Александр Сидоров

Вологодский конвой

Бренд, от которого дурно пахнет

У каждого города своя слава. А чем славится Вологда? В феврале 2009 года губернатор Вологодской области Вячеслав Позгалев, давая интервью «Российской газете», затронул эту тему. Состоялся любопытный диалог:

«– Я как-то выступаю на питерском радио, задаю вопрос: чем еще в царские времена, кроме вологодского масла и кружев, была известна Вологодская область? Одна женщина звонит: вологодским конвоем, который шутить не любит: шаг вправо, шаг влево – расстрел. И это действительно так.

– Может, это спорная слава?..

– Почему? Давайте поразмышляем. Кроме Ленина, на Вологодчине сидели все… Городок небольшой, все на виду, и поэтому традиции правоохранительные заложены очень давно. Это может быть еще одним нашим брендом».

Увы, сомнительная известность «вологодского конвоя» давно уже из мира арестантского выплеснулась на широкие просторы России. А после «Архипелага ГУЛАГ» с легкой руки Александра Солженицына весть о жестоких, безжалостных вологжанах – «цепных псах» сталинских лагерей и тюрем – распространилась по всему миру. Солженицын писал: «Вы узнаете, что ночью ехали через Ярославль, и, значит, первая пересылка на пути – Вологодская. И обязательно найдутся в купе знатоки, кто мрачно просмакует мрачную присказку: ''вОлОгОдский кОнвОй шутить не любит!''».

Тему вологодского конвоя не обошел стороной и другой нобелевский лауреат – Иосиф Бродский – например, в стихотворении «Колесник умер…»:

Михаил Танич, прошедший послевоенный ГУЛАГ, тоже поминает вологжан в песне для группы «Лесоповал»:

Сурового, мрачного конвойника обозначали коротко – «вологодский». Как у Высоцкого в «Побеге на рывок»:

В этих цитатах, конечно, нет описаний лютости, злобы конвоиров. Они представлены скорее как обязательная деталь лагерного бытия, антуража. Авторы заведомо убеждены, что читатель понимает, о чем идет речь. Суровость и безжалостность присущи образу вологодского конвоя имманентно, неотъемлемы от него.

Но почему такая не слишком лестная характеристика закрепилась за уроженцами именно Вологодчины? Чем они заслужили подобное отношение к себе? И действительно ли заслужили? Может, все это лишь злые наветы?

Во всем этом мы и попробуем разобраться.

Стражники-вологжане и нигилист-магнетизер

Француз Жак Росси, который отбыл в ГУЛАГе более 20 лет, пишет о вологодском конвое в своем двухтомном «Справочнике по ГУЛАГу»: «Поговорка восходит к середине 20-х гг., когда заключенных возили на с.-в. России (Соловки) и от Вологды их сопровождал новый конвой (соловецкий), отличавшийся грубостью и легко применявший оружие». Но это констатация факта, а не объяснение жестокости.

Варлам Шаламов (коренной вологжанин) относит начало «родословной» вологодского конвоя не к советскому периоду, а к дореволюционному. В романе «Четвертая Вологда» Варлам Тихонович пишет:

«Царское правительство вербовало из вологодских рекрутов самую надежную тюремную стражу, конвойные полки и часовых на тюремные башни.

Подобно тому, как профессия дворника закреплена в Москве за татарами, подобно тому, как калужане – землекопы, а ярославцы – торгаши, конвойная служба от века и века в руках вологжан. Свое место в царской империи вологжане заняли, охраняя тюремные замки и защелкивая тюремные замки».

Географ, этнограф Владимир Евдокимов вторит Шаламову: «Это как водится на Руси – всякий край особенный. Рязань – косопузая, нижегородцы – водохлебы, пермяки – солены уши, вятские – ребята хватские, вологодский конвой шутить не любит...» [ Евдокимов В.И. Подмосковная Балашиха. Опыт образно-географического анализа. – http://geo.1september.ru/2002/22/4.htm ].

Однако в отличие от Росси Шаламов относит появление поговорки еще к временам Российской империи: «Выражение – "вологодский конвой шутить не любит" – вошло в историю революционного движения, укрепилось в тюремной традиции и после революции дошло до наших дней, вписав надлежащие сведения в охрану концлагерей двадцатых, тридцатых, сороковых годов». В качестве аргумента, который подтверждает дореволюционное происхождение «вологодского конвоя», писатель сообщает: «Я был поражен, читая в "Былом" протоколы "дела Нечаева" – подготовку его уникального побега из Шлиссельбурга. Вся охрана Шлиссельбурга – а ее судили за подготовку побега Нечаева – состояла из вологжан» [ «Былое» – первый ежемесячный журнал по истории освободительного движения в России. Первые номера вышли в 1904 г. в Лондоне и Париже, затем журнал выходил в Петербурге (1906–1907 г.г.), после десятого выпуска был запрещен. Позднее издание возобновлялось, в том числе в Советской России. Прекратил существование в 1926 г. ].

Правда, история с Нечаевым кладет «пятно» на репутацию безжалостной «вологодской стражи». Сергей Нечаев был одним из руководителей революционной организации «Народная расправа», которая действовала в Москве и Санкт-Петербурге. «Действовала» – сильно сказано: анархисты-«нигилисты» ограничивались подпольными сходками, где произносились пылкие речи, и жиденько распространяли прокламации. Лишь однажды студенты заигрались. Сергей Нечаев с четырьмя товарищами 21 ноября 1869 года убил студента Ивана Иванова (который выступил против самодурства «вождя»), обвинив его в предательстве. Нечаев бежал в Швейцарию, но был выдан царскому правительству и заключен в Александровский равелин Петропавловской крепости.

Вот здесь и начинается самое любопытное. В январе 1873 года Нечаева приговаривают к 20 годам каторжных работ, которые заменяются вечным заточением. Узника содержат в одиночной камере Секретного дома Александровского равелина. И что же? Нечаеву в конце 1870-х годов удается… склонить на свою сторону значительную часть тюремной стражи, связаться из самой страшной тюрьмы империи с новой революционной организацией «Народная воля» и начать подготовку к побегу! Осуществить это намерение помешало прямое предательство со стороны другого арестанта Александровского равелина – поляка Льва Мирского. Мирский был студентом петербургской Медико-хирургической академии и участвовал в революционном движении. В марте 1879 года он совершил покушение на шефа жандармов генерала Александра Романовича Дрентельна (генерал в 1863 году командовал войсками, которые подавляли польский мятеж). Мирский стрелял в карету шефа жандармов, но промахнулся и был позднее задержан. Его приговорили к смертной казни, замененной бессрочными каторжными работами. Однако Александр II и каторгу переменил на вечное заключение в Петропавловской крепости. При этом на помиловании Мирского государь написал пренебрежительно: «Действовал под влиянием баб и литераторов».

Именно Мирский, с которым Нечаев поделился своим секретом, и выдал затем своего собрата с потрохами. Он донес коменданту Петропавловской крепости о распропагандированной Нечаевым страже и его планах побега из Секретного дома с помощью «развращенных» им охранников. Впрочем, и до этого в руки жандармов при арестах членов «Народной воли» попадали шифрованные письма Нечаева (под шифром подразумевается изменение фамилий, местности и проч.), но стражи порядка не обратили на них особого внимания.

