Главная страница Содержание номера

Виталий Найшуль
директор Института национальной модели экономики

НЕ "ТРЕТИЙ ПУТЬ", А НАЦИОНАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ

    Я - экономист, и говоря о том, что выходит за рамки экономики, я все-таки буду придерживаться своего расширенного понимания экономики, в которое входят и государственное устройство, и культурные институты, и культурные традиции.
    Нет ни второго, ни третьего пути. И вместе с тем культура и экономика всегда национальны. Экономическое устройство Германии, Италии, Соединенных Штатов никак нельзя счесть одинаковым. Конечно, современная эффективная экономика - это рыночная экономика. Но в Германии - это одна модель, в Соединенных Штатах - другая, в Италии - третья, в Юго-Восточной Азии - четвертая и так далее. Есть некоторые общие черты, присущие современной эффективной экономике, а все остальное - это "импровизация", характер которой зависит от национальной культуры. Скажем, мастерские традиции Германии уходят глубокими корнями в протестантскую религиозную основу, о чем говорил Вебер. Мотивацию к труду, включение либо исключение из процесса труда определяет культура, ее национальные особенности, а не только экономические рыночные стимулы.
    Притом что в каждой национальной модели значительную роль играет этнический, культурный (или религиозный) фактор, сегодня уже очевидно, что капитализм - это отнюдь не только протестантская модель. Страны далеко не протестантские сделали мощный экономический рывок. Италия и Ирландия сравнялись по душевому национальному продукту с Великобританией; одна из самых эффективных и самых свободных экономик - в Чили; эффективная рецепция капитализма произошла в Юго-Восточной Азии. Значит, возможна эффективная комбинация национальной культуры и современного экономического поведения. Подъем начинается, когда экономическое поведение согласуется с ценностями данной культуры, потому что они друг друга торопят, начинают работают друг на друга.
    В каждой культуре работают свои мотивации к труду. Немец и американец работают по разным причинам. Немец постоянно доказывает, что он мастер; американец отвечает на запрос. Один шофер рассказал мне, что однажды попросил своего приятеля из казахстанских немцев выточить болт для своего старенького форда, и тот принес ему отполированный болт. Шофер сказал, что не нужен ему полированный, его все равно не видно. А немец ответил, что неполированных болтов не делает. Это немецкий подход к труду. И я совершенно уверен, что если бы в Соединенных Штатах появился спрос на статьи, содержащие полностью ошибочные утверждения, соответствующий рынок возник бы очень быстро.
    В течение долгого времени мы жили при сильной централизации и сильном мобилизационном государстве. Это был имперский период, и добродетелью, на которую опиралось государство, стала "жертва во имя общей цели", что позволяло решать имперские задачи. Потому и утвердилось мнение, что это - единственная наша национальная ценность. Но был у нас и доимперский период, когда работали иные ценности, иные архетипы, и, по-моему, именно доимперский период станет их источником в новом государственном строительстве. Ведь культурная близость не находится в прямой зависимости от близости исторической - нельзя же сказать, что Маяковский нам ближе, чем Пушкин. Совокупность национальных архетипов, скорее, похожа на голографическую картинку - в каждом осколке содержится вся информация. И те ценностные архетипы, которые какое-то время находились на периферии национального самосознания, никуда не исчезают; напротив, в определенные момент они могут занять центральное положение.
    И именно они определяют порядок в головах, даже когда не существует писаной Конституции. Вот, к примеру, известная цитата "Полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам" отражает модель отношений начальника и подчиненного и поныне. Культурные образцы никуда не исчезают. У Даля читаем: "Бог поможет и купца пошлет", "Торговле нужно не покровительство, а простор и полная свобода". У нас, как во всякой большой культуре, есть многое, а отнюдь не только мобилизационные архетипы. Кстати, и в американской культуре есть замечательные мобилизационные возможности. Их фильмы военного времени очень похожи на наши: "первым делом самолеты, ну а девушки - потом". Вот они и клепали по авианосцу в месяц как только вступили в войну. Влияние глубинных слоев можно видеть и сегодня: вдруг, неожиданно для всех, проявилась близость русского и сербского православия, и реакция на косовские события оказалась столь сильной.
