Леонид Агафонов
Тюремные зарисовки – 2
Борода
Мне не удалось проскочить мимо него. Церковь, откуда я возвращался, находилась в соседнем здании, и, как бы я ни хотел избежать нечаянной встречи, дорога лежала мимо пищеблока. Непонятно, какого черта он приперся к столовой. Постоять на крылечке и покурить? Может, ему просто надоело сидеть в дежурке и он вышел пошугать зэков, выносящих хлеб из столовой? Он – это ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) шишка, по меркам колонии, высокая. В звании майора. Зачем ему понадобилось выполнять работу обычного сержанта-контролера? Все сходилось к двум слабостям необузданного нрава: почувствовать сладкое бремя власти или сорвать злость. Были, конечно, и другие предположения: по зоне ходили упорные слухи, что он был в Афгане, имел контузию и после этого у него случались проблемы с головой. Хоть и не очень доверял я зэковской молве, но в отношении майора это могло быть правдой.
Увидев меня, он побагровел и издал рев половозрелого бизона в период нестерпимого воздержания: «Я же сказал, что в моем лагере никто бороды носить не будет! Бегом сбрить бороду и доложить!»… Я даже не стал возражать – к чему ходить по второму кругу, рассказывать про религиозные убеждения, про образ и подобие Божии. Ораторские способности не помогли в прошлый раз, когда тащили с руками, скованными за спиной наручниками, в баню, где под улюлюканье контролеров сбривали мне бороду…
По правде говоря, бороду я начал отпускать еще в 85-м году, работая монтажником в Уренгое там я занимался сборкой портальных кранов и от религии был очень далек. К работе зимой на морозе с температурой ниже 30 градусов нужно приспособиться, поэтому все, что могло хоть как-то спасти от обморожения, шло в ход. Я был достаточно молод, и борода очень плохо росла. Возвращаясь домой в Питер, всегда шел к своему мастеру – благо Макс Евсеич со своей женой Лелечкой жил в соседнем подъезде. Думаю, что я был у него последним клиентом, и всю любовь к своей профессии он отдавал мне, методично превращая безалаберную бороденку в произведение искусства. Далеко не каждому посчастливится побывать в кресле у мастера с более чем 50-летним стажем в профессии. Каждый раз, когда он заканчивал заниматься мной, обязательно восклицал: «Лелечка, посмотри, как получилось!» Она тяжело вставала, подходила ко мне, внимательно осматривала шедевр, великолепно комментировала мастерскую работу. На лице Макса Евсеевича загоралась улыбка и появлялось чувство нескрываемого удовлетворения. «Лелечка тоже мастер более тридцати лет отработала мужским парикмахером», говорил Макс Евсеевич, с нежностью глядя на жену. Он готовил меня к свадьбе, и так случилось, что моя свадьба и его золотая свадьба с Лелечкой пришлись на один день, только с разницей в 50 лет. Уже работая в Сибири, первое, что я делал по возвращении в Питер, непременно навещал Макса Евсеевича, кудлатых бород мастера и человека с доброй аурой.
В тюрьме, как и в бизнесе: если сломаешься больше не встанешь. Через час меня вызвали в штаб, но бороду я так и не сбрил. На меня составили рапорт о невыполнении распоряжения представителя администрации. Выходя из дежурной части, майор крикнул мне вслед: «Завтра тебя все равно в штрафном изоляторе побреют!» На следующий день, естественно, вызвали на дисциплинарную комиссию. «Посадят, напутствовал завхоз, суток 10–15 дадут».
Комиссия состоялась в кабинете у «хозяина» начальника лагеря. Он сидел за столом, замполит и еще 7–8 сотрудников с левой стороны. Зачитали рапорт ДПНК и предложение начальника отряда выписать мне 5 суток ареста, так как я раньше не привлекался к дисциплинарной ответственности. Дали и мне слово пришлось повторяться о своих убеждениях, что умысла не выполнять распоряжение администрации не было, что каждый православный христианин вполне может быть по образу и подобию Божиим… Один из сидящих начальников отрядов тихо спросил у замполита: «Еще один правдоискатель?» Замполит приподнял кисть, и сумняшийся замолчал.
