Фима Жиганец

Байки из зоопарка

Дело о похищенном страусе

Гуляш без намордника, или Зачем мусоров вымачивают в уксусе

Сказать, что день мой с утра не задался, все равно как сообщить, что пациент слегка умер. Уже у входа на главной аллее зоопарка я столкнулся с бешеной Валей – рыжей девахой лет тридцати пяти, смотрительницей за разными тиграми, гепардами и прочей сволочью кошачьего семейства. Валя неслась невесть куда с пустым оранжевым пластиковым ведерком и красной шваброй.

– Ты чего здесь отираешься? – выпучив огромные зеленые глаза, заверещала она. – Давай шустро к вольеру со страусами, там такооое!!!

И помчалась дальше, даже не намекнув, какое там такое и что оно сотворило в страусином загоне. Одно понятно: если у тебя на пути ведьма с пустым ведром, хорошего ждать нечего. То, что Валька ведьма, – тут и к бабке не ходи. Во-первых, рыжая. Во-вторых, глаза зеленые. Только за одно это в Средние века сжигали на костре. В-третьих, черная пантера Аглая только Вальку к себе подпускает. А Аглая – это вам не какой-нибудь кот Барсик. Положим, Валька ее с рождения через соску кормила и выхаживала, как собственного пупсика. Но когда двухметровая кошака цвета ночного кошмара лежит, опустив рыжей Вальке голову на колени, и обе че-то там между собой мурлычут – я вам скажу, картина не для слабых духом.

Директор Гликман уже несколько раз запрещал Вальке такие фокусы откалывать, возмущался и кулачонками тряс:

– Болотникова, ты в своем уме?! Для тебя что, инструкций не существует?! Эта хищница когда-нибудь сожрет тебя в порыве страстной любви, а меня ей заодно скормят – за отсутствие бдительности!

Но что той Болотниковой до Гликмана? Она только зыркнет (нежно так, типа извиняется) – и Семен Исаевич лишается дара речи. Сам слышал, как он шкиперу Юше признавался:

– Толик, вот как будто раскаленный лом в горло воткнули: язык распухает, даже мявкнуть не могу!

И еще у Вальки, когда она слегка звереет, один глаз в цвете меняется – на серо-голубой. Меня Юша предупреждал: при таком раскладе дергай подальше, пока при памяти. Превратит тебя в какого-нибудь таракана или гниду болотную – и до свидания, мальчики, постарайтесь вернуться назад. Как любит выражаться шкипер: «Были пренценденты»...

Да шут с ней, с Валькой. Предчувствуя большие неприятности, я зачесал в сторону страусиного вольера.

Уже издалека в утреннем тумане нарисовался тревожный кордон из суровых полицаев. Их вид меня вообще угнетает, а когда они являются толпой с дружеским визитом – напрочь убивает всякий вкус к жизни. Мой пропуск они изучали так, словно разоблачили ливийского террориста (или какие там еще бывают?). Сейчас будут ощупывать за разные места, чтобы обезвредить пояс смертника. Может, так бы дело и повернулось, если бы не чей-то голос издалека:

– Горохов, не мурыжь мальчонку, ему можно!

Верзила неохотно отошел, но в его мутном взоре читалось, что подозрения с меня не сняты. Я глянул в сторону таинственного голоса и увидел шкипера, скорбно сидевшего на полусогнутых в пустом загоне, рядом с изваянием конвоира – здорового мужика в джинсах, бежевой рубашке и черной кожаной куртке. Будь он даже в одних трусах с сердечками, все равно выпирало что-то до неприличия оперативное и где-то даже разыскное. Дядя Толя в этих случаях Пушкина цитирует:

Есть такая тварь в его шкиперской мифологии.

Стряхнув с себя философскую чешую, я предстал перед Юшей и ментом.

– Шурик, – не поднимая головы и боднув в мою сторону маковкой пятнистой лысины, хрипло представил меня Юша кожаному типу.

– Этим все сказано, – хмыкнул тот и кивнул.

Ухмылка меня сильно зацепила, и я огрызнулся:

–А вы сами кто?

Я вполне мог ожидать стандартного – «конь в кожаном пальто», но тип отреагировал серьезно:

– Майор Левашов, Евгений Петрович. Следственный отдел полиции Советского района.

– А что случилось? – Я глянул на согбенного Юшу, так и не сменившего позу орла, и осторожно высказал догадку: – Вы что, Анатолия Ефимовича арестовали?

– Совсем офонарел киндер, – грустно прогудел Юша и скорбно глянул на майора. – А ведь это – наша смена... Не дай Боже, твоя.

– Да что происходит? – повторил я, тревожно нахохлившись.

Юша тяжело поднялся, хрустнул костями и отряхнул мятые штаны неопределенного цвета.

– Страус пропал, – коротко сообщил он.

– Фактически говоря, страусенок, – дополнил майор.

– Фактически говоря, страусиха, – завершил мрачную картину шкипер Юша. – Лизавета.

– Как – пропала? – растерялся я. – Сбежала?

Это было странно. Вечером после закрытия зоопарка страусов запирают в птичнике. Там две отдельные секции для каждой семьи и еще несколько на всякий пожарный. По именам я этих птах слабо помню, они мне не родственники. Но знаю, что у одной семьи есть детеныш, эта самая Лизавета, а другая семейка – бездетная. Вообще-то у страусов процветает многоженство. Две-три самки на одного мужичка. И плодятся они, как кролики. Одна кладка бывает до 60 яиц. Куда эти яйца девают, я пока не разобрался. Может, в другие зоопарки, может, в магазины продуктовые. Одно яичко на полтора килограмма тянет, целую ораву можно омлетом накормить. А нашему зверинцу лишние страусы без надобности. У нас их, считая Лизавету, семь штук. В каждой семье по две мамки. Лизку отселили в отдельную секцию: собирались ей тоже со временем супруга подыскать. А что, если на нее уже накатила пора половой зрелости, в башку стала бить? Вот и решила девица пуститься во все тяжкие.

– Юша считает, что не сама она сбежала, а кто-то ее спер, – сообщил мне майор. – А что, Ефимыч, страусов жрать можно или как?

– Чего ж их не жрать? – хмуро откликнулся шкипер. – Мы на зоне даже овчарок конвойных жрали. Это когда я на северах срок мотал. Главное – приманить, чтобы дубак не заметил. Конвойник, в смысле. Они, по ходу, дурные, эти овчарки. Злобные, твари, но тупые. Хотя вкусные... Мясо полезное, особенно для тубиков [ Тубик – больной туберкулезом. ].

– Что с вас взять, – усмехнулся кожаный. – Вы, говорят, и людей в лагерях жрали.

– Было дело, – признался Юша. – Но в основном – мусоров. Только их долго в уксусе надо вымачивать, дюже вонючие... Не то что овчарки. Собака – хавчик изысканный. Мы их так и называли – гуляш без намордника.

– А что, бывает гуляш в наморднике? – весело уточнил следак.

– Бывает... Когда ваши псы конвойные надевают шлемы, опускают на рожи пластиковые забрала и молотят резиновыми дубиналами по чем ни попадя. Гуляш по коридору, отбивная по ребрам. Вот такое, Шурик, меню лягашеское, – обратился шкипер уже в мою сторону.

– Хороший у нас с тобой разговор получается, Анатолий Ефимович, – заметил следак. – Душевный.

– Это как водится...

О хирургах, козлах недоеных и полете страуса над Африкой

Версия с похищением Лизаветы казалась мне маловероятной. Какому болвану придет в голову ночью тайком пробираться в зоосад, чтобы утянуть страуса?! Тем более эти птахи незнакомцев не жалуют. Другое дело – Раиску Сигизмундовну, здешнюю смотрительницу. Вообще-то Раиска никакая не Сигизмундовна, ее так прозвали за пламенную любовь к страусу Сигизмунду, папашке невесть куда сгинувшей Лизаветы. Эта троица вечно вместе кучковалась, за что Раиске постоянно доставалось от главной птичницы – начальницы орнитологического отдела Светланы Семеновны.

