ВАЛЕРИЙ ПРИЕМЫХОВ:
...ВСЕ УНАС _ УШИБЛЕННЫЕ ВРАНЬЕМ...
Беседа Валерия Приемыхова с редакцией состоялась 6 августа 1998 года на Мосфильме,
где В. Приемыхов монтировал отснятый и озвученный материал своей новой картины "Кто, если не мы".
Вспомните приемыховского героя Лузгу-Басаргина из "Холодного лета...", каким вы его впервые увидели. Он сидел на берегу реки в рваном свитере спиною к вам, зрителям, спиною ко всей мельтешащей человеческой жизни и к любым возможным жизненным заботам. Не сидел в ожидании чего-то, не отдыхал, а - жил, растворившись в добродушно-безразличном к нему мире, где единственной помехой жизни могут быть только сами люди.Представьте себя на его месте. Это потом жизнь насильно утянет вас своими битвами и выяснениями, повяжет в обязанностях и долгах, - то есть, заставит жить так, как это принято у людей.Но вы про все это еще не знаете и не хотите знать. Пока вы -свободны. Свободны от любых долгов, от признательности и благодарности, от обид и претензий, от надежд и планов. За все уже заплачено... с лихвой... и нет уже ничего, способного вздернуть вас на крючок какого-то "надо"... Вам ничего не надо.
И люди вам не нужны, и вы не нужны им. А для жизни человеку на самом деле надо очень немного, и все это - у вас и перед вами. Чистая река, теплый день, вкусная махорка...- Работать надо... Человеку работать надо, - твердит с экрана напарник Лузги по фильму. - Сдохнешь ведь...- Не-а... - через силу отзывается Лузга-Басаргин (отзываетесь вы), - летом не сдохну..А лето - это ведь почти бесконечно... Это так же долго, как и этот день... как и вся оставшаяся жизнь... И, конечно же, Приемыхов, сумевший это сыграть, сумевший втиснуться в такое знание, сможет при желании рассказать о главном своем понимании жизни. Тем более, что в своем творчестве Валерий Приемыхов все время как бы возвращается к "детской теме", а редакцию журнала более всего при подготовке данного номера интересовало отношение взрослого мира к миру детей.
...мы как бы все время думаем: ради чего?.. для чего?.. Даже какой-нибудь запойный пьяница. Мы все время в поисках смысла жизни. А ведь в детстве никаких таких поисков не бывает. Там изначальная уверенность, что в жизни есть смысл - непременно есть. И, наверное, поэтому все детские заботы... все поиски - в них есть какая-то истина...Вот встретился бы мальчишка из дня сегодняшнего с мальчишкой-неандертальцем - я уверен, что через два часа они вместе играли бы замечательно. А если бы я встретился с неандертальцем, то очень быстро он бы мне башку расшиб... ну, или я ему - уж и не знаю что...В детстве можно было быть честным. Потому что у детей - любовь до гроба, верность до конца, дружба навеки. В этой категоричности, может быть, и есть истина...А потом все это из жизни куда-то исчезает. Но желание истинного и несомненного - оно остается и, наверное, поэтому мы готовы поверить в любую чушь. Еще при коммунистах так было, сидишь и думаешь: елки-палки, а вдруг они правы... И вот сейчас, когда началась эта иррациональная жизнь, думаешь - может быть, ты что-то не понимаешь?В основе жизни должно быть что-то прочное, иначе ведь сама жизнь становится какой-то ненастоящей... будто под вопросом все, чем живешь...Наверное, можно во главу угла поставить и "права человека" - большое понятие, важное понятие... Но знаете, для меня "права человека" - это что-то абстрактное... чужое. Как, например, для китайцев вся европейская музыка: она им кажется непрерывным маршем. А нам их музыка кажется какой-то мутотенью... Можно ведь понятнее и проще сказать: если государство выполняет свои обязательства по отношению к детям, то это - цивилизованное государство.У Чехова есть моя любимая фраза: в жизни все просто - сахар сладкий, сапоги черные, а потолок белый. Так вот и в детстве. Мы все время так много разного наворачиваем, а вот в жизни все просто...Я не имею в виду эти расхожие сюсюканья про счастливое детство.
