". Тут же ниоткуда
   появляется невысокий, скрюченный, плюгавенький какой-то хозбык. Вполне
   шакалья внешность. "Ну-ка, встань, нельзя сидеть". - "Да пошел ты ..."
   От удивления и возмущения перехватывает дыхание. Кто он такой? Почему
   не знает, где его место? Хозбыки в тюрьме, в нормальной черной или
   красно-черной, не имеют права говорить вообще, в лучшем случае им
   могут позволить пошутить невинно-заискивающим тоном. А тут... "Я
   сейчас позову начальника..."
   И действительно, приходить такой же плюгавенький "начальник", скорее
   всего, какой-нибудь продольный. Че, его я тоже посылаю по
   вышеуказанному адресу. Отчего-то разозлился.
   В это время в тюрьме начинается проверка. Сначала не совсем понимаю,
   что происходит. Из камер доносится местами стройный, местами - нет хор
   голосов. Из мужских камер. Они что, речевки разучивают? Мужики?
   "Здравствуйте, гражданин начальник, в камере такой-то столько-то
   человек. Дежурный такой-то." Ничего себе! Верится с трудом, слишком
   подобострастные голоса, слишком довольная своей работой администрация,
   слишком унизительно, в конце концов. И это те люди, чья вина еще не
   доказана... Заранее виновны. Во всем. Страшная вещь - комплекс вины.
   Потом, на зоне, я смогу себе объяснить поведение этих людей, хотя, как
   такое может быть не пойму, кажется, никогда.
   После проверки за нами приходит тот самый "начальник-посланец". Злой
   на меня очень. Нас ведут на шмон. Тюрьма кажется сравнительно большой,
   новой, образцово-показательной. По пути конвойный зачем-то продолжает
   со мной ругаться, ведет себя нагло, высокомерно, как будто он -
   минимум начальник тюрьмы и задета моими вполне невинными словами
   (вынужденной защитной реакцией) его профессиональная гордость и честь.
   Сажает в бокс отдельно от девчонок. В боксе нет шубы, светло, чисто,
   тепло, стены веселенького ярко-розового цвета, лавка серая. Как
   оказывается впоследствии - стандартная цветовая гамма Саратовского
   централа. Снимаю сапоги, залажу с ногами на лавку, отдыхаю, пою.
   "Прекрати свою дурацкую песню." - Ну, прям, "Белое солнце пустыни", ей
   богу. Шмон мне устраивают по полной программе: разворачивают конфеты,
   прощупывают каждую прокладку, ... Отшмонали косточки от лифчика... На
   шмоне - тот самый конвойный и баба. Бабы в Саратове еще хуже, чем
   мужики. Недалекие, жадные, завистливые, хамским своим поведением
   напоминают уличных торговок. Разбирают мои письма, фотографии.
   "Думаешь, нужна ты им всем будешь, когда освободишься..." "Им,
   всем..." И, главное, бесполезно объяснять, что кроме "их и всех"
   существуют гораздо более важные вещи - честь, совесть и долг.
   Непреходящие ценности. Бабы-куры. На месте чести, совести и долга у
   них семья, деньги и те, кто их трахает.
   Пока меня шмонали, девки чуть не задохнулись в боксе. Маринке плохо, у
   нее давление, болит голова и очень хочется пить. Вопреки сложившимся
   здесь традициям (помещать транзит в одну камеру) меня сажают в самую
   красную женскую камеру на этот момент - 263. На перевоспитание. Время
   - 23-30. Отбой давно был. "Завтра дежуришь по камере..."
   Камера на 6 человек. Сейчас в ней четверо, я - пятая. Старшая - Эля
   Крохина, Альфия, Аноида и Лена. Достаточно уютно. Нет яркого света,
   "ночник", большое окно, деревянный пол, две лавки, стол, телевизор,
   туалет отгорожен ширмой, нормальная сантехника и есть горячая вода.
   Эля тихонько греет мне чай. Вообще, считаю, что девочки нормально меня
   приняли. Им интересно. Эля до этого сидела с Ниной Силиной. Однако,
   все разговоры переносятся на утро - режим. Я этого пока не понимаю.
   В туалет сходить не могу, хотя мочевой пузырь переполнен. Столыпин.
   Чуть ли не полночи провожу на дурацком унитазе.
   Утро начинается с заправки шконарей. Здесь это - целый процесс. Особым
   образом складывается простынь, одеяло... С первого раза ни за что не
   получится. Те, кто спит наверху, для пущего удобства подвигают к
   шконарям лавки, становятся на них и заправляют... Лавки в централе не
   привинчены к полу. Комплекс вины. Виновны. Не смеем, не достойны
   свободы, "гражданин начальник". Разбираю пакет с вещами. Достаю нитки
   и ... подбегает Альфия, выхватывает их у меня из рук : "Ты что?! Нитки
   - не положено! Их надо сдать." Открывается кормушка. Похоже, этот
   конвойный мне судом присужден... Дима, что ли, зовут его... Подзывает
   меня, Альфия подскакивает, отдает ему нитки - вот, у новенькой были.
   Конвойный с утра мне менее рад, чем вчера вечером. Оказывается, на
   кольцо и часы надо писать заявления. Четыре (!) экземпляра на каждую
   вещь. Пишу. Переписываю. Переписываю снова. Дима теряет терпение -
   каждый предмет надо описать как можно более подробно, - выводит меня
   из камеры. Мы идем в учебный класс, и я пишу под диктовку. Диме
   хочется скорее сдать смену и уйти домой. А тут еще нитки... Чувствую
   себя свободной. Уж во всяком случае - от комплекса вины. Это всех
   раздражает. Наконец, формальности улажены.
   Иду в камеру - дежурить. Как и на зоне, здесь, в Саратове, у женщин -
   манечка чистоты. На самом деле, зачем из унитаза откачивать воду, если
   его и так помыть можно? Он чистый (каждый день драят), налета нет...
   Но - со своим уставом в чужой монастырь не лезут, я делаю то, что мне
   говорят. Проверка - очередное "испытание". В камеру буквально
   врывается двое-трое жирных молодчиков с дубинками и оружием. Поигрывая
   дубинкой перед выстроенными в линию женщинами один из них,
   прохаживаясь, слушает отчет. Не с первого раза произношу "гражданин
   начальник". Со второго. Губы сами кривятся в презрительной усмешке. Он
   это хавает. Я тоже.
   Делаю гимнастику. Девки удивляются. Говорят, Силина во многом была
   такая же. Более строптивая, может. Встречаюсь с зоновским мифом -
   "дачки ей возили машинами". Да, на фоне тех, кто не греется вообще.
   Подобное будут говорить обо мне в зоне. Никто не верит в то, что
   наскребают по сусекам, несут последнее. Говорят, в вашей партии бабок
   немеряно, поэтому вы все туда и идете. Бабы-куры...
   ***
   Быть вдвоем... Господи, как хочется, Володька. Ты сводишь меня с ума,
   ты сам стал безумным. Бесчисленные поцелуи, ласки и шепот: <<Милая,
   мне тебя хочется>>... Вовка... Целые сутки быть вместе, дома,
   закрыться и никуда не ходить, не отвечать на телефонные звонки...
   Валяться в постели, ласкать друг друга до умопомрачения. Как в первый
   раз, только лучше. Ты такой нежный... Милый, нескладный мой мальчик.
   Какими глупостями мы занимаемся. Зачем? Все равно, все ничем
   закончится. Всему - оставаться, и всем - расставаться. Почему мне так
   хорошо с тобой. Пусть это будет подольше. Я слишком устала быть одна,
   а так хоть какая-то иллюзия.
   Что делать потом? Я ведь привыкну (уже привыкла!) к твоим ласкам, к
   твоему телу, запаху, рукам... Что будет, когда я с тобой расстанусь?
   Это все, что угодно, но, к сожалению, не любовь.
   ***
   Что происходит со мной?! Попалась в очередной раз? Хотелось бы, чтобы
   это было что-то большее, что всепоглощающая страсть - только внешнее
   проявление. Как бы там ни было, никогда не будет так, как сейчас.
   Тогда так ли важно - любовь или нет? Не важно, ничего не важно, кроме
   того, что мы вдвоем. Что мы - вместе. Ничего не важно, когда мы друг в
   друге. Ничего не важно, когда он берет в ладони мое лицо, нежно гладит
   по волосам. Мы растворяемся друг в друге и по отдельности не
   существуем.
   ***
   ...Мне мало слов. Мало слов <<я люблю>>, <<я хочу>>, <<милый>>,
   <<родной>>, <<любимый>>... Ты - все для меня. Моя жизнь, мой сон, мое
   безумие, моя смерть. Я без тебя не могу.
   Целый день здесь застелены койки. Женщины сидят на двух лавках возле
   стола, бездумно пялятся в телик. Еще здесь есть тихий час. В это время
   надо спать или лежать с закрытыми глазами, даже читать нельзя. Детский
   сад.
   Сижу за столом. Со мной пытаются общаться. Я для них - НЛО, дикий
   зверь. Вот, Альфия, например, спрашивает:
   - Ты вообще, любила хоть когда-нибудь?..
   Честно говоря, этот вопрос я сама себе не раз задавала и он всегда
   заводил в глухой тупик. Беспроигрышно - не могу ответить, не знаю.
   НЛО.
   Еще девочки полдня красятся. Это - цветочки. На зоне этому посвящают
   все свободное время: выдавливают прыщики, выщипывают какие-то
   несуществующие волоски. Одно из проявлений невроза.
   На следующий день дежурю уже не я. Я наслаждаюсь жизнью. Очень хочу на
   прогулку в легендарные саратовские дворики. Никто не хочет гулять.
   Терроризирую их с утра. Наконец, Аноида соглашается. Погода не из
   лучших. Все так же хмуро, моросит. Конец осени, что вы хотите...
   Дворик - о, чудо - не цементный, не земляной, асфальтированный.
   Образцово чистый. Мне кажется, я уже забыла, что такое асфальт...
   Тишина мертвая. Наверху часовой. Аноида выплескивает наболевшее.
   Немолодая женщина в кожаной курточке стандартной, она сразу села на
   стульчик под подобие навеса. Говорит, что за последние несколько
   месяцев это - семнадцатая (!) камера на ее счету. Самая красная. Что
   сюда ее кинули на обработку, добиться показаний по делу. Просит меня
   быть осторожнее - ты слишком искренняя, слишком открытая. О, что мне
   скрывать, Аноида?! К сожалению - нечего. К сожалению, я не готовлю
   вооруженной восстание и даже индивидуальным террором не занимаюсь. К
   сожалению, я надеюсь, что со временем найдутся более мудрые и опытные
   люди, которые возьмут на себя роль руководителей. А я удовольствуюсь
   скромной ролью исполнителя, солдата. Поэтому, мне пока нечего
   скрывать. Легальная политическая работа.
   Конвойный наверху приостанавливается - интересно- новое лицо:
   - Какая статья у тебя?
   Подробно рассказываю обо всем. Конечно, и Нину, и Эдуарда он хорошо
   помнит. "Нину вот в карцер закрывал." - "Зачем?" - "Воевала все с
   режимом содержания" Не совсем это понимаю. Для политзека,
   проповедующего аскетизм... Мне, по большому счету, безразлично. Буду
   соблюдать режим. Одно дело - сражаться за принципиальные какие-то
   вещи, другое - за режим содержания. Уровень уголовничков и шпаны.
   "Вот Лимонов был достаточно примерным заключенным. С ним никаких
   проблем. Только обыск в камере долго приходилось делать - слишком
   много книг." Разговариваем достаточно непринужденно и доброжелательно
   (не в атмосфере Саратова). "Почему же на "ты" ко мне обращаешься?" -
   "Так ведь ты тоже на "ты"". Смеется. Прогулка заканчивается. Идем в
   камеру.
   В камере девчонки с удивлением слушают "рассказ о прогулке". "Салехов
   никогда не улыбается". Политзеки - они, да, особые. НЛО.
   Вечером меня переводят в камеру к своим. То ли перевоспитали, то ли
   особое расположение... Тут же расстилаю шконарь, укрываюсь одеялом -
   зона без режима. У меня этап. Не станут они заморачиваться и писать
   нарушение. Девчонки несколько боязливо отнеслись к моему
   самоуправству, но, после робких возражений, последовали дурному
   примеру. Несколько раз в глазок смотрела продольная (на женских
   продолах дежурят в основном женщины, а вообще мусоров там слишком
   много, трудно понять, кто есть кто). Вечером, почти перед отбоем,
   объявляют об этапе. Вот и все.
   За нами приходит конвойный. Где-то около 23-00. Улыбается. Ведут на
   шмон. Опять женщины. Разрывают последние пакеты. С нами две местные
   малолетки. К ним шмонайки относятся более доброжелательно. Осматривает
   врач. Интересуется - не били ли. Нет, конечно. А ведь не редкость.
   По-моему, она - единственная нормальная здесь баба. Остальные... Надо
   иметь особый склад характера, чтобы работать шмонайкой. Получать
   дополнительный кайф от копания в грязном белье и чужих письмах,
   разворачивания карамелек и прощупывания прокладок. Нет, не склад
   характера. Это образ жизни - полубомжа - полузечки. С большим сроком.
   Бессрочно. Врач помогает мне нести сумку. Почему-то хочется плакать.
   Конечно, никто об этом не догадается.
   Последний длительный участок пути - в Казань.
   Конвой шебутной. Постоянно досматривают мужиков. С раздеваниями и
   приседаниями. Зачем в столыпине-то?
   Казанский централ.
   Наверное, напишу об этом сейчас. Брошу - про суд по "касатке", про
   Миху... В конце концов это мелочи, можно и после.
   В 11 вечера где-то автозек прибыл во двор тюрьмы. Никто нас не
   встречал, один охранник на двенадцать женщин.
   - Идите.
   Мы остановились. Куда идти - непонятно совсем. Темно.
   - Ну че стоите-то?.. Вон дверь.
   Зашли. В боксе просидели недолго. В отличие от остальных централов
   сразу дали попить и вывели. В туалет. Ужас. Из меня никакой журналист.
   Я не смогу это описать. Но... Все общественные туалеты советских
   времен отдыхают. Уверена - такого никто из гражданских не видел. Даже
   выгребная яма - хуйня по сравнению. Вот, пожалуй и все описания.
   Потом - шмон, как водится. Я обрадовалась. На такие мелочи можно ведь
   и не обращать внимания. Подумаешь, туалет. Зато на шмоне не мучили. Не
   понадобилось потрошить две огромные сумки, раздражаясь из-за порванных
   пакетов. Их просто забрали на склад. Вещи, которые мы брали с собой,
   просветили рентген-аппаратом. Личного обыска не было. Написали
   "запрещенных предметов нет" и отпустили с миром. Хотя даже у меня,
   примерной и законопослушной, было с собой как минимум два запрещенных
   предмета - часы и золотое кольцо.
   Повели по коридору. Администрация приветлива, проста в обращении. Шучу
   с конвоиром:
   Хоть отдохнем у вас. У вас хорошо.
   Действительно. Первое впечатление - вполне. Высокие потолки,
   просторные коридоры, свежий воздух, не-принужденная атмосфера.
   Единственные опасения - по поводу клопов, вшей и чесотки; слухи
   преследуют на протяжении всей дороги.
   Спускаемся вниз. Здесь воздух тяжелый и влажный. Первая мысль - "в
   баню повели".
   Дверь камеры открыли. Мы зашли. Я зашла. И остановилась посреди
   камеры. И стояла минут 15-20, держа в руках свои дурацкие пакетики.
   Первый раз за все время нахождения в тюрьме почти плакала от
   растерянности и беспомощности. Я реально не представляла не только,
   что мне надо сделать, но и чем мне, собственно, дышать. "Добро
   пожаловать в ад".
   В камере - пар. Мест - от силы 30. Человек - 100. Пол мокрый. Люди
   везде. На шконках, на полу, за столом, под столом, в немногочисленных
   проходах. Все время течет вода. Очередь в туалет. Очередь к
   умывальнику. Очередь к розеткам. Крик, смех, слезы на фоне неумолчного
   гула голосов. На решетке, на веревках, протянутых вдоль камеры,
   сушится белье. 2 маленьких окна под потолком закрыты. На шконках -
   лохмотья, кто во что горазд. Постель здесь не выдают, только "матрасы"
   - полиэтиленовые мешки, неизвестно чем набитые. Пахнет... Не знаю,
   можно ли эти ощущения назвать запахом. Орган обоняния вряд ли их
   улавливает, разве что кожа... Дышать бы. Пот, испражнения, отходы,
   сигаретный дым, пища. Спят по очереди. Я поняла, что, в принципе,
   спокойно вот так, с пакетиками, и простою всю ночь. Всем по хую.
   Сквозь усталость и растерянность пробилась злость. К утру она накрыла
   с головой. Но по порядку. Кинула на пол, поближе к окну, куртку,
   пакетики. Переоделась. Села. Тут подошла обалдевшая Маринка вместе со
   "старшей". Старшая разбудила девчонок, освободила нам место поспать.
   На двух, составленных вместе, шконках, на втором ярусе нас "спало" 5
   человек. Проснувшись утром, я и моя "подруга" обнаружили, что карманы
   наши тщательно "проверены". Сначала я не сообразила, что там
   собственно, можно найти? Оказалось - квиток от сумки, которая на
   складе. Так вот. К утру я твердо поняла - все, что угодно: карцер,
   подвал, да хоть на снегу сидеть, но здесь не смогу. Записалась на
   проверке к режимнице.
   - Что ты хотела?
   - Поговорить с Вами.
   - Ну, говори.
   Стоим в коридоре.
   - Прямо здесь?
   - А что тебя не устраивает? У тебя какие-то проблемы с режимом
   содержания?! А ну-ка, руки возьми за спину!
   - Да, меня не устраивает режим содержания. И я хочу с Вами поговорить.
   Удивилась.
   - Ну пойдем. Поговорим.
   Зашли в кабинет. Она пригласила сесть. Молодая.
   - Меня зовут Петренко Анна Николаевна.
   Выдержала паузу. Зечки, видимо, так с ней не разговаривают.
   Напряглась, хотя старается казаться спокойной.
   - Очень приятно. Меня - Надежда Анатольевна.
   - Вы знаете, я ознакомилась с режимными требованиями и хочу довести до
   Вашего сведения, что не имею возможности их выполнять. Остальные
   заключенные - тоже.
   - А я от вас этого и не требую.
   - Вы не требуете, потому что знаете, условия, в которых находятся
   заключенные - нечеловеческие. Так вот, я хочу соблюдать режим,
   предоставьте мне такую возможность.
   У нее глаза на лоб полезли.
   - Соблюдать режим?! Да вы должны будете вставать в 6 утра, драить
   камеру, туалет, на проверке стоять навытяжку, а не как сегодня.
   - Я этого и хочу.
   - Я не могу Вам этого обеспечить.
   - А кто может? Может быть прокурор или начальник учреждения?
   - Пишите им. Я ничем не могу Вам помочь. Не буду же я лично строить
   еще один корпус.
   - Я-то напишу. А дойдет?
   - Не знаю.
   - Вы думаете, эту проблему никак нельзя решить? В конце концов, я
   журналист.
   И тут ее сорвало.
   - Да ты умная слишком. Были тут уже такие. И мы их ломали! Я тебя не
   боюсь. Журналист. Напишу. Пальцы веером, пугаешь меня.
   - Во-первых, почему Вы на "ты" ко мне обращаетесь? Во-вторых, я Вас не
   пугаю и лично против Вас ничего не имею. Я пришла к Вам, чтобы узнать,
   можно ли как-то решить проблему с режимом.
   - Пугаете. Да я... Я сейчас рапорт на Вас напишу. О нарушении режима.
   О том, что руки не за спиной были, когда Вы вышли из камеры. И впредь
   - каждая мелочь - рапорт. Вы будете все время здесь в карцере сидеть.
   - Ну что ж, буду сидеть, значит.
   Пишет. И говорит.
   - Сначала Вам объявят выговор. Второе нарушение - карцер. Кроме того,
   я сейчас объявлю всей камере, что на склад за вещами они сегодня не
   пойдут из-за Вас. Вы у меня много времени отняли. Не думаю, что зечкам
   это понравится.
   - Я поговорю с ними. Думаю, они мне поверят.
   - На бунт подбивать будете? Отлично. Это мы тоже сейчас зафиксируем.
   Написала рапорт. Пишу объяснительную.
   - Нет, ну скажите, зачем Вам это надо. Вы преступница, совершили
   преступление, значит надо терпеть, а не права качать.
   - Я - человек. И я не преступница.
   Рассказываю ей о себе, о Партии. Сначала огрызается - "фашисты", потом
   верит вроде.
   - Только ничего вы все равно не добьетесь.
   - Надо верить и работать.
   - Жалко мне Вас.
   Подшила аккуратненько так рапорт, сука.
   - И по УДО теперь не выйдете. Меняйтесь, на зоне Вам будет трудно.
   - Но хоть что-то ведь можно, наверное, сделать для транзита. Нельзя
   так с людьми.
   - Пишите заявление начальнику. Но вряд ли он Вас вызовет. Думаете,
   никто не знает. Знает и начальник, и прокурор. Прокурор даже не
   заходит туда, когда приходит с проверкой. Мы все ничего не можем
   сделать. Не получается.
   Пишу заявление. Сорвало. Плачу. Не потому, что страшно. Потому, что
   бессмысленно - не тормознуть в одиночку эту машину равнодушия и
   твердолобости. Да и нервы на пределе, не могу сдержаться, все чаще
   Юрыч вспоминается последние дни. Смотрю, вроде бы разговор в
   человеческое русло поворачивается. Ну, показалось мне так. А ей,
   похоже, показалось, что я сломалась. Да ладно, говорит, мы ведь от
   души стараемся проблему решить, вот в понедельник часть транзита
   переведем в другую камеру. Потерпите? Потерплю. До понедельника. Может
   быть. И вообще, сердце у Вас больное, давайте-ка на больничку положим.
   Давайте, говорю.
   В тот же день меня отправили на больничку. Там нас было 4-7 человек,
   т.е. нормально. Для транзита в понедельник открыли еще одну камеру,
   куда перевели человек 30-40. Зечки, за права которых я так яростно
   сражалась, обокрали меня, получив со склада сумку по вытащенному из
   кармана квитку... Украли - белье, перчатки, носовые платки, бритвенный
   станок, чай, конфеты, лук... Виновную нашла, наказала, но на душе
   мерзко.