Однако не будем отвлекаться на разорившегося польского дворянчика, который выторговал себе свободу предательством. Речь о другом – о потрясающем даре Сергея Нечаева воздействовать на окружающих. Чтобы понять силу его магнетизма, умения подчинять людей и манипулировать ими, обратимся к фактам. Кого именно околдовал, заставил себе служить, распропагандировал Нечаев? Историк Феликс Лурье в биографической книге о знаменитом нигилисте подчеркивает: «Смотрителями равелина подбирались люди, беспредельно преданные престолу, ограниченные, жестокие, слепо исполнявшие инструкции, от которых не отступали ни при каких обстоятельствах». И вот эти суровые стражники в конце концов стали гонцами Нечаева, которые не только исполняли роль почтовых голубей, таская письма из равелина народовольцам и обратно, но и готовы были содействовать побегу государственного преступника! Правда, судили пламенного революционера как обычного уголовника, однако обычных преступников в Секретный дом не сажали. На момент прибытия Нечаева здесь содержался лишь один узник (брошенный в камеру без суда до особого личного распоряжения императора). Это был поручик Михаил Бейдеман, бежавший за границу и задержанный по возвращении с обрывками сочиненного им «манифеста», где утверждалось, что Александр II царствует незаконно и «народ русский будет управлять сам собою, чиновники и всякая канцелярская челядь изгонится». В конце концов Бейдеман в крепости сошел с ума, так и не раскаявшись в содеянном.

Но вернемся к Нечаеву. Его влияние на тюремную стражу приобрело невероятные масштабы. После доноса Мирского произошло событие небывалое: в декабре 1881 года были арестованы 68 (!!!) жандармов, которые несли службу в Алексеевском равелине. Когда об этом узнал Александр III (вступивший на престол после гибели отца, убитого террористами), он написал на докладной записке: «Более постыдного дела для военной команды и ее начальства, я думаю, не бывало до сих пор». Суд признал виновными 44 человека: 19 жандармов – в государственной измене, 24 – в несоблюдении особых обязанностей караульной службы. Имя узника на процессе не звучало, он обозначался как «арестант № 5».

Вот как раз все эти жандармы, по утверждению Варлама Шаламова, были набраны в Вологде. К сожалению, ни подтвердить, ни опровергнуть это не могу: не знаком с документами по делу столь подробно. Замечу лишь, что в рассказе Варлама Тихоновича довольно много неточностей и явных ошибок. Одна из нелепостей, которая сразу бросается в глаза – Сергей Нечаев содержался не в Шлиссельбургской крепости, а в Петропавловской. Впрочем, несмотря на это, стражники, охранявшие Нечаева, действительно могли быть вологжанами. Как подчеркивает Шаламов, протоколы их допросов печатались в журнале «Былое», и писателя из Вологды мог поразить этот факт.

В то же самое время необходимо заметить, что нечаевское влияние на стражников имеет не только мистическое, но и психологически-бытовое объяснение. На это указывал и Шаламов:

«Шлиссельбург знал голодовки, протесты, самосожжения, самоповешения на простынях, на белье. Здесь обливали себя керосином и сжигались, умирая от ожогов, срывали погоны с тюремных генералов.

Нечаев поступил иначе. Он ударил кулаком в лицо шефа жандармов генерала Потапова. Ударив, разбил тому нос в кровь. И – не был расстрелян, избит или задушен.

Угрозы расправиться с Потаповым сопровождали этот поступок.

Случай, небывалый случай, подвергся бурному обсуждению в общежитии конвоиров.

Никто не мог дать сколько-нибудь разумного объяснения. Ждали смерти Нечаева – Нечаев продолжал жить.

– Это, наверное, брат или родственник царя, – вот единственное объяснение, которое нашел конвой.

– А если так, действительно так, – говорили конвоиры, – нам нужно держаться осторожно. Завтра он выйдет на волю и нам отомстит. Сотрет нас в порошок.

Нечаев, гений всяческой мистификации, конспирации, не мог не почувствовать, что солдаты его боятся. Он сам стал играть в брата царя. Через полгода солдаты носили его письма на волю».

Случай с генералом Александром Потаповым действительно имел место. Правда, Нечаев не бил его кулаком в нос, а отвесил главе III отделения увесистую пощечину. Бывший народоволец Лев Тихомиров, узнавший об инциденте из записок Нечаева, пересказывал историю так: «Когда Потапов стал грозить Нечаеву телесным наказанием как каторжнику, тогда он в ответ на эти угрозы заклеймил Потапова пощечиной в присутствии коменданта генерала Корсакова, офицеров, жандармов и рядовых; от плюхи по лицу Потапова потекла кровь из носу и изо рта». Военный министр Алексей Куропаткин со слов министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве (во времена нечаевского заточения служившего прокурором Петербургской судебной палаты) передает еще более любопытные подробности: «…Плеве рассказал, что в это время Потапов начал уже быть не в своем уме. Он однажды вошел к Нечаеву в камеру и получил от него пощечину. Что же он сделал? Упал на колени перед Нечаевым и благодарил за науку... Такой факт приподнял Нечаева на огромную высоту». Правда, Нечаева за эту выходку заковали в кандалы, но вскоре цепи с него сняли.

Согласитесь: на вологодских стражников демонстрация подобного «могущества» таинственного сидельца должна была произвести большое впечатление… Сравнивая со сталинским ГУЛАГом: представьте, что какой-нибудь вшивый «контрик» влепил оплеуху Лаврентию Павловичу Берии! А тот ползал бы в ногах у «врага народа»… Вы можете вообразить, как после такого представления к арестанту стал бы относиться вологодский конвой? Логичный вывод: если он бьет Берию и его не расстреливают на месте – кто же за этим «политиком» может стоять?! Только Сталин, отец наш родной…

Так случилось и с Нечаевым. Он стал выдавать себя за «особу, приближенную к государю-императору». Нигилист намекал страже на то, что брошен в крепость за верность наследнику престола (будущему императору Александру III), который стремится к реформам и хочет облегчить участь простого народа. Вот как пишет тот же Тихомиров: «Пользуясь исключительностью своего положения, наводившею солдат на мысль, что перед ними находится какой-то очень важный человек, Нечаев намекал на своих товарищей, на свои связи, говорил о царе, о дворе, намекал на то, что наследник за него... Когда с него сняли цепи, Нечаев умел это представить в виде результата хлопот высокопоставленных покровителей, начинающих брать силу при дворе… Конечно, Нечаев не говорил прямо, но тем сильнее работало воображение солдат, ловко настроенное его таинственными намеками». Давил, разумеется, и на «страдания за народ». Народоволец Виктор Данилов передает слова одного из охранников: «Выходило так, что Нечаев в нашем представлении был не ниже Иисуса Христа. Я потом говорил товарищам-солдатам, что ваш Иисус Христос, вот в камере № 5 сидит человек, он нам добра хочет. Он то же, что Иисус Христос».

Так еще в смутные царские времена была подмочена репутация вологодской стражи.