Сомнения я попытался изложить дяде Толе и следаку, но Юша сразу меня заткнул, махнул своей здоровенной медвежьей лапой:

– Шурик, не гони гамму, тебя только не хватало. Менты уже все накопали, что смогли. Дверь в вольер взломана. Следы борьбы на земле остались, даже перья. Тащили тушку два бугая, если верить ихнему криминалисту. Но четких отпечатков подошв не осталось. Старый прием, им еще уркаганы пользовались в царские времена: обувку тряпьем обматывали, чтобы чисто работнуть и не натоптать.

– А то теперь не так, – хмыкнул подошедший эксперт-криминалист, сутулый мужчина с тоскливым взглядом сахалинского каторжника. – Только все проще: на ноги – бахилы больничные, на руки – хирургические перчатки. Таких домушников и называют «хирургами». Но эти точно не хирурги. Хотя перчатки у них тоже были, я думаю. Потому что пальчиков нигде не видать. Но собачки страусиную тушу унюхали. Ребята уже по следу пошли.

И криминалист побежал вдогонку следственной группе.

– Вот тебе и гуляш без намордника, – заметил кожаный следак.

– Женя, не драконь, – поморщился дядя Толя. – Майор, блин, Пронин. Толку с вашей своры как с козлов недоеных. Вы меня уже пару раз чуть не упекли: то за кенгурят побитых, то за лебедей... Я у вас дежурный душегуб. Хоть Лизку-то на меня не вешай, страусиного бога побойся.

Полицист сильно смутился и не нашелся, что ответить, кроме традиционной отмазки «кто старое помянет». Но это бормотание перекрыл плач Сигизмундовны на плече Семеновны. Главный орнитолог утешала молоденькую кипершу недалеко от страусиных кормушек. Рядом терпеливо топтался долговязый парень из свиты майора Левашова.

– Надо Светлану поспрошать, – сказал Юша. – Я по страусам не особый спец, а вопросы есть.

– На всякий случай, следствие веду я, – напомнил Левашов.

– Так то на всякий случай. А раскрывать, как всегда, придется мне. Так что под ногами не путайся.

От такой наглости майор снова растерялся, но отвечать не стал, а быстро засучил длинными полицейскими ногами из вольера и далее по дорожке в сторону камышей, откуда доносился собачий лай и отдаленный русский мат.

Долговязый парень отлепил Раиску от начальницы и занялся опросом смотрительницы. А Юша взялся за главного орнитолога.

Возраст Светланы Семеновны колебался между сорока и пятьюдесятью. По-иностранному называется – волатильный: с лету не угадаешь, особенно под косметикой. Дядя Толя зачирикал с птичьей начальницей по-отечески.

– И что ты обо всем этом мыслишь, свет очей моих? – спросил он.

– Да что тут мыслить, Анатолий Ефимович... Сколько ни мыслю, ничего намыслить не могу. Пусть вот они мыслят, – Светлана Семеновна кивнула в сторону долговязого.

– Они намыслят... Ты мне, Светочка, один вопрос проясни. Как такое может быть, чтобы эти нехристи к Лизавете подкатили и уволокли ее без проблем?

– А никак. Взрослый страус человека ударом ноги может насмерть зашибить, но и Лизонька, хоть ребенок, так припечатает, что добавки не потребуется. В ней все-таки 76 килограммов.

– И я о том же. – По Юшиной лысине пробежала мелкая рябь: мыслительный процесс набирал обороты. – А главное: как эти ушлепки Лизавету из птичника выманили? Внутри домика следов схватки нет.

– В помещении Лизонька их бы близко к себе не подпустила. Да и остальные птицы возбудились бы. Знаете, какой у страуса голос? Особенно в брачный период. Почти как у льва! – голос ученой птичницы наполнился гордостью.

– Тогда как на воле к ней сумели подкрасться?

Светлана Семеновна задумалась.

– Если бы мы были в Африке, я бы на ваш вопрос смогла ответить, – раздумчиво протянула она, растворяясь мыслями в экзотических далях. – Если бы мы были в Африке...

– Можно подумать, мы не в Африке, – буркнул шкипер. – Кругом одни бабуины. Светочка, давай, по ходу, отрешимся от реальности. Воспарим, как страусы.

«Да шкипер у нас поэт», – удивленно подумал я.

– Страусы не летают, – укоризненно заметила орнитолог.

– Зато шурики бегают, – Юша зыркнул на меня суровым взором. – Киндер, нырни-ка в камыши за мусоршмидтами.

– За кем? – не понял я.

– За полицаями! Слыхал, как оттуда бобики лаяли на два голоса? Разнюхай ситуевину, потом мне расклад прояснишь.

– А если меня не допустят? – засомневался я.

– Не делай мне шапито! – Юша начал закипать. – Притулись к Левашову, который по недогону корчит из себя следака. И нарисуй на лбу два на два.

– Как это?

– Каком кверху! Узколоба изобрази: два пальца ввысь, два пальца вширь. – Шкипер для ясности продемонстрировал измерения на собственном лбу сомкнутыми указательным и средним пальцами. – Да не напрягайся: и без того видать, шо не Миклуха Маклай. Вали, говорю, пока ветер без кирпичей. Не тормози процесс.

С дядей Толей не поспоришь. Мне тоже жуть как хотелось воспарить страусом над Африкой, но пришлось плестись в болотные заросли.

Погоня в камышиных джунглях, или Плыви ты, моя лодка блатовская

После вылазки с охотничьей группой ментов, которые вынюхивали на неведомых дорожках следы невиданных зверей, я вернулся в родной до боли зоосад. Будь они прокляты, неведомые дорожки. Тут вот какое дело: вольер со страусами находится недалеко от озера. Водоем вполне приличный, несколько гектаров. Когда в 30-е годы было решено потешить Паханск гигантским зоопарком, сталинские землемеры хотели поместить это природное озерцо в центре зверинца. Однако передумали: сразу за озером начинались небритые буераки да косогоры, борьбу с которыми отложили «на потом». И притулили водоем с краю зверинца, у ограды. Когда это «потом» наступит, я не ведаю, но холмы и овраги до сих пор не потеряли девственной непорочности. Или, как выразился бы наш военрук, «рэльеф местности не претерпел изменений». При старом советском режиме здесь проводились детские военные игры «Зарница». Еще отец мой в них участвовал, юный пионер Володя. Гоняли школьники друг за дружкой и штурмовали высоту Огурец. К слову: высота Огурец для офицерской касты – почему-то место священное. Наши преподы на военной кафедре до сих пор отмечают ее на всех топографических картах. Слово «огурец» у них самое популярное после слова «курвиметр» [ Курвиметр – прибор для измерения длины извилистых линий на картах и планах. ].

Петлять с полицаями мне пришлось изрядно. Озерцо поросло камышом, но со стороны зоопарка берег выкошен и зачищен, поросли служат только для экзотики. Рядом – широкая поляна, летом посетители любят устраивать тут пикники с закусью и возлияниями. А берега по-над оградой никто не трогает, камыш здесь густой, выше человеческого роста. В эти заросли я и нырнул, свернув с асфальта.

Оказалось, камышиные дебри прорезает топкая тропинка, камышинами же и выложенная. Охранник зоопарка Миша Дронов, по кличке До-до, пояснил мне, что под настилом – куски строительных плит, щебень и еще какая-то дребедень, так что трясина нас не засосет. Лично мне эта версия показалась хлипкой, судя по чавканью под ногами. Левашова она тоже не убедила. Наша обувь промокла насквозь, майор потерял былую веселость и всю дорогу «некошерно матерился», как заметил бы директор Гликман.

Правда, на тропинке опера подобрали остатки какой-то тряпки – возможно, бывшего полотенца. От тряпки несло водкой. Видимо, ее обильно проспиртовали перед тем, как поджечь и выбросить. Надеялись, что рушничок сгорит дотла. Но не сделали сноску на сырость: истлевшие лохмотья частично сохранились.

– Ночные крадуны бросили, – решил Левашов. – Наверно, собак хотели сбить со следа.

К счастью для собак и майора, след снова удалось взять по ту сторону озерца. Между зарослями и оградой пролегала полоска суши метра четыре в ширину. Овчарки довели нас до бреши в заборе из сетки-рабицы, через этот проход мы и выбрались за пределы зоопарка.