   На больничке разговорилась с девочкой. Она возвращалась с добавкой в
   Цивильск. Оля. Без ноги, но не унывает, держится нормально, двое детей
   дома. Наркоманка. Как поняла после - слишком нормально для Цивильска
   держится. Про зону рассказывала мало, больше слушала меня - про волю,
   про Партию, сама о воле вспоминала. Говорили с ней ночи напролет.
   Какой там режим! Меня Надюшка (режимница) несколько раз будила на
   проверку. Когда вспоминаешь - легче, переносишься туда, еще один
   способ самообмана.
   ***
   Я после суда не увидела мать -
   Свиданки не дали.
   Вот, еду в Чувашию, снег убирать -
   Забрали, забрали.
   Шмонайка пакет разорвала, и чай
   Рассыпан, рассыпан.
   Прокуренный, душный, меня ты встречай,
   Столыпин, столыпин.
   По тюрьмам - Воронеж, Саратов, Казань -
   По черным, по красным.
   Без писем в дороге - не думай, не рань
   Напрасно, напрасно.
   Запретка, собаки, по пять человек -
   Все строем, все строем.
   Три года со мной, будто прожитый век,
   Конвоем, конвоем...
   5. 02.2004.
   Вчера меня перевели в санчасть. На мусорку, где мы уже заканчивали
   уборку (каждый барак дежурил на мусоре и на некоторых других работах
   по неделе), прибежала дневальная Наташка Вавилова. Сказала, что
   оперативник срочно меня вызывает. Настолько срочно, что работ меня
   сняли, и считалась я дома.
   Оперативник грустно и несколько торжественно посмотрел на меня,
   придвинул УИК с комментариями, открытый на статье <<О литературе>>.
   - Книжки и газеты мы положим на склад за зоной. Видишь, я действую по
   закону, мне лишние проблемы не нужны.
   (Ага! Мы вас научим конституцию любить. Новую)
   Пишу заявление, с ехидцей интересуюсь:
   - Что, моя помощь в написании дипломной работы Вам уже не требуется?
   - Нет. Тебя переводят на санчасть. Будешь там работать. Это все, что я
   могу для тебя сделать. Ни для кого такого я не делаю.
   Ё-моё - с чего такая трогательная обо мне забота?
   - Ну, спасибо. До свидания.
   Иванов Владимир Николаевич. Что же это за замкнутый круг? Или Ивановых
   так много? Тогда их надо отстреливать. Или они меня преследуют.
   Паранойя, блин.
   Я пошла в секцию.
   - Аня, на работу сегодня не идешь, - Альбина, бригадир.
   Продолжается. Честно говоря, я ни в чем не была уверена. Вчера- диплом
   и каптерщица, сегодня - санчасть, завтра... Устаешь, когда люди вот
   так не могут определиться насчет тебя. Сколько раз я уже слышала <<на
   работу не идешь>>, через минуту - <<на работу идешь>>
   Тут же в секцию заходит Ленка Патрушева, завхоз.
   - Петренко, собирайся в санчасть.
   Альбина, Миша и все красные запрыгали от радости. Буквально. Даже чиф
   поставили. Остальные не скрывали зависти.
   - Анька, там гораздо лучше. Будешь как сыр в масле кататься. Не то,
   что в этом зверинце. Там и отношения совсем другие. И спят они на
   кроватях. Как люди. Ну и вообще. Посмотришь.
   - Да я уже привыкла к вам, девчонки.
   Надо же что-то говорить в таких случаях.
   Оставила девкам сигарет. Еще две пачки - <<носильщикам>>. 2 сумки, 3
   коробки, сама - постель. Пришли в сан-часть. Там долго не открывали.
   Сходила в 11 бригаду, спросила у бригадира, действительно ли буду жить
   в санчасти. Вернулась. Дверь, наконец, открыли.
   Ну, девчонки сразу расспрашивать: что, почему, как. Понимаю - здесь
   все не просто так. Обо мне слышали, конечно.
   Но, знаешь, 2 вещи напомнили мне о том, что я женщина, человек и скоро
   буду на свободе. Ведро горячей воды. Так не бывает просто. Воду, да
   еще и горячую, дают по часам, в строго определенное время. 2 литра
   горячей воды 2 раза в день. Утром, где-то в 6.30 (если <<рабочка>>) и
   вечером - в 18.00-18.30. Не успеешь или не услышишь, как зовут мыться
   - не помоешься. И потом. 50-100 человек одновременно и 8 умывальников.
   Столько же унитазов. Поэтому ведро горячей воды... Одна в туалете.
   Мойся, сколько влезет, воду можно лить прямо на пол... Так не бывает.
   Так же просто оказалось постирать и высушить неделю (!) не стиранные
   колготы.
   И, представляешь, я спала одна. На кровати. Рядом никто не храпел, не
   пердел, не чавкал, жуя хлеб. И вечером не было проверки. И не надо
   было одевать эту ужасную юбку, похожую больше на половую тряпку.
   Утром меня разбудили, деликатно просунув в дверь голову.
   - Аня, вставай, подъем был полчаса назад.
   Обалдеть.
   Девчонки здесь обычно не завтракают. Завтрак рано, в 6.00. Заправилась
   <<по белому>>, помылась.
   Обед был в 11.00. Чудо No.3. Котлета. И пюре с жареным лучком. Котлета
   - впервые за 4.5 месяца. Я уже забыла, что это такое.
   По привычке ела торопливо и жадно. Хорошо, что одна в комнате.
   Девчонки обедали на кухне. Ела и думала, что все это, наверное,
   неспроста. Что же будет дальше-то?
   9.02.2004
   Другая Россия.
   Цивильск. Юридическая лечебница.
   Медсанчасть
   ***
   Литература -
   Кровью из горла.
   Вена набухли.
   Время поперло.
   Фабрика душит.
   Помнишь, у Блока?-
   Все добровольно.
   Та же морока...
   В теплое стадо -
   В теплое сено
   Тихо дышать.
   Причем же тут вены?
   Это не трудно -
   Крестик чернилом.
   Нас 50
   В баньке-то с мылом.
   Письма раз в месяц,
   И наркоманы
   Тупо втыкают
   В свежие раны
   Красные пальцы.
   Красно все, серо.
   Узкие глазки -
   Толстый без меры
   Чин из ГУИНа.
   Заперли в клетку,
   Чтобы молчала.
   Эх, <<малолетку>>,
   Крошку в очечках
   Все так боятся...
   Значит - за дело.
   Будем смеяться.
   Здесь, в лагеречке,
   Верю - на воле
   Смех с автоматом
   Встретится с Болью
   И загуляет -
   Детки на ручках...
   Стаи ворон
   Налетят на колючку,
   Пеплом осядут
   В снег сине-белый.
   Перед глазами -
   Мама, <<поделы>>,
   Город, картинки...
   Доктор, не надо.
   Мне бы вернуться...
   Мы уже рядом.
   Юрка ручонки
   Тянет навстречу...
   Только из горла,
   Сволочь, все хлещет -
   (Не остановишь,
   Будет Другая!
   Доктор, не парься!) -
   Кровью живая
   Литература.
   10.02.2004.
   Привет, Мишка!
   Еще одно неотправленное письмо тебе. А сколько их уже было!
   Ненаписанных, неотправленных...
   Как ты живешь там? Надеюсь, чуть полегче, чем пришлось мне. А еще
   надеюсь, что скоро ты выйдешь на свободу и забудешь все, как страшный
   сон. Тяжеловато забыть будет - знаю. Но пройдет несколько лет...
   Может, десять (а ты думал?). И все будет нормально.
   А я часто о тебе думаю. Вспоминаю все... Смешно, грустно, больно и
   трогательно. Ладно - ты. Но я была совсем как ребенок. Влюбленная
   девчонка. Точно также я в четвертом классе влюбилась в мальчика. И
   закончилось все почти так же грустно. Он уехал куда-то, мы даже не
   попрощались.
   Очень-очень хотелось бы встретиться на воле, взять пивка, посидеть,
   послушать о твоих злоключениях (часто мое необузданное воображение
   рисует ужасные, душераздирающие картины), помолчать о своих - слишком
   нелепо они будут рядом выглядеть. Пожалеть тебя. Покаяться, что не
   уберегла вас с Лешкой. И...
   Да нет, не будет не то, что <<и...>>, не будет даже этого всего. Как
   же, <<комиссар>>, бля! Публичный человек! Все смотрят - нельзя давать
   слабинку.
   Ох, я просто тридцатилетняя дура!
   А все жду письма от тебя. Лешку Овчарова просила, чтобы он дал Сереге
   Терентьеву мой адрес. Для тебя. Ну чё... Леха сказал, что это
   свинство, что он не может так поступить, хотя бы из-за пацанов
   (слышал, думаю, о митинге). Пристыдил меня, в общем. В натуре -
   расчувствовалась. Перед пацанами - в долгу.
   Боюсь вообще освобождаться. Не хватит сил на такие необходимые мелочи,
   как, например, порвать с Ивановым, не встретиться с тобой... А это
   нужно, нужно сделать!
   Как все просто. Когда тебя это не касается. Знаешь, мне всегда было
   слишком жалко людей. Я всегда находила всем оправдания. И тебе, Мишка,
   думаю, просто невозможно было поступить иначе.
   Ты очень хороший человек. Поверь, гораздо лучше многих из тех, кого я
   встречала на своем пути. Не казни себя слишком уж. Я сама виновата во
   многом: мне казалось, ты - ...
   Если когда-нибудь я что-то напишу о тюрьме и зоне (общественность
   требует), то посвящу, наверное, тебе и Лехе. Нельзя книгу о неудачах и
   неприятностях посвящать товарищам. Да и обязана я им - не писульками
   же отдавать. Для них и для семьи - моя жизнь.
   13.02.2004
   Да, с котлетками - это я погорячилась. И с подъемом тоже.
   Встаю все-таки я обычно без пяти 6. Потом завтракаю (обленилась, не
   делаю пока гимнастику) и - на работу. 6.30 - процедурка, мытье посуды
   после завтрака, 11.30 - после обеда, 14.30 - процедурка, 16.30 -
   регистратура, кабинет терапевта, 17.30 - посуда после ужина, 20.00 -
   процедурка. Три раза в неделю - вторник, четверг, воскресенье -
   дополнительная уборка процедурки после крови. Среда, пятница,
   понедельник - соответственно, пробирки. Первый раз сегодня мыла
   пробирки. Запах крови свернувшейся. Сладкий запах... Понятно теперь,
   почему у смерти сладкий запах - кровь. ВИЧ. Не верю, что медсестры не
   в курсе, как моются их одноразовые перчатки... Или они так верят в
   могущество хлорки и перекиси водорода?
   Девки жрут отдельно. Именно жрут - в таких количествах не кушают и не
   едят. Из продуктов у них есть все. Забирают и диету, полагающуюся
   больным - белый хлеб, сливочное масло, второе на обед. Масло, хлеб,
   толченка перепадают и мне. После всех. Может, они так подчеркивают
   свое превосходство? В чем, интересно? Иногда, если что-то остается с
   их стола, Ольга <<угощает>> меня. А сколько диеты просто
   выбрасывается! При том, что зечки грезят все-ми этими яствами...
   Почти ни с кем не общаюсь. Они живут по трое, в палатах телевизоры.
   Хоть бы раз из вежливости позвали телик посмотреть... Обидно немного.
   Нет, все равно лучше, чем на общаке. Больные, карантин хорошо ко мне
   относятся. А так... Олеся здесь очень хорошая девочка. Жалко ее. В
   самом деле. Даже если вся ее история - выдумка.
   Лежу вот сегодня утром, после уборки. Режима здесь нет, расслабуха.
   Влетает Олеся.
   - Ань, давай чиф попьем.
   Она всегда так - наскоками.
   15.02.2004
   Не слушает обычно, что в ответ говорю - сама в себе, выплеснет
   очередную порцию, глянет на часы и побежит дальше.
   В этот раз рассказала вкратце о том, как сюда попала. Крутанула мужика
   какого-то, как обычно. А <<отдавать>> (ясно, натурой) - не захотела.
   Она, братишка ее младший и еще один паренек этого мужика избили. На
   следующий день он накатал заяву. Ей - около 7 лет по 162. Брату -
   примерно так же.
   До этого пили с ней чиф, рассказывала о дочке... Одна ее воспитывает,
   без мужа. Дочке - 5 лет. Когда ее закрывали, было 3.5. Больше детей у
   нее быть не может... Второй ребенок умер во время беременности на 6
   месяце.
   Симпатичная девчонка, <<кукляшка>>, как здесь называют. Энергичная,
   добрая, почти не матерится, легкая в общении.
   ***
   Здесь, все-таки, уже сложилась <<семейка>>, в которую меня не хотят
   принимать: рылом не вышла. Родители у меня не газовые магнаты, как у
   Гарафутдиновой Лейсан, Искендяровой Майи. А сама я не буду шестерить
   никогда, как Людка и Женька, и красной не смогу, как Рогозина Ольга и
   Амелина Марьят. Не вписываюсь - и точка. А больше меня засунуть <<в
   целях безопасности>> некуда - не в ШИЗО же весь срок держать. Вот и
   примазали...
   На этой зоне лучше всех живут <<гуманитарщики>>. Скорее всего, сами
   родители очень довольны, что детки сидят: не воруют, не колются и
   вообще - под присмотром. Устраивают их, например, в санчасть или
   другое теплое местечко. Возят дачки машинами. Дочки лопают, целыми
   днями ничего не делают - санаторий-профилакторий. Дальше - красные. У
   них похуже условия, но тоже - нормально. Потом - те, кто с <<баулами>>
   и отменные производственники. Ну и все остальные.
   По поводу самой санчасти... Из врачей как врачи <<годны>> двое -
   начальник МСЧ Шигильчев и ... психиатр Скворцов. Остальные - просто,
   сука, плакать хочется. В каком дурдоме их учили? Или косят?
   Захожу, вот, в кабинет к терапевту. Еще на общаке была. Ну, как мы
   здесь едим и что? Баланда - сало и комбижир. Обжигаясь, глотаем за три
   секунды. Конечно, заработала гастрит. Так, захожу, значит, к нему, а
   он на меня - ноль внимания, сидит-угорает.
   - Ты видела? - Говорит, обращаясь к Марьят. - Нет, видела, да? У нее -
   сходящееся косоглазие. Вот так глаза (показывает пальцами).
   У Марьят тоже косоглазие. Сходящееся. Она с ним не первый день
   работает. Но, видимо, случай пациентки еще более интересный и
   забавный. Эта тема обсуждается минут пять. Примерно в таких же
   выражениях. О чем еще можно говорить? О том, как он мне выписал но-шпу
   и витамины, поведал о плохом питании и поинтересовался, чего я еще
   хочу? Или о том, как его насмешил след резинки от трусиков на моем
   животе?
   Вот так. Оперированным (одна - по поводу аппендицита, другая -
   кишечник) дают общий стол. Без хлеба. Диету жрут санитарки. Больные
   лежат целый день, закрыты в палатах. Горшки, едят там же... Санитарки
   лишний раз кипяток не принесут, не подойдут, хотя ничего не делают. А
   в палатах нет даже радио - хуже, чем в тюрьме...
   16.02.2004
   А сны все те же. На свободе легче расставаться, там есть, на что
   отвлечься. Здесь, в <<одиночке>> - замкнутый круг. Все мысли
   возвращаются. Юрка играет с ярким большим попугаем. Цвета праздником
   врываются в сон, в душу - красный, желтый, зеленый, голубой.
   ***
   Слишком больно. Я до сих пор в этом омуте. Наверное, нельзя так
   любить. Опять-таки, кого?.. Но я люблю и мне больно.
   Наши отношения обречены с самого начала. Найдется масса причин. Не
   сейчас, чуть позже, но обязательно найдется. Я не могу... Даже думать
   об этом. Если бы я умерла до того, как это произойдет. Я не могу сама,
   слишком страшно. Если бы что-то случилось: болезнь, несчастный случай,
   что угодно...
   Увы, ничего такого не произойдет. Почему платить так много? Слишком
   дорого стоит мне мое безумие.
   Что получила вместо обещанной сказки? Боль, постоянную боль, то, что и
   должна была получить.
   Где, интересно, обычные нормальные мужики. Такие, как Владимир
   Константинович, может быть, как мой отец, такие, как Володин отец.
   Почему всю жизнь мне попадаются психически неполноценные люди? Может
   быть, я сама в чем-то ущербна? Я не знаю.
   Может быть, это жизненное кредо сильной женщины мешает мне жить? Так
   надоело быть сильной... Владимир Константинович, где же Ваш <<малыш>>,
   <<маленькая моя>>?.. Все готова за это отдать. Только невозможно.
   И Володю тоже жалко. Господи, и зачем все зашло так далеко? Ведь
   давала же я себе слово, убеждала и уговаривала. Ничего ведь не может
   быть больше, зачем же заниматься самообманом? Потому что сладко? Да
   ведь потом...
   Трахались бы молча - хоть какая-то иллюзия. Можно представлять себе,
   пока мы вдвоем, пока мы друг в друге, что все хорошо. С таким
   положением легче смириться. А сейчас выход так ясно, так кровью
   намалеван, как в метро - не промахнешься. Не сделаешь вид, что ничего
   нет и не было.
   Если не даешь смерти - дай мне сил, боже все это вынести. Дай мне ума
   и сил никогда больше, слышишь, никогда не попадать в такие истории.
   Дай мне сил, боже растить, принимать моего ребенка таким, какой он
   есть. Дай сил работать и делать свое дело. Ничего больше не прошу. Ни
   любви, ни друзей, ничьей помощи. Дай только сил жить, как я раньше
   жила.
   Почему никто не лечит от любви? Даже Володя говорит, что это клиника,
   патология. Я больна. Вылечите меня.
   ***
   Ничего, ничего не прошу от тебя. Хочу лишь услышать твой голос. Мне
   страшно, я схожу с ума. Пожалуйста, ну пожалуйста, включи телефон. Не
   знаю, что со мной происходит. Я хочу только поговорить с тобой. Ни о
   чем. Мне это важно, мне стало бы легче, а так я совсем не могу. Я
   люблю тебя до сих пор так сильно, так же, как раньше.
   ***
   Слово - это ложь. Не нужно говорить слов. Если любишь, достаточно
   взгляда, прикосновения, ласки. Когда любят - это видно. Когда тебя
   любят, ты это знаешь, видишь, чувствуешь. А когда нет - хватаешься за
   слова, как за соломинку.
   ***
   На что ни решишься - ничего не изменится. Если мы сейчас поженимся, то
   все равно не сможем жить вместе, если расстанемся - я не перестану его
   любить. Мы - муж и жена перед богом. Мы - муж и жена перед богом,
   которого нет. Вот что самое страшное. Если первое обнадеживает, то
   второе говорит о неизбежности, о безысходности, о страшной пропасти, о
   любви, подобной смерти.
   Вчера. Та же басня, что на общаке. Красные бдят. Теперь им дан
   <<приказ>>, чтобы я не общалась. Они сами со мной почти не
   разговаривают. Тяжело на душе. Пошла к девкам во вторую. Там Альбинка
   и кратка - Надя. С Надей интересно поболтать. Санитарки подняли
   скандал - <<С зоной общаться нельзя>>
   ***
   ст. 228 ч.4. Новый год.
   Смеются так, что плакать хочется.
   Свистят, гогочут - а не весело.
   Фальшиво, мишурой полощется,
   Что я на елочку повесила,
   Смех. И цыганской юбкой пестрою
   Играет в танце - зажигай, смотри! -
   Девчушка. Дали часть четвертую,
   Семь лет без дома и без матери.
   И про любовь - ей только песни петь,
   Не попадая в ноты голосом.
   Всего лишь срок прожить, как умереть.
   Кругом глаза - впаяли полосу.
   Глаза - пустые и бездушные
   Безмолвие зелено-белое
   А по ночам, под звуки скучные
   Запретки - слезы неумелые
   В подушку.
   22.02-23.02.2004
   Прочла Ю.С.Аракчеева <<Предательство в законе>>. Читая, хваталась,
   было, за ручку, чувствуя, что надо писать. Корила и ругала себя за то,
   что не могу. Можешь! - Косишь. А что писать? О чем? Все написано уже.
   Ну, не все, многое. Надо жить, делать, бороться... А я <<на нарах>>
   загораю. Разве что пока загораю...
   ***
   Первые впечатления о зоне укладываются в образы <<санаторий>> и
   <<детский сад>>.
   4 декабря 2003 года я прибыла в Цивильск. В зону.
   Находилась в каком-то отупевшем состоянии. Подкосила Казань, должно
   быть. Ехала в столыпине больная. Болело сердце, и, похоже, начинался
   грипп. Очень болела голова, першило в горле. Хотелось пить, было
   душно. В общем - весь набор. Конвой нормальный. Да я их и не запомнила
   - почти все время проспала, скрючившись на нижней полке. В углу на них
   же примостилась женщина. Ритка ехала одним этапом со мной. В перерывах
   между сном - давились перловкой из сухого пайка. Не запивая. Нас
   выводили всего раза 2 в сутки. Сначала всех запихнули в одну камеру,
   потом 5 человек перевели в <<тройник>>. Стало чуть свободнее.
   Выгрузили. Конвой, собаки, автозек. Приехали на зону. Низкие домишки,
   много елок. В администрации в основном местные жители - татары,
   чуваши. Сразу же повели в баню - на шмон. Сначала нас осмотрели
   медработники. Бабушка в белом халате долго брезгливо копалась руками в
   перчатках в моей грязной голове. Потом нам предложили отдать лекарства
   и письма. Я с трудом понимала, что вообще от меня хотят, зачем
   отдавать письма, личные записи... Очень хотелось оставить при себе
   дневник. Вроде бы старшая по смене разрешила, но на шмоне его забрали
   все равно. Две облатки - <<Анальгин>> (2 таблетки) и <<Глюконат
   кальция>> я засунула в Казани в баул, не в пакет с лекарствами. Когда
   отдавала лекарства, мне было лень их искать. Да и подумала, что
   пригодятся. Подошла моя очередь на шмон. Здесь - не как в Саратове.