Хозяин сидел немного озадаченно, наверно, не знал, что делать. После небольшой паузы спросил у замполита: «Ваше мнение?» Замполит велел мне выйти и подождать в коридоре. Я прождал до конца комиссии, пока не вышел замполит и не пригласил в свой кабинет. «Да, задал ты нам задачу! сказал он. Послушником будешь в церкви?». «Послушников не назначают, а благословляет благочинный отец». – «Знаю, ответил он. Поговорю с отцом Александром». – «Если благословит, то согласен», ответил я. Он поднял трубку и кому-то позвонил: «Просьба: Агафонова не трогайте. Это я ему разрешил бороду носить он послушником в церкви служит».
За неподчинение мне все же дали устный выговор, но лишить бороды больше никто не пытался. Через полгода в моем приходе было уже три бородача...
Благодарность
Пенитенциарная система, корнями уходящая в древность, когда наказанием искореняли проступки разного толка, в том числе и те, что поперек горла стояли нормам морали каждого конкретного общества, живет и развивается по слаженному сценарию. Жизнь заключенных не сахар, она подчинена внутреннему режиму – это систематизирует контроль и в той или иной мере организует течение дней. Жизнь отдельного арестанта, его внутренние убеждения и набор человеческих качеств, определяется тем укладом, который он принес с собой с воли, чему он смог научиться в детстве и юности. С этим скарбом сложнее уживаться с людьми, еще трудней сохранить человеческое лицо, не перевоплотиться в грызуна-вредителя…
Первый раз я увидел этого чудака на пересылке Новосибирского централа. Он взахлеб рассказывал молодняку, стайкой окружившему его, они, раскрыв рты от удивления и восторга, внимали его байкам о крутизне. О том, как «намазывал» операм и те вместо оперативно-следственных действий везли его к несовершеннолетней подружке, от которой у него ребенок; как он трахал ее, пока опера сидели в коридоре. Как отказывался помогать следствию, пока ему не приносили ханку [ Ханка – опий-сырец. ]… Короче, «намазывал» (рассказывал) по первое число. Быстро развел пацанов на варку чифира, поведав о жизни правильных арестантов и нужности делиться необходимым. Сборные камеры не были оборудованы розетками, так что все варилось на дровах. Дрова это ужасное изобретение зэков, как правило, используются тряпки или постельные принадлежности, плотно скрученные и обернутые полиэтиленом. Благодаря такому симбиозу веществ улучшается горение и уменьшается скорость прогорания тряпок. Но вот что прискорбно камеры забивали арестантами так плотно, что люди стояли впритирку друг к другу. Большинство время от времени курило, да еще все углы были забиты варщиками чифира… Дышать было просто невозможно, приходилось пробиваться к окну или дверям, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Такой тип людей мне был хорошо знаком. Они выбирали блатную жизнь, чтобы залезать в передачи и посылки неопытных арестантов, первоходок. Как правило, родственники и друзья на свободе о них быстро забывали, поэтому они искали себе «семейника» или «сыночку» с большим «баулом» [ Баул – обеспеченные родители. ].
И вот один такой махинатор появился в нашем отряде где-то через полгода после меня. Я уже нес послушание в лагерной церкви Николая Чудотворца, занимался хозяйственными делами, читал молитвы прихожанам и писал всякого рода жалобы. Короче, стал негласным лагерным адвокатом. Люди, зная, что я пишу бесплатно надзорные жалобы, шли ко мне косяком, так что через пару месяцев у меня рябило в глазах от приговоров, а в ушах стоял гул от выслушанных историй. Пришлось устанавливать таксу в 250 граммов листового чая наплыв немного спал. И тут объявился он, отмеченный мной трепач и прощелыга. Промямлил что-то про помощь в деле, что он сейчас на мели, что обязательно как что-либо к нему зайдет, он обязательно отблагодарит.