У тюремщиков – свои шуточки

Правда, в 1910 году Вологда и ее тюремщики слегка подправили, как нынче выражаются, свой «имидж». Это случилось в Вологодском каторжном централе. Необходимое пояснение. После так называемой «революции 1905 года», когда по России в ответ на «Кровавое воскресенье» (расстрел мирного шествия рабочих, которых священник Гапон повел к Зимнему дворцу) по стране прокатилась волна бунтов и вооруженных мятежей, последовал ряд изменений в тюремной системе империи. Так, некоторые тюремные замки были преобразованы в каторжные централы (тюрьмы центрального подчинения) – Шлиссельбургский, Вологодский, Московский, Владимирский, Зерентуйский и т.д. Хотя особо тяжелыми условиями прославился Орловский централ, Вологда тоже сумела отличиться и прогреметь на всю Россию. Что же именно случилось в Вологодском каторжном централе 19 ноября 1910 года? Здесь была устроена массовая порка политкаторжан! Поводом послужил отказ узников от приема пищи, приготовленной из протухшей рыбы. В похлебке плавали черви, что побудило арестантов к объявлению голодовки и обратиться к тюремной администрации с выражением протеста (вспоминается незабвенный «Броненосец Потемкин»). Опровергая более позднюю поговорку об отсутствии юмора у вологодского конвоя, начальник тюрьмы иронично заметил в ответ на претензии сидельцев: «Ведь и рыба, в сущности, червь. Жрите, что дают». Арестанты тюремного юмора не оценили. Началась «буза» со стуком кружками в двери, революционными призывами и прочими милыми шалостями.

Пришлось пускать в дело розги. Политкаторжан секли по одному в холодном карцере. Всего таким образом обслужили 72 человека. Весть о «торжественной порке» просочилась на волю и была разнесена по городам и весям революционной прессой. Владимир Ильич Ленин в статье «Начало демонстраций» негодовал: «В самое последнее время зверства царских тюремщиков, истязавших в Вологде и Зерентуе наших товарищей каторжан, преследуемых за их героическую борьбу в революции, подняли еще выше брожение среди студентов».

Так что вологжане-церберы снова оказались «в авторитете».

И все же вызывает большие сомнения утверждение Варлама Шаламова о том, что выражение «вологодский конвой шутить не любит» вошло в историю революционного движения еще в царское время. Ни одного упоминания об этом до нас не дошло. Вполне возможно, что стражников охотно набирали из Вологды. Но вот в тюремный дореволюционный фольклор они не вошли. По крайней мере, нет в народно-арестантском творчестве той поры ни одного упоминания о «вологодском конвое», равно как и о «вологодской страже». Зато позднее у Иосифа Бродского в «Речи о пролитом молоке» встречаем такие строки:

Случайно ли поэт упомянул вместо конвоя стражу? Возможно, ему было известно о традициях тюремной службы вологжан больше, чем нам? Вопрос остается открытым.

Жертвы пьяного зачатия?

Однако мы так и не приблизились к разгадке конвойной топонимики. Почему все-таки именно вологодский конвой запечатлен сначала в арестантском, а затем и в общероссийском фольклоре? Факт этот неоспорим. Вологодский журналист и писатель Вадим Дементьев вспоминает: «Виктор Петрович Астафьев мне как-то с хитринкой говорил, что когда он переезжал в конце 60-х годов из Сибири в Вологду, то о новых своих местах знал лишь присказку: ''Вологодский конвой стреляет без предупреждения! Шаг вправо, шаг влево – считается побег''. Не знаю, почему моих земляков по всей стране записали в стражников. Их было у российских острогов не больше, чем тех же красноярских земляков Астафьева».

Сам уголовно-арестантский люд предлагает довольно простое объяснение. Так, в романе Владимира Высоцкого и Леонида Мончинского передан любопытный диалог двух зэков:

«– Ишь ты! – Никанор Евстафьевич указал на ровный строй солдат. – Конвой-то бравенький, но все – недоростки. Жорка, откуда такие взялись, не знаешь?

– Вологодские, говорят.

– Ого. С имя не договоришься. Злючий там народ, от пьяниц рождается».

При всей грубой примитивности такого толкования оно не совсем уж беспочвенно. Вологодчина славится неумеренным пьянством. Издавна существует в русском народе поговорка «Пропили воеводы Вологду». Восходит она к временам польско-литовского нашествия на Русь (XVII век), когда в сентябре 1612 года оккупанты внезапным штурмом взяли Вологду и жестоко расправились с ее жителями. Позднее епископ вологодский Сильвестр (которого поляки держали четверо суток в плену и несколько раз выводили на казнь, но все же помиловали) сообщал князю Дмитрию Пожарскому и его соратникам:

«В нынешнем году, сентября в 22 день, с понедельника на вторник, на останошном часу ночи, грех ради наших и всего православного христианства, раззорители истинныя нашея православный веры и креста Христова ругатели, польские и литовские люди и черкасы и казаки и русские воры [ Ворами в то время называли изменников и предателей. ], пришли на Вологду безвестно изгоном, и город Вологду взяли, и людей всяких посекли, и церкви Божия опоругали, и город и посады выжгли до основания… Воеводским нерадением и оплошством от города отъезжих караулов и сторожей на башнях и на остроге и на городовой стене головы и сотников с стрельцами и у снаряду пушкарей и затинщиков не было; а были у ворот на карауле не многие люди и те не слыхали, как литовские люди в город вошли, а большия ворота были незамкнуты… А все, господа, делалось хмелем: пропили город Вологду воеводы».

Правда, уже помянутый выше вологжанин Вадим Дементьев в очерке «Вологда разгульная» пытается оправдать земляков: «Ну, во-первых, не воеводы, а один воевода Иван Одоевский. Во-вторых, город остался без ратных людей, посланных в Москву по призыву Пожарского и Минина. В-третьих, никто не ожидал нападения, оно произошло глубокой ночью, защищать город было некому».

Но вот дикую страсть к безудержным запоям – этого писатель не отрицает, рассказывает даже с гордостью:

«– Сколько там, говоришь, наши предки пили? – переспрашивает один другого. – Ну, день-два... А погуляй-ка несколько лет! В 1917 году в Вологде вышла книга под названием “Лежский фронт”, как веселился три года подряд Грязовецкий уезд. Столько в драках ребят перебили, на войне таких потерь у лежских не было.

Мало или много пили горожане? Что и с кем сравнивать?.. Вологодский священник отец Сергий (Непеин)… подсчитал: «Казенных винных лавок в Вологде одиннадцать и пять частных. Годовой расход вина по городу равняется 40–50 тысяч ведер. Попробуйте сами выпить ведро! А богатыри-вологжане не в один дых, но за год все-таки его опорожняли (водка тогда выпускалась 50-градусной). В городе как раз насчитывалось 50 тысяч жителей».

Это – первое десятилетие ХХ века. А далее гордость растет чудовищными темпами: «Еще один краевед, уже в советское время, воспел ЛВЗ [ Ликеро-водочный завод. ], который вырос из Казенного винного склада на Зеленом Лугу. Запущен он был в 1901 году одновременно с Великоустюжским ЛВЗ. Мощность первого – 360 000 декалитров, второго – 160 000 декалитров. Декалитр – это десять литров. Считайте! Краевед… показал рекордные темпы производства: от 383 162 декалитров в 1927 году до 2-х миллионов декалитров в 1967 году (40 миллионов поллитровок, не шутка!). В 5 раз возросла и производительность труда, в 57 раз расширился ассортимент. Стахановскими темпами работали».