   Все холодно, бездушно, без эмоций. Честно говоря, так - гораздо
   сложнее. Все вскрывается, туалетная бумага разрезается. Бинты
   разматывают, прокладки прощупывают, мыло разбивают на части, в бутылки
   с шампунем и тюбики с зубной пастой суют железные штыри. Потом их
   вытирают о скатерть. На скатерть же мы выкладываем свои вещи. Ментам
   при шмоне помогают зечки - завхозы карантинов. Добравшись до дна баула
   и увидев злополучные таблетки, младший инспектор положила их себе в
   карман и сказала, что напишет рапорт. Я попросила ее этого не делать,
   пыталась объяснить. Все разбивалось о стену безразличия. <<Ты мне
   никто. Мне все равно. Нарушила - значит рапорт>>. Обращаясь к завхозу
   моего карантина, Аркадьевна (так ее все называли) сказала:
   - Аида, вечером принесешь ее объяснительную в дежурную часть.
   Я разделась догола. Заставили приседать 25 раз, после чего -
   наклониться, раздвинув ягодицы. Затем - баня. Мылись наскоро. Мокрые,
   дрожащие бежали одеваться. Вещи, которые нам позволено было взять
   собой, прошли тем временем тепловую обработку - прожарку, лежали на
   лавках, перепутанные и все в желтых пятнах каких-то. На шмоне у меня
   отобрали телогрейку. Выдали старую и очень большую.
   В дверях предбанника стояла зечка, орала, торопила. Быстренько
   запихнув вещи, что-куда, мы вышли на улицу. В руках у меня, кроме
   тяжеленного баула, была наволочка с вещами и тонкий пакет, который на
   полдороге порвался. Вот тут-то я и расплакалась. От досады. Все вроде
   правильно - и рапорт этот дурацкий, и то, что никто не кинулся мне
   помогать собирать монатки. Но обидно как-то. Аидка вернулась.
   - Ты чё, плачешь, что ли?
   - Нет.
   Кое-как доползла до карантина. Помещения напоминали группу детского
   сада. Стены веселеньких теплых то-нов разрисованы разными рыбками и
   корабликами. В первом помещении - длинный стол и лавки, на стенах
   кроме рыбок и корабликов - стенды: <<Осужденным запрещено>>,
   <<Осужденный обязан>>, <<Перечень запрещенных предметов>>, выдержки из
   статей УИК РФ о побеге из мест лишения свободы и о злостных
   нарушителях, последним - стенд о правах осужденных; отгорожена
   кладовка, кухня, спальня завхоза. Во втором - наша спальня. Большая и
   холодная.
   ***
   Сегодня опер отдал-таки книгу <<Священные монстры>>. Не столько дорога
   она - читала на воле, - сколько автограф: <<Аня, дорогая, мы тебя
   любим и помним. Делаем все, что возможно. Твой Э.Лимонов>>. Хотя... Не
   знаю, насколько это искренне. Хотелось бы верить, но вспоминаешь
   встречу в Белгороде, и... Не всегда он говорит то, что думает, далеко
   не всегда. Публичный человек, положение обязывает. Как и я... Но со
   мной-то... Знаешь ведь, кого-кого, а тебя я пойму. В любом случае,
   если ты устал, если надоело, если для тебя это была просто игра. Да
   просто потому, что ты - такой же, как я, у нас - одна правда, одна
   боль на двоих, одна ебанутая жизнь. Может быть, не оправдаю и не
   прощу, если что-то произойдет, как не всегда можно оправдать и
   простить себя, но...
   Конечно, не знаешь. Ничего об этом ты не знаешь. И мало, что обо мне.
   А сердце рванулось туда, к вам, ребята! Нам надо успеть.
   ***
   До того, как меня забрали мыть кабинет врача, а затем вызвали в
   дежурку, я сидела как дневальная на телефоне, тупо уставившись в окно.
   И думала... о побеге.
   Перед моими глазами один и тот же пейзаж: одноэтажный домик бани,
   перед ним - многочисленные веревки с бельем, справа - начинающийся ряд
   общежитий - двухэтажные бараки. Слева - запретка и вышки. На заднем
   плане высится труба кочегарки, дачки, лесок на холме. Елки искусно
   маскируют мусорку - ее не видно совсем отсюда. Видно только ворон,
   которые прилетают поживиться отходами.
   И думала я так. Есть два более или менее реальных пути. Первый -
   постараться покинуть зону тайно, например, удачно выбрав время, или -
   через подкоп (тогда уж сразу до Белгорода копать надо, чего
   мелочиться), или - не знаю. Для этого нужно хорошо разбираться во
   внутреннем распорядке и особенностях зоны. Желательно быть <<серой
   мышкой>>, чтобы тебя как можно дольше не хватились. Второй - нагло,
   захватив заложницу и приставив к ее горлу нож, пройти через КПП. Так и
   представлялась худенькая, маленькая (но глуповатая и наглая),
   белобрысая дубайка с косыми испуганными глазенками - Григорьевна.
   Нужно 2-3 человека. Вот мы врываемся на КПП. Один - с заложницей.
   Второй - контролирует ситуацию. Третий - работает: перерезает провода,
   блокирует дверь, обезвреживает охрану. Потом уходим вместе с
   заложницей. По пути бросаем ее. Через какое-то время выходим на
   трассу. Лето, мы в легеньких платьицах, в зелени хорошо прятаться...
   Нужно - изучить местность, задурить водителя, придумав для него
   трогательную историю о том, откуда и куда следуют три девушки. Потом
   добраться с этой трогательной историей до какой-нибудь глухой
   деревушки и там на время осесть. Добрых людей много.
   Есть еще один вариант. Красивый и фантастический. Когда почти то же
   проделывают с воли. Красивые и молодые парни. В масках и с автоматами.
   Разумеется, по предварительному сговору. И я уже готова, жду их у КПП.
   Ну, это не для нас, это РАФ, Красные бригады. У нас кишка тонка и
   политика другая. Нам нужны <<невинные жертвы бесчеловечного режима>>,
   типа меня.
   Интересно, съебывался кто-нибудь с этой наркоманской зоны? Вряд ли...
   Вот эта тетрадь попадает в руки... Кому угодно. И я в ШИЗО.
   ***
   Аидка - невысокая, плотная, коротко стриженная мужиковатая баба -
   построила нас у этих самых стендов в два ряда, сама села на лавку и
   толкнула примерно следующую речь:
   - Значит так. Меня зовут Аида, я ваш завхоз. Сидеть здесь нужно тихо,
   зона красная. Если кто-то попытается дернуться - сразу нарушения и
   ШИЗО. Будете делать все, что я скажу. Иначе, бля, с моей стороны будет
   прямо пресс. Вы просто жизни не рады будете - я могу это устроить,
   многие меня знают и прислушиваются к моему мнению. Пока можете
   разобрать свои куроебки (баулы) и нужно будет срочно написать и
   пришить бирки. Кто из вас будет ответственным за каптерку?
   Гробовое молчание.
   - Ну, давай хотя бы ты, - ткнула пальцем в Аленку Михееву.
   - А ты, - Танька Сазонова, - за кухню.
   26.02.2004
   Очень жаль, что не приехала комиссия. Или, что потоп не случился в
   день, когда была СЭС. Такое впечатление, что никакой крыши нет вообще.
   Хотя комиссии, наверное, на это наплевать.
   А мы носимся, сдуваем пылинки, подкрашиваем, подмазываем... Вместо
   того, чтобы чистить снег, чинить крышу, я, вооружившись ведрами и
   тряпками, собирала воду с пола. Для того, чтобы подняться на крышу,
   нужно специальное разрешение. Его лень брать. И лень давать - это же
   <<брать на себя дополнительную ответственность>>. А так гораздо легче.
   Тем более, что есть я.
   Та медсестра, которая когда-то копалась у меня в голове в поисках
   вшей, окончательно впала в старческий маразм. Корячусь я с тряпкой, а
   она мимо идет, такая радостная: <<Дождик кап-кап-кап>>. Сука!
   Все чаще вспоминаю <<Историю его слуги>>. Очень злободневно. Позавчера
   получила письмо от Юрыча.
   29.02.2004
   Вчера почти перед отбоем получила две открытки от ребят и письмо от
   Андрюши. Очень кстати, на самом деле. Как на игле писем.
   ***
   <<Долетай до седьмого неба. Я тебя там встречу - ты заметишь>>
   Я принялась писать бирки девчонкам.
   Вот так и началась для нас зона.
   На следующее утро в 5.40 мы просыпались под крики Аиды:
   - Живее, живее шевелитесь, кобылы, бля!
   Нет, она без зла на нас орала на самом деле. Так - досада на жизнь,
   необходимость соблюдения имиджа...
   После завтрака (его приносили мы сами около 6.00, ходили с ведрами в
   столовую человека по 3) дежурные убирали спальню, столовую, туалет.
   Один раз замешкались с уборкой - все стояли в наказание, построившись
   в два ряда. Бегали на улицу <<на внимание>>. То есть надо было стоять
   и смотреть - не идут ли менты. Если идут - кричать <<внимание>>. Все
   остальные в это время строятся и так, по струнке встречают
   <<начальников>>.
   Сразу же, на следующий день, переписали правила, которые висели на
   стендах, и принялись учить их наизусть. Это, конечно, шедевры с точки
   зрения литературы... Сначала мне казалось, что это какой-то дурдом.
   Потом... Поняла, что в общем-то требования с <<их>> стороны более или
   менее законны, в какой бы дебильной форме они не предъявлялись. И к
   тому же это настолько глупые и смешные мелочи.
   Стояли мы <<за всю беду>>. Метод воспитания такой. Девки с перепугу
   чего-то набуровили пришедшему поточить лясы пожарнику - <<стойте два
   часа>>. Не выучили правила - стойте. Замешкались с уборкой - стойте.
   В зоне сильно меняются люди. Нет, не меняются, проявляются...
   Особенно, первоходки. Каждый пытается себя поставить в меру сил. Так и
   Ритка Зотова. Уже в первый день она, почувствовав, что ко мне тянутся
   девчонки, стала со мной грубой, резкой, начала хамить. Дальше -
   больше. Мы уже не садились все в месте чаевничать. Четыре+четыре. От
   любой не слишком приятной мелочи она старалась откосить. От того,
   например, чтобы бегать на внимание, от того, чтобы мыть туалет и т.д.
   На мои любые слова реагировала неадекватно. Девчонкам наплела про то,
   что я делюсь чаем, продуктами с ними, чтобы <<купить>> их
   расположение, и вообще - я <<ментовская>>, а в тюрьме <<спала на
   параше>>. Честно говоря, очень мучил меня этот разлад отношений.
   Грустно было, что такие, как она, не только находят поддержку, но и
   лучше всех выживают в зоне.
   Дни тянулись отвратительно медленно. Нечем было заняться, не с кем
   даже поговорить. Да и не о чем. Все включили стоп-сигналы. Красная
   зона.
   Смешно, но часто мои мысли занимал вопрос: как себя вести, чтобы не
   посчитали шестеркой или мусорской. С Аидкой старалась общаться
   осторожно, избегала ее различных просьб. Теперь уже вижу, что она, в
   принципе-то, нормальная баба. Никого не унижала. Она даже больше для
   меня сделала, чем я за все время карантина для нее. Возилась со мной,
   когда заболела, отыскала сумку для моих вещей - попросила в ВИЧевом
   отряде, где девчонки живут гораздо дружнее... Нет, на ментов она
   работала, конечно. Но не исподтишка, мы все об этом знали. И
   находились дураки все равно. Любка, например, написала явку с повинной
   по поводу того, что украла деньги на выпивку. Ну че делать с такими
   людьми? Хроническая алкашка, заехала по 111, конечно, убила сожителя.
   Говорит, что вряд ли сможет бросить пить. Но ведь и так же мозгов нет
   совсем. А сын маленький? Как он вырастет, кем?
   Вторая неделя карантина. Чуть полегче. Уже не так коробил блатняк,
   который все время крутила Аидка, притерпелась к наркоманским базарам
   на тему: <<Пошел поискать раскумариться>>. Аидка дала книжку почитать.
   Дарью Донцову. Не помню, про что, и это естественно. Но хоть немного
   отвлекает. Потом радужные какие-то идеи появились по поводу жизни в
   отряде. Хотелось работать, общаться, заниматься самодеятельностью.
   Вести активный образ жизни, короче говоря, как я на воле привыкла.
   Здесь-то, в карантине всего и работы - снег убирать. Да и общение -
   конфликт этот с Зотовой...
   3.03.2004
   Меня просто терпеть не могут. Из-за непохожести, из-за частых писем,
   из-за всего.
   Марьят за ужином громко возмущалась:
   - Конечно, ей приходит по 5-6 писем каждый день. Только ее письма и
   читают. А наши задерживают. Опер мне говорил, чтобы загрузила ее
   работой так, чтобы она ответы не писала. Как ее загрузишь-то? Вот
   пусть ка сегодня продол моет и туалет.
   ***
   Я чувствую, что схожу с ума. Меня постоянно преследует беспричинное
   беспокойство. Нет, не беспокойство. Беспокойство - это что-то легкое и
   безобидное. Страх - это то, что можно хоть как-то, хоть чем-то
   объяснить. Нет, меня преследует ПАНИКА. Мне пусто, мне одиноко, Я
   БОЮСЬ. Теперь я уже нисколько не сомневаюсь в болезни, разрушающей мою
   личность. Может быть, во всем виноват проклятый дом, где я провела
   прошлую зиму? Дом с окнами на кладбище.
   Той страшной зимой у меня хотя бы были островки. Светлые островки
   безумства среди безумства беспросветного. Была болезненная и
   призрачная надежда. Тогда случались дни и похлеще, когда меня просто
   трясло от паники. Но тогда был отдых. Сейчас его нет. Вот в чем
   разница.
   ***
   Дом
   I
   Закрыли склеп.
   Забили -
   И засов,
   И долгий похоронный звон часов...
   Глухие окна
   Плачут.
   На кресте
   Висят родные, страшные, не те.
   Безудержные тени
   На стене.
   Мой дом
   Распластан пропастью во мне.
   II
   А ты придешь
   С чем-то рыжим,
   Простым, как зайчик
   В ладошке.
   Ты скажешь -
   Все злые шутки,
   Фантазии, бред и небыль.
   И ты не вернешься больше.
   ***
   Хочется, чтобы рядом был родной человек. Чтобы дом был наполнен им.
   Чтобы дом знал: вот он уходит утром, приходит вечером, или еще
   как-то... Но неизбежно возвращается. А этот дом не знает. Он живет в
   напряженном, тоскливом ожидании. Кто придет сюда завтра, послезавтра,
   и станет его очередным хозяином? Кто угодно. Несчастный, бездомный
   дом.
   Так что мыла за все: за письма, за то, что больные и карантин хорошо
   ко мне относятся, за то, что не иду на конфликт.
   ***
   Бараки. Второе, что приходит на ум в зоне. 18 декабря я вышла из
   карантина на 8-9 общак.
   В карантин к нам приходили завхозы, выбирали. Выбирать было
   практически не из кого. Однажды ворвалась буквально завхоз 8-9
   Патрушева. Вместе с Соколовой - распредом раскройного и ее
   <<половиной>>. Аидка, как всегда нас построила. Я почему-то оказалась
   в первом ряду. Смешная, в дурацких очках, которые мне совершенно не
   шли, в толстых гамашах, делающих немаленькую мою попу еще более
   объемной, в большущем свитере Володькиного отца, волосы собраны в
   ужасный хвостик.
   - Вот, Петренко нам хочет, наверное, что-то сказать.
   Хочу, конечно. Сказать, что вы - придурки галимые, выпендрежники.
   - Любишь Родину, а, Петренко?
   - Смотря какую...
   - О, не любит. Надо воспитывать.
   Очень хотелось мне работать учительницей в школе... Мечталось прямо.
   Думаю: я со своим-то образованием не посрамлю уж честь зоны. Да кому я
   тут нужна со своим образованием.
   Аидка в <<индивидуальной беседе>> (в такой же беседе она Любку
   раскрутила на явку с повинной) пообещала пристроить меня секретарем к
   начальнице 4 отряда:
   - Ты девочка умная, главное - гонор отключи, молчи, если что-то
   услышишь или узнаешь... Теплое местечко - дома будешь все время, не
   работать. Но, сама понимаешь, для меня ты тоже должна что-то сделать.
   Я согласно кивала головой, думая о том, что ни в чем нельзя быть
   уверенной в моем положении.
   На распределении все было быстро и просто.
   - Каких наук кандидат? - спросил <<хозяин>>.
   - Социологических.
   - 81 бригада.
   ***
   Трудно. Не на что надеяться по здравому размышлению. С одной стороны -
   держать меня здесь невыгодно. Неспокойно. С другой... В конце концов
   они - только шестерки. Как-то сегодня плохо мне. Не из-за чего,
   просто. И поговорить-то не с кем.
   5.03.-6.03.2004
   Она умерла. Сегодня.
   Ночью, часа в три, меня разбудила медсестра. Снился мне, конечно,
   Володя. Его трагически-красная квартира с окнами на кладбище,
   квитанции, заполненные маминой рукой... Мы встретились на улице, уже
   после моего освобождения. Жарким летом. Потом - провал. Потом меня
   зовут опознать его труп...
   И медсестра. В свете всего увиденного очень хотелось послать ее... Но
   я встала и пошла смотреть за больной, которая, судя по доносившимся
   звукам, блевала.
   Нет. Она не блевала. Она металась на двух составленных кроватях,
   мычала, дико вскрикивала, садилась, дралась с невидимым врагом и т.д.
   И все время норовила с кроватей упасть.
   Температура после укола у нее спала, но в сознание девочка не
   приходила.
   Лежала в одних трусиках с пятнами месячных, одеяло сбрасывала все
   время. Медсестра сказала, чтобы я надела маску. Или, по крайней мере,
   повязала полотенце. Маски, конечно, у меня не было, а полотенце все
   время соскакивало да и сильно мешало дышать.
   Юлька хныкала, неестественно дергала руками, кричала, высовывая язык.
   Открытые глаза метались, бегали. Что они видели?
   Позже, между 8 и 9 утра, прискакали все эти дебильненькие врачи.
   Терапевт сел подальше. Веселый. Если, говорит, она придет в себя, вы
   ее спрашивайте о чем-нибудь. Козел.
   Скворцов назначил антибиотики, реланиум. В 10 девочку увезли.
   Задыхается, западает язык, лицо синеет, бледно-желтым выделяется
   носогубный треугольник. Менингит. Я иду рядом с носилками, разжимаю ей
   зубы, подымаю голову... <<Ты живи только. Слышишь, бля! Сука! Живи!>>
   - бью по щекам, не знаю, что делать, чуть не плачу. Чуть-чуть
   осталось, доехать...
   Теперь ее, может быть, вылечат, спасут. Радостное чувство такое, будто
   сама спасла. Конечно, спасут. Там же не... Зона.
   Нет, не вылечили Юльку. Молодую, красивую девку. Здоровую вполне. Ей
   бы жить, рожать детей... И сейчас стоит перед глазами ее тело. Справа
   на животе - татуировка-скорпион, кокетливо ползет вниз...
   Кипишнули все, конечно. Забегали. Пришли и зав. отделением, которого
   никогда не бывает, и зам. по ЛПР, и сан. врачи и т.д. Да что
   теперь-то. Поздняк метаться. Но - формально надо провести
   профилактику, пресечь распространение инфекции. Отобрали наугад,
   практически, контактную группу, загрузили стационар... Чего уж - тогда
   и меня, полночи просидевшую без маски, надо.
   Никому не говори, особенно в зоне. Отек мозга. Олесенька.
   Она чувствовала боль только. Почувствовала бы она наслаждение в таком
   состоянии? Примитивное, физиологическое? Приходили в голову такие
   мысли...
   Юлька... Утром она с гримаской улыбки долбила в стену кулаком, с
   замаха, будто давала в морду кому-то. Какому-то последнему, невидимому
   нам врагу.
   Умереть в тюрьме. Мечтая о воле еще вчера.
   Еще сегодня. Так и все мы, мечтаем о воле.
   13.03.2004.
   Последние два дня просто схожу с ума. Опять проблемы с мусорами. Не
   отдают письма и книги. Понимаешь смысл <<без права переписки>>.
   Знаешь, вспоминаю, как в первом классе Надежда на продленке повела нас
   в кино. И там показывали какую-то очень длинную сказку. А у меня
   что-то было не так - то ли зуб болел (к концу сказки он таки выпал),
   то ли живот, не помню уж. Какое-то время я терпела. Но была я тогда
   странноватым ребенком, нервным, отчасти аутичным. Мне стало казаться,
   что это не закончится никогда. Что я всегда буду сидеть в этом темном
   зале, где нельзя разговаривать и ходить, а надо сидеть и смотреть
   картинки, в содержание и смысл которых мне уже не вникнуть, что я
   никогда не увижу родителей. Что никто не пожалеет меня. Никогда. Я
   стала теребить соседей: одноклашку Олю Ямаеву, еще кого-то -
   спрашивать, на самом ли деле это закончится или нет...
   И еще одно воспоминание. Как я, маленькая (лет 5), уходила летним
   вечером на балкон. А все сидели за столом в зале и пили чай с
   чем-нибудь вкусным. Я стояла на балконе, мерзла и упивалась мыслью о
   своей покинутости, никому-ненужности, зная, что сейчас и меня
   хватятся, позовут. И упрямилась, и шла не сразу.
   Сейчас-то уходи, стой сколько влезет одна, упивайся своей
   покинутостью, ненужностью и знай, что тебя действительно никто не
   позовет. Это не закончится. Никогда. Шоу должно продолжаться.
   ***
   Я ненавижу всех людей, особенно близких. До дрожи ненавижу свою
   семейку за все: за то, что они сделали для меня много хорошего, за то,
   что я живу с ними, за то, что они есть, в конце концов, и многое при
   этом знают про настоящую меня. И за то, что многое не знают, тоже
   ненавижу. И больше всего ненавижу людей за то, что все они чего-то от
   меня хотят, каких-то добрых чувств, любви, благодарности. Не надо от
   меня ничего ждать, оставьте меня в покое все!
   19.03.2004
   Санаторий->бараки->вокзал->школа. Такие вот ассоциации. Казенный дом,
   одним словом.
   Вокзал. Реплики-команды по громкой связи. Так и представляется
   веселенький мультяшный рупор, радостно подпрыгивающий: <<Четвертая
   смена, строиться в столовую>> - Ту-ту, паровозик из Ромашково.