Взяв его приговор, я как бы мимоходом поинтересовался, как самочувствие его гражданской жены и как ребенок. Смутившись, он ответил, что она уже живет с другим и связи с ним не поддерживает…
Выбрав время, я занялся его делом. Сразу посмотрел приговор: девять лет строгого режима по 158-й ч.2 (кража). Это надо было постараться!
Читая приговор эпизод за эпизодом, четко начал понимать, чего стоит его бахвальство: секс с несовершеннолетней подружкой, наркота во время следственных действий. В общей сложности он взял на себя около ста эпизодов «висяков» – опера знали, во что вкладывали средства. Пришлось сажать его рядом и раскладывать его эпизоды по датам и времени. Получалось, в одно и то же время в разных концах Новосибирска происходили кражи, сделанные одним и тем же лицом в трех-четырех местах одновременно… Прошло несколько дней кропотливой работы, и вот протягиваю ему черновик: «Переписывай и отправляй». Как гора с плеч.
Прошло месяцев пять, как он прижился в отряде, нашел себе «сыночку»-дурошлепа, сидевшего за изнасилование, опять катил по жизни, благо зона была черная. Однажды его вызвали в штаб. Возвращаясь назад, он остановился около меня и сказал: «Меня в спецчасть вызывали, трешку скинули. С меня причитается!» Не знаю, чем руководствовался судья, скинув ему треть срока и не отправив дело на новое судебное разбирательство, но, похоже, в этом деле все стороны удовлетворились и искать правды не было больше смысла.
Через пару дней его «сыночка» получил передачу. Они сидели в углу и обильно трапезничали. Наутро на моей тумбочке оказались шкурки колбасы, а к кровати привязана веревочка с «хвостиком» от колбасы. Рядом стоял наш фигурант смотрел и ухмылялся, довольный собой и своей проделкой. Не знаю, был ли это промысел Божий или намек на то, что не всем нужно помогать. А может – человек просто не знал, что благодарность можно выразить одним словом «спасибо»…
Ира
В небольшой лагерной церкви, где служил послушником, проводил я большую часть времени: там же читал книги, размышлял о суете сует, пил чай с сухариками и помогал разным людям разобраться в юридических тонкостях их запутанных дел по мере знаний и возможностей. Вся эта маленькая жизнь протекала в дальнем углу церкви, у небольшого столика из слегка переделанной тумбочки. Батюшка, благочинный [ Благочинный – служитель церкви, в чьей епархии находилась тюремная церковь. ], был сильно загружен служением окрест и посему посещал нас не чаще двух-трех раз в год, чтобы покрестить желающих и причастить прихожан нашей церкви. Церковные заботы лежали на мне и на моем помощнике послушнике Максиме. Так и жили.
И вот одним капризным сирым днем, мало отличающимся от вереницы остальных, предстал передо мной молодой, коренастый, низкого роста парень с испуганным выражением лица. Весь его вид говорил, что приход сюда дался ему с трудом. Потоптался у порога, вытащил из-за пазухи телогрейки какие-то бумаги, сложенные пополам и завернутые в полиэтилен, и молча протянул мне.
Присели, разложили замызганные бумаги. Я внимательно читал приговор, периодически задавая вопросы. Картина вырисовывалась следующая: осужден в возрасте девятнадцати лет, четыре из которых уже отсидел; инвалид детства по психиатрии; место преступления Сузунский район Новосибирской области; ранее не судим; осужден за убийство с изнасилованием на срок семнадцать лет и шесть месяцев, при этом следственные мероприятия не подтвердили наличие спермы на теле жертвы. Как ни странно, но имя и фамилия убитой мне были очень хорошо известны. В голове завертелись вопросы и сомнения: может, не она? А если она, то что делала в области, если живет в Новосибирске? По мере получения ответов, мои сомнения рассеялись: да, это была Ира.
