Сергей Путилов

Любовь против карательной психиатрии

Вопреки положениям международных конвенций и норм, подписанных Россией, в нашей стране тысячи людей находятся на принудительном лечении с нарушением их человеческих прав. На людях без их ведома и согласия испытывают препараты, разрушающие их физическое и психическое здоровье (ксеплион, имеющий массу противопоказаний, обостряющий сердечные болезни, способствующий развитию бронхиальных заболеваний, в том числе связанных с опасностью летального исхода). Люди, обладающие согласно международным нормам такими же конституционными правами, как и «нормальные» граждане, находятся, по сути, в положении бессловесных животных, и условия жизни этих людей близки к лагерному режиму. Антигуманное отношение персонала, штампованные рецепты, направленные не на лечение, а на притупление жизненных функций человеческой личности, превращение людей в «овощи», – поставлены на поток.

Карательная психиатрия безжалостно ломает человеческие судьбы, бесчеловечно разделяет близких людей. Немалым испытанием жестокая практика принудительного лечения является и для близких человека, оказавшегося в застенках «лечебных» заведений. Почти полгода мне довелось жить с девушкой, которой психиатры поставили официальный диагноз «параноидальная шизофрения». Сейчас она находится на принудительном лечении. Иначе ее заболевание называется манией преследования.

Многие врачи не разделяют мнения, что это болезнь, поскольку признаки ее чрезвычайно разнообразны и порой взаимоисключающи. Многие талантливые люди страдали паранойей – художники Ван Гог, Врубель, что не мешало создавать им мировые шедевры. Недавно умер математик, нобелевский лауреат Нэш, всю жизнь боровшийся со своим психическим недугом. Среди ученых до сих пор продолжаются диспуты, является ли «расколотое сознание» (как переводится шизофрения) болезнью или признаком гениальности. Сами страдающие паранойей живут в своем загадочном, сумеречном мире, населенном страхами и потусторонними силами. Но это не мешает им дарить свои яркие, фантастические чувства тем, кто найдет в себе силы смириться с их причудами. Это одна из тысяч историй двух людей, оказавшихся разделенными чудовищной системой, прикрывающей свою антигуманную сущность «заботой о человеке».

Записи свои я вел в форме дневника.

29 июня. Отправил Любимую домой, погостить к предкам. Те сдали ее в психушку. Куда – не говорят. Догадался, что психиатрическая лечебница на улице 8 Марта, где она уже была дважды. Звоню в приемную. В трубке женский голос: «Екатерина N.? Да, поступила такая в пятницу». Проклиная себя, что отпустил ее, утром еду к ней. Снаружи наивно-русский декор вроде теремков – красные башенки, все бы очень мило, если б не глухие трехметровые стены, тянущиеся на полквартала. Психиатрическая больница. Любимая уже четвертый день там. Непропорциональный масштабному комплексу приземистый сводчатый вход с двусмысленной предупредительной надписью «Берегите голову». Внутри – бетонные корпуса, будто из ужастика «Искатели могил». Накатывают холод, боль, страх. Неопрятно одетые личности сидят на скамейках, два странно улыбающихся субъекта толкают по асфальтовой дорожке тяжело нагруженную немытыми кухонными бачками скрипучую железную тележку.

Белая дверь со звонком. Медсес=durdom++тра в стерильно чистом халате, спросив фамилию пациентки из отделения, удалилась. Сурикатик. Похудела, слабая улыбка. Обнял, поцелуи. Сидим в комнате для свиданий. Просторный зал с длинным столом в центре. Обшарпанное черное пианино. Ни слова, только объятъя. Ее руки скользят по моим плечам. Глажу ее по волосам, стянутым в узел привычной черной резинкой. Ее детские губы льнут к моим, будто и не было этой адской недели разлуки, поменявшей судьбу обоих. Все так же, как прежде, – тепло ее хрупкого тела, привычные изгибы. Руки узнают все даже с закрытыми глазами. Но разделяет невидимая стена. Кажется, возьми ее за руку, поведи за собой, – и разлука исчезнет как ночной кошмар поутру. Знаю, что не могу забрать ее прямо сейчас. Но, как на автопилоте, веду ее за собой. По темному коридору – наружу. Улица, июльский ветер набегает порывами на ее бледное лицо... ступеньки. Доверчиво, будто овечка на привязи, идет за мной, хотя покидать здание и запрещено правилами. Лихорадочно шепчу ей на ухо: «Не бойся, нас никто никогда не найдет».