Майор пронзил гневным взором Мишу До-до, и тот скукожился, как урюк.

– Вам сколько раз вот за это выносили частное определение?! – Перст кожаного следователя ткнул в дыру, которую прогрызли в сетке неведомые насекомые – не без помощи кусачек и прочего инструмента. – Насточертели уже китайские предупреждения. Сажать вас надо. В одну клетку с вашими питомцами.

– Я человек маленький, – буркнул двухметровый Миша. – А забор постоянно латают. На капитальную ограду бабок не хватает.

– Дедок подключите! – рявкнул майор. – И не смей называть этот драный бредень забором! На ограду со стороны главного входа у вас почему-то бабок хватило.

Группа снова ринулась вслед за собачками, натянувшими поводки.

Не буду рассказывать, как мы ползали по буеракам и карабкались по склонам. Несколько раз, судя по следам, сладкая парочка останавливалась, чтобы отдохнуть. Последний раз в лесополосе у трассы. На трассе овчарки след, естественно, потеряли. Чего там, на трассе, вынюхивать? Продавцов полосатых палочек?

За время поисков полицаи подобрали несколько страусиных перьев, но майора в кожанке находки не впечатлили.

– Три пера – и ни хера! – резюмировал он, вызвал по рации полицейские легковушки, и группу как ветром сдуло.

А я потопал откуда пришел.

Юшу я отыскал на берегу озерца, у заветной поляны, которую уже облюбовала веселая семейка первых посетителей. Шкипер взобрался на огромный пень и рассматривал водную гладь через окуляры морского бинокля. Чистый адмирал Ушаков. Интересно, где он бинокль раздобыл? Спрашивать я не решился, а просто изложил дяде Толе в подробностях историю скитаний с ментами.

– Тропинку я тоже обследовал, – заявил Юша. – Нашел две Лизкины ресницы.

– Ресницы? – меня поразила шкиперская зоркость. – Как же вы их разглядели?

– Да не ослеп пока. Ты видал, какие у страусов ресницы? Глянь при случае. Это такая птица, от нее ничего зря не пропадет. И мясо, и перья для шляп, и ресницы накладные для баб, и яйца для мужиков... То есть яйца – они для всех яйца. Короче, есть чем поживиться. Но ведь ментовские мурзики ресницу от зубочистки не отличат.

Я и сам бы не отличил, однако огорчать Юшу не стал. Меня интересовал другой вопрос:

– Дядя Толя, а что вы Левашову про каких-то кенгурят говорили, про лебедей? Типа он вас посадить хотел.

– Да дела прошлые. У нас как-то кенгурят Беннета палками забили. Прикатил кожаный со своим выводком, с ходу стали шить мне дело. Бывший зэк – самое то. Пока следствие шло, кто-то еще и пару лебедей свинтил. За малым меня под расстрел не подвели. Хорошо, вышку давно отменили. По ходу, пришлось извертеться на пупе. Нашел я им душегубов. Шелупонь местная, малолетки. И хрен с них спросишь, одни детдомовские, у других родаки – алкаши... Короче, айда за лодкой.

– За какой лодкой? – обалдел я от неожиданного разворота беседы.

– Шурик, не дрочи на природу, она и так задрочена... За обычной лодкой, из сарайчика. Лужу будем обследовать.

– На какой предмет?

– На тот, из которого ты только ссать умеешь! – зло отрезал Юша.

С лодкой вышла небольшая заминка.

– Фуцан ты дико воспитанный! – орал Юша, когда я пытался водрузить лодочный киль себе на плечо. – Днищем кверху! Переворачивай, дятел! Ты что, никогда лодок не носил?

Судя по всему, людей, не таскавших на себе лодок, шкипер не ставил ни во что.

– Ох, студент, студент... – вздыхал он уже в лодке, глядя, как я работаю веслами. – Левее загребай!

– Вы и по лодкам спец, Анатолий Ефимович, – хмуро огрызнулся я. – И как носить, и как грести...

– Здрасте вам! – Дядя Толя поглядел на меня как на недоношенного. – В казачьем-то краю... Казаки – народ рыбачий. И разбойничий. Не зря кармаши свой промысел рыбалкой называют. А гаманца из ширмы насунуть – это у них значит «выудить». К тому ж босяки на юге всегда у речки ночевали, под лодками. И стирами там шлепали, и толковища устраивали. Милое дело... – И он с неожиданным задором врезал:

Он оборвал песню и поглядел на меня с недоумением:

– Не слыхал разве?

– Нееет...

– Хороший из тебя муж выйдет, – одобрил Юша. – Мечта любой халявы. Слепоглухонемой капитан дальнего плавания.

Он снова воткнул глаза в бинокль и принялся что-то высматривать, бурча под нос:

– Что ж они, с собой ее уволокли? А тряпку бросили? В камышах ничего, здесь тоже... Неужто, по ходу, за забором придется ползать...

Голуби летят над нашей зоной, или Воронье против сталинских соколов

Мне хотелось спросить, что за таинственный предмет он высматривает, но тут какая-то жидкая слизь шлепнулась с небес на мое темечко. Я глянул ввысь. Ну конечно – привет от голубя... Достали уже... Причем кладут без промаха, точечными ударами. Как наши летчики в Сирии. На голову, в крайнем случае – на плечо или за шиворот.

Я бросил весла и кинулся смывать помет. Пару раз, конечно, нецензурно приложил гнусного символа мира.

Юша расхохотался.

– Ты, Шурик, не ахай, – весело сказал он. – Голубь – птаха воровская. Зря ее не сучи, бедолагу.

– А у нас «голуби» – это гомики, – ехидно ввернул я.

– Есть такое дело. Раньше шпанюки «голубями» называли белье на веревке. И с чердаков таскали, и прямо с улицы. Сырое, под мышку – и деру! Эх, времена... – Дядя Толя улыбнулся мечтательно. – Тогда голубок на шампуре только что и значил – голубок на шампуре, а не какой-нибудь трах-тибидох в шоколадное дупло. Лопали мы божьих пташек, был грех.

– А говорите, птица воровская...

– Так и есть. Символ воли. В песне арестантской че поется? – И Юша снова загундосил, прикрыв глаза:

– Там много куплетов, – неожиданно оборвав завывания, сообщил шкипер. – Штук пятьдесят.

Я присвистнул.

– Свистни мне в хрен, чтоб я лопнул! – Юша попытался отпустить мне затрещину. Но не дотянулся, только сильно качнул лодку.

– Осторожно, перевернемся! – крикнул я. – Вы чего деретесь?

– А ты чего свистишь? Свистунов в жопу загоняешь?! В приличном шпанском обществе так не принято. Другое дело – у каржатников...

– У кого?

– Вот же тундра с лесостепью... Каржатник – значит голубятник. Голубятню хоть видел?

– Видел. В фильме «Любовь и голуби».

– Дожили. Урла теперь голубятни только по кинам знает... А прежде они в каждом дворе торчали. Да чуть не на каждой крыше. Пацаны с окраин, босота – все были на голубях помешаны. Хотя гоняли птичек и такие бобры, такие сазаны фаршированные...

– Какие бобры?!

– Такие! Не говорю за учителей, инженеров и лепил [ Лепила – врач (жарг.). ] всяких. Но каржатничали и юристы, профессора, даже второй секретарь обкома партии, сука. Голубь – птица прожорливая, ее содержать – лавэ нужны. За пару турманов (какие в воздухе кувыркаются) три зарплаты выкладывали! Народ экономил на еде, на барахле, чтоб купить какого-нибудь «бакинца». А нам, огольцам откуда бабло взять? Работать приходилось. Да на каком заводе? Там зарплаты – две тарани и хер бараний. Значит, иди по карманам щипать, ларьки подламывать, пузатиков штопорить.

– Вот до чего любовь доводит, – съязвил я.

– На этой любови хорошую таньгу поднимали. Были, скажем, спецы, натаскивали сизарей. Продадут такого на птичьем рынке – а он через время чужую стаю хозяину от покупателя приводит. Ловушки ставили во дворах, кормом приманивали дутышей, красноперых, монахов. Много способов... Бабки крутились приличные.