А познакомились мы, когда я, молодой и дерзкий, приехав из Питера в Новосибирск для великих свершений, организовал свой бизнес и искал съемную квартиру на определенный срок, пока не приобрету собственную. Кто-то из появившихся знакомцев дал номер телефона и сказал:
– Позвони. У нее есть пустующая квартира. Поговори, может, сдаст на время.
Я позвонил. Договорились о встрече на следующий вечер. В квартире ее мамы дамы волевой, державшей в ежевых рукавицах обеих своих дочерей женщин уже далеко не бальзаковского возраста, витал дух повиновения и безропотности. Ира пригласила пройти на кухню, где мы присели к столу, перекинулись парой фраз о том, кто и откуда. Почти сразу на кухню зашла ее мать, внимательно осмотрела меня, словно витрину с сомнительным товаром. Поздоровались. Ира коротко изложила цель моего визита:
– Это Леонид, он хочет снять мою квартиру. И как-то виновато добавила: Ты не против, мама?
Битый час мне пришлось подробно отвечать на интересующие мать-повелительницу вопросы, и наконец ее согласие снизошло, как манны небесной благодать. На радостях я умчался заселяться, а Ира с сыном Вадиком осталась жить с мамой у мамы.
Шло время. С оплатой за аренду помещения у нас все было в полном ажуре, пересекаться в свободное время на дружественной ноге не приходилось, поэтому звонок раньше условленного времени меня немного насторожил.
– Что случилось? спросил я без обиняков. За аренду еще рано платить.
– Меня сократили. Может, возьмешь к себе на работу? выдавила Ира. Выглядела она уставшей и подавленной, поэтому я не стал усугублять ситуацию отказом. Ответил уклончиво, что-то вроде «подумаю, что можно сделать».
В начале 90-х производство скрипело и стратегически, и экономически. Сидели без заказов. Ира работала в каком-то конструкторском бюро инженером и как «белый воротничок» в первую очередь попала под увольнение. Не мне бы разгребать авгиевы конюшни чужой судьбы, да под пионерским салютом социалистической закваски как-то неудобно было отказывать, и за квартиру она брала недорого. Неужто погибать бабе с дитем на задворках крупных надежд и радужных перемен?!
– Думай, буржуй! Создавай рабочее место, и да не оскудеет рука дающего! - решительно сказал я себе и придумал, что по офису ходит толпа вечно голодных мужиков. Предложил ей место буфетчицы, на что она, не раздумывая, согласилась и даже какое-то время работала вполне сносно. А вот о ее стряпне песню сложить было трудновато. Мягко говоря, готовила Ира посредственно. Позже, не отходя от прилавка, прямо на работе начала закладывать за воротник, отчего он довольно быстро приобрел бурый оттенок. Девка скатывалась в известном направлении. Злоупотребляя моей зависимостью от жилья, приворовывала. Терпение лопнуло, когда хмельная, да что хмельная «никакая», еле держащаяся на ногах экс-инженер-буфетчица Ира, прихватив с собой четыре банки кофе и кое-что по мелочи, растянулась в дверях офиса... Мы распрощались в тот же день. А в принципе она была незлобным созданием рук Божьих, никогда не имевшим своего собственного мнения и не способным справиться с душевным бунтом…
Спустя какое-то время я переехал в собственную квартиру, наивно полагая, что это конец одного из многочисленных жизненных эпизодов. Слышал, что Ира работает кондуктором в автобусном парке и живет с водителем, оставив сына на попечение строгой бабушки…
Парень сидел напротив, понурив голову, а я смотрел на него и мысленно повторял: «Нет ни эллина, ни иудея, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного»... Я знал, что все равно буду ему помогать, но мне нужно было время, чтобы принять это. По сути, они даже были чем-то похожи с Ирой: такие же оба безвольные, успокаивал я себя...
Когда он «заехал» в тюрьму, не зная ни ее нравов, ни обычаев, да еще по такой грязной статье, его сразу опустили. Теперь он принадлежал к касте «обиженных» грязная, неблагодарная работа и секс-услуги... Позже, встретив его на проверке, подошел я к нему, поздоровался за руку, спросил, почему он не приходит в церковь. Он пробормотал что-то невнятное... Буквально сразу же подошел один из его отряда:
– Зачем ты с ним здороваешься? Он же «пробитый», а тебя здесь уважают! громко сказал он.