   <<Осужденная Петренко, подойти в дежурную часть>> - Ту-ту... А мы -
   сидим на продоле (в длинном коридоре), в фуфайках и сапогах, потому
   что холодно, в платках, и ждем. А вдруг вызовут. И там скажут: <<Суд
   пересмотрел Ваше дело. Вы свободны. Два часа на сборы>>. Зал ожидания.
   Вокзал. Сидим и ждем. А потому никогда не опоздаем на поезд. Он уйдет
   по расписанию, в положенное время. Билеты отложены, места
   забронированы.
   Не объявляют. Или объявляют, но не тех. Поэтому все нервничают. И все
   спешат. Не спешите, никто вместо вас не уедет. Ваше место
   забронировано...
   Ту-ту...
   Школа. Точно так же, в начальной школе, в советские еще времена (в
   позднесоветские)нас загоняли в страх, нас отучали радоваться. А может,
   это только мне так казалось? Да нет же! Была ведь Оксана Сашенко,
   плакавшая перед портретом мертвого <<вождя>>, которого никто и
   запомнить-то не успел и говорившая: <<Боюсь, что война начнется>>.
   Боюсь, что получу двойку. Не потому, что не знаю, потому, что не смогу
   объяснить. Боюсь, что сделают замечание. Боюсь, что будут смеяться с
   меня, если скажу или сделаю что-то не то. Боюсь поэтому попроситься в
   туалет. Очень болит живот. И вот - колготки уже перемазаны. Боюсь, что
   кто-то заметит. Продленка еще долго, еще полдня. Боюсь, что дома
   скажет мама.
   Когда заходит учитель, надо вставать. Иначе - напишут замечание в
   дневник. Рапорт напишут. И никакого УДО. А меня ведь ждут. Юрыч, папа,
   друзья... А они - как на подбор, сука!..
   Почему я в этом зоопарке? С Женькой Терентьевой, что ни фраза которой,
   то дешевый понт. На удивление пустой человек, господи. Димедрол в
   голове. Отмыли в зоне, встряхнули димедрол. Я сдаю. Меня расстраивают
   такие пустяки. А не должны ведь меня они расстраивать.
   Я, воин НБП, приветствую новый день. В этот час единения Партии я со
   своими братьями. Чувствую мощную силу всех братьев Партии, где бы они
   не находились. Пусть моя кровь вольется в кровь Партии, пусть мы
   станем единым телом.
   Да, Смерть!
   <<Да, Смерть!>> Причем же тут все это? Не обращай внимания, не
   опускайся.
   8 марта (подарочек!) перевели в палату к Марьят. Кончились мои веселые
   времена, когда никто не храпел и не пердел. Вчера вот, только начала
   засыпать - вопль Марьят: <<Олеся!>>. Олеська немного храпит. Орала,
   пока девочка не проснулась, а ведь она встает раньше всех...
   24.03.2004
   После обеда Аидка повела нас в зону. Я зашла в общежитие. Длинный
   коридор. Из комнат в него выходят окна. Коридор увешан стендами. Из
   художки вышла Патрушева:
   - А, Петренко! Ну что, получила телеграмму от Лимонова? Пишет, чтобы
   сидела тихо, не бунтовала.
   Ха-ха, бля...
   - Иди, Бабанская, принимай ваш карантин.
   Навстречу мне вышла худенькая бабулька, резво подхватила за одну ручку
   мой баул и повела по коридору.
   Барак...
   В помещении было более или менее чисто и не так мрачно, как
   представлялось. В два ряда стояли шконари. В конце секции - телевизор.
   Каждая такая секция рассчитана на 50 человек.
   Я поставила сумку недалеко от входа. Тут же меня озадачили
   необходимостью составить опись вещей в бауле, отобрать самые
   необходимые из них и положить отдельно. Пока я занималась этим, ко мне
   подошла маленькая, явно психически нездоровая женщина лет 50-60.
   - Институт закончила, а пишешь, как курица лапой, ничего не разобрать.
   Я уже привыкла ничему здесь не удивляться.
   - Слушай, а давай чаю попьем. Я поставлю.
   - Давай.
   Она быстренько побежала ставить чай. В это время ко мне подскочила
   Бабанская.
   - Никому ничего не давай. Сейчас у тебя все просить будут, пока все не
   вытянут. А ты у них потом не допросишься ничего. Что, Нелька тебя уже
   на чай раскрутила?
   - Да мне не жалко ведь.
   - Нет. Чай ты с нами попьешь. Вот, мы уже заварили, садись.
   Прискакала Нелька с кружкой.
   - Неля, ты извини, но я уже с Олей пью.
   - Зачем же я кружку тогда ставила? Ну и не надо, подумаешь...
   Нелька заикается и лязгает зубами при разговоре. Походка у нее
   скачущая, неровная. А еще она больна сифилисом.
   За чаем, конечно, меня расспрашивали. Дивились.
   Потом я отнесла вещи в каптерку. Посмотрела немного телевизор. Пришла
   с работы бригада. Они построились по трое и стояли в коридоре.
   - За что они наказаны?
   - Не выполнили норму на фабрике.
   Бабанская вышла просветить бригаду по поводу нового карантина, т.е.
   меня.
   В 18.30 все пошли в столовую на ужин. В столовой воняло. Зечки прямо в
   одежде спешно садились за мокрые, грязные столы. Суп, рыба и чай.
   Объедки бросали прямо на стол, зачем-то крошили пайки хлеба... Я
   стояла в каком-то оцепенении, не зная за каким столом мое место. Меня
   в конце концов куда-то усадили. После ужина наша бригада опять стояла
   на продоле за плохое поведение в столовой. Официально - за то, что не
   убрали на столах. Неофициально - за то, что не посадили меня. Так и
   стояли до отбоя...
   Потянулись один за другим одинаковые, унылые дни.
   Из дома очень долго не было никаких писем. А от Иванова - и по сей
   день. Вообще - только от Васьки. Он пишет регулярно, а самое важное
   сообщает в телеграммах.
   Потом они начали приходить. От совершенно незнакомых людей. Это такое
   чувство необыкновенное. Однажды пришла пачка писем - 12 штук. Среди
   прочих - заказные с Лимонкой, письмо от Раймонда Крумголда. Перед
   четырехчасовой проверкой. На проверке я читала молитву нацбола, глядя
   в темнеющее уже небо. Практически на все я отвечала, но оперативник...
   Ох, это отдельный тяжелый разговор.
   С одной стороны они спасают, вытаскивают меня, письма. С другой... Эти
   люди видят во мне сверхчеловека. Смогу ли я оправдать их мысли,
   надежды, связанные со мной лично, с Партией вообще? Знаешь, очень
   хотелось, чтобы ребята из Чебоксар приехали на краткое. Очень. Но,
   когда сказали, что свидания нет, только передачка, я даже
   обрадовалась. Я не готова. Они не должны увидеть меня такой. Уверенная
   в себе на все 200%, энергичная, раскованная, решительная. Валькирия
   революции. Здесь же я - апатичная, чересчур, до заторможенности,
   спокойная. Без макияжа, дурацкий хвостик... Тихая, неэмоциональная
   речь, небогатый словарный запас, отсутствие тем для разговора. О чем
   можно говорить на четырехчасовом свидании? А нацболы ждут меня другую.
   Меня- со Съезда, меня - с Антикапа, меня.. Смогу ли я вернуться? Мне
   нужно, больше некому.
   26.03.2004
   Бараки. Утром, нет, перед утром меня разбудил резкий запах мочи.
   Оказывается, у одной из женщин недержание... 50 почти человек. Надо
   умыться, позавтракать и идти на работу. Носятся по узким проходам
   взад-вперед, с зубными щетками во рту, с расческами в волосах.
   Быстрей! Успеть к умывальнику, успеть поставить чай, успеть сдать
   коробки с вещами в каптерку. Успеть... Натыкаются друг на друга.
   Матерятся. Ну ты, лошадь, шевелись быстрее.. Куда так спешить? В конце
   концов не так уж страшно остаться без чая. Не люблю я с утра так
   суетиться и слышать все это... Потом вписываешься в ритм, привыкаешь.
   Это становится рутиной.
   Общак уходит на работу. Открывают все форточки. Дикий холод. А запах
   мочи не выветривается все равно.
   В коридоре (на продоле) 3 розетки. На 250 человек. Можно вскипятить
   чай и приготовить что-нибудь. После часового стояния в очереди. Позже
   я заметила, что есть окошки - когда все уже напьются и наругаются, - в
   которые можно вскипятиться за 10-15 минут.
   Позже, когда я переселилась на продол.
   ***
   Здесь даже зеркала нет, чтобы увидеть себя в полный рост. Иногда,
   когда иду вечером умываться, я влезаю го-лая на табуретку - посмотреть
   на себя. Нет, мое тело нисколько не огрубело. Я пополнела, но формы до
   сих пор приятны...В коридоре - шаги, поспешно слажу.
   2.04.2004
   Привет, Вася!
   С первых же строк хочу попросить о том, чтобы ты не передавал матери
   содержание этого письма.
   Как я уже и писала немного раньше, твой телефонный разговор не возымел
   никакого действия. Приходящие сюда книги по-прежнему копятся в
   посылочной. Последнюю посылку я тоже не могу получить. Без
   оперативника мне ничего не отдают. Он сначала болел. Потом, вот,
   вышел. Говорят, на пару дней, не больше. В эту пару дней ему, конечно,
   некогда заниматься такими мелочами, как мои посылки и письма. Никому,
   кроме него, эти проблемы решать почему-то не доверяют.
   Специализируется он, что ли?
   Позавчера у меня был сердечный приступ. И че? Сделали укол - пошла
   дальше работать. Но это фигня. Теперь меня обвиняют в каких-то
   внеслужебных отношениях с медсестрой, которая оказывала помощь.
   Электрокардиограмму назначили, но сделать ее невозможно, так как
   сломан аппарат. А значит - нельзя поставить диагноз и назначить
   лечение. Более того, говорят, что медсестра не должна была делать мне
   укол без назначения врача (которого уже не было на работе, у нас
   врачи-таки не дежурят). Врач не выпишет назначения, пока не будет
   поставлен диагноз. Диагноз не поставят. Пока не починят аппарат. Его
   не починят, пока не появятся деньги и т.д. Но я все равно не умру -
   зря надеются.
   Три раза (!) меня зачем-то вызывали в отдел безопасности. Так и не
   удалось выяснить, зачем. Я являлась - меня не принимали. В последнюю
   мою <<явку>> пообещали вообще написать рапорт (?), если еще раз
   появлюсь.
   Устаешь от всего этого. А так - все нормально.
   Сборник стихов Лимоныча уже прочла, наверное, вся администрация зоны.
   На личные вещи его так и не положили. Представляю, в каком виде он
   будет, когда я освобожусь. Раньше, видимо, я его так и не увижу.
   <<Пошленькие книжки будешь дома читать>>
   Когда уже придут наши с автоматами? Пусть для меня один захватят. Надо
   спасать нацию. Такого абсурда не бывает даже во сне.
   Пожалуйста, не шли мне пока деньги. И родителей попроси об этом же. У
   меня их много на счету. Продуктов тоже достаточно.
   Если бывает какой-нибудь <<тот свет>> или <<другая жизнь>> - это зона.
   Очень похоже. Представь. Редкие письма-сны... Есть ли они? Есть ли я?
   Мои родители, друзья меня лишь вспоминают. Меня настоящей нет. Мне не
   снятся уже сны о воле. Нет никакой воли. <<Мир живых>> и <<мир
   мертвых>>. Они никогда нигде не соединяются, они не знают друг о
   друге. Есть ли зона? Да нет же, нет. Такого не бывает, не может быть,
   как и <<того света>>. Человек - биологический организм. Со смертью его
   существование полностью прекращается. Нет никакой зоны. Welcome to
   hall.
   А этого письма ты не получишь, скорее всего. Ну хоть душу, сука,
   отведу. Пусть знают, падлы. Я все равно об этом напишу. Сегодня,
   завтра - имеет ли это значение для вечности?
   Белгородские менты - и то как-то задумывались о вечности. Боялись для
   потомков оказаться <<царской охранкой>>, <<жандармами>>... А этим -
   че? Тупо уставятся на тебя, поморгают: <<А кто такие жандармы. .Опять
   заумные слова всякие>>. Вот и поговорили.
   Сумбурное, бессвязное письмо. По мелочам стала я трепыхаться... Все
   это не стоит, но...
   Да, че ты там все публикуешь-то в газете? Публиковать ведь нечего.
   Видишь, как пишу - бессвязно, бессодержательно, неинтересно. Тише,
   ораторы, Ваше слово, Ваше слово, товарищ Маузер!
   А.
   4.04.2004
   Вчера вызвал опер. Как всегда сначала: <<Осужденные жалуются...>> А
   еще фишка: <<Не попрекайся с завхозом>> О!.. А потом письма. От
   Губкина. Второй день я не живу в этой зоне. Теплое это <<сестренка>>..
   Полтора месяца уже он ждет моих писем. Скотство какое! Опер пригрозил,
   среди прочего, что запретит переписку с ним. А я влюбилась просто.
   Перечитывала уже раз 5 письма. Че сказать?
   Братишка... Мы хоть увидимся когда-нибудь? Хочется о многом
   поговорить.
   Душа просто поет. Где найти слова, где найти даже эмоции такие?!
   Читаю, улыбаюсь, на глаза наворачиваются слезы... А все - не то.
   На нас чуть не написали рапорт на днях - вышли в баню через не ту
   калитку. Мы пошли поздно - после вечерней проверки, времени оставалось
   мало, вот и "сократили путь". Заметили, вернули, заставили писать
   объяснительные, а потом, в полдесятого, приказали идти мыться.
   Намылиться мы с Ольгой успели. На этом горячая вода закончилась - у
   банщицы закончился рабочий день. Кое-как домывшись ледяной водой,
   выскочили на улицу. Время - без пяти десять, к отбою надо зайти в
   здание. Но глухая старая Корниловна не слышит, как мы барабаним в
   дверь. Она уже закрыла ее на ночь, а сама пошла на второй этаж,
   смотреть телек в палате санитарок. За пятнадцать минут мы продрогли
   окончательно и на следующий день, конечно, заболели...
   7.04.2004
   Вчера опер при мне разорвал приведенное выше письмо. И запретил
   переписку с Губкиным. И не отдал 2 его последних письма. Может быть,
   глупо было с моей стороны так срываться...
   Игорь, видимо, в СИЗО. Насколько хорошо сложатся его дела - боюсь
   загадывать. Постараюсь все же выбить переписку через начальницу. Через
   начальника. Через кого угодно.
   Так меня это вчера подкосило... Казалось бы, что такого?
   Держись, братишка!.. Словимся ли мы как-нибудь? Или судьба растащит по
   казематам без права переписки? Прости за мой звоночек - не знала, что
   так выйдет. Я люблю тебя.
   Сука! Несколько газет <<Народный наблюдатель>> мне, конечно, опер не
   отдал. В одной из них - <<За Путина голосуют только козлы>>. Обиделся.
   Хотя до него не вполне дошло, по-моему. Обиделся-то за других, за эти
   лживые 60 с чем-то там процентов. Себя козлом не чувствует. Надо будет
   объяснить при случае.
   8.04.2004
   Еще почему похоже на вокзал - пахнет углем из кочегарки. <<Я хочу быть
   кочегаром, работать сутки через трое>>. Ага.
   А в детстве моей любимой сказкой была, пожалуй, <<дикие лебеди>>
   Г.Х.Андерсена. Про то, как бедная Элиза плела голыми ручонками рубашки
   из крапивы своим одиннадцати братьям, чтобы избавить их от злых чар. И
   делать это она должна была в полном молчании. Ее посчитали ведьмой и
   чуть не сожгли. Смотри также Жанна ДАрк. Очень символично все.
   Феминистические сказочки.
   О, я здесь многому научилась. Научилась, например, бесцельно и тупо
   проводить время, ничем не занимаясь. Потому что заниматься нечем.
   Научилась подолгу спокойно ждать. Совершенно не нервничая - не
   поможет. Время есть - впереди вечность. Научилась неадекватно
   реагировать. Никак не реагировать. Не поймут. Теперь я боюсь, что не
   смогу выйти из этого состояния. Полного, тотального равнодушия.
   Сначала мне было жалко всех. Как же, люди оступились, им плохо и
   трудно. Теперь никого не жалко. Даже больных, даже умирающих. Только в
   таком состоянии можно ответить девочке, к которой я очень хорошо
   отношусь, и у которой недавно умерла мама: <<Не расстраивайся>>. Бред
   какой-то.
   И мне уже абсолютно все равно, сколько времени провести здесь - год,
   три, всю жизнь. Я адаптировалась. Я даже забыла, зачем это нужно.
   Сегодня мне приснился вольный магазин без денег, как здесь
   отоварочная. По заявлениям. Коммунизм, бля...
   Посмотрела на себя вчера в зеркало. Просто страшные глаза. Какие-то
   безнадежные, злые, затравленные. Убийцы.
   11.04.2004
   Солнышко. Белье сушится. Мирная такая картинка. А вокруг - война.
   16.04.2004
   Позже, когда я переселилась на продол, заметила окошки, в которые
   можно спокойно вскипятить себе чай. На продоле спокойнее - сижу возле
   окошка, читаю В. Шукшина <<Я пришел дать вам волю>>. Сама по себе. За
   людьми наблюдаю.
   Бабанская (105, убила мужа, интеллигентная вполне женщина) поначалу
   помогала мне. С тем же кипятильником, например. Мой, как назло, сгорел
   в Казани. От угощения, однако, чаще всего отказывалась. <<Никому
   ничего не давай>>. Трудно вот так. Вещи пропадали на ходу. Приехала
   какая-то бесполезная очередная комиссия, нам в срочном порядке раздали
   баулы и приказали быть одетыми <<по форме одежды>> - х/б черная юбка и
   пиджак. Ну, достала я пиджак, положила на тумбочку, пока доставала еще
   что-то необходимое - пиджака не стало. Бригадир подняла шум -
   подбросили через несколько дней. Обидно было ужасно. Думаю, лучше бы
   что-то личное украли, а так из-за этой тряпки напишут рапорт, и -
   прощай, УДО...
   Раздражала манера Бабанской (она - член секции бытовой санитарии;
   сидит дома и смотрит за чистотой) давать мне задания порционно.
   Поначалу я сидела в общежитии, на фабрике не работала. Так она нет,
   чтобы сказать сразу: <<Аня, сделай то-то и то-то>>. Нет! <<Аня, вытри
   пыль>>. Вытру. Только присяду - <<Аня, ...>> И так - все утро. В
   свободное время смотрели телевизор. Ни один фильм не удавалось
   посмотреть полностью - проверка, обед, хозработы и т.д. На хозработы
   больше всего посылают <<новый карантин>> - з/к первого года в зоне. И
   тех, кто не справляется с работой или провинился. Каждое общежитие
   дежурит 2 дня в неделю. Наши хозработные дни - вторник и суббота. Ты
   можешь работать с раннего утра (в 5 утра зимой могут разбудить чистить
   снег на плацу) до позднего вечера без всяких перерывов - кого это
   волнует. Снег, кочегарка, мусорка, погрузить-разгрузить машину,
   строительные работы, засоры канализации - все, что угодно. Особенно
   нравилось ходить на хлеб - иногда появляется возможность на пути от
   пекарни до столовой стянуть с лотка буханку белого, свежего, горячего
   хлеба. Или две буханки. Поймает за этим надзорсостав - добавят срок.
   Каждый день обязательно мыла продол. Иногда и два-три раза в день. На
   полу линолеум - только по центру, как дорожка. А по краям доски. Там,
   где линолеум, мыть неудобно, он старый и клочками. Каждый из трех
   моющих старается захватить серединку. Она больше, но мыть удобнее -
   там линолеум истерт мало.
   -У, очкарик, в жопе шарик! - злится девчонка из 91, которая не успела
   занять вожделенную серединку.
   Так странно слышать это от взрослого человека. В детский сад я не
   ходила, а в школе так уже не дразнились... Здесь очень изощренный мат.
   Это прямо произведение искусства. Одно "ебать ту Люсю вместе с
   бигудями" чего стоит! Сразу представляется и Люся, и бигуди... Люся -
   женщина лет 35 в старом фланелевом халате с поясом. Халат постоянно
   зажевывается ее пухлой задницей, Люся его одергивает. В русых волосах
   - алюминиевые бигуди. А косынки на голове никакой нет. А вот мужики
   всегда разные - в зависимости от того, что случилось. Если просто все
   надоело и грустно - то какой-нибудь меланхоличный интеллигент в
   очечках, который делает все осторожно, медленно и печально. А Люська
   лежит и тоскует, покоряясь своей бабьей судьбе. А если надо спешить,
   ничего не успеваешь, не получается, то - энергичный, злой боров,
   который уж имеет Люсю по полной программе... Люся фригидна. Еще есть
   совершенно загадочные сокровища - "золотой пизды колпак" и "золотого
   хуя шлем". Ну и куча всего менее образного, попроще.
   Когда девчонки приходили с работы, вообще чувствовала себя чужой - у
   них свои компашки, разговоры, а я как-то... Одно время со мной
   общалась Жанка. Она тоже из Белгорода. Взбалмошная девица. Хлебнула
   горечка, конечно, на своем коротком веку. Сейчас - нормально, через
   секунду - наорет: <<Что тебе надо, иди на хуй>>. Жалко ее.
   Те, кто спали ближе ко входу, были попроще, на шконарях своих сидеть
   разрешали, да и вообще.
   Прошел месяц. Я же - как была одна, так и осталась. Девчонки говорили:
   <<Ничего, выйдешь на фабрику - все будет по-другому>>. Я не могла
   понять, как фабрика и мой приход туда способны что-либо изменить. К
   любой работе относилась спокойно, с одинаковым энтузиазмом.
   Потихоньку вокруг меня начал собираться кружок лиц, которые не
   получали ни передач, ни посылок. Ну мне жалко их было, делилась, чем
   могла. Хотя сама посылок тоже в то время не получала. До чего ужасные,
   однако, люди. Тупые и совершенно, совершенно неинтересные.
   Из бригады хорошее впечатление производила бригадир Альбина, ее
   семейница - Наташа Михайлова (Миша). Молодые, активные девочки. И в
   голове, вроде, что-то есть.
