Дмитрий Морачевский
«Красные» и «черные»
Август 2004 года. После нескольких пересылок меня и еще несколько человек везут почти с комфортом в автозаке к последней станции назначения – зоне строгого режима в поселке Уптар.
Выгрузились в «конверте» – отстойнике для въезжающих машин. Дежурный офицер нас посчитал, проверил данные – где родился, где крестился и на сколько лет. Потом гуськом, неся сумки с нехитрым зэковским скарбом, мы вышли в зону. Выйдя на тропу между локалками, я, словно споткнувшись, остановился с разинутым ртом.
Передо мной, по обе стороны тропы, стояли ровным строем зэки, а мы должны были идти сквозь этот строй. Все бы ничего, если бы не одна деталь, от которой я и впал в ступор: у всех, кто стоял в строю, на рукаве был четко виден ландух (повязка) с белыми буквами «СДП» (секция дисциплины и порядка).
Первая мысль: «Какая-то ошибка». По моим сведениям, лагерь «черный», а такого в черном лагере быть не может. Тут раздался окрик офицера:
– Чо встали, как бараны? Двигайте дальше и быстрее.
Я поборол свою нерешительность и сделал шаг. В спину мне воткнулся следом идущий паренек, которого подтолкнули сзади. Мы шли, а в спину нам неслись оскорбления:
– Черные есть? Дрочите жопы! Запасайтесь мылом! Вешайтесь, уроды!
Нас подвели к зданию, в котором предстояло пройти шмон. Одна стена коридора была без дверей, около нее стоял строй эсдэпэшников. Нас построили, подошел офицер (капитан), а с ним громадный зэк кавказской наружности. На левой руке у него тоже был ландух, но поменьше, чем у остальных, более аккуратный, с надписью «председатель СДП колонии».
Мне все стало ясно – «красная» зона.
А тем временем стоявший перед нами капитан начал свою торжественную речь:
– Граждане осужденные! Вы прибыли для отбывания наказания в колонию строгого режима АБ-261/4, находящуюся в поселке Уптар Магаданской области. Чтобы ни у кого не возникло вопросов, сразу говорю: зона наша – «красная». Сейчас вас обыщут, переоденут и отведут в карантинное помещение, где с вами будет проведена профилактическая работа. А сейчас по двое заходим в обыскную с вещами.
Пока шмонали да переодевали первых, ко мне подошел один из эсдэпэшников.
– Ты откуда?
– С Камчатки.
– Ого! Каким ветром?
– Попутным, – съязвил я.
А он, только уже фальцетом и громко:
– Ты чо, блатной?
– Поблатней тебя буду!
– Ну, сука!
Он даже задохнулся и побежал куда-то.
Подошла моя очередь идти на шмон. Я зашел в обыскную – большую комнату, с длинными столами в два ряда. Мне было видно, как тот, что только что разговаривал со мной, нашептывает что-то чурбану (и капитан тоже наклонил к ним голову). Было ясно, что этот жук навозный говорил обо мне.
Прапор напротив меня промычал:
– Все из сумок на стол.
Тут вся троица направилась в нашу сторону. Подошли. Стоят, смотрят. Я начинаю распаковывать сумки: сигареты в блоках, пачки чая, консервы, пакет с лапшой, из другой – смена белья, пакет с гигиеной – бритва, мыло, зубная паста.
– Все выложил?
Прапор начал шмонать.
– А что это тебя с Камчатки сюда пригнали? – ехидным голосом, как бы между прочим спрашивает капитан.
А я возьми да ляпни в ответ:
– У вас что, все такие любопытные?
Рожа у капитана разом стала пунцовой и он аж завизжал, обращаясь к прапору:
– Этого… этого… по полной программе… – И тут же в сторону чурбана: – Ибрагим, этого на особый контроль!
И, развернувшись на каблуках, вышел, хлопнув дверью. Следом утянулись его доверенные эсдэпэшники.
Прапор с особым рвением принялся выполнять приказ. Я вез с собой десять блоков сигарет, а этот урод вытряхнул их из пачек и стал методично ломать. Переломав все до одной, принялся за мыло. Достал из-за голенища сапога нож и стал крошить кусок за куском. Зубную пасту стал выдавливать из тюбиков в первый попавшийся пакет, а попался ему из-под хозяйственного мыла.
– Кто ж будет такой пастой зубы чистить?
– Ты и будешь! Пока зубы есть, – окрысился прапор.
Раскрошенное мыло, и туалетное, и хозяйственное, он ссыпал в один пакет.
– Стираться будешь! Ха-ха!
Было видно, что он сам собой очень доволен.
Потом всех переодели и повели в карантин, по дороге в который я ничего не успел разглядеть – я был как в тумане от злости на шмональщиков, но больше – на себя (кто, спрашивается, за язык тянул?).
Сам карантин – это своеобразный отстойник для вновь прибывших. Во всех лагерях, где пришлось побывать, есть такие карантины, но держат там везде по-разному: от недели до двух. За это время каждого осматривает врач, ведет работу психолог (это веяние последнего времени), кумовья пробивают, не привез ли чего запретного.
Нас ввели в большое помещение, две стены уставлены рундуками для сумок и вещей, несколько столов с электрочайниками и плитками, на подоконнике – небольшой аквариум с рыбками. Из этой комнаты – два выхода в спальные помещения.
Пацанята, что были со мной, оказались шустрыми: не успели мы войти, а один из них уже мастырил чифир.
– Молодец, парень! Чифир с дороги – первое дело!
Минут через десять чифир был готов, парняга разлил всем желающим, и мы с насаждением поглощали этот душистый обжигающий бальзам. Допив чифир, угостился у пацанов сигаретой. Ждал развязки. В том, что она скоро наступит, сомнений не было.
Через несколько минут нас всех собрали в спальном помещении. Само помещение было небольшое и уютное: вдоль стен – пять двухъярусных кроватей, в проходняках между ними – по две тумбочки, в торце комнаты стоял на резном столике телевизор, под ним несколько полок с книгами и видеокассетами, рядом с телевизором – музыкальный центр и видеомагнитофон.
Все пришедшие с главным эсэдэпэшником Ибрагимом сидели на нижних шконках в первом проходняке, а мы вшестером стояли напротив – вдоль стены. Был еще седьмой, но он был обиженный и его уже определили в «гарем».
Какое-то время мы разглядывали друг друга – они сидя, мы стоя. Тишина стояла такая, что было слышно, как жужжат мухи на окне. Наконец один – тот, что сидел с краю, – спросил:
– Какой масти будете?
Никто не торопился с ответом. Каждый решал сейчас свою дальнейшую судьбу: жизнь здесь в лагере и после него.
Четверо объявились «черными». Я и тот шустрый парняга, что сгоношил чифир, молчали. Все уставились на нас:
– Чего молчите?
– Кем будешь? – раздался окрик Ибрагима, обращенный ко мне.