    Еще один пример: в начале 90-х годов стали говорить о царских чертах в поведении президента. И выяснилось: такой тип поведения встречает отклик. Когда Ельцин нажимает эту клавишу, в глазах его подчиненных - одобрение и преданность.
    Процесс общественных преобразований не может не быть увязан с нашими культурными предпочтениями. Строить надо то, что является общим выбором. У нас все эффективные конструкции возводятся либо на авторитарных основах, либо на солидарности, то есть в нашем варианте - соборности. Война в Чечне не была общим выбором, а начинать войну без общенационального консенсуса нельзя. Ельцин нарушил этот древний принцип и из сильного президента стал слабым президентом.
    Бескорневого развития не бывает. И потому думать надо своей головой. В начале 90-х была предпринята попытка сделать "как у людей", переписать чужие рецепты, и мы получили серьезный политический кризис. В 93-м году мне уже стало ясно, что в русской культуре нет оснований для представительной парламентской власти. Механизма представительства интересов у нас нет, поскольку интерес считается низкой материей, он табуирован как нечто потаенное, как интимные подробности. Общество наше носит идеократический характер и принижает личный интерес, а потому у нас только бизнесмены могут откровенно высказывать свои интересы и эффективно согласовывать их. Однако это не означает, что в нашей стране невозможно эффективное хозяйствование.
    Заглянем еще раз в Даля. Что есть царево дело; иначе говоря, чем должна заниматься центральная власть? Правлением, судом и обороной. Царская модель не регламентирует экономическую жизнь. Эта модель - выигрышная часть нашей культуры, просто не надо нагружать эту конструкцию не свойственными ей функциями. (Замечу тут же, что проигрышной стороной нашей культуры является отношение к судебной власти. Нет ни одной положительной пословицы про судью.)
    В нашем национальном сознании существует очень сложное отражение конструкции царской власти, и оно - применительно к обстоятельствам - работает постоянно. Я думаю, что это модель для центральной власти в том смысле, в каком идеальный маятник - модель маятника реального. Ведь при любых деформациях и потрясениях существуют ожидания народа. По какому пути мы пойдем? По демократическому, западному? А почему бы не по эфиопскому? Думаю, что это невозможно, как невозможно, даже при всем желании, нашим молодоженам жить по эфиопской модели семейной жизни. Они еще до свадьбы обладают априорным знанием, почерпнутым из культуры, о том, как должна складываться семейная жизнь, как распределяются в ней их роли, каковы модели взаимодействия. Жизнь по чужим схемам получиться не может, даже если каждый свой шаг сверять со справочниками.
    Нам нужно эффективное государство, эффективное и в экономическом отношении. Я считаю, что нам нужны "простор и полная свобода", ограниченные только прямым нарушением чьих-то прав. Что же касается распределения равных благ от бюджета на общегосударственном уровне, то, по-моему, этого не должно быть, за исключением экстренных ситуаций. Система взаимопомощи должна организовываться властями только на местном уровне. Некоторые требования экономики универсальны: люди должны иметь возможность выбора и свободно вступать в сделки. И нам необходимы законы, обеспечивающие эти права. Но для этого совершенно необходимым условием является демонтаж старых ограничений, когда действует не система запретов, а система разрешений. На этот вопрос должен быть культурный ответ, причем на достаточно абстрактном уровне.
    На нашей территории культурная работа фактически завершилась созданием русского литературного языка. Современная русская литература начиналась тогда, когда за рубежом уже существовала литература высокого уровня, и ее начали переводить, выгибая и совершенствуя на ее тонкостях русский язык. А политический и экономический языки не были созданы, в этом отношении мы находимся в доломоносовских временах. Западная экономическая наука очень развита в понятийном отношении, и наша задача состоит не в механическом транслитерировании непонятных терминов, а в создании понятийного аппарата на русском языке. И работа эта сродни поэтическому переводу.