   Мне не понятен был этот уход в работу. Я не врубалась, как можно,
   отработав смену, оставшись сверхурочно (в разнарядку), прийти домой и
   снова говорить о работе. Тем мало, что ли? Кроме того, я не понимала
   этого страха перед начальством и надзорсоставом. Например, в столовую
   мы ходили со своими ложками и кружками. После еды почти никто ложки не
   мыл, шли с грязными в общежитие или на работу, мыли там. Я мыла в
   столовой. Бабанская заметила и разоралась - типа, напишут рапорт. Да
   за что рапорт-то? Ерунда какая!
   В общем, пока меня не трогали. Физический труд на свежем воздухе
   приносил радость.
   До конца декабря из дома - ни строчки. Было очень горько. Кроме
   обычных мыслей о возможно случившемся несчастье, приходило в голову и
   то, что мать просто не желает со мной общаться. Закончилось все
   сладкое. Нет, я стойко переношу все лишения обычно и ни у кого ничего
   не прошу. Но полтора месяца без сладкого совсем...
   20.04.2004
   В начале января меня вывели на фабрику. В тюрьме я изнывала от
   безделья, поэтому любая работа вызывала у меня дикий энтузиазм. Как и
   всякую новенькую, меня сначала посадили на чистку. Т.е. не за машинку,
   не шить, а обрезать нитки на готовой продукции. В начале смены надо
   получить ножницы, а в конце смены сдать. Если хочешь кому-то
   отомстить, самый верный и подлый способ - спрятать его ножницы.
   Задержат съем с работы, заставят всю бригаду заняться бесплодными
   поисками. Рапорт и побои врагу гарантированы.
   Танька работает на чистке давно, а еще помогает упаковывать. За
   машинку она категорически не хочет. Чистим втроем - Танька,
   Миша-упаковщица, я. Иногда к нам присоединяется Альбина. Миша и Танька
   много и с интересом расспрашивают меня. Потом оказалось, что Миша -
   только с корыстными целями. Это она настучала Патрушевой насчет
   Лимонки, оперативник мне ее пропустил. Патрушева взяла газету
   "почитать" и отнесла хозяину. Да и не только насчет Лимонки настучала,
   наверное, - вообще рассказывала обо мне. Из-за этих рассказов,
   возможно, администрация воспылала повышенным интересом к моей
   скромной, тихой, ничем не выдающейся из толпы других з/к, персоне.
   Первые месяца три в дежурку по разным причинам вызывали чуть ли не
   каждый день, что само по себе - испытание. Любое общение с милицией
   для заключенного, даже самого добропорядочного, - испытание.
   В Лимонке был адрес Игоря Губкина. Захотелось написать. Переписку с
   учреждениям нам разрешают только если там - твой родственник или муж.
   Что ж, Игорь - мой брат, конечно. Братишка. Дописываю письмо перед
   отбоем. Не спится. В пол-одиннадцатого включают свет - пришли
   складские. Я не знаю режима, не знаю, должна ли прийти милиция. Достаю
   письмо - дописать, заходит надзорка. Пишет на меня рапорт. Несу с утра
   объяснительную. Может отмажут?
   Я обрезаю нитки и вспоминаю. Я уже ненавижу эту работу, потому что
   слишком многое вспоминается. За смену я успеваю посмотреть не один
   полнометражный документальный фильм о моей жизни. Ножницы тупые и
   расхлябанные, кисти сводит судорога от постоянного напряжения, спина
   каменеет, к концу смены все сливается в сплошное серое асфальтовое
   покрытие. И я лежу на нем мордой вниз. Меня переехала машина.
   Милицейская форма. Через несколько дней работы большой, указательный и
   средний палец на правой руке вообще перестаю чувствовать. Это пугает,
   потому что в детстве я перенесла болезнь Рейно, которая связана с
   нарушением кровообращения и может зайти очень далеко. И может
   вернуться в любой момент, а отчего - этого медицина пока не знает.
   Где-то через неделю мне начинают говорить о том, что надо работать
   быстрее. Дико болят глаза. Пару раз оставалась в разнарядку до
   половины двенадцатого ночи.
   Надо работать быстрее. Уже не объясняют, не слушают, что я говорю в
   ответ. Орут. Те, кто по тем или иным причинам работают медленно, в
   буквальном смысле живут на фабрике. Их могут оставить в разнарядке до
   трех ночи, а в шесть утра снова вывести на фабрику. Попробуй, не
   останься - костей не соберешь. Меня все это не устраивает. Я так не
   могу, не хочу и не буду. Лучше отсидеть в ШИЗО. Поэтому от очередной
   разнарядки отказываюсь. На все вопросы спокойно и вежливо отвечаю, что
   из-за плохого зрения не могу нормально работать. Меня не выводят на
   работу, наказывают уборкой в умывалке и туалете. Наказывает завхоз.
   Альбина же запрещает находиться в секции. Заканчиваю с умывалкой и
   туалетом и иду в секцию. В конце концов, насчет уборки - не поспоришь
   с точки зрения УИК, а вот насчет секции - вполне, о чем я и заявляю
   Бабанской. Бабанская злится, ей не нужны проблемы такого рода.
   Вызывает оперативник: "Ну постой ты на продоле, хотя бы сегодня." Что
   за глупости.
   На следующий день меня вновь выводят на работу. Альбина нервничает,
   срывается, в бессилии, как ребенок, небольно колотит меня маленькими
   своими кулачками. Подходит какая-то девочка с другого общака, и тоже
   бормочет всякие угрозы, что, типа, она за Альбину не знает, что
   сделает.
   С утра я иду к начальнице с заявлением, в котором прошу перевести меня
   на другую работу, не связанную со зрительным напряжением. Говорю ей о
   том, что иначе не избежать крупного конфликта, что мне не хочется,
   чтобы бригадир передовой швейной бригады пошла из-за меня в ШИЗО.
   Начальница обещает подумать.
   Самое интересное то, что за все это время Патрушева не то, что не
   тронула меня пальцем, а даже не наорала - беспрецедентный случай.
   Обычно администрация дает добро, и она ломает баб. Достаточно жестоко.
   24.04.2004.
   Несколько дней уже отвратительно себя чувствую. Сначала - просто плохо
   с сердцем было. Потом - поехало. Совет воспитателей отряда.
   Воспитатели заявили: поскольку вину не признаешь - никакого УДО. При
   этом на лицах у них было написано, что им совершенно безразлична моя,
   да и чья бы то ни было судьба. Делают все, лишь бы соблю-сти
   формальности. Собственно, вызывали-то насчет иска, который я не считаю
   нужным выплачивать. Начальница, скорее всего, надеялась к тому же на
   гуманитарку и т.д. Ну и обычные ментовские штучки: "Здесь тебе крышу
   сорвет - будешь еще родителям писать, чтобы выслали деньги на выплату
   иска. А они ведь у тебя пенсионеры". "Ты что, надеешься, что тебя
   оправдают?" При всем том, что я работаю с утра до вечера, деньги мне
   никакие не платят. Еще и считают возможным говорить о каком-то иске.
   Сказали, что характеристику я получу соответствующую. Ну и ...
   На следующий день (вчера) дергает опер. Не отдал мне еще пару писем -
   из Арзамаса и Владивостока. Осмелела, говорит, о правах человека
   заговорила (об УИК РФ, то есть). А че мне теперь - все равно сидеть до
   звонка. Будем, значит, поднимать все эти вопросы.
   Сегодня я проспала. Проснулась в 7.20. Медсестра даже заглянула в
   комнату - посмотреть, где я до сих пор. Никто из девчонок и не подумал
   меня растормошить, а я до этого приняла сердечные капли - и вот...Но,
   кстати, хоть немного отдохнула. Не знаю, что меня так изматывает.
   Наверное то, что я настроилась уйти следующей весной, а теперь...
   ***
   Штрихи да линии.
   А ты прости меня
   И отпусти.
   Четыре стороны.
   Ветры и вороны.
   И я. - Лети.
   Решетки, елочки.
   Упали полочки,
   Осколки - вскачь.
   Сказать-то нечего:
   Все обеспечено.
   Давай, палач.
   Словами жалкими -
   Сухими палками
   С плеча - на пень.
   Лишь числа щелкают.
   Казенный мой приют -
   Один в нем день.
   Орел был солнечным,
   Трава над кирпичом,
   На рельсах блик...
   Всего ведь год назад
   Он больше мне, чем брат,
   С руки... Отвык.
   Штрихи да линии,
   Да кляксы синие.
   На этот свет -
   Покой кладбищенский -
   Письмишко пишется,
   Лови привет.
   ***
   Ну вот. То "собачки оторвались", то "упали полочки"... Катастрофа.
   У меня все бьется в последнее время, валится из рук. Началось с пустой
   банки, это никто не заметил. Потом - чашка Лейсан. Фаянсовые чашки
   здесь - редкость, признак твоего особого положения. Лейсан закатила
   скандал с требованием достать ей такую же чашку. Я вежливо ответила,
   что поищу, но из кожи вон лезть и писать на волю, чтобы мне прислали
   чашку, конечно, не буду. Апогей - крышка от кастрюли. Ольга варила
   суп, а я делала генеральную уборку в столовой. Поставив кастрюлю на
   плиту, Ольга, как все женщины, ушла - ей надо было навести порядок в
   каптерке. Суп закипел и начал "убегать". Крикнув Ольгу пару-тройку
   раз, я пошла на кухню, мыльной рукой сдернула крышку, которая,
   конечно, выскользнула и разбилась вдребезги. Ольга и Марьят застали
   меня подбирающей осколки - руки в крови - и плачущей навзрыд. Раньше я
   себе такого не позволяла...
   Нервничаю еще из-за письма. Удастся ли его отправить по воле? Очень бы
   хотелось, чтобы канал стал стабильным...
   Нет, конечно, за эти дни произошло и хорошее. Пушкарева написала,
   пришли открытки от ребят. Девки стали поспокойнее ко мне относиться
   после этой истории с УДО. А, скорее всего, это временно. На них
   циклично находит. До этого был скандальчик. Мы сидели с Ольгой и
   Людкой "на тумбочке", у телефона, пили чай, болтали о том, о сем.
   Марьят и Олеся ушли принимать этап. Лейсан и Майя - в баню. Ольга
   сказала, что очень хорошо вот так, когда никого нет. Ну и я с ней
   согласилась. Говорю, тут вообще трех санитарок хватило бы. И мы начали
   мысленно производить расстановку кадров из расчета, что санитарок
   трое. Смеялись и шутили. А на следующий день Рогозина сама же и
   рас-сказала (за завтраком, наверное) всем об этом. Девки разорались,
   что я вот тут пришла и пытаюсь устанавливать свои порядки. Да,
   Рогозина...
   25.04.2004.
   Вчера обнаружила, что пропал пакет с хорошим, крупнолистовым чаем. Это
   неприятно, потому что знаю, что взяла Олеська. А отношусь я к ней
   хорошо...
   ***
   Ладно, чай,
   Но часы - жалко.
   В десять вечера
   Замерла стрелка,
   И - ни с места.
   Все бесполезно.
   Лет пятнадцать
   Они служили,
   Заменяли лаской
   Котенка.
   Все проходит,
   Урча, утешали
   Здесь часы не починишь -
   Зона.
   А потом уже
   Будет поздно
   Слушать их красивые
   Сказки.
   1.05.2004.
   Позавчера приехал белгородский карантин. Лебедева приехала. Извинялась
   сегодня передо мной. Сказала, что оперативник (Баев, то бишь) дал
   задание... Пригрозил, что будет "морозить хату", т.е. оставлять без
   писем и "ножек" - передач из других камер (обычно мужики в тюрьме
   поддерживают женщин хотя бы сигаретами и чаем). Головань с ним
   разговаривала, а потом все передала девчонкам. На них я не обижаюсь -
   что взять с малолеток, а на Головань - тем более бессмысленно.
   По-моему, я скоро вообще разучусь обижаться. Например, на Олеську.
   Отчего она не попросит, если в чем-то нуждается? Я понимаю,
   стесняется, потому что и так часто просит. Но так... И я ведь не
   отказываю никогда, обожаю ее, как ребенка.
   Уже несколько дней не отдают письмо от матери. Из-за этого нервничаю и
   сто раз хороню всех мысленно. Знаешь, как это тяжело! Каждый вызов - в
   дежурку ли, к цензору, к оперативнику, к начальнице - это приговор. Я
   иду на ватных, подгибающихся ногах и думаю о том, что сейчас мне
   непременно сообщат о смерти отца, например. Иначе зачем же меня
   вызывают, что такое важное и срочное могло случиться? И что я сделаю,
   что скажу? Закачу истерику, брошусь на первую попавшуюся надзорку,
   объявлю голодовку, выпрыгну из окна второго этажа?.. Иду и чуть не
   плачу. Особенно, когда вызывают срочно, внезапно. Руки трясутся - как
   скрыть волнение. Надо ли скрывать? Да кто они такие, чтоб перед ними
   играть - велика честь.
   Плачу второй день до изнеможения. Работаю, а слезы текут, не
   остановишь их...
   20.05.2005.
   Снова на общаке. Перевели сюда 12 числа. Первые два дня плакала. Да
   где два - дней пять. Во-первых, очередная волна, еще в санчасти
   накатило. Слишком явственно перед глазами Юрыч вставал, ручонки его,
   он спящий и т.д. Рыдала прямо в голос, никак не могла успокоиться.
   Потом - быт, необходимость хождения в столовую, умывание по частям,
   каптерка и т.д. Опять же, как ни странно, скучала по работе, по
   сестричкам, по Галине Алексеевне.
   Через день, наверное, заметила, что Олеська вытащила свитер у меня из
   баула. Черный, который Васька прислал. Расстроилась. Вчера, наконец,
   ее поймала (до этого она была на длительном свидании), но, именно
   вчера я получила телеграмму от Васи, которая подтвердила, что Олеся
   сделала то, что мне обещала, отправила на волю мои письма. Не могу
   сердится на нее. Говорю: "Олесь, я тебе свитер давала поносить, хочу
   его забрать". Так она пыталась утверждать, что ничего такого не было.
   Потом договорились, что я зайду сегодня в обед и все заберу. Но - увы.
   С одной стороны здесь лучше. Проще отношения. Меньше (как ни странно)
   пропадают вещи (разве что белье). Девчата отвлекают, не дают
   "загоняться", уходить в себя. С другой стороны - быт. С третьей
   стороны - впереди, видимо, схватка с опером не на жизнь, а на смерть.
   Он собрался выводить меня на фабрику. Я заявила, что по двенадцать
   часов и более работать не собираюсь. Он сказал, что пойду, как
   злостный нарушитель, в ШИЗО. Но, ты понимаешь, что мне это уже все
   равно, к сожалению.
   Настроилась отсидеть три года. И, знаешь, как гора с плеч свалилась -
   нет страха. Теперь не страшно получить нарушение - чем мне это грозит?
   Чувствуешь себя свободнее. Бля, зона - это микро-РФ, в которой все
   сидят и ждут УДО...
   Да, новое - "синдром общака". Наверное, срабатывает компенсаторный
   механизм. Все чаще мой мозг рисует позитивные картинки будущей
   свободы, шепчет о том, что срок - маленький. Как и в тюрьме,
   воспоминания не гнетущие, а солнечные, тихие, спокойные. Я опять живу
   волей.
   Сегодня вспоминался мне Володик. Светло так вспоминался. Мы занимались
   любовью в Технологе. Молодые, развратные преподаватели...
   Представляешь, я схожу с поезда, и - Володя. Целую, глажу его лицо,
   волосы, плачу, и нет сил говорить.
   ***
   Лето. Когда начинается настоящее лето? Нет, совсем не первого июня. И
   не тринадцатого (по старому стилю). Лето начинается тогда, когда
   возникает желание взять полуторалитровую бутылку газированной воды и
   вылить себе на голову, чтобы она шипела, пузырилась, и пенилась, и
   вместе с ней испарялись горячие воспаленные мозги (зачем они нужны-то
   летом?), чтобы в голове остались лишь пустота, прохлада и ветер. Вот
   когда начинается лето.
   И в эту дикую жару, когда город раскрывается язвой на солнце. Когда
   кровь заражена вирусом лета. В эту дикую жару в карантинном городе,
   обложенном со всех сторон ватой тополей, люди сходят с ума.
   ***
   Нет, сам по себе этот факт довольно незначителен. Подумаешь, сходят с
   ума. Что в этом такого? Пусть себе сходят на здоровье, хоть толпами,
   хоть по одиночке. Дело не в этом.
   ***
   Если уйти далеко - один раз можно не вернуться. И ничего не перестанет
   быть. Не будет тебя. Глупого и смешного, любимого и обожаемого. Но мир
   не перестанет вертеться. Дьявольские пляски, рождественские елки,
   карусели, огни Святого Эльма, мишура и маски, колодцы, бараки... Не
   вечны круги на воде... А когда ты вернешься, снег так же печально
   будет щекотать твое лицо, как и в прошлый раз, все будет так же
   забавно и мило. Но никогда не пройдет ощущение того, что ты прошел,
   проехал, пролетел, проплыл свою станцию, что ты попал не туда.
   13.06.2004.
   Работаю на фабрике маркировщицей. Знаешь, даже нравится. Тем более,
   что не "вывели", а предложили по-нормальному. На общаке без работы
   очень тяжело, маешься, время идет медленно. Моя 81 бригада начала даже
   звать на фабрику: "Приходи к нам намеловщицей. Там не трудно.
   Прикладываешь лекало к детали и меловой тряпочкой по нему возишь. В
   лекале есть проколы - обозначены места пуговиц или карманов. На их
   месте остаются меловые следы, по которым швеи ориентируются". Я уже
   хотела к Ленке Патрушевой подойти, попросить, чтобы она поговорила о
   моей работе намеловщицей. Но она подошла ко мне сама и предложила
   выйти на работу в раскройный. В смену Юльки Соколовой. В чем
   заключается моя работа? Сначала настиловщики на длинных столах стелют
   ткань в 50 - 60 слоев (листов), затем прикладывается трафарет и
   мелуют, копировщик обводит, чтобы линии кроя были четкие и точные,
   настил рассекается специальной машинкой на несколько кусков, их
   скрепляют зажимами и относят на раскройную машину - резак. На резаке
   крой режется подетально. Затем маркировка раскладывает детали кроя на
   столе в ряд, проверяет комплектность и нумерует листы кроя. Крой
   отдают на штампы. В нашей смене за штампы отвечает Ксюшка Свалова.
   Грязная и неблагодарная работа. Последняя операция - комплектация.
   Одна из маркировщиц, самая смышленая, как правило, на готовый,
   связанный крой привязывает дополнительные детали: подклад, кант,
   флизелин и т.д. Раскройный почти никогда не работает по двенадцать
   часов, каждое воскресенье - выходной.
   А еще здесь любят смотреть "Криминал". Ужасаются многие. Забывают, что
   сами такие же? Не знаю, я забываю о "спецконтингенте". По-своему их
   жалею и люблю. Для меня они - такие же люди. Многие "ужасные" вещи
   начинают казаться чем-то само собой разумеющимся (это, конечно,
   неправильно). Чесотка, например. Или то, что можно убить человека
   практически ни за что. За дурное слово, за косой взгляд, за пустяк.
   Кого угодно, собственную мать. То есть на все это смотришь, как на
   обычное явление.
   Так нельзя. Вся эта система порочна. Она развращает человека, хотя все
   формальности соблюдены и никакие "права" не нарушены. Чувствуешь, что
   тебя унижают, причем не за то, что ты совершил (или не совершил), не
   за какие-то твои качества, а так просто. Унижают подло, исподтишка -
   условиями содержания, требованиями, доведенными до абсурда,
   отношением. Инстинктивно начинаешь испытывать омерзение к тем, кто все
   это устроил и сочувствие к терпящим от них. А ведь так быть не должно.
   Здесь гасится малейшее, мелькнувшее было в мозгу преступника, сознание
   собственной неправоты. Здесь ломаются нормальные представления об
   обыденной человеческой жизни и отношениях.
   А эта хваленая гуманизация с выдачей практически просроченных
   прокладок (не иначе с помойки) в несметном количестве, которые
   неизвестно на что годятся, да хозяйственного мыла, настолько вонючего,
   что его невозможно просто держать в секции...
   По "поправкам" выпускают барыг и наркоманов - источник доходов нашей
   правоохранительной системы. Мелкие воришки едут на поселения...
   И все мечтают об амнистии.
   Как надоело все, Господи!
   25.06.2004.
   Какие-то бессмысленные, незаполненные дни. Изнываю от безделия и в то
   же время почти всегда занята. Сегодня полдня занимаюсь самоедством:
   корю себя за проколы в Юркином воспитании, за то, что часто не то, что
   не понимала его, а... Считала, что его эмоции, переживания, страхи не
   так существенны. А он страдал.
   Очень не хочется терять года. И на воле, и Юрычу я нужна. Вообще,
   стойкое ощущение того, что мы не совсем правы - слишком хороши для
   наших врагов, которые не гнушаются никакими методами. Пора уже, рядом
   - никого... Не питаю иллюзий насчет Губкина, а больше... Некого и
   упомянуть.
   ***
   Пахнет дождем на улице.
   Я живу в ритме фабрики.
   С ржавою сеткой целуется
   Вьюн, и котенок маленьким
   Скачет тигренком - солнышко,
   Мама под боком, горя нет,
   Зечки в шленку на донышко
   Скромный ему нальют обед.
   Мирно белье полощется.
   Верь ли, не верь - не сбудется.
   Ты расскажи, раз хочется.
   Пахнет дождем на улице.
   Вчера получила письмо от Игоря, не очень оно мне понравилось.
   Во-первых, там какие-то личные заморочки, ну это ладно. Во вторых, -
   попытки перетягивания меня, которые на воле уже достали. Обрадовалась
   все равно. Жаль, что от меня он ни одного письма так и не получил.
   Меня наказали за то, что при шмоне начальница отряда обнаружила под
   подушкой лифчик - забыла одеть с утра, - "лишили" на месяц тумбочки. Я
   не спорю - это лучше, чем рапорт.
   26.06.2004.
   Наощупь. Золотой укол.
   А.Витухновской,
   оперу,
   моему мужу.
   Мне кажутся бредом
   Твои разговоры.
   Ты помнишь, друг друга
   Украли мы - воры.