Я жил на Дальнем Востоке... Двор... В общем, страшновато было жить. Меня чуть не зарезали лет в 14...Счастье, несчастья, подлость, эгоизм - этого хватает всегда. И в детстве тоже. У Раушенбаха есть такая идея: он говорит, что в истории церкви - во времена ли гонений, или во времена процветания - количество истинно верующих всегда одинаково. Все остальные прихожане в церкви - это дань обрядовости, традиции, привычке... Так же, наверное, и мера отрицательного в людях - и в детстве, и в юности, и в старости она одинакова. Дети - и это единственное, что я точно понял, - они не любят вранья. То ли потому, что все у нас - ушибленные враньем? то ли это вообще - свойство детства? Это не надо понимать так, что дети всегда говорят правду и ничего, кроме правды. Они выдумывают, фантазируют. Но изворачиваться и врать для какой-то своей выгоды - это они позволяют себе только в отношениях с миром взрослых. В ответ на наше бесконечное вранье.Ведь дети и взрослые - это как дикари и колонизаторы. Хорошо, например, носить штаны или нехорошо? Вот к негру пришли колонизаторы и объяснили, что бегать с голой задницей нехорошо. Негры, честно говоря, этого не понимают. Почему надо носить эти жуткие штаны?Ну какое счастье может быть при этом у негра?! Так вот и в наших выдумках про счастливое детство.Какой человек счастлив? Я нигде не был так свободен, как в армии. Никогда в жизни больше не был так свободен. С меня сняли ответственность, и я был свободен абсолютно. Я думал только, как украсть, как пожрать и где поспать... И никаких мыслей про то, что делать завтра, что надо, а что не надо, что день прошел зря... Все это ушло, и я жил счастливо.
Надо было честь отдавать, что-то еще - это все казалось мне чепухой...Вот меня иногда спрашивают: в какой возраст вы бы сейчас хотели вернуться? Я никогда бы не захотел быть восемнадцатилетним, никогда в жизни... Выбор: куда идти? учиться - не учиться? что делать?.. Это жутко. И это так и осталось в моей профессии: все время приходится выбирать...Свобода и безответственность - это так заманчиво. Особенно в детстве. У Шолом-Алейхема есть такая парадоксальная фраза: "Мне хорошо, я сирота"...Знаете, я ведь думал, что настоящее детство - оно где-то там, где-то в Москве может быть, где-то в Лондоне, а у нас все время ненастоящее детство. И вот так я все детство ждал, когда же оно начнется - настоящее, идеальное детство, про которое в книжках... Как с океаном. Когда я увидел первый раз океан, подумал: столько разговоров, так хотел океан увидеть, а посмотрел - вода и вода... В общем, разочарование.И своей книжкой я хотел сказать - у тебя настоящее детство, только ты его не узна шь, у тебя настоящая дружба, настоящая первая любовь, только ты их не узна шь.По поводу моей книжки одна девочка сказала: как бы я хотела жить рядом с этими мальчиками... Мне - самый лестный комплимент.Мы ведь живем истерией ожидания жизни. И сейчас вот думаешь, ну наконец-то, елки-палки, начнут дома строить... Нет, говорят, в 2005 году у нас что-то произойдет... И все время это ожидание... Будто ты проживаешь пока не настоящую жизнь, а ведь поезд уже ушел... жизнь уже прожита. И начало этого ожидания там, в детстве.А вообще-то, время детства - страшное время. Хотя, надо сказать, педагог из меня, конечно, никакой.