Вероятно, он предвкушал, как сладко будет со мной отдельно работать по перекрашиванию. Все ждали, что я отвечу. Я не стал дальше накалять обстановку и сказал:
– «Красный»!
– Ты это только сейчас придумал? – спросил Ибрагим.
– Нет! Сидел на Камчатке, на Сахалине, и везде был завхозом, – ответил я ровно и тихо.
– А что же ты на шмоне об этом не сказал? – не унимался Ибрагим.
– А меня разве об этом кто-то спрашивал?
– Ладно, разберемся… – Ибрагим почесал затылок и перевел взгляд на пацана, который до сих пор не определился: – А ты что притих?
– Я… это… на тюрьме баланду раздавал по прошлому сроку и освободился с нее по УДО.
– Ясно с тобой, – резко сказал Ибрагим и продолжил: – Зона «красная», это вы уже поняли. А поэтому выход в лагерь либо через ландух, либо через метлу.
Ибрагим цепким взглядом вглядывался в лица тех четверых, которые назвались «черными».
– Если нет, тогда ШИЗО за отказ от общественных работ, статья 106 УПК РФ, которая гласит, что каждый обязан раз в неделю отработать бесплатно два часа на благоустройстве учреждения, в котором отбывается наказание. Все законно. Ну, а коли вы «черные» – вам западло метлу в руки брать и плац мести, а уж ландух надеть – тем более. Что же, за убеждения пострадать – милости просим в ШИЗО… Вам час на размышление!
– Мне нечего размышлять, – взорвался один из четверки. – Метлу не возьму, ландух тем более не надену! Вызывай мусоров, пусть сажают! Мне с вами, козлами, даже воздухом одним дышать – и то западло!
– Ясно! – Ибрагим с жалостью посмотрел на него. – За козлов ответить придется!
Пять человек тут же подорвались со шконок и под руки вывели парня из спального помещения. Следом вышел и Ибрагим, а мы остались ждать, что будет дальше.
Минут через пятнадцать пришли два контролера, потом Ибрагим.
– Ну что, не передумали? – обратился он к трем оставшимся и посмотрел в ту сторону, куда увели первого парня.
Его как раз выводили из соседнего помещения, так как сам он на ногах не стоял – огребся по полной, хотя лицо было чистым (по лицу не бьют, зачем следы оставлять?).
Двое из троицы бросились на помощь. Оттолкнули тех, кто его держал, и сами взяли под руки своего товарища. А четвертый стоял, будто его заморозили, – наглядный пример того, что страх делает с человеком.
– Наш парень, – улыбаясь, похлопал его Ибрагим по плечу.
– А этих в ШИЗО! Бумаги потом составите за отказ… Ну, вы сами знаете, – говорил он контролерам, которые поспешили увести всех троих.
– Вот ваши шконки, – Ибрагим указал на три нижние. – Устраивайтесь. Потом познакомимся поближе и поговорим.
Он повернулся и пошел к выходу, за ним потянулись остальные.
***
Я прошел в первый проходняк, сел на шконку, с которой лучше виден телевизор, снял обувь и, не раздеваясь, завалился поверх одеяла, закинул руки за голову. Кто-то присел на мою шконку. Это был Шустрый (так я его для себя уже назвал).
– Я напротив устроился, ничего? – спросил он.
– Ты бы представился, что ли, – сказал я, не открывая глаз.
Он словно спохватился, привстал, неуверенно протянул руку.
– Димон. С Магадана.
– Альберт. С Камчатки, – ответил я и пожал ему руку.
Его худая ладошка оказалась сухой и теплой. На меня смотрели голубые чистые глаза.
– Я буду звать тебя Шустрый, ты не против?
– Вообще-то на первом сроке меня Малым дразнили, но это погоняло мне больше нравится. Я согласен.
– Вот и ладно! Тогда иди чай заваривай, будем новое погоняло обмывать. И еще: там у меня в сумке найдешь лапшу – завари. Тушенка там тоже есть. В общем, сделай, чтобы всем пожрать хватило.
Он убежал. Такого паренька надо при себе придержать. Вроде неглупый, неискушенный, лагерным дерьмом не провонявший. Слабохарактерный, исполнительный, шестерит без проблем – такие люди нужны, главное, с умом подойти… Ладно, пусть будет рядом...
И тут же объявляется Шустрый с кружкой свежего чифира.
– Все готово, – радостно пропел он. – Кукса запаривается, тушенку на сковородку кинул, две банки.
– Нормально! – похвалил я его. – Эй, парняга, – окликнул я сидевшего в трансе через шконку от нас свежеперекрашенного. – Кружку давай, чифирнешь и мир проще покажется, а жизнь веселей. Пей чифир. Нормально все будет. Того, что случилось, уже не изменишь. Теперь надо думать, как жить дальше, в новой шкуре, – подсыпал я ему соли на рану.
Он со вздохом сделал глоток и сморщился – крепок чифирек оказался. Сделал второй глоток и сказал:
– Меня Серегой зовут. Сижу первый раз. Срок – восемь лет. За разбой. Погремухи нет...
Мы не стали его больше тревожить – пусть отходит сам.
Локалка с лязгом открылась, и в карантин зашел Ибрагим, а с ним контролер:
– Выходи строиться на проверку!
Во дворике собрались все жители карантина. Отдельно стояли обиженные.
– Построились!
Прапор читал карточки, а мы, услышав свою фамилию, называли имя-отчество, статью, срок.
Просчет закончился. Я присел на лавочку и закурил. Подсел Ибрагим:
– Поговорим?
– Давай.
– Я вижу, ты мужик грамотный, посидел по разным управам и лагерям, многое повидал, ситуацию сечешь... Ты это, сильно не гони за случившееся на шмоне. Сигареты мы тебе вернем. Поможем. Сам пойми – непонятка вышла. Мы тебя за блатного приняли и решили показать, чья здесь власть. А капитан этот – большой человек здесь. Заместитель начальника колонии. Без него здесь ничего не решается, его слово – закон. Курирует СДП. В общем, наш папа. Зовут его Сергей Дмитриевич Феденков. Карьеру сделал в несколько лет. Года три назад был еще лейтенантом, связистом. В зоне бардак был: пьянки и все вытекающие последствия. Его тогда не видно и не слышно было, а как лагерь перекрашивать стали – тут он вылез. На ниве СДП... В общем, думаю, ты все понял. Такие, как ты, нам нужны. Лагерь хоть и наш, да все равно на бараках бардак. Путевых, знающих свое дело завхозов мало. Да и не каждый пойдет на эту должность...
Ибрагим посмотрел на меня. Глядя ему в глаза, я спросил:
– Сколько нас здесь продержат?
– Дней десять. А что, в лагерь торопишься?
– Нет, не тороплюсь. Определяюсь во времени.