Далее Дементьев с ностальгическими нотками вспоминает о том, как пили вологжане, как вологодский губернатор Николай Подгорнов (1991–1996), будучи еще речным капитаном, упился вместе с командой и утопил баржу с водкой среди Кубенского озера, с тех пор это место – самое любимое у местных дайверов… Затем идет перечисление вологодских писателей – любителей неуемной выпивки. Среди них – Николай Рубцов, Виктор Коротаев, Александр Романов, Василий Оботуров, Владимир Шириков, Александр Грязев, Василий Белов…

«Застольные два десятилетия, которые мы пережили при Брежневе, стали единственной народной отрадой за весь ХХ век – времени бесконечных войн, революций, голода, репрессий, тяжелейшего труда, – тоскует о счастливом прошлом автор «Вологды разгульной». – На вологодских предприятиях, в каждой уважающей себя конторе завелись в те годы комнаты отдыха, зальцы для приемов. Из них регулярно неслись тосты и здравицы в честь индустрии и сельского хозяйства, расцвета культуры и науки. В одном порыве раздавался грохот отставляемых стульев и звон рюмок и бокалов… Гуляли в поездах и на теплоходах, на речных берегах и на дачах, в новых благоустроенных квартирах и в дешевых ресторанах, в газетных редакциях и в мартеновских цехах, в профкомах и парткомах… Кругом лилось и пенилось, цвело и пахло».

Неудивительно радостное восклицание Дементьева: «Какой же вологжанин не любит быстрых загулов!» Зато поражает неожиданный вывод в конце очерка: «Вологодское пьянство, надо прямо сказать, – злой вымысел. Как и вологодский конвой». Логично, что тут скажешь…

Погнали наши городских…

Однако же, несмотря на всю иронию по поводу «злого вымысла», приходится согласиться с тем, что дело вовсе не в каком-то особом пристрастии к пьянству со стороны вологжан. Право же, алкогольными загулами и непотребством в России вряд ли возможно кого-нибудь удивить. Все Зауралье вплоть до Дальнего Востока с долгими зимами, с холодами за –40 и до –65 C, с полярными ночами и бескрайними безлюдными просторами тайги да тундры – куда более располагает к обильным возлияниям «огненной воды» во всех ее видах (от самогона и водки до чистого медицинского спирта), нежели любая вологодская глубинка. Да и в европейской части России Вологда – далеко не самая пьющая «губерния». Некоторые города Золотого кольца производят куда более яркое впечатление на туристов – особенно Ярославль и Владимир. Помню, еще в пору моего советского детства и юности родители, возвращаясь из путешествий на теплоходе по Волге, были потрясены чудовищным количеством вусмерть пьяных мужичков, которые валялись на улицах с раннего утра… То же самое отмечал и мой отец, возвращаясь из Владимирской области, где навещал своих дальних родственников. А отца удивить этим было ох как трудно…

Вологда как раз отличалась в лучшую сторону. Она считалась даже в некотором смысле интеллигентным городом. Интересны размышления Варлама Шаламова в «Четвертой Вологде»:

«…Вологда обращена духовно, а зачастую и физически, материально – к Западу, к обеим столицам – Петербургу и Москве – и тому, что стоит за этими столицами, Европе, Миру с большой буквы.

Эту третью Вологду в ее живом, реальном виде составляли всегда ссыльные... Именно ссыльные вносили в климат Вологды категорию будущего времени… Это будущее России в Вологде было уже настоящим в философских спорах кружков, диспутах, лекциях.

Вот эта устремленность на Запад и создает третью Вологду – Вологду ссыльных – бывших, сущих и будущих.

…Вологда была легкой ссылкой... В этой легкости – ссылка могла быть прервана в любой момент по заявлению ссыльного, да еще близость к столицам – ночь до Москвы, ночь до Питера, – создавалось для либеральных высших чиновников статистическое оправдание… Вологду не сравнивайте с Сибирью. Вологда – это Москва и Петербург».

Вологжане с гордостью напомнят, что именно их город Иоанн Грозный хотел сделать столицей России. Если бы только в Софийском кафедральном соборе на ногу самодержца не свалился кирпич, выпавший из ноги ангела в росписи церковного потолка. Не судьба…

Стало быть, не генетические последствия повального пьянства повлияли на вологодских конвоиров? Пожалуй, что не они. Или скажем так: это явно не основной аргумент. А что же тогда? Для начала заметим: многие исследователи и мемуаристы указывают на то, что стражники, конвоиры набирались не столько из самого города, сколько из глухих деревень. Бывший гулаговский сиделец, ростовский писатель Владимир Потапов поясняет в автобиографическом романе «Песня странника»: «…в лесной вологодской глубинке набирали парней с окающим говором для службы во внутренних войсках, оттуда конвоиры были самые лучшие, самые надежные». Ту же мысль встречаем и у Шаламова: «Вологда – это деревенское стяжательство и верная служба режиму». Именно – деревенское. В романе Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» писатель приводит расширенное художественное обоснование этого тезиса:

«– Я все хочу спросить у тя, сержант, – заговорил присевший возле печки на корточки Шорохов, незаметно проникший в тесный блиндаж со своим телефоном.-– Давно хочу спросить, – многозначительно продолжал он. – Отчего это говорят: вологодский конвой шутить не любит?!

Финифатьев долго не отвечал, вроде бы и не слышал Шорохова. Всем как-то неловко сделалось – очень уж не к месту и не к делу был вопрос Шорохова.

– Битый ты мужик Шорохов, и мудер, а дурак! – печально выдохнул Финифатьев.

– Ты не виляй, не виляй!

– Како вилянье, когда таких, как ты, сторожишь? Мужик наш вологодскай, да и всякий мужик, хлебушко и прокорм от веку в земле потом добыват. И не может он терпеть всякую вшивоту, хлеб трудовой крадущую…»

То есть на передний край выступает то, что Шаламов определил как «деревенское стяжательство», а вернее сказать – особый уклад крестьянской жизни. У деревенского мужика чувство собственности, особенно до начала коллективизации, было развито намного сильнее, нежели у городского пролетария, служащего, интеллигента. На селе быт всегда оставался более патриархальным, покушение на личное хозяйство или на общинную собственность издревле считалось страшным преступлением. Так, конокрадов не просто убивали, а забивали долго, мучительно истязая. Большевистская теория «социально близких» власти уголовников крестьянину была столь же чужда, как крокодилу – комбикорм. Другими словами, одной из важных причин того, что вологодский конвой набирался в основном из деревенских парней, следует считать патриархальное чувство собственности и острое неприятие тех, кто на эту собственность покушается.

Кстати, именно на севере хозяйская, деловая хватка у селян была особо развита. Как отмечает Василий Оботуров в очерке «Земля дедов и отцов», «северный крестьянин был заинтересован в результатах своего труда, – он не знал крепостной зависимости… Свободный труд воспитывал в человеке достоинство и уважение к себе. Не потому ли Иван Пушкарев, составивший “Описание Вологодской губернии”, пишет, что некоторые волости отличаются “благосостоянием крестьян и отличною постройкою”». Вологодский крестьянин отличался зажиточностью: по деревням стояли просторные добротные избы-пятистенки – с летними горницами, нередко в два этажа. Отметим народное зодчество с тонким изяществом резьбы; одежда, скатерти, половики, полотенца славились особой красотой (вспомним знаменитые кружева).

