Главная страница Содержание номера

Михаил Игнатьефф
писатель и ведущий на радио. Недавно он завершил работу над биографией Исайи Берлина. В настоящее время занят книгой об истории представлений о морали в ХХ веке

Многообразие опыта

    Когда Умберто Эко пишет: "... есть универсальные понятия об ограничениях: все мы не хотим, чтобы нам запрещали говорить, смотреть, слушать...", он подводит нас к вопросу о самой сути моральных оснований, на которых существует Index. Ведь сейчас, на исходе ХХ века, скептицизм вошел в нашу плоть и кровь, и, видя слово "универсальный" - а за ним просматриваются далеко идущие притязания - мы начинаем перебирать в уме те общества, в которых молчание большей части народа не воспринимается как ограничение, те общества, где безгласность женщины неотъемлема от ее женского достоинства, где честь семьи предполагает, что голос имеет только ее глава, те общества, где во имя великих идей, светских или религиозных, люди должны пренебрегать внутренними проблемами, где идейная обработка столь мощна, что люди просто не ощущают протеста против этой обработки. Только в тех обществах, которые все-таки дают возможность личности сформироваться хоть в какой-то степени, человек начинает ощущать удушье, беспокойное чувство совершающейся несправедливости, которое так прекрасно описал Эко. 
    Личность вовсе не обязательно должна быть сформирована по западному образцу - светскость, либеральность, разочарованность и сознание своих прав не являются необходимыми ее признаками. Личность в современном мире удивительно многообразна, она способна на сложнейшие соглашения между своей особостью и коллективными силами (религией, традицией, национальностью, географией и языком), которые делают из нее социальную единицу. Чтобы человек почувствовал те ограничения, о которых говорит Эко, чтобы он ощутил тоску по свободе слова, ему сначала надо понять, что он обладает своим собственным голосом. Эко говорит об убеждени, что Другой находится внутри нас. Какой бы смысл мы ни вкладывали в это высказывание, оно, в частности, означает, что между индивидуальным и социальным, между личным опытом и доминирующим в обществе мнением есть некое пространство, в котором происходит самовыражение личности. В антропологии уже стало трюизмом, что в некоторых обществах этого базового самоощущения личности не существует. Было бы неверно трактовать этот факт как недостаток, лишение, которое мешает, препятствует развитию членов этого общества. Ведь отсутствие зазора между личностью и обществом можно рассматривать и как добродетель. В самых патриархальных и религиозных обществах женщины приучены к тому, что безгласность и изоляция от социальной сферы неотъемлемы от женского достоинства и женственности как таковой; возможно, впрочем, что компенсацией им служит высокий статус в семейной жизни.
    Неверно и то, что понятие личности, на котором держится современная правовая культура, не учитывается только в "патриархальных" и "примитивных" обществах. Запад только еще выздоравливает после двух чрезвычайно радикальных попыток (нацистской и коммунистической) преодолеть "буржуазную" личность и сокрушить правовую культуру. Лишь после 1989 года, после падения правовой системы коммунистического архипелага, стало возможным говорить, что в мире существует единственный подход к вопросам свободы слова. Однако история показывает, что в наше время нет никаких гарантий, что именно этот подход окажется долговечным и всеохватным.
    Иначе говоря, вполне возможно, что свобода слова отнюдь не "универсальна" и не "естественна" (если пользоваться терминологией Эко). Возвышенная и красноречивая переписка Эко и кардинала Мартини представляет собой попытку подвести под светскую этику основание не менее прочное и почтенное, чем христианство. Однако вряд ли возможно строить основание этики на видовых свойствах человека, поскольку человеческая природа слишком пластична, податлива и потенциально порочна, а варианты социального устройства слишком многообразны.
    На первый взгляд, это приводит к путанице, но путанице какого рода? Тот, кто ценит основательную систематичность и нуждается в непоколебимых устоях для совершения поступка, подумает, что у нас действительно возникает полнейшая путаница. Но эти люди слишком преувеличивают роль систематичности и устоев в повседневной жизни. Если бы мы совершали поступки, только когда твердо уверены, что мы совершенно правы, что наши ценности универсальны и основаны на истине, мы бы вообще никаких поступков не совершали.
    Если бездеятельность оправдывается стремлением к моральному совершенству, то чем оправдать активное вмешательство в защиту прав человека на свободу слова в культурах и ситуациях, нам чуждых? Философ Ричард Рорти утверждает, что выступать в защиту прав человека нас заставляют "грустные и трогательные истории". Иначе говоря, моральные действия основаны, главным образом, не на логических построениях. По Рорти, правовая культура висит в пустоте на одной лишь чувствительности к этим проблемам.