   Как крались с тобой друг за другом
   Мы - тени.
   Кусочек луны-апельсина хотели
   Урвать напоследок.
   Держался за ручку,
   Когда за решетку
   Кидали подружку.
   Холодные пальцы
   Бессмысленно сжаты.
   Не все рассчитаешь,
   Как цены-зарплаты.
   Как цены, как реки
   Безудержно вздулись.
   Эх мы, человеки,
   Успеть обманулись.
   Есть жизнь - вот и хватит,
   Не надо дословно.
   Я будто в палате
   Дурдома, и ровно
   Чирикает счетчик,
   Расчетчик, нарядчик...
   В расход - да забыли вот
   Выдернуть датчик.
   Чтоб встретиться снова,
   Усни, нежный мальчик.
   Досрочно, условно...
   Ошибка задачек.
   А бреда не будет:
   От золота дохнут,
   Когда часовые на вышках
   Оглохнут.
   Оглохнут, ослепнут,
   Яйцом облупятся.
   Затянется время в кольцо.
   Надо драться,
   Но душно
   Отбой. 23.45
   19.07.2004.
   Прочла наконец-то Ревком. А до этого, в письме, наврала С.Ф.,
   отмахнулась: "Прочла, нормально..." Нет, не нормально так жить! Как
   глупые мотыльки летим на пламя, гордимся этим. А ведь умирают лучшие,
   кто их заменит?
   ***
   Поэтому и преклоняюсь перед вами, мальчики-камикадзе. Молодые, с
   печальными, спокойными лицами. Вы знали, на что идете. Вы прошли свой
   путь светло. Только Любовь дает такое, когда: <<Умереть для нас -
   большее счастье, чем для вас - жить>>.
   А я до сих пор не знаю, что делать. Сердце разрывается. Очень хочется
   быть с Юрычем, с родителями рядом, родить еще одного ребенка. Как все
   совместить? Возможно ли это? А если я умру, если меня убьют, кто
   заменит мать? Тяжело.
   "Революция - абсолютный наркотик"
   Очередной приступ тоски. В санчасти бы уже ревела. Здесь пока держусь.
   Знаешь, кажется, пройдя через все это, уже ничего не страшно. Уже ни
   от чего не больно. Уже можно позволить себе не жалеть предателей, а
   убивать их. Я получила на это право. Брезгливо, как тараканов. И стало
   еще сложнее полюбить. И все стало проще. Сегодня ты - товарищ, плечом
   к плечу, завтра - предатель и труп. И не больно. Так, не-приятно
   слегка. И не надо "из-за копейки жопу рвать". А то - мальчики, герои,
   Мишка... Да, скорее всего, даже побрезгую на хуй послать теперь.
   Потому что есть те, кто сражался с оружием в руках, и есть те, кто их
   предал. Вот такие вещи и ставят все на свои места. Это надо
   почувствовать.
   Им, одиннадцати молодым ребятам грозят огромные срока, которые могут
   обернуться в пожизненные. Серегу убили в тюрьме. Как?
   И по-прежнему не вижу путей воплощения того, что необходимо сделать.
   Эксы - не выход, нужно много денег и минимум потерь. Хотя, опять же,
   смотря какие эксы. Но все равно, нужен какой-то стабильный источник
   финансирования. И самый верный, на мой взгляд, - зарубежные союзники.
   Нефтяные короли, недовольные Америкой, социалистическая (пока еще)
   Куба, Северная Корея, Ирак, Югославия. При всей той жопе, в которой
   они оказались, думаю, мы смогли бы рассчитывать на поддержку. Не так
   много-то и надо: с миру по нитке.
   ***
   О, Эллада! Никогда не вернешься ты... Плод, начавший гнить, сгниет. Не
   вернуть ни целомудрия, ни радости, ни простоты - в наших сердцах гниль
   христианская. Отныне не красоту, силу и жизнь любят люди, а уродство,
   слабость и распятие. Они покорились смерти, смерть теперь -
   единственный правитель на земле.
   ***
   Мы не смогли отречься до конца. Радость пришла к нам, но остался и
   страх. Скрываясь от всех, даже от самих себя, мы отчаянно боялись
   смерти. Этот страх привел нас к предательству Девы Огненной, воистину
   к погибели.
   ***
   Мое же отчаяние безмерно - я не застала последнего Возрождения. Хотя
   бы Возрождения, ибо плод, начавший гнить, все же сгниет.
   ***
   Город раскрылся язвой на солнце.
   Ему тополей не поможет вата.
   У нас в крови - жадный вирус лета,
   И скоро он доползет до сердца.
   Климат резко континентальный.
   Всех сумасшедших закрыли в палатах -
   Спать и бредить о ласковом море
   Неадаптированным кретинам.
   20.07.2004.
   Несколько дней назад (около недели, может) приезжала комиссия.
   Прокурор по надзору за соблюдением прав человека в тюрьмах и лагерях.
   По моему поводу. В "Деловом вторнике" опубликовали довольно
   гнусненькую писульку обо мне, где, в частности, говорится, будто я
   передала письмо на волю. И в этом письме жалуюсь на то, что здесь
   беспредел, продают наркотики, спиртное, увечат друг друга крышками (!)
   от консервных банок и т.д. Бред. Правда-то гораздо страшнее, чего уж
   так? В общем, они приехали "с проверкой". Меня вызвали с фабрики,
   напоили чаем (практически насильно), попросили объяснительную, что
   никаких писем на волю, минуя цензуру, я не передавала. Вся зона с утра
   "на военном положении": побелому, там не ходить, здесь не дышать, чай
   не кипятить, не срать (!), чтобы в туалете никакого запаха не было
   вообще и т.д. Пока прокурор этот был на общежитии, неспешно беседовал,
   все стояли построенные на продоле. Противно было с ним общаться.
   Видно, что вовсе он никакой не прокурор по надзору, а обычный мент
   поганый, которому все эти зеки и их проблемы по фигу. Сука, таких
   стрелять надо! Брезгливо мне до сих пор.
   21.07.2004.
   Вчера вызывал оперативник. Утром я попросила его занести из посылочной
   книги: "Контрольный выстрел" и "По тюрьмам". А вечером он меня вызвал.
   Кривляться как всегда стал. Типа, отдам -не отдам. Да не отдавай...
   22.07.2004.
   И вот - никак нет времени. На этих книжках товарищ Лимонов написал две
   записульки. Что-то - "делаем все, что возможно, но мало, что
   получается, потому что губернатор озлился..." Знаешь, как стремно
   получать такого рода мульки от председателя "экстремистской
   организации". Да при чем тут губернатор? Почему Вам, Эдуард
   Вениаминович, не все равно - озлился он или нет? Вот мне - все равно.
   Это именно та букашка, которая даже пули не стоит.
   А сегодня получила письмецо от Максима. Сидит в Оренбургской области,
   с п/ж или 25. Наверное, где-то вычитал обо мне. Трогательно так... У
   самого такое положение, а меня пытается поддержать.
   Да, вспомнилось... С детства легко сходилась и расставалась с людьми.
   В первом классе, наверное, всех девчонок перепровожала домой.
   Прикольно - заговоришься и не хочется прощаться. День-два, а потом -
   неинтересно. С такой же легкостью, с какой понимал и сочувствовал, -
   смеешься, даже издеваешься. К очень немногим душой прикипаешь.
   Неуемная жажда общения. Пустого-то, фактически. Все тебе людишки
   интересны. Как муравьишки-таракашки какие.
   А Лебедева сразу же на общаке начала крысятничать. Жрет
   катастрофически много, из-за этого и ворует. Все шмотки, что у нее
   были, спустила на еду. Опустилась, грязная ходит и воняет. С ней никто
   не общается. Вот оно - возмездие. Рано или поздно каждый получает по
   заслугам.
   ***
   Мне страшно остаться с тобой,
   Остаться собой - страшнее.
   Судьба, как медаль "герой",
   Висит на лиловой шее.
   Придуманный бег - провал,
   И дыры-глаза пугают
   Туда, куда ты не звал,
   Где, как ни крути, все знают.
   Всё знают - и всё молчат.
   Кровавым клубком свернулась
   Река, и Мазай зайчат
   Успел, ну а я - вернулась.
   В купель не войти уже.
   Крестины отложим - после.
   В своем втором этаже
   Повесь кипятильник. Гвоздик
   На память, как ритуал,
   Для тех, кому много пули.
   В искусственный рай попал-
   а, значит, - пишите мули.
   К колючке коли - найду.
   Ворона на ней - как Ева.
   Я в сером, невеста, жду
   Христа, креста и посева.
   Айда, пацаны, домой,
   Чтоб в землю воткнуть колени.
   Дождем-поцелуем смой
   Неспетое поколенье,
   Стихия.
   10.08.2004
   Бывает, что нас загоняют в клуб на мероприятия. Во-первых, это лекции,
   информчасы. На них каждое общежитие ходит по очереди. В лучшем случае,
   нам ничего не рассказывают - сидим какое-то время и уходим. Терпимо,
   когда зечки - работницы клубной библиотеки - читают статью из журнала
   или газеты. Но совсем невмоготу, когда на самом деле читают лекцию.
   Приходит, например, зубной врач, достает свой школьный реферат на
   тему: "Как правильно чистить зубы" и читает. У большей части зечек
   никаких зубов давно нет. Процентов у 20-30 нет зубной пасты. Остальные
   в общем-то знают, что такое зубы и как их чистить, еще с детсадовского
   возраста. Вид у зубника серьезный, как на защите докторской. От всего
   этого очень хочется плакать, и первое время я плакала.
   Концерт - тоже очень грустно. Зечки веселятся в принудительном
   порядке. Похоже искренне радует их только возможность побыть минут
   сорок в красивом платье без бирки. Конечно, все можно сделать
   по-другому. Но начальство боится свободного творчества: а вдруг оно
   многим откроет глаза на то, что на самом деле происходит. На то, какие
   мерзкие, ограниченные люди нами управляют и здесь, и там...
   Все похоже на утренники детсадовские, я же говорю. Поэтому на таких
   концертах всегда вспоминается Юрка. И я плачу. Стараюсь на них не
   ходить.
   18.08.2004 (1.10-12.00)
   Числа четырнадцатого, наверное, в субботу, это все и случилось.
   Маринка Николаева написала отказ от режима. Новый карантин. Не
   особенно привлекательная девочка, трудно сказать, почему. Во-первых,
   достаточно навязчива, когда ей что-то нужно. Во-вторых,
   инфантильно-бесцельна, блатная романтика, пустовато. Потасканная для
   ее 25 фигурка и в прямом, и в переносном смысле. Образ жизни
   соответствующий: мужики какие-то, сын фактически беспризорный.
   Последние дни она много со мной общалась. Удалось выяснить главное.
   Семейка с детства явно неблагополучная, отец сильно выпивал, с
   криминальными подвязками, лишен родительских прав. Мать тоже. Маринка,
   похоже, очень мало с ней общалась. Воспитывала Мари бабушка. Насколько
   возможно в подобной обстановке - нормально. Кружки всякие: ребенок
   пассионарный, даже слишком... Ну а потом грянул подростковый возраст.
   И тут уж бабушка оказалась бессильна. Открылась жизнь. Отдалась жизнь.
   "Ты симпатичная девочка. Не комплексуй. Можно ведь жить так, чтобы ни
   в чем не нуждаться. Крутись, и у тебя все будет." И Маринка
   закрутилась.
   Поиски кайфа, адреналина везде, где возможно - наркота, мужики,
   делишки. Третья судимость.
   А ведь именно такие нам и нужны. Посмотрим, конечно, как дальше она
   будет себя вести, но пока... Маринка сделала то, чего хотят все, но
   мало кто решается. Цель, правда, у девчушки своя. Режим здесь не
   сломать - это видно, поэтому Маринка хочет уехать в Алатырь, туда, где
   она отбывала прошлый срок. Да, говорят многие о буквально рабских
   условиях, о том, что обращаются с нами хуже, чем с животными, но...
   Люди хотят спокойно, беспроблемно здесь жить, уходить по УДО, да и
   просто боятся, в конце концов (люди - ха!).
   Знаешь, если бы я была до конца уверена, что не иду по УДО, как
   Николаева, сделала бы то же самое. Просто для меня сейчас важно скорее
   освободиться, и это не просто отмазка. Мы ломаем режим в стране, а не
   в этой несчастной зоне. Надеюсь, Маришка поняла. Весь общак видел, что
   я ее поддерживаю. Заходили слухи-пересуды. Многие стали говорить о
   том, что я ее подбила на отказ - чужими руками, мол, жар загребаю (см.
   прокурор Васильченко: "Эти мальчики для нее - пушечное мясо")...
   Вчера Николаеву закрыли в ШИЗО. Молю бога, чтобы она добилась своего и
   уехала. Чтобы ее не сломали. Выдержит - это наполовину наш человек.
   Администрация, конечно, обалдела. Первый день (в Олега смену-то! Он
   самый буйный ДПНК, рапорты пишет просто так, ну и все остальное... Это
   в его смену был шмон, когда нас зимой, после бани выстроили на плац и
   держали около часа, потом все слегли с температурой): к вечеру форму
   сняла, на проверку не идет. Комедия - Олег ее вызвал в дежурку,
   уговаривал хотя бы платок одеть. Платок! Человек от режима
   отказывается, ну на что тебе ее платок, врачеватель душ и исправитель
   преступников, а?! Маринка тусуется около меня, и, что примечательно,
   никто ее не трогает (в смысле, физически). Надеюсь, все же дело не во
   мне, иначе в ШИЗО может случиться всякое. На второй день явился опер.
   Пообещал ей этап. Прямо клятвенно. Не знаю, почему, но Маринка
   поверила. Опять форму надела. На следующий день все быстренько
   поменялось. Про этап все замолчали, стали уговаривать вернуться на
   работу. Трепали, короче нервы девчонке этим "поедешь-не поедешь". Ну и
   другим всяким, сам знаешь: "Не прекратишь так себя вести - накажем
   общак, они все будут до отбоя гулять по плацу, а потом с тобой такое
   сделают...", и т.д. Маринка сказала, что, если накажут общак, она
   вскроется. Вижу, она устала. Вернулась перед проверкой от начальника,
   от Кушникова, не знаю, говорит, что делать. А я - как сама все это...
   И расстраивалась, и радовалась ее надежде, и в ШИЗО уже один раз ее
   провожала. Мне на работу надо было в первую смену. Оставляю ей мульку.
   Ты, девочка, здесь одна из немногих, кто за свои слова отвечает, а,
   значит, чего-то стоит... А тогда, перед проверкой, хлопнула ее по
   плечу - решай. Смотрю - не пошла на построение, вернулась на общак,
   моя хорошая...
   В раскройном мнения разделились. Мы с Черновой (Коляном) - чуть не до
   драки. Колян орал, что если общак накажут из-за Николаевой, то он
   первый ее отпиздит. Дурни, идут на поводу у мусоров.
   Вчера дергает начальница. Я слышала, говорит, ты Николаеву
   подстрекала. Нет, отвечаю, меня ваш режим пока устраивает. Вот, не дай
   бог, сорвется УДО - тогда... Последнее, впрочем, - не вслух.
   31.08.2004.
   Днями - еще два отказа. Однако их уговорили. Там - все просто: надоело
   следствие своих же неверных поступков; истерика.
   Знаешь, вчера думала о том, что дома, в семье жить, хоть и приятнее,
   но психологически гораздо тяжелее. И вовсе не из-за проблем бытовых
   или в воспитании детей и т.д. А из-за того, что и здесь, и там ты все
   равно наедине с собой, никого, кто близок, нет. Но здесь у тебя есть
   куча возможностей: можно общаться, можно орать, грубить, во-обще не
   замечать человека в конце концов. И не испытывать никаких угрызений
   совести. А семья - они же вроде родные, их жалко...
   Мразь на мрази, сука...
   15.09.2004.
   Нет настроения. С трудом держусь, чтобы не сорваться. Усталость жуткая
   - именно то состояние, в котором легче всего послать всех и
   отправиться в ПСИ надолго. Очень хочется. Сесть там на пол (или лечь),
   уставиться в одну точку...
   Прошла через череду мелких конфликтов. Раньше на такие вещи я не
   обращала внимания почти. Теперь бесит, что всякое дерьмо открывает
   рот. Опасное состояние, я же говорю. Пока же результатом явилось
   нижнее место, на которое меня переложили. Денисенко пожаловалась
   бригадиру, что я слишком шумно ворочаюсь, и мои вещи (коробки под
   шконарем) занимают много места. Нонка переложила меня ближе к двери,
   над бабкой. По здешним неписанным законам это несправедливо. Возле
   двери кладут в чем-то провинившихся или дурно пахнущих зечек. А тут
   еще бабка начала права качать: "На шконарь с моего прохода залазить не
   будешь". Меня это возмутило. И (редкий, исключительный случай!) к
   бригадиру пошла уже я.
   Отношение ко мне давно изменилось. Нет, по-прежнему считают не от мира
   сего и во многом лохушкой, однако, симпатизируют.
   16.09.2004.
   "Нет настроения - 2". Бессмысленно. Нет писем. Страшно безысходно. Кто
   ждет на воле? Да никто. Куча возможностей начать все с начала. Да хоть
   с Игорем - сладкая парочка...Вот только надо ли? В голове какие-то
   неудобоваримые ошметки. Бред. Этот год вместил не жизнь - кусок
   Вечности.
   19.09.2004.
   Позавчера получила телеграммы от Васьки, письмо от мамы. Мама пишет,
   что Юрыч разбаловался (что и следовало ожидать), осваивает компьютер
   (молодец). Что Володенька страдает и ждет. По этому поводу снится
   который раз сон, будто я освобождаюсь, приезжаю в Белгород и никак не
   могу ему позвонить. Не знаю, как быть. Очень хотелось бы, чтобы он
   вообще забыл обо мне. Но ведь бедный упрямый мальчик не сможет, не
   захочет...
   ***
   Я деструктивна. Я безумна в своей страсти к разрушению. Как и все
   живые существа, я боюсь смерти. Я думаю о ней гораздо чаще, чем
   остальные, я боюсь ее. Но это не останавливает. И не меняет моей
   направленности.
   Всю жизнь я ищу вторую половину моей трагедии. Не для того, чтобы
   утешить или утешиться - нет. Для того, чтобы превратить жизнь в
   кошмар, в безумие, в катастрофу.
   Всю жизнь...
   <<Невеста Господа>>
   Я буду ждать одного Тебя. Я буду ждать Твоего возвращения со всех на
   свете войн, с войны со мной, с войны с самим собой. Если Ты выживешь.
   Если мы выживем. И если не выживем, то все равно. Только бы...
   В самый последний момент чувствовать тепло и нежность Твоих объятий,
   гореть одним безумием с Тобой, вдыхать одну с Тобой смерть.
   ***
   Почему я сделала это? Нет, не так. Почему я не сделала это до конца?
   Я, если быть совсем честной, знала, что не умру. Я хотела умереть, не
   в силах продолжить то, что было. Но... Видимо есть что-то сильнее.
   Что-то еще, еще какая-то надежда. Или просто страх. Жизнь очень
   странная штука. Эдакий сюрприз. Даже самую гадкую и паршивую ее ты
   любишь больше всего на свете. Больше себя, друзей, любимых, Родины.
   Любишь ее даже тогда, когда она отнимает все.
   Васька написал, что готовится к изданию сборник моих стихов тиражом
   1000. Не знаю... Не хотелось бы, чтобы вышла очередная дешевенькая
   книжонка. "При жизни" меня никто не считал достойной печати. Сейчас-то
   что поменялось? Или просто Васькины деньги? Тогда не стоило бы...
   29.09.2004.
   Принялась сегодня за написание надзорной жалобы в ВС РФ. Казалось бы -
   единственная более или менее серьезная инстанция в этом... Однако,
   уговорив себя начать писать, поняла, что испытываю тотальное нежелание
   в очередной раз пытаться что-то доказать. Кому доказываем?! С ними нет
   желания жить в одном государстве, а не то, чтобы общаться по какому бы
   то ни было поводу. Кстати, часто себя в этом преодолеваю. Иногда дело
   доходит до истерики почти: нет сил, например, идти к оперу, т.к. таких
   вообще надо убивать в раннем детстве (а лучше делать аборт), а надо...
   Сможем ли мы? А главное - когда...
   Очень больно все это ворошить... То, что уже кажется нереальным. То,
   что я для большего психологического комфорта (тьфу ты! чтобы не сойти
   с ума, не ебнуться тут на хуй) условно считаю нереальным: "бывшего
   сожителя Иванова", маму, друзей, сына, саму себя. Все это есть,
   оказывается.
   Бабанская прошла комиссию по помиловке. Скорее всего, ее отпустят. О
   каком перевоспитании говорим? Администрация использует любой удобный
   шанс, забирая у зеков последнее: слабоумие, УДО, помиловка - за все
   надо платить. У Натахи Нерубенко, которая сидела со мной в тюрьме,
   забирают львиную долю ее инвалидской пенсии на всякого рода нужды.
   Разумеется, добровольно.
   1.10.2004.
   Дружу с Нинушкой-цыганкой. Мы с ней стоим в бане на кране. Кран заняла
   Нина, они там мылись с еще од-ной цыганочкой - Надей, маленькой,
   симпатичной, но с выжженным глазом - наркоманы плеснули кислотой,
   что-то не то она им продала. Потом Надя освободилась, и Нина позвала
   меня. Это удобно. Нина, конечно, наглая. Мы никого на кран не пускаем.
   Я тоже наглая, но до нее мне далековато пока. Вообще, Нинушка еще
   застала период, когда цыгане кочевали. Это чувствуется - от нее веет
   волей. Настоящей. Вот как у Кустурицы в его "Черной кошке...". Спим с
   Ниной тоже рядышком на спарке. Спит она беспокойно, ворочается,
   храпит. Но ее я терплю. С кем другим, может, и ругалась бы. Пришла с
   работы, уставшая, делать все лень. Завалилась на шконарь.
   -Что ты не ешь, Анюшка?
   -Устала, Нина, нет сил даже приготовить.
   -Так что же молчишь?!
   Притащила откуда-то кусок жареного (!) сала, хлеб, чая налила... Нина
   хорошая. Все про амнистию меня спрашивает. Я ей сначала честно
   отвечала, что амнистия будет нескоро. А потом стала врать - она все
   равно верит, что скоро, а когда я говорю, что нескоро - обижается.