В то же время Вологодский край считался изрядной глушью – в основном леса и болота. В первой половине XIX века пашня и сенокосы здесь занимали лишь одну тридцатую часть площади, остальное – леса и болота. Прибавим суровость климата и бедность почв – и станет более понятно, в каких условиях формировался характер здешних селян. Пожалуй, именно патриархальность во всех смыслах является стержнем этого характера, мировосприятия.

Любопытны заметки пользователя Живого Журнала под ником triggg. Они так и называются – «Вологодский конвой шутить не любит»:

«Еще при царях отбирали в охрану зэков Петропавловской крепости только парней из глухих вологодских деревень. Они считались самыми исполнительными и безжалостными. Точно так же прославился вологодский конвой своей жестокостью и в годы сталинских репрессий, да и после вологодская пересылка отличалась своей традицией…

А отличались тем вологодские парни потому, что на Вологодчине домостроевские устои патриархальной семьи были наиболее крепки, строги и устойчивы, более всех других губерний Российской империи. Мужик, воспитанный в патриархальной вологодской семье, слушался всякого начальника беспрекословно и буквально. Еще в конце 70-х шастал я по вологодским лесам в лесоустроительной партии... В вологодских деревнях, куда мы заходили затариться продуктами, табаком и водкой (которой, кстати, как правило, не было в деревнях, и приходилось, как местным мужикам, затариваться тройным одеколоном), еще были живы старики, последние из могикан, хранившие традиции патриархальной семьи. А если кто не знает, то в патриархальной вологодской семье послушание главе семьи должно быть безоговорочным и беспрекословным. Именно в таком духе воспитывались все дети. Естественно, что вырастали образцовые подчиненные для всякого начальника. Традиционный вологодский мужик тех времен – это образцовый конвойный, исполнительный и бездушный. Конечно, не только вологодский, но и костромской, и самарский, и смоленский, и черниговский, и сибирский, и далее по списку. В конечном счете не в географии дело, а в воспитании. Просто на Вологодчине традиции патриархального воспитания были крепки и продержались дольше всего на территории России».

Думается, однако, что дело не столько в стойкости патриархальных традиций (возможно, и так, но утверждение спорное), сколько еще и в географическом расположении Вологды. С одной стороны, в царской России выбор вологжан для тюремной стражи Петропавловской крепости объяснялся близостью глухого крестьянского края к имперской столице – Санкт-Петербургу. То есть надежные, исполнительные деревенские парни тут же, под рукой, далеко ходить не надо. А в 20-е годы речь шла уже не о близости к Питеру, а об удобном перевалочном пункте по пути к Соловецким островам – единственному в ту пору советскому концентрационному лагерю. Это отмечает и Варлам Шаламов в своем антиромане «Вишера»: «В 1929 году в Советском Союзе был только один лагерь – СЛОН – Соловецкие лагеря особого назначения». Как уже отмечалось, именно в пересыльной Вологде конвой менялся на «соловецкий». Как пишет тот же Шаламов: «Соседи мои хвалили вагонных конвоиров. Это хороший конвой, московский. Вот примет лагерный, тот будет похуже».

Есть еще одна «составляющая»; ее, пожалуй, можно назвать даже «стержневой». По крайней мере, для 20–30-х годов прошлого века. Это – явное противостояние города и деревни, сельского и городского менталитета, которое в России остро ощущается и по сию пору. То же наблюдалось и в царской России. А уж в первые десятилетия Советской власти с ее продразверстками да коллективизацией глухая неприязнь села к городу проявилась особо отчетливо. До сих пор в народе популярна залихватская присказка: «Погнали наши городских!» Презрительное отношение горожан к «лапотникам», «немытой деревенщине», с одной стороны, и извечное восприятие крестьянами «городских» как нахлебников, сидящих на шее у селян, заносчивых, «шибко умных» белоручек, с другой стороны, – кажутся неистребимым, вечным антагонизмом. Учитывая то, что в 20-е годы именно горожане составляли основной контингент и пополнение Соловков, можно утверждать, что набор конвоиров из вологодской деревенской глубинки являлся совершенно естественным. Власть вообще активно использовала такого рода социальную и национальную неприязнь, разобщенность при наборе на конвойную службу. Но об этом у нас еще будет время поговорить.

Наконец, известный нам пользователь triggg указывает еще на одну важную особенность – уровень грамотности и интеллектуального развития. Простому, малограмотному деревенскому парню с патриархальным воспитанием в духе беспрекословного подчинения старшим высокое продвижение на государевой службе не светило. Ему оставалось верное служение и четкая исполнительность:

«Система выстроена, отношения внутри традиционные, построены на принципе “я начальник – ты дурак”… Но человеческую суть и стремления не уничтожить ничем, даже раб имеет свое хоть и рабское, но человеческое достоинство… Надо тоже получить подтверждение того, что он является значительным и важным винтиком машины. Надо же почувствовать себя маленьким, но начальником, показать всем, что имеет не только рабскую покорность, но и силу и мужество, что имеет значительную величину в системе власти. И потому единственным объектом, перед которым и над которым мент может показать и реализовать свою власть, – подконвойные… Все, появляется классический конвоир, готовый всегда и везде издеваться и гнобить всех, кто не из его конвоя. Подавляемое человеческое достоинство находит выход и разрядку в подавлении человеческого достоинства тех, на ком нет формы…»

Все это в определенной мере справедливо, однако касается не только «вологодского конвоя», но конвойной системы вообще. Действительно, у городских ребят всегда служба во внутренних («конвойных») войсках считалась делом «позорным». Так, пользователь под ником constructo вспоминает: «У городских служить в ВВ было "в падло", тем более если он сам себя "пацаном" считает. У меня двое знакомых там служили: один по пьяни от “покупателей” [ Представители военных частей, отбирающие на сборном пункте бойцов для своих подразделений. ] убежать не смог, второй в райвоенкомате накосорезил: ему – или в ментовку свезем, или иди в ВВ…» Ну да все равно попадали часто; лучшую книгу о нравах конвойных войск – «Зона» – написал Сергей Довлатов…

Деревенские парни с Вологодчины в глазах арестантской братии резко контрастировали с конвоирами из числа городских ребят (помните у Шаламова противопоставление «соловецкого» конвоя «доброму» московскому)? «Городские» считались среди арестантов «своими», из одной среды, понятными; с кем-то из них можно было даже договориться о мелких поблажках. Но вот в Вологде их сменяла хмурая, угрюмая «деревенщина». Она изначально подозрительно относилась к «преступному» городскому «отребью», к тому же конвоиров соответственным образом обрабатывали. Не факт, что вологжане действительно отличались дикой злобой и жестокостью. Скорее всего, они просто были образцовыми служаками, их нельзя было ни разжалобить, ни подкупить. В арестантах они видели именно отбросы общества, хитрых и злобных уголовников, за которыми нужен глаз да глаз. Понятно, что подконвойные отвечали своим охранникам той же монетой. Такие отношения были обречены на дальнейшее ужесточение.