– Ну, я же его не поцеловал, отшутился я.
Через пару дней парень все-таки зашел ко мне в церковь, и я отдал ему подготовленные листки, в которых, возможно, был шанс к сокращению срока и к спасению от тех бесконечно долгих, уничтожающих тело и душевные силы испытаний.
– Бери жалобу, переписывай своим почерком, расписывайся и неси в спецчасть, сухо сказал я, показав, что чем мог помог.
На глазах у бедного мытаря наворачивались слезы. Ах ты ёшкин кот! Да он не умеет писать!.. В голове замелькали эпизоды уголовного дела и события как-то вдруг приобрели иной, очеловеченный, что ли, силуэт событий: Х и Y сначала познакомились, тяпнули самогонки, вышли в поле погулять. Хмель и чувство слияния с природой пробудили инстинкт, за которым последовала неудачная попытка первого в жизни секса... Насмешки с ее стороны вылились в агрессию бил жарко, от обиды и бессилия, а когда пригрозила сообщить в милицию испугался. Сработал дикий закон самосохранения, и он тупо добил насмешницу… Редко кто прощает свидетелей личного позора, но действуют все по-разному, что от мозгов зависит напрямую, да и от многого другого... Затем был ленивый государственный адвокат, «добрый» следователь, «гуманный» суд и... семнадцать лет и шесть месяцев унижений, сексуального насилия и рабства как расплата за физическую несостоятельность, особенность психики и спровоцированное убийство.
На следующий день, подготовив чистовой вариант надзорной жалобы, помог ему поставить подпись, написав его фамилию на листке бумаги, чтобы он мог перерисовать ее в жалобе.
– Ну, вот. Теперь неси в спецчасть, сказал я.
Пришел он через неделю. Стоял передо мной и протягивал два стограммовых пакета гранулированного чая благодарил за работу. В тюрьме свои тарифы, что уж там…
– Не надо, тебе нужней. Пойдем лучше поставим свечку и помолимся за упокой рабы божьей Ирины.
– Я не знаю молитв, растерялся он, но предложение ему понравилось.
– Не страшно, сказал я. Можно и своими словами.
Подведя его к кануну (столик в православном храме для заупокойных свеч), помог ему зажечь свечу от лампадки. Парень встал на колени и закрыл глаза. Я тихонько отошел в свой уголок и сел за стол. Не знаю, молился он или просто стоял на коленях. Минут через десять встал и тихо вышел. Как сложилась в дальнейшем его судьба и смог ли я ему помочь не знаю, но срок ему скостили прилично.
Вскоре обнаружилось, что здоровье мое изрядно шалит, и как следствие – потеря сознания прямо на проверке. Меня вывезли на больничную зону, откуда я уже назад не вернулся, но лагерную церквушку иногда благоговейно вспоминаю.
Перед самым отъездом из Новосибирска я позвонил Ириной маме. Она сразу узнала меня. Рассказала, что умерла старшая дочь, потом убили Ирочку, которую незадолго до трагических событий отправили работать в ведомственный пионерлагерь от автопарка. Я сказал, что видел убийцу ее дочери и он сильно сожалеет о случившемся, но ее это уже не волновало.
– Ты же помнишь Вадика, Ириного сына и моего внука?
– Да, - ответил я.
– В прошлом году его призвали в армию. За день до призыва пошел он с друзьями отмечать. И утонул. Я осталась совсем одна, даже не знаю, для чего мне жить. Жизнь потеряла смысл.
– Крепитесь, ответил я.
Жизнь странная штука. Человек взял ответственность за жизнь других людей, жестко вел их по жизни, принимал за них ключевые решения, в итоге потеряв всех. Может быть, если бы им дали свободу выбора, их жизнь пошла бы по другому руслу... Как знать. Как знать…