   Цыганки все высокомерны. Потому что свои их не бросают, все время
   поддерживают, передают передачи, звонят по телефону. Благо, живут
   небедно, торгуя наркотиками. Молодые - особенно высокомерны. Таня
   красивая и нервная. Моя ровесница. Все время говорит, о том, что не
   понимает отношений между женщинами, а заигрывает со всеми подряд.
   Потому что любит, когда ею восхищаются безответно. Неважно на самом
   деле кто - мужчины, женщины... Таня учит меня цыганскому языку. Он
   несложный. Но объяснить мне словообразование у нее, конечно, не
   получается. Когда я прошу ее, например, просклонять глагол "идти", она
   злится: "Что ты меня одно и то же спрашиваешь? Спроси что-нибудь
   другое, другое слово!"
   10.10.2004.
   Мой малыш! Действительно, это пришло внезапно, нежелаемо. Я думала,
   что никогда в жизни меня не коснется такое. Похоже, я влюбилась. В
   совершенно несчастное, перед жизнью беззащитное создание. В ту,
   которая не может приспосабливаться к этим людям, к их ебанутым
   законам, морали... Понесло! Думаешь, это побудило ее убить? Ведь,
   скорее всего, она была пьяна, ну, т.е. алкашка, наркоманка с
   надломленной психикой. Тебя такие изначально бесили. А Ксюха... Есть
   что-то в ней, встрепанной злючке, воробышке... Что случилось с тобой,
   девочка? Как так вышло? Пятнадцать лет в этом аду... Мы поговорим
   обязательно. Как хочется быть с тобой рядом... Понимаешь, так же, как
   и со Скрипкой - чувствуешь, что так надо, это - свято. Секс - это не
   похоть просто, это - отдать себя: Володе, Скрипке, Ксюхе...
   12.10.2004.
   Читала вчера Ксюхины документы по делу. Жаль, очень жаль, но, мне
   кажется, я мало чем смогу ей помочь. На таких смотрят, как на... Все -
   зрители, судьи и т.д. Но пятнадцать лет - это нереально. Это -
   искалеченная физически и психически, перезрелая тетка, а не моя
   Ксюшка. Многое понимаешь теперь... И как люди ждут друг друга. Если
   они чувствуют то же, что и я.
   15.10.2004
   Ну что? Единственно правильное - чтобы ни у кого не возникло даже
   предположения по этому поводу. Потому что... Здесь невозможно. Для
   меня это слишком серьезно, слишком свято. Не хочу, чтобы все сводилось
   к корысти и сплетням.
   17.10.2004.
   Сегодня почти целый день ждала мою девочку в гости. И она пришла! И
   пусть - только затем, чтобы получить от меня совет, помощь... Главное
   - видеть ее, слышать хриплый, задыхающийся голосок, сидеть рядышком,
   касаясь друг друга руками.
   27.10.2004.
   Как вообще могло такое случиться? Пытаюсь вспомнить, с чего все
   началось... Со сна? Нет, раньше. Во сне пришло осознание. Что
   остается... Коплю ее жесты, словечки, ревную ко всем подряд.
   Мучительно ищу повод начать разговор, и - дико стесняюсь.
   Как мы раньше ругались с Ксюхой - до драки дело! Ее бесило мое
   спокойствие, моя требовательность в работе, моя рассеянность - возьму
   ее ручку, например, и забуду положить на место. Она подбегала ко мне,
   в прищуренных глазах - ненависть, и орала: "Сука! Я тебя ебну
   когда-нибудь!" Орет, трясется, кулачки сжаты. Я расстраивалась, хоть
   виду не подавала, мне всегда было жалко ее, я всегда была к ней
   неравнодушна. Ксюху в нелюбви ко мне поддерживал обычно и Колян...
   ***
   Люблю ни за что -
   За все люблю сразу.
   Коплю твои жесты,
   Движения, фразы.
   Впечатаю в память
   Фигурку и позы,
   Твой голос задушенный,
   Встречи, как дозы.
   Болею, стесняюсь,
   Глаза свои прячу.
   Жалею, любимая, -
   Как же иначе.
   Но это так мало...
   Забавы для ада -
   Пятнашка на лацкане -
   Срок, как награда.
   Воробышек встрепанный,
   Злючка-колючка...
   Прости, моя девочка, -
   Та еще штучка.
   По мотивам записи 7.11.2004.
   Вот и я оказалась втянутой во всю эту повседневную жизнь зечек.
   Незаметно как-то, исподволь. Раньше меня не цепляли такие вещи,
   общалась я поверхностно, не принимая никого близко к сердцу, зная, что
   все равно ни с кем общего языка не найду, никто меня не поймет, а
   значит и не стоит себя тратить на все это. К тому же большинство -
   сумасшедшие, наркоманы и т.д., что с них взять.
   Сначала у нас в смене (я работаю с половиной 93 бригады, это примерно
   десять человек) из-за сущего пустяка разгорелся конфликт. Между
   Коляном и Сенькой. Сенька - распред, стала им недавно, после того, как
   освободились Соколова с Патрушевой (день их освобождения - местечковые
   "похороны Сталина". Рыдало все общежитие. Патрушева была крышей. При
   ней - порядок. Я не рыдала. К Патрушевой у меня свое отношение, хотя
   за то, что она умеет правильно оценить людей и управлять ими, я ее
   уважаю. А так... Я никогда не считала, что она в чем-то выше меня. А
   все остальные считали. И она действительно была выше их. Для этой зоны
   она - неплохой завхоз, хоть и работала на мусоров, и не давала спуска
   осужденным, но знала, кому не давать спуска и кого сдавать, это
   позволяло жить нормально остальным - элите зоны, лучшим, раскройному
   цеху. Для раскройного она отбирала кадры тщательно, по крупицам. И там
   действительно работали лучшие.), чувствует себя в этой роли
   неуверенно, постоянно ищет поддержки у тех, кого привыкла считать
   близкими. Поддержки словом, взглядом, поступком. И вот, ей показалось,
   что у Коляна она этой поддержки не находит, что он пытается подорвать
   ее авторитет. (Позднее все это повторится со мной, правда, в более
   мягкой форме. Но я еще об этом не знаю. Сенька сидит уже четыре года.
   Для такого срока паранойя - вполне естественное явление.). Основная,
   пожалуй, задача распреда - разруливать косяки, т.е. исправлять ошибки,
   неловкости, трения, таким образом, чтобы все остались довольны и менты
   ничего не узнали (или узнали по минимуму). А кому что делать - каждый
   знает сам, что тут работу-то распределять?. У Сеньки скоро УДО. Работа
   нервная. Куча причин для истерик. Своей половине - Вике Крайновой
   (второй наш резак), наркоманке с огромным стажем, женщине лет сорока с
   добрыми и очень грустными "собачьими" глазами - она их регулярно
   закатывает. Вообще, половины здесь постоянно ссорятся и мирятся без
   видимых причин, скорее от того, что сами не могут принять свои
   отношения как нормальные. А Вика - одна из немногих, кто сразу вызвал
   у меня расположение и симпатию, придя в раскройный, я всегда к ней
   обращалась за советом по работе. Хотя ей не чужды все эти женские
   радости: болтовня, сплетни, перемывание косточек - она хорошая, может,
   жизнь ее такой сделала несложившаяся... Это ее третья ходка. В эту
   судимость Вику лишили родительских прав, детей воспитывает свекровь,
   мужа нет, родители умерли давно (когда она в очередной раз сидела).
   Раньше Вика была симпатичной, красивой даже. Она высокая, стройная.
   Но... Сейчас ноги и руки изуродованы наркоманскими шрамами, сожжены,
   опухли, кожа землистого цвета, зубов почти нет.
   Сенька - Света Сухих - нормальная девчонка, простая, симпатичная,
   небольшого росточка, худенькая. Пацанка, подросточек, маленькая
   "французская" девочка-вишенка. Она моя ровесница. Колоться, по ее
   словам, начала от того, что стало скучно жить и захотелось новых
   ощущений. Кололась так, что несколько раз откачивали в реанимации.
   Была беременна, на седьмом месяце сделала искусственные роды -
   побоялась, что ребенок будет неполноценным, т.к. за время беременности
   несколько раз "переламывалась" в клинике. Сенька очень хорошо ко мне
   относится, не знаю уж, почему. Может, видит умного человека, у
   которого можно спросить совет? Не знаю, насколько это оправдано. Так
   или иначе, теперь я в курсе почти всего, чувствую себя гораздо
   свободнее, чем при Соколе, работать стало интереснее.
   Вообще, с Коляном у Сеньки всегда было нормально, теплые такие
   отношения, как у брата с сестрой. Колян - странное существо.
   Интересно, как он по жизни-то? Я редко у кого об этом спрашиваю - мало
   ли, вдруг неприятно или больно. Он "косит под мальчика", хотя и на
   свою Наташу нормально бы откликался. Достаточно полная бабища, с
   большой обвисшей грудью, грубая, с кривыми, гнилыми зубами, как
   водится - с сорванной психикой. Свиные голубые глазки как-то
   трогательно-беззащитны. Вроде бы на воле есть мать, которая тяжело
   больна. Здесь... Здесь - Колян, сейчас живет с Юлькой Тереховой -
   "куклой", истеричной, глуповатой девочкой. Юлька - крупная, красивая,
   яркая. До этого у Коляна была куча баб. Злые (а может, правдивые)
   языки поговаривают, что он живет с ними из-за "грева" (посылок,
   передач) - "два пальца там, вся пятерня в бауле". Коляну нормально в
   зоне. Это - тот микромир, в котором он адекватен. Здесь состоялась его
   карьера: резак - самая уважаемая профессия, здесь ему сексуально
   комфортно, здесь никто не спросит с него за психическую
   неуравновешенность. (Чуть позже Коляну придет ответ "по поправкам",
   согласно которому срок его УДО начался год назад. Колян будет рад,
   даже прослезится, будет мечтать о дне освобождения... Но по УДО не
   пойдет. Начальница поставит его бригадиром в 91 бригаду, а Куклу
   сменит Рысь, погулявшая несколько месяцев на воле и вернувшаяся. Я об
   этом пока не знаю.)
   В общем из-за ерунды очередная сенькина истерика. В этот раз
   "праведный гнев" излился на Свалыча, на мою Ксюшку. Потом, вроде, все
   затихло. Я была "над" их конфликтом, общалась и с Сенькой, и с
   "опальной" частью бри-гады - с Коляном, Ксюшкой, с которыми кроме меня
   по этой причине никто не общался - конфликт с бугром или завхозом
   здесь - как проказа. Сенька знала, что она неправа, и я ей об этом
   говорила. Я тогда искренне переживала, что нормальные (относительно)
   люди не могут найти общий язык. Ну и за Свала переживала.
   К тому, что я по-доброму отношусь к Ксюшке, все привыкли. Колян, из-за
   которого (их отношения с Сенькой были главной причиной) все и
   произошло, стал относиться ко мне не так безразлично, как раньше.
   Примерно в это же время я стала за резак, Колян мне нормально помогал.
   И тут - просто весь вчерашний день базарит со мной на "слышь, ты".
   Терпела долго, потом, веришь, до слез. Выбежал за мной в коридор -
   чего, мол, ноешь. Разругались в прах. Вчера - все нормально. Почему-то
   меня это порадовало. Трудно объяснить, но здесь работа - как на войне.
   Если человек помогает, не сдает, ему можно доверять, значит, это уже
   больше, чем просто... В зоне так редко бывает, особо ценится. И вот,
   ты уже настроен, что все нормально, а тут - "Сеньке скажу, чтобы ты
   резала только клеевую". Это "скажу" - самое обидное. И знает же, что
   резак для меня здесь - отдушина, как пистолет... Вот что сорвало. А на
   следующий день, видимо, понял. Хорошо, если понял. Хотя - никто не
   обязан...
   Потом только, спустя время, я увидела, что здесь - это жизнь, такие
   отношения нестабильные, здесь нет ничего другого и быть не может. А
   люди собрались неординарные, пассионарные, им нужны хоть какие-то
   эмоции и впечатления. Вот так все банально - какая романтика?!
   21.11.2004.
   Проблема со складом кроя. В общем - уже давно, с тех пор, как ушла
   Хафизка. Лилька Хафизова - на удивление порядочный человек. Лично мне
   очень приятно было с ней общаться: во-первых, Лилька хоть чем-то
   интересуется, у нее есть чувство вкуса, она прекрасно разбирается в
   музыке и литературе; во-вторых, она не мелочная, нормальная. Почему-то
   здесь, вокруг нее, подсобрались люди гниловатые, уступающие ей
   безусловно. Может потому, что Лиле не хотелось заводить какие-то
   серьезные отношения, срок маленький, пересидеть как-нибудь?.. Лилька -
   высокая крупная девочка, панически боится мышей, здесь она мечтала
   поскорее освободиться, забрать сына и свалить на хуй из этой чудной
   страны в какую-нибудь Голландию, где за наркотики тебя не закроют в
   тюрьму. Но об этом она, конечно, мечтала не вслух. Это - второй
   человечек (первый - Комарик, к которой я достаточно нежно относилась
   со времен санчасти), за которого я искренне переживала и, когда она
   прошла суд на УДО, очень радовалась.
   В работе Хафизка была терпеливой и пунктуальной как никто. После того,
   как она ушла, на склад посадили Наташку. Вот она меня бесила! Ленивая,
   вафля... Но зато я все больше вникала в суть работы. Склад кроя стал
   очередной операцией, в которой я уже нормально разбираюсь. Хотя
   полностью контролировать ее работу у меня не было ни времени, ни
   желания. Естественно, у Наташки накопилась куча разных мелких, но
   регулярных косяков. Вместо Наташки решили поставить кого-то другого.
   Зойка (сменщица Хафизки) очень хотела поставить меня. А я не хочу
   уходить из смены, да и вообще - УДО в марте. А вот Ксюшка - подошла
   бы... Я сказала об этом Зойке. Не знаю, чем все закончится, хочется,
   чтобы моя девочка работала спокойно. Она говорила мне о том, что
   чувствует напряженность в отношениях со сменой, с Сенькой особенно, на
   складе ей было бы гораздо лучше...
   "Встречи как дозы". Зацеловала бы ее ручки в шрамиках, заласкала бы,
   сделала бы так, чтобы девочка забыла обо всем. Мы не на воле. А на
   воле такие отношения не могли возникнуть. Видишь, все безысходно. В
   кои-то веки влюбилась в женщину!.. Раньше не понимала, как это
   возможно, хотя и не осуждала, и допускала. Но - не понимала. Теперь...
   Любовь - это дарить себя, отдавать близкому человеку, это - тепло и
   свет. И какая разница, мужчина или женщина тот человек, кто тебе
   близок, кого ты понимаешь, кто живет в твоем сердце.
   28.11.2004
   Все больше узнаю о Ксюшке. Чем больше узнаю, тем более неприглядная
   картинка-пазл ее жизни складывается. На что тратит себя? А Мари?
   Кстати, по слухам, ее не собираются вывозить. Из карантина сделали
   отряд ПСИ - злостных нарушителей, в соответствии с новым УИК. Теперь
   их там можно держать хоть до конца срока без особых проблем для
   милицейской отчетности. Это раньше нарушители числились за отрядами, и
   начальницы старались от них избавиться... Расстроилась. Ошиблась я с
   Мари, похоже, все напрасно.
   26.12.2004.
   Вчера... Однотипные записи. Как рассказать обо всем?.. Она даже не
   представляет себе, как я ее понимаю. Не чувствует. Конечно, здесь...
   Даже лишний раз подойти... Позавчера на работе спрашивает: "Ты на меня
   не обижаешься? Мне показалось, что-то изменилось?" Что ты, девочка?!
   Просто слишком много лишних глаз. Слишком сильно хочется обнять тебя,
   прижать к себе, целовать в полные слез глазки. Я люблю тебя, девочка,
   малыш мой. Мне будет тебя не хватать.
   27.12.2004.
   На днях пришла моя книжечка, 4 экземпляра. Ну я в шоке. Как-то
   знаешь... Во-первых, я как автор, конечно, недовольна, я бы многое
   сделала по-другому, кое-что бы не стала печатать, например, письма и
   опечаток бы у меня не было, это уж точно; во-вторых, этот миф обо мне,
   который сильно расходится со мной настоящей; в-третьих, представляет
   ли то, что я пишу, объективную ценность для современной литературы и
   т.д.
   ***
   Кто, интересно, придет на мои похороны? Странно, но впервые задумалась
   над этим только сейчас. И что они будут говорить? Нет, конечно,
   придут. Всякие там одноклассники, одногруппники, кто-то еще. Но что
   они будут говорить - вот это интересно. Скорее всего, очередную
   банальщину: что я была умной, нормальной, что рано ушла из жизни, что
   как же теперь мой сын... А больше ничего. А потом выпьют водки, поедят
   супа и займутся своими проблемами: кто-то решит, что есть неплохой
   повод напиться, кто-то кому-то начнет строить глазки, кто-то скажет,
   что вот наконец-то мы все встретились. Все это я уже видела, и даже
   сама участвовала в этом, когда была...жива?
   ***
   Параноидальные сны
   Всегда приходят в летнюю ночь.
   Тихим шепотом.
   На балкон ступая
   Немо воющей,
   Плачущей, кричащей
   Поступью.
   И жасмин одуряюще пахнет
   В 92 я общаюсь в основном с Ленкой Литвиненко, тридцатилетней
   женщиной, у которой на воле осталась дочка-подросток. Ленка ведет себя
   как 15-17 летняя. Да и внешне она - совсем девчонка, маленькая с
   семенящей походочкой, длинным рыжим хвостом. <<Хвостики>>. Жила в
   Екатеринбурге. Наркотики начала употреблять после того, как муж второй
   раз попал в тюрьму. Господин Героин решает проблемы. Все становится не
   так важно, не так болезненно. Главное, запастись с вечера дозой. Тогда
   просыпаться не страшно. Если нет дозы и денег - надо что-то украсть,
   продать, <<намутить>>, одним словом, чтобы <<раскумариться>>. И так
   день за днем. Уже все равно у кого красть - у друга, человека, который
   тебе безгранично доверял, у матери, у... Да и причем тут люди - это
   раздражающий, мешающий фактор... Ленка на самом деле только ведет себя
   инфантильно, потому что ей так удобнее жить, а мыслит вполне здраво. С
   ней весело и просто, и она, похоже, не стучит. Когда наши в первую
   смену, мы работаем вместе. Ленка полосатая - склонная к побегу,
   поэтому работает всегда в первую смену. Вообще, в 92 бригаде одни
   полосатые, инвалиды, пенсионеры, несколько "точечников" - складские,
   клубные, ночная, дневальная. И я. Так вот, Ленка, конечно, самая
   первая узнала про книжку. И Бабанская, с которой я стала семейничать -
   вместе кушать, когда вернулась на общак. Бабанская прикольная вообще.
   К тому же хочется, чтобы рядом кто-то был такой, типа, как мама.
   Бабанская создала моей книжке самую широкую рекламу в 81, поэтому
   как-то нечестно было не показать ее в раскройном - узнали бы все равно
   и обиделись на меня. Так что я рассказала обо всем Сеньке. А до этого,
   по настоянию Хвостиков, подарила книжечку Ксюшке. Хвостики, она знает
   обо мне многое, даже то, чего я не рассказываю.
   Мой раскройный устроил целые "литературные чтения": все сели в кружок,
   Сенька читала вслух, а остальные слушали. В общем, отношение ко мне
   резко изменилось в еще более лучшую сторону. Сенька показала мое
   творчество Надюшке - начальнице раскройного, единственно нормальной из
   всей администрации. И подкатила к ней с тем, чтобы она подписала мне
   благодарность к Новому году. Она подписала - я хорошо работаю, на
   самом деле.
   Не подписала начальница отряда. На что Вика сказала: "Ань, она видит,
   что она - никто, а ты - человек. Обидно ей от этого".
   Признаться, я не знала, что отрядница имеет возможность как-то
   повлиять на благодарность от производства. И очень расстроилась. До
   этого я настояла на том, чтобы меня зачислили в секцию организации
   досуга. Те, кто состоят в активе, имеют благодарности, получают
   положительную характеристику и уходят по УДО. Иск к этому времени
   выплатила мать, без моего согласия. Из всех препятствий осталось
   непризнание вины. И вот теперь благодарности нет. И не будет. На
   благодарность за общественную работу - эти безумные поделки на разные
   конкурсы, стенгазеты и т.д. я никогда не рассчитывала.
   Да, после всех этих перипетий, я заметила, что Наташка Елукова стала
   относиться ко мне совсем не так, как раньше. Мы знакомы с ней еще с
   санчасти. Она там лежала, когда на резаке отрезала подушечку пальца.
   Наташке в Цивильске сделали пластическую операцию. В санчасти ей очень
   нравилась Олесенька. Ко мне же она всегда относилась, как к
   неполноценной, неумной, эдакой лохушке, у которой можно разве что
   конфетку к чаю стрельнуть. То, что я стала на резак, вообще бесило
   Наташку ужасно, она ревновала машину ко мне. А последнее время Елукова
   - так и ищет повода поговорить, зайти в гости хоть ненадолго. Ей
   неловко от того, что раньше она ко мне так относилась. Мне неловко от
   того, что неловко ей.
   6.01.2005.
   Книжку оперативник у всех отшмонал. Вызвал меня, спросил, кому я
   подарила. Разумеется, я не сказала, кому. Пригрозил устроить шмон на
   общаке. Да устраивай, мне-то что? Потом по одной подтянул девчонок.
   Это не тайна - с кем я общаюсь. Они отдали ему. Обидно почему-то, хоть
   я и знала, что так будет. А одну книжку так и не нашли. Это Сенькина.
   Она ходила по зоне, потом потерялась, наверное, так и застряла у
   кого-то из осужденных.
   Потом я увидела в художке, у Нонки экземпляр (у завхоза с
   оперативником всегда доверительные отношения). И украла его оттуда.
   Незадолго до Нового года завхоз школы, Ритка, забрала меня после
   четырехчасовой проверки с собой. В школе ждал учитель истории -
   секретарь местного обкома КПРФ. Знаешь, я остолбенела. Вот оно -
   проси, что хочешь. Я попросила переправить на волю записки и принести
   свежих газет. Договорились встретиться 17 января. У нас в школу ходит
   девочка-стукачка. Она глупая, правда. Но может сказать, что я там
   была. А мне в школе бывать, в общем-то, незачем, а значит - не
   положено. Обнаружила, что даже не знаю, о чем говорить с вольными.