Итак, подведем предварительный итог. Известность «вологодского конвоя» держится на нескольких «китах». Первый – географическое расположение Вологды как пересылки по пути из Центральной России в Соловецкие лагеря особого назначения (дореволюционное существование поговорок о «вологодском конвое» не находит подтверждения). Второй: подбор в состав конвоя ребят из глухих вологодских деревень с патриархальными устоями (прежде всего – обычай беспрекословного подчинения старшим, исполнительности и почтения к верховной власти). Третий: использование властью неприязни деревенских жителей к городским, составлявшим преимущественный контингент лагерников. Пожалуй, именно эти три кита и создали недобрую славу «вологодскому конвою».

Разумеется, к сему можно присовокупить и стремление конвоиров компенсировать свое подневольное положение по отношению к собственному начальству строгостью и издевательством над «врагами народа» и уголовниками. А актриса Татьяна Окуневская в мемуарах «Татьянин день», говоря о своем пребывании в Вятлаге, отмечает и другие причины, которые, по ее мнению, формировали у «вологодских» озлобленность: «Вохровцы почти всегда пьяные, даже на вахте… Говорят, что вологодский конвой – самый тупой и жестокий. А каким же им быть: звериная жизнь, хуже, чем в зоне. Грязный поселок, контингент женщин из тех, кто освободился или нет выезда отсюда. Они с ними сходятся, те их спаивают неизвестно чем, бывали случаи отравления, и так изо дня в день». Однако следует отметить, что подобные условия жизни были характерны не только для вологодского конвоя, но и для многих конвойных из других регионов.

«Молитва» вертухаев и «молитва» уркаганов

Есть такая мудрость народная: «Все мы под Богом ходим». Да только, видать, боги у начальничков и арестантов разные. Соответственно – разные и «молитвы».

Первая, «вертухайская» («не вэртухайсь!», то есть не вертись, не дергайся, было любимым присловьем лагерных служак, которых особенно охотно набирали на Украине в «стране Хохляндии»), прямо связана в представлении сидельцев с вологодским конвоем. Об этом вспоминают многие лагерники. Вот что пишет историк Даниил Аль, пошедший вологодскую пересылку в конце 1940-х годов:

«Когда поезд отошел, нашу колонну повели на пустынную привокзальную улицу. Перед началом движения начальник конвоя, принявшего нас из “столыпина”, громко прокричал:

– А ну, тихо! Слушай объявление!

Тут я впервые и услышал фразу, которая, как оказалось, была в этих краях исключительно популярной и без конца повторялась и охранниками, и заключенными. Первыми – всерьез, вторыми– с насмешкой.

– Вологодский конвой шуток не понимает. Шаг вправо, шаг влево – считается побег. Открываю огонь без предупреждения! – сурово произнес начальник.

Десять лет спустя я вставил эти слова, чуть видоизменив их, в комедию “Опаснее врага”. Пьяница кочегар, “арестовавший” в котельной Института Кефира двух оказавшихся там научных сотрудников, предупреждает их: “Шаг вправо, шаг влево – считается побег. Бью по кумполу без предупреждения!” Тут он замахивался лопатой. Зал весело хохотал, на что я и рассчитывал. Хотелось осмеять страшные обстоятельства народного “быта” сталинских времен, которые, как в тот момент “оттепели” казалось, безвозвратно ушли в прошлое… Тогда, в Вологде, смеяться не хотелось. В голосе начальника конвоя звучала вполне реальная угроза. И никто, в первую очередь достаточно опытные в этапных делах воры, не сомневался, что угроза будет выполнена без всяких колебаний».

Именно это знаменитое предупреждение и называли в лагерях «молитвой». В мемуарах Аля, однако, приведен ее сокращенный вариант. Иная формулировка – у Майкла и Лидии Джекобсон в сборнике «Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник»: «“Вологодский конвой шутить не любит: шаг влево – агитация, шаг вправо – провокация, прыжок вверх – побег” – так заключенные перефразировали традиционное предупреждение конвоя, требовавшего подчинения (Записано от Виктора Полушина, 1937 г.р., в поселке Пернаты Пермской области в 1960 году)».

Владимир Звездин в рассказе «Беглецы» называет подобную «молитву» девизом вологодского конвоя («самого строгого и надежного») и приводит ее в следующем виде: «Вологодский конвой шуток не понимает, шаг влево, шаг вправо, прыжок вверх, считаю побег. Без предупреждения стреляю». Мой отец, прошедший ГУЛАГ и как сиделец (с 17 лет) и затем как охранник во время срочной службы (такое тоже бывало), вспоминал вариант «прыжок на месте – провокация», некоторые арестанты иронически передразнивали: «Прыжок на месте – попытка взлететь». Видимо, это – своеобразная вариация известной зэковской шутки: «Внимание, конвой! Зэк, обпившийся чифира, подпрыгивает на пять метров!»

Впрочем, несмотря на то что «молитву»-предупреждение многие связывают с вологодским конвоем, скорее всего, это была стандартная формула конвоиров всего Советского Союза, даже там, где «вологодскими» и не пахло. Поэтому часто «молитву» приводят без всякой связки с вологодским конвоем, зато с разнообразными подробностями, видимо, в зависимости от изобретательности и фантазии местной охраны. Например, у Жака Росси в «Справочнике по ГУЛАГу»: «Внимание, заключенные! В пути следования не растягиваться, не разговаривать, с земли ничего не подымать. Шаг влево, шаг вправо считается побегом. Конвой стреляет без предупреждения». Росси, правда, отмечает, что обычно текст сокращают, начиная со слов «шаг влево, шаг вправо» и т.д.

У Александра Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ»:

«Начальник караула прочел ежедневную надоевшую арестантскую “молитву”:

– Внимание, заключенные! В ходу следования соблюдать строгий порядок колонны! Не растягиваться. Не набегать, из пятерки в пятерку не переходить, не разговаривать, по сторонам не оглядываться, руки держать только назад! Шаг влево, шаг вправо считается побег, конвой стреляет без предупреждения!»

Екатерина Матвеева в «Истории одной зечки» приводит одновременно и вертухайскую «молитву», и зэковскую «дразнилку» – опять-таки без привязки к конвоирам из Вологды:

«Все замолкли, и даже собаки перестали брехать и чесаться.

– Построиться! Разобраться пятерками! Стоять смирно! Прекратить разговоры! Шаг вправо, шаг влево считаю попыткой к побегу, – тут он сделал паузу и оглядел строй зечек, давая им время осмыслить услышанное, затем, еще возвысив голос, добавил: – Стрелять буду без предупреждения. Ясно?

– Шаг вправо – агитация, шаг влево – провокация, прыжок вверх – пропаганда, удар попой об дорогу – побег. Стреляю без предупреждения, – передразнила его Муха, как только он отошел подальше».

Валерий Фрид в повести «58 с половиной, или Записки лагерного придурка» уточняет: «В конце молитвы вместо "аминь" звучало: – Ясно? В ответ колонна хором должна была орать: – Ясно!»