– Это понятно... Впереди выходные, два дня балдейте. Никуда дергать не будут. Только про проверку не забывайте, и в помещении поменьше курите – серьезное нарушение. Получишь – снимать устанешь. Тут хоть и слышно, как локалка открывается, да порой не уследишь. Слушайте музыку, телик смотрите, после отбоя «атас» выставляйте: спалят, что телик смотрели, телик могут забрать, догоняй потом. На «атас» – обиженные есть. Закурить-заварить не забывайте им давать. Я их здесь для этого и держу. Будут вопросы, проблемы – телефон есть. Звони на вахту и скажи, чтоб меня позвали. Зачем – объяснять им не к чему. Я приду, все порешаем. Ну ладно, думаю, все ясно.
Я кивнул. Ибрагим встал и протянул мне руку. Я пожал ее, и он пошел к выходу. Сам своим ключом открыл локалку и закрыл с той стороны.
Если у него свои ключи, значит, у него зеленая по передвижению, и, значит, мусора ему доверяют.
Подкатил Шустрый:
– Пойдем поедим, а? Я по новой все разогрел, а то с голоду можно опухнуть со всеми этими заморочками.
– Молодец, Шустрый, я в тебе не ошибся.
Мы вошли в комнату, где на столе стояла сковорода, от которой шел теплый аромат.
– Неплохо! Позови Серегу и садитесь тоже. Давайте поедим, а потом посмотрим телик. Интересно, что у них тут в Магадане творится…
В считаные минуты все было съедено. Я включил телик, а пацаны убирали со стола. Пощелкав каналы, я остановился на местной программе. Шли новости, и симпатичная дикторша рассказывала о каком-то празднике местных аборигенов «орачей». Слушая вполуха, я почувствовал, что сейчас усну, и позвал Шустрого.
– Слушай и запоминай. Если будете смотреть телик после десяти, обязательно поставьте на «атас» пидора. Насыпь ему чая и дай сигарет. Я отрубаюсь, а ты смотри, чтоб все красиво было.
Так прошел мой первый день в «красной» зоне строго режима в поселке Уптар.
***
– Альберт! Вставай, вставай! Ну, просыпайся же ты! – тряс меня за плечо Сергей. – Проснулся наконец! Вставай!
– Зачем?
– На завтрак идти, в столовую!
Я ополоснул лицо и вышел на улицу. Там все уже были в сборе. Было семь утра, на дворе свежо, хотя стояла всего середина августа. Колыма!
В столовой в нос ударил запах свежего хлеба, хлорки и еще чего-то кислого. По-моему, этот запах во всех лагерных пищеблоках одинаковый.
– Сначала хлеб, потом баланда, – неопределенно махнул рукой сопровождавший нас прапор.
За стойкой получили по куску мандрухи (хлеба), в окне раздачи – баланду. Давали вполне приличную молочную кашу. Нормально, жить можно…
После завтрака в карантине нас ждал Ибрагим и какой-то незнакомый парень.
– Знакомься, это Колючий, старшина седьмого барака. Пойдешь к нему в помощь, а там посмотрим.
Я протянул руку.
– Альберт. А имя у тебя, Колючий, есть?
– Сергей, – ответил тот.
Рука у него была жесткой и мозолистой. По нему, высокому, плотного сложения, видно было, что он – бывший спортсмен.
– Если будешь идти в ногу, на пятки не наступать, воду не мутить, чтоб пораньше на место теплое устроиться – тогда сработаемся.
Голос у него был таким же жестким, как и рука.
– О'кей, сработаемся! И коль вы уже за меня решили, на какой барак мне идти, значит, и за него решите, – показал я пальцем на Шустрого. – Его – со мной.
Ибрагим улыбнулся:
– Решим и это. Смотри, не подведи меня. Я за тебя мазу перед Дмитричем потянул. Больно ты его разозлил. Едва удалось внушить, что ошибка вышла, непонятка. Поработаешь пока с Колючим, посмотрим на тебя. А там и сам барак возьмешь... если потянешь. Да, и вот еще, – он протянул мне пакет. – Тут по мелочи – насущка. Кончится, шумни, еще загоним – не бедствуем.
Я взял пакет и передал его Шустрому:
– На, разберись.
Он без слов взял пакет и вышел.
– Ясно, что за него хлопочешь. Шустро ты себе людей подбираешь, – похвалили Ибрагим. – Ладно, не скучай тут. Позже еще загляну. Ну, пошли, что ли, Колючий.
Выходные тянулись нудно и тускло. В воскресенье было очень жарко, и я немного позагорал не скамейке. Но здесь и в солнечный жаркий день, когда температура зашкаливает за 30 градусов, стоит только облачку закрыть солнце – моментально наступает жуткий холод. Колыма – вечная мерзлота...
В понедельник, после утренней проверки, началась кутерьма. Сначала нас повели в санчасть. Осмотрели, обмерили, что-то прослушали, записали и отпустили. Из санчасти повели в штаб на беседу с психологом: куча глупых вопросов, какие-то картинки, тесты и т. п. А потом нас всех сфотографировали и отвели обратно в карантин.
А вот вечер, после проверки, выдался веселым. Сначала пришли Ибрагим с Колючим. Шустрый мигом собрал чайку, и мы провели час за беседой.
Ибрагим вкратце рассказал о лагере, а Колючий – в общих чертах – о своем бараке, куда мне предстояло попасть после распределения. В конце недели нас должны были выпустить в зону.
Подошли еще двое. Ибрагим познакомил нас. Партизан Вовка, старшина пятого отряда и Удав, старшина второго. Глянул я на этого Удава и сразу признал в нем того, кто перед шмоном задавал мне вопросы, а потом сдал меня Ибрагиму с Дмитричем. Внешность у него была отталкивающая – длинное лицо, чем-то похожее на селедку, блеклые, чуть навыкате глаза.
– А, любитель постучать, – не стесняясь сказал я. – А за суку еще ответишь.
– Да я не думал, – зачастил он, – не думал, что ты нашим окажешься.
– А какая разница? Людей располагать к себе нужно, а не сучить с порога кого ни попадя.
– Ладно, мужики, не собачьтесь. Мы сюда не затем пришли, чтобы обсуждать вчерашнее да забытое. Мы пришли поговорить с Альбертом, узнать, не причесывает ли он нам уши...
– Ну наконец-то, а то я впрямь было подумал, что на лохов нарвался. А раз проверку закатили, то все нормально, уважаю.
Дело в том, что в старшинской работе есть масса нюансов, которых, если ты завхозом не был, ты знать никак не можешь. Так что уличить очень просто.
Начались вопросы-ответы. Из всего разговора я понял, что один Колючий и есть настоящий завхоз, который знает все тонкости этого ремесла. Партизан – так себе, а вот Удав… Это кому ж в голову пришло такого завхозом поставить?
С Колючим мы сразу поняли друг друга и просто потешались над Удавом. Тот краснел, много курил и заикался от волнения. Хотели устроить экзамен мне, а вышло – Удаву. Все остались довольны. Перед уходом подошел Удав и, протянув руку, сказал:
– Ты извини, некрасиво получилось.
– Ладно, не парься. Все нормально.
– Вижу, конфликт улажен, – сказал подошедший Ибрагим. Он махнул рукой, подзывая Колючего с Партизаном. – Пошли, что ли?