Робко оглядывается в сторону оставшейся за спиной палаты:

– А за это нас не накажут?

– Здесь же не тюрьма, а лечебно-оздоровительное заведение. Мы просто уйдем отсюда и будем вместе всегда...
Не дошли всего десятка метров до пр=durdom++оходной, выскочила медсестра. Молча, ни говоря ни слова, увела мгновенно сникшую, будто цветок под дождем, Любимую внутрь железобетонного каземата.

8 июля. Навестил Любимую в клинике второй раз. Медсестра подозрительно оглядывает небритого субъекта в шортах и с тряпичной сумкой через плечо:

– А вы ей кто?

– Муж, гражданский. – Привираю на ходу: – Четыре года вместе.

Отпирает тяжелым ключом массивную белую дверь с узким зарешеченным окошком. В длинном коридоре с открытыми настежь палатами эхом разносится:

– Екатерина N, здесь такая?

Сурикатик. Похудела, в чем душа держится. Футболка висит как на вешалке, треники болтаются мешком на тонких ногах. Бросается в объятъя, не успеваю даже поздороваться. На губах едкий вкус нейролептических препаратов, которыми ее пичкают. Концентрация такая, что аж меня торкнуло – на обратном пути проехал станцию Белорусская и заблудился на пересадке.

Сидим в зале для гостей. Не переставая, порывисто обнимает, целует, пытается шутить. Но видно, как ей фигово. Да и мне не лучше: скоро я выйду на залитую солнцем летнюю улицу, где бурлит жизнь, а ей придется вернуться в свой лечебно-тюремный ад состоящий из четырех стен с видом на окружающий мир через забранное решеткой окошко.

Передал скромные подарки. Пакет любимых ею абрикосов. Говорит, просилась, чтобы выпустили на поруки. Не хотят. После допроса психиатрические эскулапы убедились, что она все еще верит в злые происки врагов. «Молчала бы, дурочка», – проносится в голове. Но она же, как ребенок, доверчивая. Всего-то спросили: «Как там ФСБ – не вредит больше?» И ее понесло... Теперь держать будут минимум месяц. Написал ей на тетрадном листке «Оду нашей безумной любви». То бишь инструкцию для общения с лечащими врачами. Перво-наперво не поддаваться на провокации. Молчать или отвечать на коварные вопросы про вражьи происки, что она все это лишь придумала. Что это все лишь вымысел и бред. Велел заучить бумажку наизусть. Слабо верится, но во что-то хоть надо верить, надеяться – вдруг отпустят измученную уколами, таблетками, разлукой с любимыми, неволей – на свободу. Сообщил, что смогу навестить ее только на следующей неделе.

– А какой сегодня день?

– Среда с утра была.

Подсчитала. Молчит. «Не волнуйся, не позже понедельника». Снова объятъя, поцелуи. Пора уходить. Стучится в дверь с окошком, сжимая в слабой, бледной руке сиротливый пакетик абрикосов. Меня в такую же массивную дверь напротив выпускает плотного телосложения ключница в застиранном халате, очевидно, некогда бывшим белым. Долго возится с замком, пытаясь попасть в скважину.

– И на замочек, и на крючочек? – интересуюсь.

– А то иначе ведь они, миленькие, сразу все разбегутся!

Да, жаль, в прошлый раз не удалось ушмыгнуть. Дверку-то забыла запереть бабушка. Если б медсестра на улице не отловила, до проходной оставалось-то два шага. А там ищи, свищи... Надеюсь скоро забрать Любимую на поруки. Надо поговорить с юристом. Правда, без согласия родственников – почти безнадега, а они уперлись...