– Ну, сейчас это ушло, – заметил я.

– С какого перепугу? Даже на зонах лет двадцать назад арестантам разрешили голубятни строить. Опера, правда, против были: мол, наладят зэки нелегальное общение с волей. А потом мобилы появились, тут уже не до голубей.

– То на зоне. А во дворах я что-то голубятен не видел.

– Плохо смотрел. Есть еще места. Меня как-то «свояк» [ «Свояками» в уголовных кругах называют воров. ] пригласил – так, для консультации по одному вопросу. Ну, не важно. Важно, что у него голубятня – за дворец сканает! Даже сигнализация стоит. Показал своих красавцев. За пару «гоночных» пятьдесят штук отдал! Я чуть мозгами не ляпнулся: в натуре, что ли, пятьдесят тысяч рубликов? Он хохочет: ты че, братан, попутался? Каких рубликов? Евриков! Во какой нынче каржатник попер.

– Странное слово, – заметил я.

– Чего странного? – удивился Юша. – Совсем ты одичал в своем университете. Карга – это ворона, с басурманского языка. На бабусь древних часто говорят – старая ты карга. А каржонок – вороненок. Стало быть, каржата – кто? Воронята.

– А голуби при чем? Каржатники тогда должны ворон гонять.

– Может, когда и гоняли. Мы вот в школе учили про разных Митрофанушек и этого, из «Капитанской дочки»... Петруша, он еще заячий тулупчик Пугачеву подарил. Эти барчуки тоже любили каржатничать. Я еще в школе читал и дивился: гляди, прямо как мы! Вот мамани ихние и ругались: опять мой дурень ворон гоняет!

– Ворона – птица вредная, – заметил я. – Их даже в Кремле гоняют.

– Видать, не одному тебе птахи на голову серут! – радости шкипера не было предела.

– Не только поэтому, – сбил я градус. – Там вокруг полно храмов. Купола сусальным золотом покрыты, а вороны от блеска просто дуреют. Долбят церковные маковки, а золоченую шелуху по ветру пускают. Да еще с куполов катаются, как с горки.

– Молодчики, пернатые, – одобрил Юша. – Пускай кремлядь и попы подергаются.

– Уже подергались. Нашли управу. Сталин не нашел, а они нашли.

– Усатый тут с какого боку? – не понял шкипер.

– Да достали они его. Сидит за столом, с документами работает. Не может никак разобраться, кого сажать, кого расстреливать. А тут за окном – вечные вопли! Сбиться же можно. Поставят к стенке человека ни за что, а он бы столько сосен мог в лагерях повалить... Хлопнул вождь по столу, вызвал охрану и приказал: истребить всех ворон вокруг Кремля, как врагов народа!

– Вот сука...

– Принялись ворон отстреливать. Но те оказались умнее Сталина: рассчитали дальность полета пули и с безопасного расстояния материли генералиссимуса.

– Наш народ, жиганский! – Юша даже привстал от возбуждения. Лодку снова стало кренить, и шкипер присел. – А теперь как?

– Теперь на них кремлевский полк натравили.

– Тю, дурни! Им шо, парадов мало?

– Да не солдатский полк, а из соколов и ястребов. Эти своего не упустят.

Дядя Толя тяжело вздохнул. Ему так хотелось, чтобы вороны победили... Но, как говорится, нет в жизни счастья.

– Греби до берега, – махнул он горестно рукой.

Битва за красную швабру и второй маэгасира Востока

Когда мы возвращались от лодочного сарайчика, зоосад уже наполнился клекотом, уханьем, чириканьем и пересвистами шумной стаи посетителей. Они проносились у Юши перед носом, вспархивали из-под ног, вели себя бесцеремонно и нагло, что штурмана сильно раздражало.

– Вот так и живешь в этих джунглях, как вечный Маугли, – сумрачно бурчал он, когда мимо пролетала какая-нибудь малышка на велосипедике, а за ней одышливо ломилась объемная мамаша, сотрясая топотом округу и заставляя жаться по дальним углам клеток енотов, тушканчиков и зайценогих полярных лисиц (песцов, проще говоря) с вечно печальными мордами.

Зато местную рыжую лису Валю земная суета мало волновала. Валя бодро топала навстречу нам в драных джинсах с трагическим названием «Леви страусс», с красной шваброй на плече и оранжевым ведерком в руке. Со швабры свисала невыжатая тряпка, и за Валькой оставался на асфальте след из частых мокрых клякс.

– Явление песца народу, – мрачно произнес штурман, когда мы поравнялись с рыжей кипершей. Хотя на арктическую лису Валька совсем не была похожа.

– Сам ты писец народу, – лениво огрызнулась киперша и остановилась передохнуть у клетки с дальними сородичами.

– Тряпку бы выжала, – равнодушно попрекнул смотрительницу Юша.

– Тебе надо, ты и выжимай, – продолжала откусываться Валька. – Тут за день так навыжимаешься...

– Вот возьму сейчас и врежу тебе этой тряпкой по сусалам-мусалам, – пригрозил Юша.

– Один такой уже врезал, – левый глаз рыжей начал темнеть, и Юша решил сменить тему.

– Что у тебя за швабра, Валька? – спросил он кипершу. – Где ты ее выдрала? Красная, как пролетарский башмак. Мы мальцами даже на свиданку не выходили, если мамка в красном платье на зону приезжала. Выкинь ее на хрен или перекрась.

– Щщас! Будет мне тут всякий пень указывать! Нормальная швабра. Я ее сегодня у фазаньего вольера подобрала. Думала, чья-нибудь, всех наших спрашивала. Вроде ничья. Моя пока будет.

Я заметил, как шкипер слегка напрягся.

– Ну-ка, покажь, – сдвинув белесые брови к переносице, сказал он и потянулся к швабре.

– А что, твоя, что ли?

– Может, и моя.

– Щщас! Твоя... А как же мамка в красном платье?

– Ты мою мамку не тронь!

– А ты мою швабру не тронь!

Валька и Юша схватились каждый со свой стороны за швабру, и пошла игра в четыре руки. Я-то думал, дядя Толя с его медвежьими лапами Вальку в секунду одолеет, но куда там! Стоят, пыхтят, тянут к себе красное швабрино древко. А вытянуть не могут.

– Дядя Толя, бросайте вы это дело, – тревожно зашептал я шкиперу, лицо которого покраснело от натуги. – Смотрите, уже народ кругом собирается. Иностранцы вашу возню фоткают, на видео снимают.

– Какие, лядь, иностранцы?! – Юша от неожиданности отпустил древко. Валька, по-прежнему тянувшая швабру к себе, отлетела, сделала кувырок назад и шлепнулась на пятую точку. Мокрая тряпка оказалась у нее на голове, а швабра отлетела на несколько шагов.

Хор публики выплеснул нечто между индейским кличем и воплями Кинг-Конга. Следом внезапно наступила тишина: Юша повернулся к зрителям и с помутнением во взоре направился в их сторону. Из толпы навстречу ему вышел пузатый здоровяк и что-то грозно затарабанил на непонятном языке. Я опешил: передо мною друг против друга, сурово набычившись, стояли готовые к схватке... ДВА ЮШИ! Прямо как в песне Юрия Антонова «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения...». То есть на лицо иноземец слегка отличался от шкипера в узкоглазую сторону. А так, по фактуре, – один в один.

– Цыц! – рявкнул наконец шкипер на туриста, наслушавшись его абракадабры. Потом пошарил взглядом вокруг, безошибочно выдернул из толпы девицу лет двадцати пяти и прикрикнул на нее: – Чего зашухарилась?! Твои кукушата, что ли?

Перепуганная девица в соломенной шляпке действительно оказалась гидом-переводчиком.

– Кто такие? – продолжал допрос Юша.

– Это туристическая группа, японцы, – пояснила девица.

– Понятно, что не китайцы, – небрежно бросил Юша (хотя мне, например, было непонятно). – Вот этот, он чего верещит? – Шкипер ткнул пальцем в толстяка напротив. Тот снова возбужденно затараторил.