***
Неделя оказалась хлопотной: получали постельные принадлежности, робу, подгоняли ее по себе, подписывали и подшивали бирки. Каждый день водили в штаб на различные собеседования. Потом меня вызвал к себе Дмитрич. Зайдя, я представился, как положено, и застыл в ожидании.
– Расслабься, «блатной». Проходи и садись, – и указал на стул, приставленный к столу. Я сел и уставился на начальника.
– Листал я твое дело, – начал он, – уголовник ты со стажем, многое повидал и знаешь. Люди с опытом нашей работы всегда нужны, работы хватает. На некоторых отрядах – полный бардак, поэтому присматривайся, поскорее вживайся, а там – посмотрим. Получишь отряд – работай. Справишься?
Я кивнул.
– Просьбы, жалобы есть?
– Сейчас нет, – сказал я. – Если только потом, в процессе работы...
– Ну, тогда иди готовься. Завтра распределение и на отряд...
В коридоре меня ждал Ибрагим.
– Ну как? – спросил он.
– Нормально. Обещал отряд дать. Не сразу, конечно, но обещал.
– Ну слава Богу! Я-то я боялся, что ты с ним опять рогами зацепишься... Завтра распределение. Потом сразу на бараки пойдете. Вы с Шустрым – на седьмой, а ты, – указал он на Серегу, – на первый. Первый – это отряд Дмитрича, лучший, показательный. Там все бытовые условия на уровне и, соответственно, с режимом все строго... Ну, я пошел. До завтра, значит...
– Не фига себе! Вот оно, попадалово! Серега, ты чо, на этот козлятник пойдешь? – засуетился Шустрый.
– А куда деваться? Назвался груздем, полезай... Я для себя все решил: буду жить по режиму, высовываться не буду, глядишь, и до УДО дотяну как-нибудь...
– Шустрый, ты не туда ноздри суешь. Сообрази-ка лучше пожрать да будем телик смотреть. Последний вечер отдыхаем. Завтра наступит другая жизнь...
На следующий день после обеда нас повели в штаб на распределение.
Зачем эта формальность, если давно решено, кого куда? За длинным столом сидит практически вся администрация – от начальников всех отделов до отрядников, санчасть, бухгалтерия, спецотдел. Тебя разглядывают, оценивают. Как и было заранее решено, меня и Шустрого распределили на седьмой отряд, а Серегу – на первый.
Вернувшись в карантин, застали там ожидавших нас Ибрагима, Колючего и Мотю, старшину первого барака. Мы наскоро свернули «рулеты» и, взяв свои сумки, отправились по баракам.
День выдался солнечный, и практически все обитатели бараков были в локалках: всем хотелось посмотреть на вновь прибывших.
Седьмой отряд оказался на втором этаже. Расположение отрядов в принципе везде одинаково: несколько спальных помещений, комната ПВР, туалет, умывальник, каптерка, кабинет начальника отряда.
За Колючим мы прошли в первую секцию, из всех проходняков на нас смотрели те, с кем нам теперь предстояло жить под одной крышей. Наши места оказались почти в конце секции: вторая от стены двухъярусная шконка.
– Вот здесь теперь жить будете. Ты, Альберт, на низ, а друган твой помоложе, пускай на «лиану» лезет. Бирки на шконки и на тумбочки позже принесу. Располагайтесь. А потом ко мне в каптерку зайдите, нужно ваши данные в амбарную книгу занести, с порядком ознакомить, за жит-быт на бараке расскажу, кто есть кто... Жду.
Колючий ушел, а к нам тут же потянулись местные аборигены, стали знакомиться. Кто-то принес целый литр чифиру, кто-то – конфет.
Заправив свою постель, вышел из проходняка, давая возможность заправиться Шустрому. Подошел дедок, протянул руку:
– Саня. Хапуга.
Я тоже протянул руку, назвался. Глаза у него, несмотря на возраст, были очень живые.
– Добро пожаловать в пионерлагерь «Звездочка», – своеобразно приветствовал он нас.
– Интересно тебя дразнят – Хапуга. Прикольно...
– Дела давно минувших дней, но если будет интерес – как-нибудь под чифирек с грохотулькой расскажу. А ты, я слышал, аж с Камчатки?
– Да, оттуда. Никогда не думал, что на Колыме побывать придется, хотя очень много слышал за ваши лагеря.
– Да какие лагеря! – перебил Хапуга. – Это раньше были лагеря. А сейчас всего-то осталось этот да еще общий режим в поселке Талая. Все остальные разогнали. Вот лагеря были: чаю с куревом – валом, водки – хоть залейся. А что сейчас? Пионерлагеря!..
Мы чифирили и беседовали про лагерь.
– Чо вы тут расселись? Там вас Колючий уже устал ждать, – наехал на нас шилом бритый мужичок.
– Ты хавальник-то свой закрой! Не видишь – люди разговаривают, – выписал тому стон в гору Хапуга. – Этот шныреныш и вашим, и нашим готов служить. Сейчас у Колючего подвизается – типа дневной дневальный. Дразнят его Кочаном. За чифир на все готов, кого угодно продаст...
– Ладно! От души – за чай, за встречу... Пойдем мы, – поблагодарил я и поднялся. – Веди, Кочан.
– Вы чего так долго? – встретил нас Колючий.
– Да парни в секции чифирили – проставились. Пока познакомились, поговорили, время и пролетело...
– Понятно. Вот вам бирки на шконки и на тумбочки – приклеите. Тут с этим строго.
– А с чем тут не строго?
– Да, пожалуй, расслабона нет ни в чем, менты цепляют за все: курение, не встал по подъему, не вышел в столовую... Да что тебе объяснять? Пока тебя не знают – лишний раз не нарывайся, а там время покажет. Нас пока не кантуют, но и мы повода стараемся не давать. Давайте я ваши данные в амбарную книгу занесу...
Потом Колючий ознакомил нас с распорядком и вновь предупредил, что выход в столовую обязателен, так как на входе делают просчет.
– Раньше проще было – хочешь иди, хочешь не иди. Сейчас обязаловка. В секции, где вы будете жить, одни «красные». Во второй есть «черные», но они все спят по верхам – распоряжение самого Дмитрича. Он следит за этим строго, многих в ШИЗО за это упрятали, кто не хотел с этим смириться. От черных за бараком смотрит Гаврила, мужик понимающий. У нас с ними вроде как перемирие: мы их не трогаем – они сидят тихо. Ты в черном лагере сидел? Так вот, здесь все наоборот. Здесь наша масть правит бал. У них, конечно, и общак есть, небольшой, и они держат дорогу в ЗУР (зона усиленного режима – отдельный штрафной барак). Греют своих, под крышу в ШИЗО грев гоняют. Мы в этом плане им не мешаем: сам понимаешь, грев – святое. Ну и так, по мелочам среди своих порядок поддерживают, чтобы свары ненужной не было. «Атас» они ставят – выгодно всем. На «атас» собирается раз в месяц, с магазина – по пачке сигарет, по заварке чая. Плюс – за уборку территории. А кто не хочет платить, телик после отбоя не смотрят и метлой сами машут – все просто и по совести. Мне Ибрагим наказал тебя повсюду с собой водить, чтобы скорее в курс вошел. Он хочет тебя бараком озадачить. Потянешь?