На обратном пути случайно встретил в автобусе ее маман.

– Как Катя, снова к ней ездил? Я же говорила – больше не надо.

– Не скоро отпустят, месяца два-три. В лучшем случае.

Молча грустно качает головой. Понимает, что я со своей сумасшедшей любовью не расстанусь. Никогда.

27 июля. Навестил в который уже – сбился со счета – раз. Видно же, что девочка меня любит. Причем очень сильно. Любовь против карательной психиатрииТак же сильно, как хочет оказаться на свободе. Медсестра, пока расписывался в больничном журнале (чтобы ее отпустили на прогулку), буквально упрашивала нас не сбегать. А то еще «добавят срок». Та самая, которая, останавливала ее: «Катя, не беги!» Обколотый успокоительными Сурикатик рванул навстречу по больничному коридору, едва услышав о моем появлении. Эта слабая, даже едва произносящая слова – с большой оттяжкой – из за принудительных лекарственных передозов девочка находит в себе душевные силы поддержать меня. Утешает, обнимает, целует, гладит по голове, как ребенка, когда сидим на скамейке перед входом в клинику. Волнуется, оклемался ли я после той драки в ресторане.

Все вроде бы как на обычном свидании двух влюбленных. Но окружающая реальность быстро возвращает на землю. Деловито снуют врачи в белых халатах, на соседних скамейках сидят убого одетые другие сумасшедшие, кажется, уже полностью потерявшие интерес ко всему происходящему вокруг. Неподалеку дежурит полицейская машина. Чуть дальше трехметровый красный забор, за которым кипит жизнь. Здесь же, в этой удушливой атмосфере страха и безнадеги, мы с ней смотрим лишь в глаза друг другу. «Ты мой любимый человек, мы снова будем вместе, никогда тебя не брошу и никому не отдам!»

Ее слабая рука обвивается вокруг моей шеи, голова устало падает на плечо. Откуда у нее еще силы во что-то верить? Думаю, без этой надежды она бы давно сдалась. И стала такой же, как те... На соседних скамейках. Ходячим мертвецом. Осторожно, чтобы не причинить боли, целует меня в левый угол губ – вся правая сторона разбита в побоище в «Корчме». В голове отчаянно пульсирует только одна мысль: «Я должен ее навещать и дальше, никогда не оставлю, сколько бы ее там ни продержали». Но много ли нам отведено безжалостной судьбой времени? Не потеряются ли в этих бесконечных больничных коридорах наши чувства, не убьют ли ее хрупкую душу препараты, которые медленно превращают ее в зомби и даже у меня оставляют едкую горечь на губах?

Если я найду другую... Нормальную, не сумасшедшую, как советуют все друзья? Врачи не говорят, сколько еще продлится ее заключение. Она уже месяц там. Как ее вытащить из этого ада, в который ее безвинно заточили, я не знаю. Бежать – боится. Адвокат обещал подмогнуть, настроен решительно на успех. Но ринется в бой не раньше конца августа. Он уверен, что наше дело правое: если держат больше двух месяцев – то это уже «карательная психиатрия». Отнесся по-человечески, казалось бы, к чужой беде. Надо ее вытаскивать, иначе это просто безумная, бессмысленная пытка. Она уже даже говорит еле-еле, речь нарушена. Запичкали нейролептиками. Душа разрывается слышать вместо ее легких, по-детски задорных интонаций эти вымученные звуки, лишь отдаленно напоминающие человеческую речь. Надо что-то делать. Я не знаю, взять ее на поруки, жениться на ней, если это возможно. Что угодно, лишь бы снова быть вместе. В среду буду говорить с ее врачом. Надежды мало, что пойдут на встречу. Тогда придется вызволять ее по-другому... Так нельзя разделять любящих друг друга людей. Это против самого главного в жизни.