   Кажется, что все, что я скажу - неинтересно, неважно, примитивно.
   Вернулась на общак - сердце колотится. Радостно и тревожно. И
   поделиться с кем-то хочется, а нельзя. Завхоз же школы меня искренне
   удивила. Как в свое время удивила и растрогала Денисенко, угостив
   запретным и вожделенным "вольным" мороженым.
   ***
   Зима без бога.
   Зима до гроба.
   Одна дорога,
   Устали оба.
   Все дни - нормально,
   Обыкновенно.
   Как будто вместе,
   А нет - отдельно.
   И - не избавишь.
   Да что ты можешь?
   На смерть поставишь -
   Лишь растревожишь.
   Лишь улыбнешься
   И то - фальшиво,
   Как упаковка
   Презервативов
   В казенном доме.
   Звучит нелепо.
   Я на изломе.
   Из снега крепо-
   Сть весной растает.
   Лечить да ранить.
   Зима без бога -
   Мой сон на память.
   29.01.2005.
   Лежать под грудой одеял. Затерявшись в кровати с продавленной сеткой.
   Видеть сны про жаркое зеленое лето и Володю Иванова, машущего ручкой
   тебе (вернувшейся из зоны) из окна желтого автобуса. Жалеть саму себя,
   бедную, больную, к тому же в неволе. И любимая девочка забегает редко
   (из вежливости?), неловко целуя на прощанье в щеку, разговоры
   скомканные. (А я думаю о том, не пахнет ли от меня простудой, не
   брезгует ли малышка?). (А я думаю о том, что, наверное, так же больно
   Ваське, даже хуже ему, чем мне - в отношениях.) А я думаю еще о всякой
   разной чепухе - о Ритусике, справляется ли она с работой, о
   ненаписанных письмах, о том, что сделать на обед, о лени - о чепухе,
   говорю ведь. Мысли путаются, грозя превратиться в желто-красную
   пелену, в марево бреда. Мерзнет правая нога (а левая нет). Я научилась
   куче разных вещей: врать, ждать, красть, блефовать. Только равнодушию
   пока не научилась - так впереди еще полторашка. Как стакан водки в
   сегодняшнем сне - пьешь и не пьянеешь. Да мне по хуй! Что, Любовь
   Евгеньевна, тетя лошадь, думаешь сделать мне каку, домой не пустить? А
   мне - по хуй. Я привыкла уже здесь, я не хочу домой, я боюсь.
   ***
   Все правильно, все так, как надо, к месту и вовремя. Когда человеку
   нечем заняться, когда у него нет друзей и родных, он начинает бояться
   смерти. Чаще всего, приступы панического страха приходят ночью, когда
   ложишься спать. Тогда-то и подступает лед к сердцу, будто наружная
   темнота рождает внутреннюю.
   ***
   Сладко страдать. Только тот, кто прошел через страдание, боль,
   унижение, только тот может жить по-настоящему. Или умереть
   по-настоящему. Или, если угодно, стать святым.
   Очень многих это волнует - как стать святым. А стать святым очень
   просто. Я святая достаточно много лет (лет 7 или 8, не помню точно). И
   могу дать универсальный рецепт. Во-первых, нужно пройти через унижение
   и страдание. Надо предать себя. Не бывает святости без вечной байки об
   Иуде и Христе. Во-вторых, нужно полюбить то, во имя чего ты страдаешь.
   Именно в этот миг унижение достигает стадии боли, ибо любить всегда
   боль-но. И, наконец, утвердиться в себе, отречься (не предать!) от
   своей любви (не от страдания!), возрадоваться своей самодостаточности,
   воспарить, то есть поистине стать святой.
   Зачем все это? Словами не объяснить. Чтобы стать святой.
   ***
   Однако, столь пространное решение вопроса не содержит в себе прямых
   указаний на достаточно большое число смысложизненноважных принципов.
   Например, стоит ли убивать?
   В принципе, убийства никак не связаны со святостью. То есть из того,
   что ты убил или не убил кого-то не вытекает то, что ты не можешь или
   можешь быть святым. Святость - это более высокое, если можно так
   сказать, понятие, которое абсолютно не касается биологической жизни
   человека.
   Но жалко. Особенно атеисту, который знает, что смерть - это конец,
   полный конец всякого существования, тьма, безмолвие и небытие.
   Поэтому-то атеисту легче всего стать пацифистом.
   И страшно, черт возьми! Нет, теоретически я ничего не боюсь. И смерти
   не боюсь. Теоретически. Но если подумать... То ну бы его на фиг,
   нерукотворные памятники и прочие авторские миры - какой мне в них
   толк, если меня, меня, теплой, живой, радостной меня уже никогда не
   будет, если я умру. Если он умрет...
   Выползти из-под своих четырех одеял, повстречать в желтом автобусе
   мужа, не успеть, не застать революции и т.д. Я боюсь. Продолжай, Люба,
   делать мою тихую карьеру, мне еще надо набраться сил, подумать,
   подучиться. Прожить свою "смерть" до конца. Пока...
   9.03.2005.
   И - как и должно было произойти. Последнее время - время отчуждения.
   Даже если я не уйду - прежнего уже не вернуть. Само собой все
   получилось, естественно. Как-то реже стала Ксюшка забегать. И слишком
   заметно стало то, что вовсе необязательно было подчеркивать, что я
   знала с самого начала (с какого начала?). Конечно, я ей не нужна... И
   видеть все эти их пустые отношения с Федором (Оксанкой Федоровой,
   красивой цыганочкой, больше похожей на героиню бразильских или
   мексиканских сериалов)... Исподволь они постоянно просвечивают, хотя и
   не выставляются напоказ. Невольно касаясь руки (когда пьем вместе
   чай)... Никто не знает, что я чувствую. Стараюсь реже бывать с ней
   рядом. С Федором ей оставаться, одна бригада, Ксюшка души в ней не
   чает... Да что говорить. Лишь бы тебе относительно нормально жилось в
   этой зоне, девочка, малыш мой, лишь бы у тебя все в жизни сложилось...
   Отчуждение и в отношениях со всеми остальными. Я для них - наполовину
   там. И они опять для меня не "бое-вые товарищи", а нервные,
   неуравновешенные, тупоголовые наркоманы. Сенька вот: "Да кто ты есть -
   пися важная?!" - "Нет, я не пися..." - "Нет, ты - пися!" Нормально
   это?!
   ***
   Делаю вид, что переживаю из-за УДО. Переживаю ли?! Смещаю акценты. А
   на днях вообще глупый случай произошел. На общаке участились шмоны, и
   я решила утащить лак для ногтей (запрещенный предмет!) на фабрику -
   там шмонали гораздо реже. Принесла и не нашла ничего лучшего, как
   положить его в карман штанов и забыть. Пьем чай с девчонками, входит
   надзорсостав. В рабочее время нельзя пить чай - только в перерыв.
   Быстренько расползаемся из-за вешалки. У меня в руке фантик от
   конфеты. Сую его в карман, автоматически. У надзорки - рефлекторная
   реакция на это. Она подзывает меня и обыскивает. Конечно, находит лак.
   Требует объяснительную. Пишу какой-то бред: что нашла лак в локалке
   (не писать же, что украла его в санчасти у медсестры!) и взяла себе с
   целью заклеить капроновые колготки. О, милая вольная эстетская
   заморочка! Подхожу с объяснительной после обеда. Да УДО у меня на
   са-мом деле! Пронесло. Или... Стараются не связываться?..
   Меня подозрительно часто "проносит": во время шмона по поводу двойных
   матрасов, "лишних" подушек и одеял мой шконарь обходят стороной (я так
   и сплю на двух матрасах и подушках, спизженных из санчасти!), а когда
   ищут запрещенные предметы в тумбочках, "не находят" в моей "зеленку",
   которой мы обрабатывали очередную рану нашему новому резаку, да так и
   не успели спрятать.
   Стало цеплять, что все так, как есть. Даже от людей, которых считал
   более или менее близкими, не жди ни попытки понять, ни хотя бы
   притворно-вежливого сочувствия. Почему они раньше вели себя
   по-другому? Глупы, нерасчетливы, корыстны - это все выползло враз из
   темных нор. Крысы.
   А в УДО я просто не верю. Пока. И если не уйду - не расстроюсь. Буду
   жить так, как надо, делать то, что должна в этой ситуации. Мусора еще
   охуеют от всего. Обещаю.
   25.03.2005.
   ***
   Я буду спать.
   Не буду слышать
   Просчет.
   Я буду спать.
   Пусть дождь по крыше -
   Пройдет.
   Я буду спать.
   Приснится лето
   И мать.
   Я буду спать.
   И ты там где-то
   Опять
   Не вместе.
   ***
   Не вместе -
   Глупый перевод
   На эсперанто.
   Пусть кто-то -
   Голову об лед,
   А мы, таланты,
   Просыпаны.
   И значит - врозь,
   Пиши - разлука.
   Портновским мелом -
   На авось,
   Под нож - не мука.
   Влюбленность -
   Это ведь игра,
   Одна забава,
   Притворство, слухи,
   Мишура, дурная слава.
   На сердце -
   Тяжесть и печать.
   Огнем, железом.
   Бояться, ждать,
   Терпеть, молчать -
   Все бесполезно
   Любовь.
   28-29.03.2005.
   Деве Орлеанской
   Осуждённым -
   Крест святом да ворон.
   Русонькой головушке -
   Тяжкий меч.
   И косые взгляды
   Со всех сторон.
   Никаким богам уже
   Не сберечь.
   Со своим-то рылом
   Да в сдобный ряд.
   Кардиналы липкие
   Вы мои.
   Неподсуден -
   Значит и виноват
   Только в том, что вылез
   Из колеи.
   Только в том,
   Что на сердце
   Снег упал,
   Обожгло морозцем
   И повело.
   Век Снегурки - пламенем,
   Мал и ал,
   Перепишет солнышко
   Набело.
   Ведьма - будто обухом
   Над толпой
   Бред развеет по ветру
   Детский крик.
   Полторашка - водочкой,
   Как водой,
   Я омою, дева, твой
   Светлый лик.
   2.04.2005
   Ужасно болят суставы пальцев рук. Это все из-за того, что первую зиму
   работала без перчаток. Их украли в Казани, а просить, чтобы прислали
   новые, не хотела. Жжет огнем. Когда становится совсем невмоготу, зову
   Лену Салову из 82. "Хвостики" посоветовала к ней обратиться, я
   скептически ухмыльнулась. Она же сбегала, договорилась с Салычем сама.
   Что оставалось делать? Терпеливо отсидела сеанс. Лена делала массаж,
   потом читала молитвы. На следующий день все было по-прежнему. Мой
   атеизм торжествовал. Однако дня через три боль прошла. С тех пор
   обращаюсь к Лене.
   -Вдруг освободят меня, Лен? Что на воле без тебя делать буду? Кто меня
   будет лечить?
   -На воле проще, там людей полно.
   -Да, что ж у меня время будет их искать?! Здесь вот дошел до соседней
   двери: тук-тук, Лена, приходи. А там...
   10.04.2005.
   ***
   Знаешь, слово "прости" -
   Это то же "прощай".
   Нету рядом - и все,
   Безразлично.
   Слышу это "прости",
   Эхом мне - "не скучай".
   Так бессмысленно
   И так прилично.
   Ты уйдешь - мне тянуть.
   Здесь нельзя привыкать
   К месту, к делу, к комфорту
   И к людям.
   Если верить нельзя
   И любить,
   То прощать, то прощай -
   Мы не вместе,
   Не будем.
   ***
   Заявление на УДО я подала где-то на неделю раньше положенного срока.
   Поставив, впрочем, нужное число. Я уже насмотрелась на всю эту
   канитель с документами, когда девчонки ждут суда месяцами. Поэтому,
   положив заявление на стол, я пояснила, что аналогичное в Цивильский
   районный суд подаст и мой адвокат, который и проследит за тем, чтобы
   сроки были соблюдены. По поводу адвоката у начальства началась
   истерика. Многие заключенные, услышав магическое слово <<адвокат>> и
   пронаблюдав его эффективное действие (на совет воспитателей отряда
   меня вызвали за день до начала УДО и, кривясь и морщась, рекомендовали
   на комиссию), стали требовать и себе адвокатов, пусть и
   государственных.
   Все оставшееся до суда время меня уговаривали, упрашивали, от меня
   требовали, в конце концов, отказаться от адвоката. <<Зачем он тебе
   нужен? Да ты знаешь, кто он такой? Он же бывший мент>> (Он не просто
   бывший мент - он бывший заместитель министра МВД Чувашии). А еще
   просили признать свою вину.
   После комиссии вызвал оперативник. Он сказал, что в учреждении я не
   нужна совершенно, они рады избавиться от меня, но вот ФСБ... И кто
   окажется сильнее в этой истории он, оперативник, сказать затрудняется.
   Суд прошел <<по красоте>>. Адвокат мой приехал. В связи с этим нас
   пускали в кабинет не оптом, а по одному. Прокурора, который имел
   что-то возразить по поводу моего УДО, <<заболели>>. Перед оглашением
   решение, суд, как и положено, удалился на совещание. В общем,
   подозреваю, такого реалити-шоу <<Люби Конституцию РФ>> в ЮЛ 34/7 не
   было никогда. Свободна. Спускаюсь по ступеням дежурки с адвокатом и
   работницей спецчасти.
   - Ирина Алексеевна, когда можно уйти?
   Ирина Алексеевна еще не поняла, что произошло, ей надо <<завершить
   протокол>> и проводить моего адвоката до КПП.
   - Куда?
   - Как - куда? Домой.
   - Да пиздуй! Чем быстрее, тем лучше.
   Адвокат ничего, а я, честно говоря, опешила: Ирина Алексеевна - одна
   из самых интеллигентных работников здесь. Чем я ее так допекла?
   Договариваемся. За мной приедут до 17.00.
   Не очень в это верю. Завтра, думаю, приедут. Собираюсь неспешно.
   Честно говоря, не представляю себе всего этого. За мной приедут
   незнакомые ребята, которые все это время обо мне заботились,
   поддерживали, возили передачки. Братья. Боюсь этой встречи.
   На общаке собираю вещи неспешно, привожу себя в порядок. Все
   поздравляют. Не верю, что ухожу. Ставим чиф и пьем с раскройным.
   Наташки целый день возле меня тусуются.
   Оставляю огромную пушистую шаль моей маленькой девочке - сколько злых
   чувашских зим ей еще предстоит...
   Елукова не сомневается, что за мной приедут именно сегодня. Просит
   оставить что-нибудь почитать. Оставляю книги <<По тюрьмам>> и
   <<Контрольный выстрел>>. На <<По тюрьмам>> пишу, как и привыкла - с
   обратной стороны, свой <<автограф>> - пожелание и последний стишок.
   Наташка тронута. ЭЛ обиделся бы.
   Приезжают перед четырехчасовой проверкой. После проверки несу вещи в
   дежурку. ДПНК - Петрович - не хочет, чтобы я возвращалась на общак и
   подписывала обходной. Он желает как можно скорее от меня избавиться. Я
   все-таки возвращаюсь. Попрощаться с Наташками и забрать косметичку.
   Мусора торопят. Обшманывают небрежно. Остатки записок - в основном
   последние стихи, которые мне не разрешили переслать в письмах -
   удается пронести (не сложно догадаться, как).
   На выходе встречают ребята. С цветами. Приятно и непривычно.
   Непривычно видеть волю не из-за забора. Я не понимаю, что мне говорят.
   Думаю - слишком <<зоновский>> у меня вид или нет? Кирилл говорит:
   <<Тюрьмой пахнет>>. Я спрашиваю: <<Чем именно?>> Невозможно объяснить.
   Мы едем в маршрутке до Чебоксар. Я смотрю в окно. Весна. Деревья <<по
   колено>> в воде. А перед глазами стоят девчонки. Смена моя. На работу
   сейчас собираются. Знакомые, привычные дела и разговоры, надоевшие до
   смерти, но такие родные - слезы наворачиваются! В Чебоксарах встречает
   мать Кирилла. Садимся за стол, едим и пьем водку. Я не пьянею - какое!
   На следующий день гуляем по городу - экскурсия у меня своего рода.
   Вечером - на автобусе в Москву. Зачем я поехала на автобусе? Душно,
   жарко, я в полубессознательном состоянии от всего, от воли тоже.
   Пытаюсь задремать - сквозь сон <<новостным голосом>>:
   <<...террористами-смертниками осуществлены взрывы в городах...>>.
   Оказывается, водитель включил телевизор и развлекает нас каким-то
   дурацким пропагандистским фильмом. Впервые на воле у меня возникает
   хоть какое-то осмысленное желание - уехать корреспондентом в горячую
   точку. Уехать солдатом в горячую точку. Никуда не ехать - убить
   водителя и ту бабку толстую, которая закрыла люк. Странно.
   В Москве иду в бункер. Там Соловей. Рад мне очень. Ну и я ему рада - с
   кем же еще общаться? Прибегает и убегает Толя Тишин. В этот же день
   иду к Лимонову. Он интеллигентен и любезен. Строгает салат, жарит
   мясо, сервирует стол. Рассказывает за столом, как отбывал наказание -
   эдакий закулисный эксклюзив... Даже глупо, что я ждала чего-то
   другого. Все эти полтора года. Я по-прежнему тепло отношусь к Эдуарду
   Вениаминовичу. Я просто очень спешу жить. Или...
   Да, мне непременно надо узнать, чем закончился мой недосмотренный на
   зоне сон. Поэтому я с самого начала ломаю заданный сценарий и звоню
   Володе. Голос по телефону радостный.
   Встреча на вокзале - официальна. Едем на Островского. Пьем чай, и я
   иду домой.
   Дома - обиженная мать. Видите ли, после полутора лет разлуки, я что-то
   не слишком тороплюсь...А я стала слишком сентиментальной на зоне, я
   ждала других встреч... От этого горько и больно. В первую же ночь дома
   - рыдаю, как обиженный ребенок, громко, навзрыд. Я не почувствовала
   того, что меня ждали, что я кому-то здесь нужна. Что я вообще кому-то
   нужна.
   Лешка и Василий - примерно так же. Все они - мама, Володя, Леша и т.д.
   ждали кого-то другого, не меня. Меня-миф.
   ***
   Здравствуй!
   Город встречает меня весною.
   Здравствуй!
   Ты мне не рад, ну и бог с тобою.
   Воля,
   Ласковая лишь в снах и письмах, -
   Болью.
   Люди чужими стали. В мыслях
   Здравствуй!
   Зона отпустит - кайф по вене.
   Здравствуй!
   Ждешь, и полжизни за мгновенье.
   Где-то
   Грязные слезы сушит ветер...
   Дети...
   Мы, как они, и путь наш светел.
   Здравствуй!
   ***
   ...Я почувствовала, что свободна, только через несколько месяцев,
   бредя под летним дождем по московской улочке. Но это - уже другая
   история.
   ***
   А ты не думай,
   Что завтра будет.
   Под скрипкой лунной
   Смеются люди
   Над нашей сказкой.
   Я только плачу,
   И слезы - краской,
   Никак иначе,
   Следы оставят
   В моих ладонях...
   Но не исправят
   И не догонят
   Года лихие.
   Вранье все сроки.
   Мы не такие -
   К чему упреки?
   Ответ, любимый?
   Не жду ответа -
   Откроют зимы,
   Как двери в лето.
   ***
   Ты мне никто.
   В глазах зеленых
   Плеск океана,
   Волн соленых.
   В облезлой хате -
   Серый цвет.
   Ты мне никто.
   Любовь - так мало.
   Война по жизни
   Разбросала.
   По казематам -
   Много лет.
   Ты мне никто.
   А кто мне нужен?
   Бреду я
   По московским лужам,
   Ищу на жизнь свою
   Ответ.
   Ты кто-то мне!
   По всем приметам.
   Но в языке -
   Ни в том, ни в этом -
   Такого слова
   Просто нет.
   ***
   Я так люблю жизнь, что отдала бы душу дьяволу, вместе со всей своей
   святостью, не испытывая никаких угрызений совести - только бы жить,
   жить вечно.
   ***
   Что такое счастье? Счастье есть. Обратной дороги нет, но счастье все
   равно есть. Что такое счастье? "Это каждый понимает по-своему."
   Счастье - когда светло на душе. Когда просто светло на душе. Отчего
   тогда может быть светло?
   Отчего? Мне светло оттого, что есть люди, такие же сумасшедшие, как и
   я, такие же странные. Я понимаю их, я чувствую их, они дарят мне
   счастье тем, что жили, живут, тем, что (я знаю!) будут жить. Значит, я
   не одна, значит, все не зря. Значит... Это неправильно - так говорить,
   но я все равно скажу, чтобы хоть на словах... Значит, смерти нет...
   ***
   Вот почему люди хотят войны. Постоянно и подсознательно. Крича, что
   они за мир, что не дай бог... Люди хотят войны, потому что страх
   смерти побуждает их к жизни. Страх смерти и страдание дарят им
   счастье: люди вновь вспоминают, что есть любовь, что есть солнце, что
   они живые. Человек любит, страдая. Этим и объясняется весь наш
   садомазохизм, вся наша привязанность к распятым христам, все слюни и
   сопли по невинно убиенным и в конце концов самопожертвование и
   героизм. А что еще дает более острое страдание, чем война?
   ***
   Э. Лимонову
   В Саратов еду, вольный человек,
   Впервые не в столыпинском вагоне.
   Проводнику я предъявлю билет,
   И он не тронет, меня не тронет.
   На нижней полке постелю белье
   И познакомлюсь с девкой симпатичной.
   Вина с ней вместе выпью. Е-мое,
   Как непривычно, как непривычно.
   Скажу я ей дежурный комплимент,
   А душу не открою, бог с ней, Мурка!
   На теле ни одной наколки нет,
   И я не урка, нет, я не урка.
   Лишь жадно из окошечка смотрю,
   Да посторонний не поймет причины.
   Саратов без решеток я люблю -
   Пиши картины, пиши картины.
   И ни один ведь привокзальный мент
   Не проявит ко мне неуваженья
   И даже не попросит документ -
   Вне подозренья, вне подозренья. [1.gif]