– Он говорит, с женщинами так обращаться нельзя. Как бы это... в общем, он немножко предупреждает, что может вмешаться. Говорит, в юности борьбой сумо занимался, был вторым маэгасира Востока...

– А моя гасила во стоко! – Юша раскинул руки в стороны, как рыбак, «заливающий» насчет белуги, которую выудил удочкой в речке Кундрючке. – Тока не на Востоке, а на Севере. До сих пор все медведи седыми ходят и чуть что топиться бегут! Так ему и переведи!

– Я этого переводить не буду! – отчаянно пискнула деваха.

– Да я сам переведу! – И Юша рванул рубаху. Пуговицы полетели в стороны, и на япошку, как на власть Советов, ощерилась с Юшиной груди синюшная волчья пасть.

Наколка серого хищника подействовала на маэгасиру мгновенно. Он вдруг растянул рот до ушей, лихо скинул тонкий серый сюртучок и задрал сиреневую майку до самого подбородка, которых у него было штуки три.

На мгновение я чуть не ослеп. Вся грудь японца от пояса (взглянуть ниже мешали брюки) до шеи представляла собой сплошную цветную роспись. Тут и злобная голова самурая с обнаженным мечом в зубах, и драконы с выпученными круглыми глазищами, и кобры с раздвоенными жалами, и Будда с обвислыми ушами, и чудовищных размеров рыбина, которая, как мне показалось, била хвостом по пузу хозяина.

Переводчица тихо ойкнула «якудза» и побледнела. Вернее, стала прозрачной до состояния морской медузы.

– Якудза, якудза, нинке дантай! [ Нинке дантай (яп. «орден рыцарского духа») – так называют японский преступный синдикат «якудза» его члены. ] – радостно закивал японец и полез к Юше обниматься.

Тот благодушно дозволил. Тут же защелкали фотики, замелькали смартфончики-айфончики-планшетики, спеша запечатлеть трогательную встречу братьев по крови. Миниатюрные японочки затараторили и стали лезть в кадр, пытаясь объять необъятные фигуры исполинов. Юша внезапно подхватил одну японку на руку и поднял, как дедушка Сталин – бурятскую девочку Гелю на известной фотографии. Тот же финт проделал пузатый якудза. Началось веселое безумие, в центре которого возникла ведьма Валька с красной шваброй, после чего безумие перетекло в безобразие: рыжая стала вопить «дружба-фройндшафт», требовала выпить на брудершафт («Щас сбегаю, у меня в заначке есть!») и отдать Японии Курилы. Наконец переводчица опомнилась и громко затрещала на самурайском языке. Толпа иноземцев разбилась на пары и дружно пошлепала в сторону террариума. Якудза, замыкавший цепочку, помахал шкиперу рукой.

– «Прощание славянки», – фыркнула Валька. Потом протянула Юше швабру и выдохнула: – Забирай. Можешь еще и тряпку прихватить.

– С чего вдруг Валька швабру отдала? – спросил я Юшу, когда мы отошли от места митинга метров на сто.

– Шут его знает. Наверно, на метле летать удобнее. Слушай, у меня курсак пустой, пошли кинем че-нибудь на кишку.

Страшная месть кольщика Коли

Мы направились в кафе «Ведмедик», где любил столоваться Юша: поваром там работал его приятель Ашот, которого шкипер дружески называл «Кашеглот». Дорога проходила мимо медпункта, и дядя Толя предложил туда «занырнуть»:

– Денек сегодня шебутной, братец Шурик. Чую, давление начинает шалить. Пусть Нина Ивановна смеряет, делов на две секунды.

Однако двумя секундами дело не обошлось. Когда мы вошли, Нина Ивановна пила чай. Хотя старушкой фельдшерица не выглядела, она была лет на десять с гаком старше шкипера и приближалась к отметке восьми десятков. К штурману она относилась как к юноше, обдумывающему житье. И, судя по всему, до сих пор не обдумавшему.

– Доброго здоровьичка, Нина Ивановна, – вежливо поклонился Юша, протиснувшись в дверь. – О! На горяченькое потянуло?

– Анатолий, поберегите ваши двусмысленности для Амалии Аскольдовны, – строго отреагировала фельдшер, сходу введя дядю Толю в ступор. Шкипер зарделся и заткнулся. – Что, опять давление? Садитесь.

– Отсидел уже вроде, – смущенно ответил Юша. – Я лучше присяду.

– Как угодно. Рукав закатите. Не прячьте вашу галерею. Искусство должно принадлежать народу.

Никакой особой галереи у Юши на правой руке не было. Так, змея по кисти вьется вокруг кинжала. В первый раз, разглядывая его татуировки, я на эту гадюку даже внимания не обратил. Затерялась в рыжих порослях Юшиной шерсти, как в зарослях выгоревшей травы.

– Я слышала, у нас что-то со страусами произошло? – спросила Нина Ивановна, затягивая манжету тонометра на Юшином бицепсе. – Лизавета сбежала?

– Весь зоопарк на ушах стоит, а вы не в курсах? – изумился шкипер.

– Я десять минут как пришла, – пояснила фельдшерица, надевая стетоскоп. – У Гликмана вчера отпрашивалась. По личным делам. Не по интимным, а по личным, – поторопилась уточнить она, и Юше пришлось сглотнуть очередную неуместную шутку, которая уже рвалась на волю.

Нина Ивановна быстро измерила дяде Толе давление:

– Сто сорок пять на девяносто. Так, детский сад. Как говорят у нас в станице: жить будешь, но... кхм-кхм... но женихаться не сможешь.

– Вам, значит, можно фольклором загибать? – робко возмутился шкипер. – А мне, значит, нельзя?

– Анатолий, деточка, поживете с мое... – Нина Ивановна снисходительно воззрилась на Юшу через очки в тонкой оправе.

– Таблеточку дадите? – хмуро буркнул Юша.

– Таблеточку дадим. Кстати! Вчера у меня один пациент тоже таблеточку просил. Как же у меня из головы вылетело?

– Ну, мало ли кому закинуться приспичит...

– Нет-нет! – Нина Ивановна заволновалась, сняла очки, протерла, снова надела. – Пациент пациенту рознь. Этот, вчерашний, как раз от страуса пострадал!

– Чегооо?! – Шкипер выпучил глаза, как тот дракон на груди у япошки. – Как – пострадал? Чего ж вы молчали?!

– Вот сейчас давление до двухсот подскочит, инсульт вас разобьет, и все страусы мира будут вам, Анатолий, до глубокой синевы, – предупредила фельдшер. – Так что дышите глубже и расслабьтесь.

– Какое расслабьтесь? – застонал Юша по-слоновьи и проглотил, не запивая, таблетку, которую ему подсунула фельдшерица. – Нет, я точно кони шаркну...

– А нельзя это сделать тихо, без вашей... эээ... фени? И не в моем кабинете. Потерпите немного, а я вам все расскажу.

История оказалась недолгой. Вчера в медпункт доставили пострадавшего с рваной раной на щеке. Приятель привел, под руку.

– Рана не то чтобы пустяшная, но несмертельная, – пояснила Нина Ивановна. – Здоровый детина, в дни моей молодости их амбалами называли.

– В дни моей старости их так же называют, – вклеил реплику Юша.

– Вполне возможно. И дружок у него тех же габаритов. Но дружок вроде трезвый, а потерпевший – под градусом. Вот спьяну и полез страуса дразнить. Морды ему корчит, щеки раздувает, уши оттягивает...

– Откуда у страуса уши?– удивился шкипер.

– Да свои уши оттягивал, а не страусиные! А барьер вокруг страусиного загона, как вы знаете, у нас из нескольких труб параллельных сварен. Этот идиот вскарабкался на ту трубу, что пониже, устроил клоунаду... Страус – птица обидчивая, не выдержал, щипнул его за щеку. Но как-то несерьезно. Если бы серьезно, мог всю щеку с мясом вырвать.

– И надо было, – заметил кровожадный Юша. – Зря она так безответственно к делу подошел. А какой именно страус этого урода клюнул?