– А кто за лагерем смотрит? – вставил я вместо ответа.
– За зоной смотрит Саня Лысый. Сейчас он на больничке и в зоне практически не появляется.
Дверь в каптерку открылась, и вошел здоровый мужик в хорошем спортивном костюме, кроссовках, с сигаретой в зубах. На вид ему было лет сорок – гладко выбритый череп, умное волевое лицо, на подбородке – шрам.
– Ого! Сам Гаврила к нам заглянул. Проходи, присаживайся, – пригласил Колючий вошедшего. – Знакомьтесь, это смотрящий за наш барак, Гаврила. А эти двое только с карантина вышли, Альберт и Димон, – представил нас Колючий.
– Здорово были, – поприветствовал нас Гаврила, но руки не подал.
Мы в ответ:
– Здорово!
Прищурившись, Гаврила молча рассматривал нас. Молчание затянулось, и мне стало как-то неуютно под этим цепким взглядом.
– Кто такие? Откуда будете? Статьи? – перешел он к вопросам.
Я не торопился отвечать и толкнул локтем в бок Шустрого, давая понять, чтобы говорил первым.
– Я – Димка. Погоняло – Шустрый. Сам с Магадана.
–Откуда? – последовал вопрос?
– Жил на набережной реки Магаданки, в восьмом доме, недалеко от центра.
– Я знаю город, – оборвал его Гаврила. – По какой статье заехал? Где раньше сидел?
– Сейчас – по 161-й (грабеж). Срок четыре года. А первый раз сидел на тюрьме по 158-й (кража). Два года был в хозбанде, оттуда освободился по УДО, – прямо по-армейски отвечал Шустрый.
– С тобой ясно, – сказал Гаврила и перевел взгляд на меня.
– Я с Камчатки. Шел на Ванино, но в Хабаровске на централе режим поломали, и, чтобы не ждать этап на Камчатку, а он ходит один раз в год, меня завернули сюда. Сижу по 158-й, срок – пятилетка. Сидел пару раз на Камчатке, на строгом. Был на Сахалине по малолетке. Все срока был завхозом отряда и раз – завхозом зоны.
– Да, ты уже матерый... А лагеря у вас какие – «красные» или «черные»?
– У нас три лагеря: малолетка вместе с бабами, один – строгий, один – общий. Лагеря считаются «черными», хотя на общаке уже стали вводить СДП, – ответил я, а про себя подумал: странно, он подобные вещи должен знать, у черных связь поставлена... значит, проверяют... ну и пусть, мне переживать не за что... пусть сами переживают – власть потеряли, под красных строятся.
– Ну что же, – сказал Гаврила, – посмотрим на тебя.
– И чего высматривать будете? – спросил я.
– О, да ты с гонором!
– Да я с кем ни говорю, все смотреть чего-то хотят. Достало уже.
– Ну, а ты как хотел? Конечно, надо посмотреть, что ты за человек, на что способен, чего ждать от тебя... Правильно говорю, Колючий?
– Да, безусловно, посмотреть надо, – отозвался тот.
– Ну что ж, смотрите, – пробурчал я и сделал вид, что собираюсь идти.
– Стой! куда собрался? У Гаврилы наверняка еще вопросы есть к тебе, да и я хотел с тобой поговорить, – остановил меня Колючий.
– Нет, вопросов у меня больше не будет, – сказал Гаврила и вышел.
– Ну, ты даешь! С ним даже равные так не разговаривают. Это ж прямой вызов его авторитету. Хотя... мужик он справедливый. К нему даже «красные» ходят за советом, разобрать рамс какой-нибудь. Смотри, с огнем играешь, – говорил Колючий. – Хоть лагерь и наш, но их тоже со счетов сбрасывать не следует. Почти половина «красных» перекрашена силком, и если что – опять станут на их сторону. У них агитация на уровне, что ни месяц, кто-нибудь скидывает ландух. И каждый скинутый ландух – минус нам, а им – плюс. Мы, конечно, принимаем меры: через пару-тройку дней этот герой летит в космос... для начала суток на 45 в ШИЗО, потом в ЗУР, а там условия – врагу не пожелаешь. Многих такая перспектива пугает, и они пляшут под нашу дудку. Но и «черные» не дремлют... Все. Время на ужин собираться. Одевайтесь и выходите в локалку, – засуетился Колючий.
***
– Это куда ж мы попали? В какое болото нас занесло? – сказал Шустрый, когда мы, выйдя из каптерки, шли в секцию.
– Не ссы, прорвемся. Рядом держись, и все будет как надо.
Не успели мы дойти до своего места, чтобы надеть лепни и взять посуду, как раздался оглушительный звон. Я аж замер. Но больше звон не повторился, а зычный голос произнес: «Выходи строиться на ужин!»
Не мешкая, мы пошли на выход из локалки, где уже толпился народ. В стороне стояла и ждала своей очереди группа обиженных. Я остановился и стал их разглядывать, стараясь сразу всех запомнить, чтобы потом не попасть в какую-нибудь непонятку. Это увидел Шустрый и тоже тормознул.
– Ты чо, Альберт, встал? Пошли уже. Чо ты этих пидорасов рассматриваешь?
– Да хочу запомнить их на будущее. Вот прикинь: сколько времени пройдет, пока ты их всех узнаешь?
– Да на фига они мне нужны?
– А вот выйдешь ты завтра из секции да прикурить попросишь у одного из этих. Он ведь пидор, ему безразлично, как на тебе это отразится. Какой с него спрос? Ты ведь сам у него попросил. И ехать тебе в гарем после этого, там шустрить... задом.
Шустрый посерьезнел и тоже стал внимательно вглядываться в лица петухов. При этом он смешно морщил нос, будто чувствовал вонь, от них исходившую.
– Ладно, пошли, – потянул я его. – Их все равно с одного раза не запомнишь.
Когда весь барак построился, раздалась команда Колючего: «Пошли!», и весь отряд нестройно поплелся к столовой. У дверей отряд остановился, и Колючий вошел один. Через минуту вышел с дежурным контролером – тот вел подсчет, сверяя количество людей с цифрами на доске, которую держал в руках.
– Первая! – скомандовал Колючий, и первая пятерка по одному стала заходить в столовую.
В столовой во все время ужина – невероятный гам и звон посуды.
Когда все поели, Колючий снова скомандовал:
– Выходи строиться!
Строем по пятеркам дошли до локалки. Стоило первой пятерки дойти до локалки, как весь отряд ломанулся к двери в барак. Я подошел к Колючему, который со стороны наблюдал эту сцену – протискивание народа через узкую дверь.