Мы беседовали с Валерием Приемыховым в самое неудачное для беседы время. Мы оторвали его от монтажного стола, и все время чувствовалось, что оторвали не до конца - думал он, видимо, в основном об ожидавшей его работе, а с нами беседовал как бы на автомате...Но и мы, впервые увидев краешком глаза работу режиссера за монтажным столом, никак не могли отделаться от жуткого впечатления, оставленного этим зрелищем.На довольно тусклом экране мы углядели эпизод, где герой танцевал, тщательно вытоптывая ногами требуемые музыкой движения.
Потом - какая-то машина, хлопки дверей... Неважно... На первом плане были ловкие руки монтажера, которые как бы были приставлены не к этой женщине, а к голосу Приемыхова или к его прищуренному глазу. "Вот от места, где появляются люди и до машины", - раздумчиво предположил голос, и сразу же - вжик-щелк-хряп - здоровенный кусок вырезанной ленты с чьими-то лицами и голосами шуршит, умещаясь в огромном ящике рядом с такими же выбракованными лентами.А что, если и сам Бог подобным же образом монтировал чистовой вариант созданного им мироздания? А что, если мы - на самом деле- выбракованный материал, и весь наш мир - такой же ящик для отвергнутых Режиссером наработок?!Ну, а если не о мире, а об этом ящике, где свернуты в кольца уже никому не нужные эпизоды задуманных и поставленных кусочков экранной жизни... А актерские волнения? А их надежды?.. А если кто-то только и промелькнул в этом вырезанном эпизоде и будет потом смотреть фильм, отыскивая себя, в надеждах, что этот кусочек увидит и оценит какой-то другой режиссер? Вжик - и в ящик...
...ненавижу этих матерей, которые по студиям ходят и предлагают своих детей. Они никак не могут понять, какая травма для мальчика или для девочки, что ее на роль не взяли, а кого-то взяли.В школе - тебя не выбрали звеньевым, для тебя уже просто трагедия... Я помню, в хоре вдруг выяснилось, что я просто знал слова, а считал, что это пение... И когда меня из хора вывели, когда сказали: ты лучше не ходи, - я чуть не плакал. А ведь в тот хор загоняли насильно, и вот как меня ударило, когда я узнал, что меня выгоняют...А для ребенка, которого сняли, - это внимание: за ним машина приходит, интервью у него берут... по телевизору его показывают... А потом все заканчивается. Этого на самом деле и взрослые не выносят. Откуда самоубийства, отчего пьянка среди актеров? Особенно молодой актер - он снялся в трех картинах, и ему кажется, что весь мир перед ним, его узнают на улицах... и вдруг - тишина... И никто не помнит, где он снимался...Я понимаю все это. Но я делаю детское кино.
При этом я себя чувствую, скорее, вампиром, а не исследователем всех этих детских проблем! И тем не менее - снимаю детское кино.Если бы у меня были деньги и я мог бы отойти от всего, я написал бы большой детский роман. Волшебную историю - путешествия, тайга, звери, убийцы жуткие, Билли Бонсы... "Остров сокровищ"... Насколько мы еще можем рассказывать волшебные истории? И это ведь так не стыдно...Но каждый раз, когда начинаешь работать, - истерика. Надо отключить телефон, ни с кем не общаться... Это непрофессионализм. Вот Чехов года за два перед смертью написал, что сейчас он может написать - скажи только! - про пепельницу. Вот как надо работать.С завистью думаю о людях, которые работают нормально... Моэм в романе "Подводя итоги" говорит, что, мол, пишу, например, 400 строк в день. Толстой писал 2 тысячи строк. Я Каверина наблюдал - ему хоть трава не расти, хоть какой Верховный Совет, гости приехали или не гости... Он ровно в 10 садится за стол...А я собирался работать и включал последние известия. Все время себя ругал и все время включал. Ну зачем мне слушать эту бодягу? Или брать эту газету? До смешного. Поехал в деревню. Читать там совершенно нечего, грибы, то-се, и принесли однажды селедку, завернутую в газету, и вдруг этот клочок я нашел во дворе и сижу чего-то там читаю... Кириенко... Мы же стукнутые люди...