– Откуда я знаю. Страусов и допрашивайте, снимайте отпечатки клювов.

– Лады, разберемся. Дальше чего?

– Дальше я рану обработала, написала направление в поликлинику и отпустила его подобру-поздорову. А он мне: доктор, таблеточку дайте, чтобы я бешенством не заразился. Я ему говорю: это страус от вас может бешенством заразиться! Вот ведь паразит...

– Раз вы направление писали, может, имя его запомнили или адрес? – Юша внутренне принял стойку добермана.

– Анатолий, деточка, что вы такое говорите? В мои-то годы с моим склерозом я и свое имя не всегда припоминаю.

Юша разочарованно поднялся со стула.

– Хорошо все начиналось... – протянул он. – Ну ништо, и на том благодарствуем, Нина Ивановна. Пошли, киндер.

И мы направились к двери.

– Имя-то я не помню, – раздалось у нас за спиной. – Чего мне его запоминать? Оно у меня в журнале посещений записано...

Интересно меняются люди. До посещения медпункта дядя Толя суетился и метался, как одичалый шимпанзе. А после Нины Ивановны накрыло шкипера умиротворение. Сперва мы откушали в «Ведмедике», потом посидели на скамеечке («шоб пельмешка до нутра дошла», пояснил Юша, хотя никаких пельменей нам не подавали). И наконец отправились в шкиперскую рубку-кабинет. Дядя Толя не расставался с красной шваброй, как бравый гвардеец – с ружьем. Только войдя в кабинет, поставил ее у двери. А сам плюхнулся на диван.

– Всем хороша Нина Ивановна, – задумчиво молвил он. – Только на Берию похожа. Не замечал?

Я не замечал. Но спорить не стал.

Дон Кихот и Буратино идут в школу, или Получи и распишись

Юша сменил рабочий наряд на красную майку, спортивный костюм «Пума» и белые кроссовки.

– Чего расселся? – бросил он мне и бодро продекламировал:

«Вперед!» – воскликнул Дон Кихот,

И книжки двинулись в поход.

– Это откуда? – спросил я.

– Это классика, киндер! Неуч ты непролазный. Придется тебя в школу вести, как Буратину.

Шкипер подхватил красную швабру наперевес и впрямь стал похож на Дон Кихота.

На выходе мы столкнулись с директором Гликманом.

– Вы куда? – подозрительно поинтересовался он. – На спартакиаду собрались?

– На мундиаль, Исаич, – сообщил Юша. – Похитителям страусов мундя выворачивать. Кто же, как не мы?

– Уже выяснили? – радостно изумился Семен Исаевич. – Так быстро?

– Мы не менты, у нас не забалуешь.

– Ефимыч, только без крови, – попросил Гликман. – Без фанатизма.

– Какой базар, – успокоил директора шкипер, и мы неспешно покинули пределы зоопарка.

Куда лежал наш путь, я не совсем понимал. Хотя Нина Ивановна Берия и назвала нам внесенные ею в журнал ФИО, а также его должность – школьный охранник, однако номер школы пострадавший ей в суете не сообщил. Да фельдшерице оно и не надо было. Чистая формальность: помощь оказана, в журнале зафиксировано. А там – хоть трава не расти.

– Нам что теперь, все школы обходить? – спросил я.

– Думаю, хватит одной. – И шкипер сунул мне под нос швабру. На древке я прочел мелко вырезанную надпись: «Инв.№27, шк.56».

– Ничего не понятно, – пожал плечами я. – При чем тут швабра и похищение Лизаветы?

– Швабра, друг мой Буратина, – это золотой ключик! – таинственно произнес Юша и прибавил шагу.

Заветная школа оказалась недалеко, в двух остановках от зоосада. Вскоре мы уже стояли у ее дверей, которые, видимо, должна была распахнуть золотая швабра.

В вестибюле нас остановил охранник. Однако следов укусов-ущипов на его желтушных и впалых щеках не наблюдалось. Да и сам он смахивал больше на засушенного кузнечика, чем на амбала, которого нам живописала фельдшер Нина Ивановна.

– Простите, вы к кому? – спросил нас кузнечик вежливо.

– Не прощу, – сурово отрезал Юша. – Извольте доложить по форме.

Кузнечик растерянно захлопал серыми глазенками:

– По какой форме?

– По школьной форме! – и Юша весело расхохотался. – Расслабься, герой Шипки. Мы расследуем похищение страуса...

Кузнечик переменился в лице и стал метать в нас молнии, грозившие перейти в громы:

– Вы что, шутки шутите?! Я милицию вызову! Это режимный объект!

– Совсем башню переклинило? – посочувствовал Юша. – Какой режимный объект? Ты раньше что, космодром охранял? Я на полном серьезе: мы из зоопарка, куда ночью совершено незаконное проникновение, похищен государственный страус. Вот документ. – Шкипер вынул коричневое удостоверение с золотым гербом России и огромной надписью «Зоопарк».

Охранник недоверчиво повертел его, понюхал, хотел даже на зуб попробовать, но Юша вовремя отобрал книжицу.

– А школа тут при чем? – непонимающе спросил охранник.

– Ваша? – Юша протянул охраннику швабру.

Швабру кузнечик нюхать не стал, но осмотрел тщательно.

– Вроде как наша, – не стал он отрицать, разглядев инвентарный номер и указание школы. – Я такую у Анны Дмитриевны видел. Ее надо спросить.

Анна Дмитриевна швабру радостно подтвердила:

– Точно, моя! А я с утра обыскалась... Лунев, отпусти мальца! Я тебе что сказала?! Вот я тебя сейчас этой шваброй!.. – Она хотела было выхватить орудие труда и обороны из лап шкипера, но тот не позволил.

– Это, гражданка, улика с места преступления, – сказал он. – А я бы хотел видеть директора. Узнать данные всех ваших охранников. Вы исключаетесь, – успокоил он кузнечика. – У вас габариты не те. Амбал нужен. С покусанной щекой.

– Я вам и без директора расскажу, – вызвался охранник, успокоенный тем, что с него сняты подозрения. – Амбал у нас один – Игорь Горобец. Только со щекой у него все в порядке. Хотя кто его знает. Сегодня он в смену не вышел, позвонил, что болен. Вот я за него и стою.

– Тебя самого как звать?

– Тоже Игорь, только я Владимирович, а он – Николаевич. Фамилия моя Дыбаш. Но я к этому делу отношения не имею!

– Да в курсе мы, сказал же, – отмахнулся Юша. – Адрес воробья этого знаешь?

– Горобца-то? Здесь недалеко, квартала четыре. Сеченова пятнадцать дробь три, квартира сорок два.

– Не дай бог его после нашего ухода кто предупредит... – Шкипер скрестил по два пальца обеих рук, изображая решетку.

– Да делайте с ним что хотите! – в один голос откликнулись мастер чистоты и часовой у входа. – Надоел этот алкаш хуже горькой редьки...

По дороге к Горобцу я не выдержал и спросил шкипера, почему он уверен, что найденная Валькой швабра имеет отношение к ночному преступлению:

– Ну и что из того, что она – школьная? Может, как-нибудь случайно в зоопарк попала, ученики стащили просто так, ради хохмы. Хотя бы тот, который «отпусти мальца»...

– Швабра попала в наш зверинец не случайно. Где Валька ее подобрала? У вольера с фазанами. То есть метрах в тридцати от страусов. Я-то думал, похитители ее в камыши закинут, а эти дурни почему-то бросили по дороге. Решили, видно, хрен кто на сиротскую швабру внимание обратит. Но за номер по запаре забыли. А тряпку сняли и подпалили на тропинке. Если верить следаку – от собачек.

– Так вы про швабру знали раньше, чем ее у Вальки увидели?

– Не то чтобы про швабру... Искал что-то похожее.

– Но почему?!

– Долго рассказывать. Скоро сам узнаешь.

До дверей охранниковой квартиры мы дошли молча. Только Юша заскочил на почту и купил конверт. Зачем, я интересоваться не рискнул.

– А что теперь? – шепотом спросил я Юшу уже под дверью.

– Учись, пока я жив, – так же шепотом ответил он и громко постучал в дверь, поскольку вместо звонка торчали только два обрезка проводов.