– Вот быдло! Никак не приучу их нормально заходить. Я даже просил дежурного сопровождать их до барака – бестолку. Только доходят до барака – как с цепи срываются. И куда торопятся? Заходят нормально, только когда Дмитрич на аллее стоит – бояться его. Ладно, пошли, через полчаса вечерняя проверка...
После вечерней поверки к нам в проходняк потянулся народ – знакомиться, узнать про лагеря на Камчатке... Зэки – народ любопытный. Чифиру выпили целое ведро. Несколько раз прибегал шнырь от Колючего, но уходил один: я не мог – из уважения – оставить гостей.
Незаметно подкрался отбой. Снова этот душераздирающий звон и – свет погас. Я долго лежал и проживал заново весь этот долгий день...
Выходные прошли как всегда – разговоры, нарды, карты и т.п. А с понедельника началась рабочая круговерть. Колючий повсюду таскал меня за собой – знакомиться с лагерем, с его подводными течениями. Ходили на собрание СДП, слушали отчеты о проделанной работе. Вся краснота собиралась в комнате ПВР первого отряда. На одно из таких собраний зашел Дмитрич. Народ сразу напрягся.
– Ну, братцы, – взял слово Ибрагим, – СДП в лагере работает плохо. Нарушений масса, а ведь наша прямая работа – пресекать их. В отрядах курят, днем спят, в карты шпилят.... Дошло до того, что во втором отряде, – глянул он на Удава, – черные затянули в «курочку» эсдэпэшника и нагрели его на десять блоков сигарет. Это что? Это – прямой плевок нам в лицо. С любителем потянуть удачу за бороду мы уже разобрались – сидит в ШИЗО. Выйдет – посмотрим. А ты, Удав, куда смотрел? Это уже не первый случай, когда наших затягивают в игру. Еще раз такое повторится – вылетишь с барака и пойдешь в патруль по зоне. Ясно?
Удав, весь пунцовый, попытался оправдаться, но ему не дали: заткнись, мол, сиди и слушай.
– Со всеми этими нарушениями можно справиться, – продолжал Ибрагим. – В каждом отряде достаточно членов СДП, им нужно серьезно относится к своим обязанностям. Увидел, что курят в секции – подойди и укажи им на это нарушение. – При этом Ибрагим выразительно глянул на Дмитрича, и тот утвердительно кивнул. – Вот, значит, указал им на нарушение и тут же к старшине, писать докладную записку: осужденный такой-то допустил такое-то нарушение режима содержания, на замечания не реагирует, продолжает нарушать... И все. Коротко и ясно. По этим докладным будут приниматься меры: если первый раз – выговор, особо отличившихся – в ШИЗО. Чем больше докладных, тем лучше поставлена работа СДП на отряде. И это – большой плюс старшине.
«Да, – подумал я. – Это уже не игрушки. Писать зэку на зэка – так можно и заточку под ребро получить».
Поднялся Дмитрич и подошел к трибуне.
– Архаровцы! – начал он. – Прежде чем предложить вам этот метод борьбы с нарушениями, мы все тщательно взвесили, и главное – это касается безопасности каждого члена секции. Не бойтесь писать, ничего вам не сделают – не то время, не тот контингент. Духу мало, никто не пойдет на заведомую раскрутку. Все вопросы по нашей с вами работе прорабатывались совместно с психологом, и выводы однозначные – бояться нечего. Конечно, разговоров будет много, но это только в начале. Потом движение наше войдет в нормальное русло, к нему привыкнут и примут... Те, кто давно здесь, помнят, как начинали перекрашивать зону – боязно было, но ведь никого же не зарезали! А потому, парни, нужно серьезно отнестись к возложенной на вас работе и доверию. Вы – сила! И эту силу все должны ощущать на себе двадцать четыре часа в сутки! Сейчас вы вернетесь в свои бараки. Языками не треплите, ведите себя естественно, как всегда. А на утренней поверке я объявлю, что начинается новая жизнь и те, кто хочет жить, должны решить это сейчас и сразу, а кто не согласен, пусть выйдет из строя и остаток срока будет досиживать в ЗУРе.
– Всем ясно? – Дмитрич обвел всех вопросительным взглядом.
Все кивали, а он пристально вглядывался в наши лица и глаза.
– Вот и ладненько, вот и порешили. Ибрагим, проводи меня.
Когда они вышли, воцарилась тишина – каждый думал о том, что его ждет в дальнейшем. Принять решение легко, а вот претворить его в жизнь – дело другое.
Я толкнул Колючего в плечо. Он находился как будто в трансе и посмотрел на меня отсутствующим взглядом.
– На бараке поговорим, – услышал я через какое-то время.
– Ну что, обдумали? – задал вопрос Ибрагим сразу, как вернулся. – Пуская каждый выскажется. Ты, Колючий, что скажешь?
– Я скажу, что это полный бред! Как вы себе представляете – зэк будет писать на зэка? Это ж бомба! Ментам на нас плевать. Мы для них – никто. Поножовщины, может, и не будет, но челюсти и хребты затрещат. Однозначно. И после первого такого инцидента многие поскидывают ландухи. Черным терять уже нечего. у них все забрали, они даже спят все на пальмах. Ментам все мало... они еще и эту хрень задумали. С психологом они советовались! А что знает этот психолог, кроме своих тестов да учебников? Зэк уже не тот и бояться нечего, заявляет она. А что она скажет, когда «черные» зашлют пару торпед, а те ёбнут какого-нибудь особо ретивого писаку? Торпед посадят в ЗУР, их даже не крутанут, так как станет известно, что по вине администрации эсдэпэшники перегнули палку, превысили свои полномочия, что и привело к конфликту. А «черные» этих торпед объявят героями, если не святыми... разведут агитацию, которая у них поставлена на уровне, и потянется к ним народ, а мы снова в жопе окажемся – не уберегли своих. Поэтому, думаю я, зря это все. Надо искать другие пути, – закончил свой горячий монолог Колючий.
– А ты, Камчатский, что скажешь? – обратился Ибрагим ко мне.
– Я здесь человек новый, и мне трудно сейчас что-либо сказать, но я знаю одно – крыса, загнанная в угол, кусается. Это одна сторона, а другая... Вот представьте, какое поле деятельности для наших, нечистых душой и на руку. В душу-то каждому не заглянешь. Вот, например, не нравится мне рожа Васи Пупкина, косо посмотрел или еще что, а тут этими докладными можно любого укатать... Кто проверять будет, правду написал или нет? Я думаю, что прав Колючий – нужно другие способы искать...
– А чо, нормальная мысль, – встрял Удав, не дожидаясь, когда его спросят. – Прокатится один-другой в изолятор, потом в ЗУР, а дальше станут задумываться. Нормально все будет.
– А что скажет нам товарищ Жуков? – на манер Сталина сказал Ибрагим.