    Поскольку мир предлагает нам бесконечное множество трогательных историй и требует услышать каждую, принять участие в каждой, то для того, чтобы сделать выбор, решить, куда именно направить свои усилия, нам мало одного чувства. Прежде чем в той или иной форме вмешиваться в чью-то жизнь или культуру, нам требуется прояснить нравственные основания для такого вмешательства. Оказывая поддержку людям вы должны быть твердо уверены, что они хотят этой поддержки, более того - что ваши ценности, свобода слова и права человека, являются ценностями и для них. На самом деле, требование морального действия, вмешательства должно исходить от них, от их нужд, от их представлений и добре и зле. Только они должны определять границы и степень вашего вмешательства в их образ жизни и мыслей. Существование Index'а полностью оправдано тем, что его языком заговорили жертвы, тем, что мир все больше нуждается в таком языке. Но потребность в поддержке не устраняет различий между ценностями разных культур.
    Если для человека в нашем мире конфликт ценностей - разное соотношение прав личности и общества - имеет существенное значение, то моральное вмешательство не может не основываться на чрезвычайно сложном процессе перевода ценностей с языка одной культуры на язык другой, в котором обе стороны добиваются взаимопонимания в том, что ценности каждой из них могут меняться, но насилие над моральной идентичностью недопустимо. Предлагаю противоречивый пример. Предположим, афганские женщины при режиме Талибан стануть искать помощи западных правозащитников, чтобы добиться права свободно ходить по улицам и встречаться с западными журналистами без присмотра мужей. Это не обязательно означает, что они отказываются от мусульманских представлений о месте женщины, это не обязательно означает, что они протестуют против раздельного обучения для своих детей. Они хотят иметь права, оставаясь правоверными мусульманками. И нет причин, по которым это невозможно. Исламские фундаменталисты и некоторые западные деятели впадают в одно и то же заблуждение, когда думают, что права человека в западном понимании представляют собой некий пакет: покупая одно, вы неизбежно покупаете все, причем торг о цене неуместен. Политика в области прав человека оправдана только в том случае, если работает на расширение, а не на сужение круга возможных форм частной и общественной жизни, из которого и индивиды, и общество смогут свободно выбирать то, что им нужно.
    Это не моральная уступка, которую Запад делает из чувства вины за империалистическое прошлое. Это признание неустранимого конфликта ценностей в рамках нашей собственной культуры. И если мы бросим попытки найти неопровержимые и неоспоримые основания светской этики непосредственно в человеческой телесности, это будет говорить о нашей скромности и способствовать бы пониманию Другого и на родине, и за границей. Идеи Умберто Эко (необходимые для того, чтобы секуляризм мог наконец освободиться от обвинений в нигилизме и от подавляющего авторитета христианской метафизики) направлены на создание общего языка с тем, что в западной культуре называется "Другой". Но аргумент телесности не завершает спор между культурами, напротив, он его начинает. Что в одной культуре страдание, в другой - экстаз, что в одной культуре оскорбление, то в другой - досадное недоразумение. Но тело есть у всех, это верно, но сознание, с которым мы живем в границах этого тела, у нас разное. Стало быть, дело не в том, чтобы разделять одни и те же этические принципы, а в том, чтобы найти процедуру, регламент, в соответствии с которым и обсуждать наши аргументы. Эта процедура обяжет всех нас, к какой бы культуре мы ни принадлежали, придерживаться минимальных моральных установок: по возможности стремиться понять нравственный мир Другого, уважать саму дистанцию, которая отделяет нас от Другого, и рассматривать диалог на эти темы не как демонстрацию силы или культурного превосходства, а как попытку убедить и понять. Вероятно, это выглядит желанием навязать участникам этого диалога условия, диктуемые либеральной терпимостью западного образца, но это не так. Если терпимость - ценность, то ценность "размытая", она яснее понимается, когда становится процедурой. Она не выше остальных ценностей, но именно она дает возможность обсуждения моральной аргументации без кровопролития. Index был создан для защиты прав человека в чрезвычайно плюралистичном мире, и его цель - не добиваться победы одних ценностей над другими, а внести свою лепту в создание такого мира, где право на свободу слова станет условием, при соблюдении которого друг друга смогут услышать те, кто придерживается противоположных этических установок.