За дверями послышались шаги, затем густой голос подозрительно спросил:

– Ну, кто там?

– Игорь Николаевич, я из школы, охранник новый, – заискивающе запел шкипер, и лицо его приобрело сладостно-умильное выражение.

– Чего надо?

– Да тезка ваш прислал, Дыбаш. Премию выдали по случаю Дня защиты детей, так он за вас расписался, а конвертик с деньгами велел на квартиру отнести. Сам не может, он же вас подменяет.

– Мне – премию? – удивился голос. – Что-то в лесу сдохло... И что, Динка этому задохлику деньги выдала без моей подписи?

– Я новенький, ваших правил не знаю. Так чего с конвертом делать? – Для верности шкипер помахал конвертиком перед «глазком».

– Ты че, баран?! – недовольно рыкнуло за дверью. – Премия моя, я и получу! И пересчитаю!

Дверь широко открылась, перед нами возник здоровенный детина с перевязанной щекой. Юша с порога врезал ему пудовым кулачищем прямо в челюсть.

– Получи и распишись, – предложил он распростертому детине. – Зубы после пересчитаешь.

Небо в алмазах, или Особенности страусиной охоты

– А вот и поясок! – довольно заметил дядя Толя, сорвал со спинки стула висевший ремень охранника, рывком перевернул детину рожей в пол, завернул ему руки за спину, сделал хитрую петлю, просунул ее в пряжку, затем петля оказалась на запястьях бугая, Юша дернул за ременный «хвост» – и детина застонал.

– Самый надежный браслетик, – пояснил шкипер. – Не вырвешься. Я тебя после научу, пригодится.

Он поднял здоровяка, как плюшевого медвежонка, и швырнул на старый диван. В диване что-то хрякнуло и крякнуло. Детина застонал и приоткрыл один глаз.

– Не боись, – успокоил его шкипер. – Будет больно.

Второй глаз детины дернулся и тоже открылся.

– Авв....вввэ...ооо... – пробулькал Горобец нечто невнятное.

– Как бы я ему челюсть не свернул, – огорчился Юша. – Придется с другой стороны врезать.

– Э ада! – испуганно завыл детина.

– Не надо так не надо, – согласился Юша и приказал: – Сплюнь юшку на пол,

Детина покорно выхаркнул сгусток кровяной жижи.

– Шурик, дай ему водицы, – приказал Юша милосердно.

Наконец Горобец пришел в себя. Но говорить не торопился, а смотрел на нас молча своими свинячьими глазами. В них не было ни страха, ни удивления – вообще ничего.

– Ну как, Игорек, оклемался? – участливо спросил шкипер. – Въехал, шо мы такое, за каким и почему?

– Меееет... – промычал Игорек.

– Шурик, прибор на сцену, – скомандовал шкипер.

Я высветил на первый план красную швабру. Хозяин квартиры переменился в лице – но снова не проронил ни звука.

– Дозволь представиться: мы очень нехорошие люди, – сказал Юша. – Нехорошие люди, которые любят хороших страусов.

Детина молчал.

– Где Лизавета? – спросил Юша сурово.

– Кто? – растерялся Горобец.

– Шурик, глянь-ка, нет ли поблизости утюга, – попросил шкипер. – Желательно электрического. Он быстрее нагревается.

– Я кричать буду, – жалобно пригрозил здоровяк.

– Но недолго, – заметил Юша. – Повторяю вопрос: где страус? Звонок другу не канает. Помощь зала – тоже, за отсутствием зрителей.

– Вы из полиции? – спросил детина.

– А что, похожи? Нет, Игорек, не надейся. Полицаи – народ гуманный, и это страну когда-нибудь погубит. Мы, можно сказать, родственники потерпевшей несовершеннолетней страусихи.

– Это не я, – торопливо ляпнул Горобец.

– Не ты? Да у тебя на морде все написано. Ты помечен страстным поцелуем. Короче, или ты нам даешь полный расклад, или Шурик включает утюг.

Я включил утюг. Утюг работал.

– На максимум? – спросил я.

– Глупый вопрос.

Бугай зашевелился, диванчик заскрипел.

– А если я все расскажу, что будет? – угрюмо спросил Горобец.

– Будет небо в алмазах, – заверил шкипер.

– Это Чехов сказал, – пояснил я.

– Это я сказал. И не умничай. Так шо, будем излагать или будем глазки строить?

Горобец вздохнул.

– Ваш страус первый начал, – пробурчал детина. – Я ему ничего не делал, просто пошутил...

– Увертюру пропустим для ясности, – отмахнулся Юша. – Ты откуда узнал, как за ними охотятся?

– Давно уже. Видел в телевизоре, по «Анимал планет».

– Не анимал, а энимал, – поправил я.

– Да задолбал ты, как поп грамотой! – Юша грозно сверкнул очами. – Выключи утюг на хрен и присунься в закутке. У нас тут беседа научная. Ну и? Валяй дальше.

– А чего дальше? Сперва у меня и в голове ничего такого не было...

– Про голову понятно, там отродясь ничего не было. От боли, небось, офонарел? В медпункте все про себя выложил, лишь бы помогли.

– Ну да. А потом обидно стало...

– Обиженных в дырку пользуют.

– Хорош глумиться, – насупился Горобец. – А то вообще ничего не скажу.

Юша молча кивнул в сторону утюга, и бугай продолжил:

– Короче, решил я отомстить этой твари. Сей же день. То есть сию же ночь. Я здешний, все лазейки в зоопарк знаю. Но страусы видали какие? Говорят, если ногой в лоб кому дрызнет, напрочь башку сносит. Тут надо аккуратно. Вот и вспомнил передачу про охоту на этих тварей. Страус, он к себе подпускает только тех, кто с виду на него похож,  – с длинной шеей и маленькой головенкой. Охотник берет длинную палку, сгибается, палку над собой выставляет – и вроде как за своего может проканать. Только тут надо еще походняк отработать...

В тот вечер Игорь Горобец поздним вечером забрался в школу (были у него ключи от черного хода), спер в подсобке швабру и отработал страусиный походняк у себя на квартире – перед заплеванным зеркалом в коридоре.

– На всякий случай решил я подельника взять. Мало ли что... Сфаловал Мотю Соленого с автозаправки. Мы с ним в этой же школе за одной партой сидели. И вообще, приятельствовали понемножку.

– Собутыльничали, – поправил Юша.

– Не, Мотя особо не пьет. Он просто по жизни слегка дурканутый. Зато живет недалеко от зоопарка, рядом с трассой, один в домике-развалюшке. И мотоцикл у него есть, хоть старый, но на ходу. С коляской. А главное, дядька его, материн брат, держит километров за пятьдесят отсюда страусиную ферму. Я и говорю Мотьке: с дядькой договоримся, скинем ему этого страуса гадского, а он его раздербанит и продаст. Он спец, ему виднее. И нам что-ничто перепадет. Все ж таки дядя родной, не хрен с бугра...

– И как оно все прошло?

– Да без проблем. Инструмент был, дыру в сетке мы расширили. До нас, видать, маломерки какие-то через нее шлындали, а нам оказалось не под размер. Правда, я боялся, что страусов в ихнем домике много, еще набросятся... Намотал на швабру тряпку, вроде как голова. Замок быстро сбил. Поднял над собой швабру, пробрался внутрь, посветил фонариком. Гляжу – волноваться начали. Я присмотрел, где одна птица в базке, открыл дверку и тем же манером – на двор. Жду. Не сразу страус повелся, но минут через несколько головенку в дверь просунул – и осторожно выбрался наружу. Огляделся, видит – вроде как братэлла стоит невдалеке. То есть я со шваброй.

– Обманул, значит, птицу? – мрачно спросил Юша.

– Купилась, сволочь, как последний лох. Я к ней подобрался – хвать! Подсек под ноги, завалил – и давай ее шею себе на руку наматывать! Она, собака, дергается, сопротивляется… Ну, я матюкнулся пару раз – и еще один завиток!  Крякнула она, лапками дернула – и кончилась.