– Да нормально все будет, – начал Ванька Жуков, земляк Ибрагима, которого тот взял под крыло и сделал завхозом четвертого барака. – Прорвемся! Бояться они сами нас будут и меньше нарушать. Ведь СДП для того и создана, чтобы пресекать правонарушения. Или я не прав?
Мнения разделились примерно поровну. Те, кто мог заглянуть в будущее, были против. А те, у кого мозгов на это не хватало, поддерживали предложения Дмитрича и Ибрагима. Таким козлам, как Удав, вообще нельзя власть в руки давать. Дел натворят– не разгребешь! С такими мыслями я шел с Колючим к себе на барак.
Затею с докладами старались пропихивать во многих лагерях, но чтобы самому оказаться втянутым в такое... Это полная неожиданность.
– Парни, обождите! – крикнул нам Ибрагим. – Пошли до тебя, Колючий, поговорим, – сказал он, догнав нас.
– Дружно вы идею отбрили, точно сговорились, – начал Ибрагим. – Вы разве не понимаете, откуда ветер дует? Откуда это исходит?
– Почему не понимаем? Прекрасно понимаем. И тем не менее я лично против, я за себя говорю. Эта канитель нам боком выйдет. Вот увидишь. Ибрагим, добром это не кончится. Не спустят нам «черные», будет гнусь какая-нибудь от них. Мы оба были когда-то в их шкуре и хорошо знаем их. Сделают вид, что смирились, а сами замутят что-нибудь, и вылезет эта муть, когда ее и не ждешь. Разве не так? Ну скажи, что не согласен со мной, – закончил Колючий.
– Правильно все говоришь, Серега! Согласен. В душе согласен, а на деле нет. Говорит же Дмитрич, что просчитано все. Конечно, если мы начнем шашками махать по беспределу и писать докладные за всякую ерунду, тогда может и так. Но мы сделаем тонко: мы на первый раз предупреждать будем, а потом, когда они на наши требования реагировать не будут – а реагировать они не будут, это точно – вот тогда смело пишем. Не понимает человек, пусть сам на себя и обижается...
– Да пойми, Ибрагим, не дело это – за мусоров бумаги писать. Не поймут нас. Не простят. Не век же ты здесь сидеть будешь, на волю через год, а там не будут долго разговаривать – край холодный, да головы горячие. Выловят тебя из Колымы с проломленной башкой, и вся недолга. Там тебя никто слушать не будет. Себя вспомни: много ты слушал, когда сам блатовал? Вот и я так же... А ты, Альберт, что думаешь?
– Да так же и думаю. В любом случае хотелось бы до дому доехать без приключений. Мне ведь никто охрану до Камчатки не даст. Не канает это. Другие способы воздействия нужно искать.
– Ладно, понятно ваше мнение. Честно – уважаю вас за это. Не стали пыль в глаза пускать. Да и не вы одни так думаете, видно, не время еще. Рано Дмитрич замутил это. Что-то я и сам начинаю сомневаться в их расчетах. Разберемся! Вы только палки в колеса не вставляйте, коли сами не хотите участвовать. Пошел я. Отбой сейчас будет, а мне еще в карантин надо.
Ибрагим пожал нам руки и вышел.
– Да, дела творятся! Куда катимся?! – в сердцах воскликнул Колючий, когда за Ибрагимом закрылась дверь. Добром эта канитель не кончится. Перегибают они палку, как бы не сломалась… В карантин он пошел… А ты знаешь, что там за беспредел? Там чуть ли не через хуй перекрашивают: или ландух, или в жопу... Чо творят – сами не ведают. Ладно, пошли спать, отбой уже был, засиделись мы.
Я пошел в секцию, а он в пэвээрку, где смотрели какой-то фильм.
– Ну наконец-то! Я уже три раза жрать разогреваю! Чего так долго? – встретил меня Шустрый.
– Да так, засиделись… Куча проблем, пока порешали… Потом с Ибрагимом в каптерке засели, вот и пролетело время. Ты ешь, я не буду, чаю напился. Иди, тебе больше достанется.
Я не раздеваясь завалился на шконку. Нужно было собраться с мыслями...
***
В понедельник на утренней проверке Дмитрич объявил, что секция СДП в колонии начинает работать в новом режиме. Кто с этим не согласен – его проблемы, пусть прямо сейчас выйдет из строя, но такие должны знать, что в дальнейшем срок они будут отбывать в ЗУРе. Значит, будет так...
Пока он говорил стояла гробовая тишина.
А только закончил...
– Козлы! Совсем оборзели!
Это был единственный возглас. Крикуна тут же скрутили и отволокли в ШИЗО.
После проверки в каптерку зашел Гаврила.
– И как это понимать? Что за наворот вы замутили?
Взгляд его не обещал ничего хорошего.
– Суть такова, – начал Колючий. – Если эсдэпэшник увидел нарушение – курение, игра или еще что, – он обязан сделать замечание. А если его игнорируют, он вправе написать на нарушителя докладную записку. Это все. И поверь, Гаврила, мы с Камчатским были и останемся против и делать ничего подобного не станем. За эсдэпэшников отрядных тоже можете не волноваться. Если и будет кто-то писать, то все эти бумаги будут проходить через меня. Все будет под контролем – обещаю.
– Хорошо. Но это на нашем бараке. А что на других? – спросил Гаврила.
– За других сказать не могу. Многие поддерживают эту бредовую идею Дмитрича.
– Ладно, все понятно.
Гаврила собрался уходить.
– Подожди минуту, – остановил его Колючий. – Вы это... не вздумайте поднять бузу на бараке. Пацанов моих не трогайте.
Не успел Гаврила выйти, как в каптерку ввалилась толпа эсдэпэшников отряда. Все говорили одновременно, задавали вопросы – гул стоял такой, что разобрать что-либо было невозможно.
– Тихо! Чего разорались?! – крикнул Колючий и, дождавшись тишины, стал объяснять: – Ситуация под контролем, бояться нечего. Я только что разговаривал с Гаврилой по этому поводу – он сейчас успокаивает своих. Никто ничего писать не будет. Или есть такие, кому этого хочется?
Он обвел всех взглядом. Люди молчали.
– Поэтому, – продолжал он, – вы все должны отвечать одно: «писать нечего, если видим нарушение, делаем замечание, все реагируют позитивно, потому и не пишем». Всем ясно?
Толпа одобрительно зашумела. Колючий снова заговорил:
– Возможны провокации со стороны «черных» – не ведитесь. Сразу сообщайте мне или Альберту – разберемся. И не дай Боже вам кого-то спровоцировать – не обижайтесь потом… И без того ситуация взрывоопасная. Всем ясно? Идите и занимайтесь своими делами. Все нормально.
Народ успокоился и стал расходится. Когда за последним закрылась дверь, Колючий дал волю эмоциям:
– Вот, блин, геморроя подкинули! Им что? Они замутили, а ты тут на месте разруливай!
Чай пили молча.
Еще минут через пять появился Гаврила. Он улыбался. Мир в бараке был восстановлен.
***
Прошел август, кончался уже и сентябрь. Осень на Колыме короткая – еще вчера было тепло, а сегодня – холод страшенный.