Точно так же, став «продуктом распада», обрела самостоятельность и поговорка «Вологодский конвой шуток не понимает (или – не принимает, не знает)». Валерий Фрид вспоминал: «Этапов з/к з/к не любят и боятся, о чем свидетельствует и лагерный фольклор: "Вологодский конвой шуток не принимает"». Феликс Серебров воспроизводит присказку несколько иначе: «Это и был Ветлаг. И восемь километров с собаками, со всеми прелестями. Тогда первый раз я вкусил, что такое конвой, и что вологодский конвой шуток не знает». В стихах репрессированного поэта Серго Лиминадзе есть такие строки:

У «вологодской молитвы» об отсутствии юмора у конвоиров появились и другие продолжения, заменявшие знаменитое «шаг вправо, шаг влево». Одно из них приводит Владимир Звездин: «Пуля не догоняет, собаку спускаю, собака не догоняет, сапоги снимаю, сам догоняю». Владимир Потапов в «Песне странника» дает расширенный вариант: «Бежать будешь – пуля догонит; пуля не догонит – собаку спущу; собака не догонит – сам лапти скину; ну, а уж сам не догоню – хрен с тобой, беги!»

Тот же Потапов вспоминает и более редкое продолжение присказки: «Вологодский конвой шутить не любит! Грязь, говно – ложись все равно!» Причем любопытнейший факт! Неожиданное подтверждение справедливости этого присловья я встретил у Виктора Астафьева в его заметках «Тающая льдина (метаморфозы писателя-почвенника». Виктор Петрович поведал характерный эпизод: «Ты ведь знaешь, я в Вологде жил 15 лет? И приезжaет ко мне друг-однополчaнин, хочет по улицaм побродить, посмотреть знaменитый вологодский конвой… Друг мой возврaщaется и говорит: "Изобретaтельные, суки! Если в строю кто не в ногу пойдет или зaговорит – срaзу всех положaт. Но не нa сухом месте, a нaрочно тaк выберут, чтобы в лужу". Это по-нaшему!»

Но была и другая «молитва», которая не имела отношения к этапированию. Обычно ее называют «воровской». Вообще-то она достойна отдельного рассказа, но в рамках нашего очерка «молитва» эта интересна тем, что в ней тоже упоминается вологодский конвой в ряду других мучений, выпадающих на долю заключенного. «Воровская молитва» часто воспроизводится вкратце на теле арестанта в виде наколки или наносится на расписные носовые платки – «марочки», которые «сидельцы» дарят на память своим корешам. Вот примерный текст:

Подобного рода «молитва» имеет корни в русском фольклоре, в традиционных заговорах, а также в разных пародийных оберегах. Например, Наум Синдаловский в исследовании «Петербург в фольклоре» приводит в качестве примера следующий:

«Каждым извозчиком руководило желание обогнать, выделиться, понравиться клиенту. Заклинание: “Спаси, господи, от седока лихого и изверга-городового”, которое ежеутренне, как спасительную молитву, повторяли про себя ямщики, выезжая на городские улицы, подхватило население, вспоминая его каждый раз, выходя из дома».

Азиатское лицо Вологодчины

И все же, рискуя навлечь на себя недовольство многих читателей, попытаюсь сказать и несколько слов в защиту вологжан. Возможно, именно они первоначально заслужили аттестацию особо злобных «псов» конвойных. Но далее, по свидетельству ряда источников, негативное определение «вологодский конвой» сидельцы перенесли вообще на любых охранников, которые отличались лютостью и бесчеловечностью. Альвина Шашкина в исследовании о Ванинской пересылке, например, пишет: «Ехали в вагонах с решетками, в Комсомольске состав принял вологодский конвой: “Вологодский конвой шутить не любит”». Честно говоря, есть большие сомнения в том, что в Комсомольске-на-Амуре заключенные попадали под охрану именно вологодского конвоя. Скорее всего, речь идет вообще о злобных конвоирах.

Заметим к слову, что в гулаговские времена подобную «каинову печать» арестанты ставили не только на вологжан. Лев Копелев в мемуарах «Хранить вечно» (первые послевоенные годы) описывает случай, когда конвоиры вели арестантов по улице: «С тротуаров глядели вольные люди – большинство безразлично, равнодушно, реже – сочувственно, еще реже – враждебно… Мальчишка, шагавший в шеренге передо мною, метнул письмо – бумажный треугольник в кучу парней, стоявших на перекрестке. Я заметил, как один из них наступил на письмо. Конвоиры заорали: “Кто бросил? Кто поднял? Отдавай, твою мать!..”. Лейтенант бежал, размахивая пистолетом, к тротуару. (Мальчишку заметили. Потом в тюрьме его уволокли в карцер. Слышны были истошные вопли. Кто-то сказал: “горьковские вертухаи – волки, умеют калечить”»

А совсем недавно на одном из сайтов некая «мурена» делилась впечатлениями: «Да, вот где деньги не помешают, так это в столыпине. Правда, раз попала с воронежским конвоем, у них эта тема не канала. Еще и черемухой травили за то, что в туалет просили вывести».

Так что и у Вологды имелись в конвойном мире «конкуренты». К тому же в «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург встречаем неожиданную и в некотором роде даже шокирующую характеристику церберов-охранников с Вологодчины: «Тороплю Кольку Вологодского. Вологодский конвой вообще самый лучший, это общеизвестно. Не сравнить же его с украинским или ташкентским. Так что если начну совсем падать с ног, то Коля и отдохнуть разрешит, парень славный…» Вот оно как, оказывается! Ну, по поводу общеизвестности бывшая лагерница несколько преувеличила. Мы как раз успели убедиться совершенно в иной «общеизвестности». В который раз обратимся к тому же Астафьеву (что поделать, писатель авторитетный, да и на Вологодчине немало прожил): «Поговорку "Вологодский конвой шутить не любит!" вся Россия знaлa. А ведь и киргизы охрaняли, и кaзaхи, и не тaк уж много русских было во внутренних войскaх. Однaко ж вологодский конвой!»

Стоп! А вот с этого места давайте подробнее. Действительно, власть советская умело использовала межэтническую неприязнь и подозрительность в многонациональном СССР. Справедливо замечено: в «конвойные войска» на территории тогдашней РСФСР (то есть Российской Советской Социалистической Республики, в отличие от республик национальных) и впрямь значительная часть военнослужащих набиралась из так называемых «национальных окраин»: Средняя Азия, Кавказ, Закавказье, примкнувшая к ним Украина… В то же время внутренние войска на территории этих республик активно пополнялись чистопородными «русаками». В «чужого» и стрелять легче, и врезать ему при случае можно жестче. Политика эта активно практиковалась в довоенном, а особенно в послевоенном ГУЛАГе. Валерий Фрид вспоминает: «Этапов з/к з/к не любят и боятся, о чем свидетельствует и лагерный фольклор: "Моя твоя не понимай, твоя беги, моя стреляй" (это о среднеазиатах, якобы отличавшихся особой жестокостью)». Он же вспоминает блатную переделку казачьей песни «Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется»:

Пользователь под ником constructo, на которого мы уже ссылались, сообщает: «У нас зону в городе охраняли исключительно "нерусские". Дембеля ихние красные погоны снимали, когда домой ехали». Александр Широбоков в записках о современной туркменской тюрьме («Стена») отмечает туркменский аналог «вологодского конвоя» – «ташаузский конвой»: «Ты, Бяшим-ага, не задумывался? Почему конвойные солдаты – все ташаузские? А я отвечу: все они злые, как овчарки, натасканные на нас». Ташауз (Дашоуз, Дашховуз) – город в Туркменистане, областной центр. Почему конвойные из этой области злые, как овчарки, того не ведаю (как говорится, «мы не местные»). Возможно, какой-нибудь туркменский исследователь посвятит этой теме особый очерк. Мы же вернемся к конвою вологодскому – хотя опять же в непосредственной связи с «нацменами».