– Вроде как пожарный шланг наматывают? – уточнил Юша, все более мрачнея.

– Не знаю, я в пожарных не служил. Вот макаронину на вилку – дело другое… Короче, дверь в домик я прикрыл, страуса за шею, через плечо – и в камыши.

– А Мотя твой где был?

– На шухере. Из-за заборчика наблюдал. Я ему говорю: швабру бери – и за мной шустро! Тяжелый он, страус-то. Тащить пришлось по очереди. А как в камышах остановились передохнуть, гляжу: Мотя без швабры, только с тряпкой. Ты сдурел? – говорю. Куда швабру дел? А он мне: че мы с ней носимся? Еще и с инструментом... Ну ее на фиг, отпечатков все равно нет, мы же в перчатках...

– Профессионалы, – саркастически заметил Юша.

– А чего? И перчатки взяли, и обувь тряпками обмотали. Короче, говорю, иди ищи и сюда тащи. А он: на черта она нужна? А на черта тогда тряпка нужна? – я спрашиваю. Чего ты ее размотал и за собой тащишь? А он гонит: так вдруг на ней твои пальчики остались? Во придурок! На швабре, значит, не остались, а на тряпке... Ладно, говорю, жги ее на хрен, хоть собак со следа собьем. Шут с ней, со шваброй, скоро светать начнет, а нам еще по буграм-оврагам эту тушу таскать.. Начал Мотя тряпку поджигать, а она только тлеет. Он говорит: у тебя водка есть? Вот дурень... Кто ж на такое дело без водки идет? Вынул я бутыль, он открыл – и ну эти лохмотья поливать! Ты обалдел? – говорю. А он уже зажигалку достает. Руки трясутся, никак не подожгет. Снял перчатку, щелкнул – пошла вода в хату. В смысле – огонь. Полыхнуло, как пионерская зорька, чуть ему лицо не сожгло. Ну, мы – деру. Добрались через косоебины до трассы, в лесополосе тушу бросили, отдыхаем. А уже светлеет. Ну, дохлебали остатки моей водялы – для сугреву, бутылку через дорогу забросили подальше. Я говорю: Мотя, гони сюда свою громыхалку, а то нас здесь же и захомутают. Он – бегом (я ж говорю, у него хатка неподалеку), подогнал драндулет, мы страуса в люлю – и до дому. Вот и все.

– А Мотя где? – спросил шкипер.

– Наверно, уже к дяде подался. Страус ведь в холодильник не влезет, да у Мотьки и холодильника никакого нету. Пропадет продукт, торопиться надо.

– Ну, понятно, – подытожил Юша. – Непонятно только, что теперь с тобой делать.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Как говорится, немая сцена.

И тут в дверь постучали.

Эпилог, или Полный капец

– Ты кого-нибудь ждешь? – тихо спросил бугая шкипер.

– Ннеет... – прошептал тот растерянно.

– Тогда вперед до двери. Надеюсь, это не вторая премия.

Бугай подошел к двери и задал традиционный вопрос насчет ктотама. Юша стоял за его спиной. Я остался сидеть в углу.

– Это я, Мотя, открывай, что ли, – раздалось с той стороны.

Мельников вопросительно взглянул на шкипера. Тот кивнул. Охранник щелкнул замком.

Дверь стремительно распахнулась (видимо, от удара ногой) и встретилась с чугунным лбом похитителя страусихи. Так что команду «На пол!» Горобец выполнил раньше, чем она прозвучала, а команду «Руки за голову!» не смог: они были стянуты ремнем за его спиной.

Туша Горобца в полете снесла стоявшего позади Юшу, и тот шлепнулся на седалище. Я, ошарашенный, остался в углу.

В квартиру ворвался майор Левашов с несколькими полицаями, а следом вошло нечто вроде робкого слоненка. Видимо, Мотя, решил я.

Левашов с «макаровым» оглядели диспозицию.

– Таак... – изумленно протянул следак. – Как прикажете понимать?

Юша, кряхтя, поднялся и отряхнулся.

– Вот так и прикажем, – устало сказал он. – Майор Левашов, приказываю понимать. Вам давно пора, при вашем-то звании. Преступление раскрыто, преступник доставлен в лучшем виде.

На Горобца между тем нельзя было смотреть без слез.

– Если это лучший вид, что тогда худший? – хмуро бросил Левашов. – И потом, что значит «доставлен»? Это мы к вам пришли, а не вы к нам! И преступник, между прочим, не один. Вот, прошу, в качестве сюрприза...

Он широким жестом указал на слоненка, который топтался в дверях.

– Приветствую, гражданин Мотя, – вежливо кивнул шкипер.

– О! Вы и с ним знакомы? А вы все, случаем, не из одной банды? Юноша из угла, прошу поближе, вас тоже касается!

Как вы догадались, мы с Юшей оказались не из одной банды с похитителями. Нам даже удалось это в конце концов втолковать подозрительному майору.

– Шерлок Холмс и доктор Пилюлькин, – издевательски заключил он, выслушав рассказ о нашем расследовании. – Двадцать первый век на дворе! Пока вы гонялись за швабрами, мы сняли пальчики, сличили с картотекой – Сивакин Матвей Павлович, 1989 год рождения, дважды судимый.

– Какие пальчики? – растерялся охранник. – Мы же в перчатках были!

– Сам же мне говорил: твой Мотя перчатку снял, когда тряпку поджигал, – буркнул Юша. – А тряпка не догорела, вот клепики и остались.

– Дебил ты, Соленый! – заорал Горобец.

– Да вы тут все дебилы, – подытожил кожаный. – И ты в том числе, – отдельно обратился он к Юше. – С такой тряпки разве пальчики снимешь? То есть, по теории, конечно, поколдовать можно. Но это нашим экспертам-криминалистам минимум на месяц. И то без гарантии. А вот на бутылочке след остался...

– Мы же ее выбросили за дорогу! – удивился Горобец.

– Ага. Чуть в тачку нашего сотрудника не попали, Андреева. Он как раз с дачи возвращался...

– С дачи показаний? – съязвил Юша.

– С дачи садовой! Торопился на службу. Потому и не остановился. Вообще-то он участковый, а не опер, но тут вам, ребята, не поперло. Случайно мы с ним в столовой столкнулись. То да се, а как он о наших бродилках вокруг зоопарка услышал, тут же вспомнил насчет утренней встречи.

– И как это вы еще бутылку нашли, – расстроенно вздохнул Горобец. – Без бутылки бы вы нас фиг поймали.

– Без бутылки тут вообще никто бы не разобрался, разве что Ефимыч, – кивнул следак на Юшу. – Хотя мои ребята ее уже после задержания этого папуаса нашли.

– Подождите! – наконец-то и мне удалось вставить слово. – Вы же сказали, что определили Мотю по отпечаткам. Как же такое может быть: сперва арестовали, а потом бутылку с пальчиками отыскали?

– У нас и не такое случается, – отмахнулся Левашов. – Не, ну тут точно одни недоумки. Я же сказал: Андреев, который мимо проезжал, – здешний участковый! Он Мотю без всякой бутылки опознал. Мотя, ты же под надзором, дурень. Что, своего участкового не знаешь?

– Кажись, Сергей Михайлович его зовут, – пробурчал Мотя.

– А фамилия?

– Много чести. Еще фамилию запоминать...

– Советую тебе ее на лбу выколоть. Будешь каждый день на зоне в зеркало смотреться и вспоминать, какой ты идиот. А сидеть тебе, Мотя, долго придется.

– И все же, как же вы Мотю разоблачили? – спросил я озадаченно.

– Да Лизавету они у него дома нашли, – пояснил раздраженный Юша. – Че тут гадать...

– Точно! – радостно подтвердил Левашов. – Нагрянули, а в сарайчике – «Урал», в коляске – тушка страуса. Алле-оп! Маэстро, туш!

– В одесском цирке каждый кувыркается, как может, – заметил Юша. – Вы по-своему, мы – на свой манер. Главное – результат.

Потом присел на стул и печально продекламировал:

– Лиза, Лиза, Лизавета, шо ж не шлешь ты мне привета...

Кожаный мент вздохнул и печально развел руками.