Важное свидетельство дает бывший советский осужденный, поэт Леонид Барановский. На сайте «Поэзия.ру» он разместил стихотворение «Это я, подлый зэк», которое есть смысл процитировать:

Один из читателей, Владимир Прокопенко, в обсуждении заметил: «Леонид, стихотворение впечатляет, но несколько неожиданно: "конвой вологодский не шутит" (вроде бы – славяне?), а потом "Халима ли, Зулейка". Или я не так понял?» Следует ответ Барановского:

«Владимир, тут все просто. Не знаю, как сейчас, а в бытность мою (мне довелось общаться со многими конвоями, и с вологодским в том числе, с 1969 года по 88-й, т.е. почти 20 лет), так вот, в те приснопамятные времена во внутренние войска (ВВ) набирали из сельской местности пацанов (подавляющее большинство), не брали "шибко грамотных", ко всему еще (эта политика проводилась неукоснительно) процентов 70, может, больше новобранцев пригоняли из азиатских республик и кавказских. Причем слали пацанов как можно дальше от дома. По-русски говорили они едва-едва... Ну тут можно долго писать, это все уже описано и не раз.

Вот и выходило, что вологодский конвой состоял напрочь из киргизов, казаков, калмыков... Хуже вологодского конвоя я в "столыпиных" не встречал. И "вологодский конвой шуток не любит " – фраза, не придуманная подлыми зэками. Начальник конвоя так этап и встречал: "Шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх – попытка к бегству, стреляем без предупреждения"».

Потрясающе… То есть на самом деле в 1960-е годы и ранее «вологодский конвой» по преимуществу состоял вовсе не из вологжан! Псевдовологодские конвоиры и по-русски, оказывается, плохо понимали.

А для «азиатов» предназначались как раз иные конвоиры. Сенавер Кадыров в сборнике «Тюремный мир глазами политзаключенных» вспоминает примерно о тех же временах, что и Барановский – но места другие: «Новосибирский конвой к этому времени был уже известный конвой. Представь: “Столыпин” идет по казахстанским степям, где жара невыносимая – они закрывают окна. Выехали за Казахстан, это Алтайский край уже, там Барнаул и так далее, немного похолодало – наоборот, открывают окна. Воды в Казахстане не дают, в туалет выводят бегом».

Есть и другая специфика в регионах – например, конфессиональная. На Северном Кавказе особо строгим и жестоким считается осетинский конвой, сопровождающий кавказцев-мусульман. Такой конвой набирают из осетин-христиан (осетины – единственная отчасти христианская национальность на Северном Кавказе). Интересно, что полковника Буданова, задушившего чеченскую 18-летнюю девушку Эльзу Кунгаеву, из Чечни в Ростов сопровождал осетинский конвой.

Но встречались на советских просторах и более вменяемые охранники. Так, анонимный автор рукописных мемуаров «Рай для блаженных», описывая события 70-х годов прошлого века, повествует об одном из них: «…Этот конвой более деловой и общительный – литовцы, одним словом, Запад. С ними легко, ибо они понимают. Они сразу, едва мы тронулись, подходили к каждому купе и предлагали на выбор: чай, водку, одеколон или девочек. Арестанты засуетились, послышался веселый разговор, запахло радостью и спокойствием… Словом, этот этап нашего турне прошел очень весело».

Так что конвои бывают всякие…

«Руки на кОпОт!»

И все-таки известность вологодского конвоя сохраняется и поныне – причем уже даже в творческой переработке.

Так, эту сомнительную славу помогает удержать знаменитый «вологодский пятак», он же «остров Огненный» – бывшая колония ОЕ-256/5. Это учреждение имеет давнюю и богатую историю. Многие здания возведены еще в XVI веке, когда здесь располагался монастырь. После 1917 года монастырь стал концлагерем для «врагов народа», а с 1963-го – «особняком» (колонией особого режима). Обывателю «пятак» более известен по фильму «Калина красная»: именно отсюда выходил на волю герой Шукшина Егор Прокудин. В начале 1994 года «особняк» пережил очередную метаморфозу: приказом МВД РФ он был перепрофилирован в колонию специального вида режима для лиц, которым смертная казнь в порядке помилования заменена пожизненным лишением свободы.

С тех пор «пятак» – одна из самых жутких «зон» страны. В свое время это отметили даже коллеги вологжан из Свердловской области, где существует такая же колония для пожизненно осужденных. Заместитель начальника колонии Н-240 Алексей Детков после посещения колонии в Белозерском районе заметил:

– На мой взгляд, некоторые из мер являются явно избыточными. Например, запрещение осужденным в течение дня ложиться на кровати, запрет пользоваться телевизорами в камерах. В нашем учреждении такие возможности для осужденных есть. Потому и атмосфера менее напряженная, осужденные гораздо легче идут на человеческий контакт.

Ради справедливости стоит отметить: с тех пор на «пятаке» многое изменилось и правила стали более гуманными. Однако все же сотрудники «бессрочки», по мнению многих, кто с ними встречался, отличаются предельной жесткостью и строгостью по отношению к «пыжам» (так на жаргоне называют пожизненно заключенных).

Зная уголовные биографии каждого из своих подопечных – с горами трупов, садизмом, зверствами и даже людоедством, – офицеры и прапорщики за глаза (а нередко и в глаза) называют этих людей шакалами. В возможность изменения к лучшему звериной сущности убийц сотрудники не верят. Из своей практики они сделали вывод: вся эта мразь ни на минуту не сожалеет о содеянном, не мучается и не раскаивается.

Но одним островом Огненным традиции вологодского конвоя не заканчиваются. Сегодня наряду с известной присказкой «вОлОгОдский кОнвОй шутить не любит» по стране кочует ее иронический аналог: «вОлОгОдский ОМОН, руки на кОпОт!» – с нарочитым акцентом на знаменитое «оканье». Поговорка эта становится жутко популярной. Ее происхождение пояснил в своем блоге ЖЖ Олег Матвейчев:

«Вспомнил байку из выборного прошлого.

Произошла эта история с Андреем Болдыревым. Он работал тогда в отдаленном районе Вологодской области, в таком далеком, что там все разговаривали с вОлОгОдским акцентом.

Про те места есть известная история: «Отец Онурфрий, Обходя Окрестности Онежского Озера, Обнаружил Обнаженную Ольгу»... И так далее, все на О.

Поехал как-то Андрей в Вологду по делам. дорога ночная, мрачная, туманная. Впереди идет колонна лесовозов. Ну, Андрей пристроился за ними и едет тихонечко.

Вдруг лесовозы встали; оказывается, они везли ворованный лес и милиция их поймала, ну а Андрея посчитали " машиной сопровождения" – хозяином украденного леса.

Он не подозревает, стоит. И тут на него валится куча автоматчиков в камуфляже и масках и неподражаемый северо-русский акцент орет:

– ВОлОгОдский ОМОН, руки на КОпОт, ОтмОрОзки!!!!

С тех пор фраза стала крылатой в политтехнологических кругах...»

Так что вологодский губернатор может быть доволен: знаменитый бренд, как олимпийский факел, бережно передается из поколения в поколение.