К нам заглянули Ибрагим с Партизаном. Собрались у Колючего в каптерке.
– Ну, Альберт, собирайся, – начал Ибрагим. – Сначала на недельку на первый, а потом завхозом на второй. Решили Удава менять. Натворил он дел да еще по морде от «черных» получил.
– А что произошло? – оборвал его Колючий.
– Да как дали зеленую с этими докладными, – стал рассказывать Партизан, – Удав и начал стараться: за месяц больше пятидесяти бумажек накатал. – Кому это понравится? Зашли в каптерку и дали по соплям.
– А я что говорил?! – подскочил Колючий. – Когда это произошло?
– Сегодня, после утренней проверки, – вступил Ибрагим. – Отличились Куба и Тушка. Сейчас оба в изоляторе. Чтобы кипеша избежать, пришлось Удава на первый отправлять. Барак неделю будет без завхоза. За это время ты, Альберт, подберешь себе людей для дальнейшей работы, а мы поразгоним «черных» со второго по другим баракам. Иди, Альберт, собирайся. Твоя и Шустрого карточки уже на первом.
Встретил нас Мотя-завхоз, проводил в секцию, показал наши места.
– Располагайтесь, потом зайдете ко мне.
Мы не стали тянуть и, быстро заправив свои шконки, поспешили к нему в каптерку.
– В обшем, так, – начал он. – Здесь режим, и этим все сказано. Вы на недельку всего, поэтому не устанете. Подъем, отбой – строго по звонку. Шконки – заправка по-белому. Сидеть, а тем более лежать запрещено. Если ничем не занят, вон пэвээрка – сиди, смотри телек. Уборка – по графику, но вас я не включаю. Ты, Альберт, приглядывайся к народу, знакомься, выбирай, только на работяг глаз не клади. Человек десять я тебе уступлю. И вот еще что, после вечерней проверки надо будет сходить в карантин – Ибрагим звал.
Я сделал вид, что не понимаю, и спросил: «Зачем?».
– Вчера этап был, человек десять привезли, все – «черные».
– Понятно, – сказал я и вышел в секцию.
Я не спал, вновь и вновь вспоминал и прокручивал недавний разговор на сходняке, где собрались лидеры обеих мастей.
С неделю назад меня позвал Колючий. Когда я вошел, по лицу его понял – что-то произошло.
– Суть такова, – начал он. – До Ибрагима председателем СДПК был Саня Крюк. Год назад он освободился по УДО. Между нами говоря, сука конченая. С его подачи поломали и перекрасили силой кучу народа, били смертным боем, пока человек не соглашался ландух надеть. Это сейчас Ибрагим либеральничает, а Крюк лук с ними не чистил, подходил жестко. Крови на нем много… В общем, убили его на воле. Нашли его где-то в городе с вилкой в голове. Перед этим, говорят, били его нещадно, живого места на теле не было. А его предупреждали: вали с Магадана... Короче – слух по лагерю разлетелся мгновенно. «Черные» агитацию усилили, и в итоге десять человек ландухи скинули, в основном те, кого насильно перекрасили. Дмитрич орет, ногами топает, Ибрагим ходит злой... Короче, Ибрагим забил им стрелку на пятом бараке: будут все смотрящие, а может, и Лысый подойдет. Вот такие дела. Сбор сегодня, после вечерней проверки.
После вечерней проверки у первого отряда собралось человек сорок. Минут через десять вышли Ибрагим с Мотей.
– Смотрите, парни, диалог будет серьезный. На провокации не вестись. А они будут. Однозначно. Драка нам ни к чему, но уж коли случится, то старайтесь на совесть. Всё, двинулись, – сказал Ибрагим и направился к локалке пятого барака.
Все двинулись за ним. Собрались в пэвээрке. От нашего барака были Гаврила с Тимохой. Лысого не было. От каждого барака выставили по два человека – смотрящий и еще один. Снова Ибрагим подсуетился, чтобы лишних не пускали. Получалось, что «черных» оказалось в три раза меньше.
– Ну, все в сборе? Начнем, – Ибрагим вышел вперед.
Две противоборствующих силы сидели напротив друг друга.
– У нас уже был диалог, на котором мы решили ряд вопросов касательно нашей жизни. Все сводится к одному: вы не лезете к нам, не мешаете нашей работе, а мы не трогаем вас. А что получается на деле? Только прошел слух за Крюка, и буквально на следующий день десять человек скидывает повязки. Нам известно, что с ними проводилась серьезная агитационная работа на примере гибели Крюка. А как же договор? Или вы решили объявить нам войну?
– О какой войне ты здесь толкуешь? – поднялся Гаврила. Поговорили мы с молодыми, объяснили им уклад жизни и то, что выбранный ими путь по жизни может завести их в тупик. Пацаны сделали правильный вывод. К вам мы не лезем. Я уж молчу за ваши дела в карантине. Нам хорошо известно, как вы людей в секции загоняете и сколько по беспределу, через силу, через жуть загоняли.
– Насильно мы не перекрашиваем. Да, морды приходится бить, не без того, я и не скрываю. Если человек за базаром не следит или кидается на меня, я молчать не буду. Все знают, что сам я никогда и никого не сдавал и не потерплю, чтобы кто бы то ни было меня козлом называл.
– Ты, Ибрагим, правильно говоришь, но ведь суть одна: запугать, загнать в угол и в итоге в секцию. Мы здесь не дети и все понимаем. Так и в этом случае: ну, скинули ландухи ваши пацаны – это ваша вина, а не наша. Плохо работаете, – с издевкой сказал Гаврила.
– Если бы не лезли в наши дела, то никто ничего бы и не скинул.
– Ну, Ибрагим, если мы совсем закроем глаза на весь ваш беспредел, тогда вы полностью берега попутаете. С докладными какой наворот устроили? Ни в какие рамки не лезет: зэк на зэка бумаги пишет – куда катимся? О чем вы на своих собраниях думаете? Ведь ни один подобный зехер безнаказанным не оставался и не останется. Не век же вы сидеть здесь будете! Вот мы и привели в пример Крюка – что с суками бывает… Рано или поздно отвечать придется. Или не так, Ибрагим?
– Эти вопросы сейчас неуместны. Так мы ничего не решим, обвиняя друг друга. Мое предложение: вы не лезете к нам, мы не трогаем вас. В противном случае придется объявить вам войну через ментов.
– Ты, Ибрагим, мусорским не прикидывайся. С режимом мы сами разберемся. Ты прекращай в карантине беспредел – это главное наше требование. Не трогай молодых, которые только в зону пришли. Спроси, хотят или нет, и все. Зачем показательные побоища устраивать?
– Хорошо. А вы не трогаете тех, кто уже носит ландух, не агитируете их.
– Договорились. Но еще ты умерь своих писак, а то на втором бараке уже пятеро наших под крышей парятся по этим письмам...
На этом сходняк закончился.
После вечерней проверки я не пошел барак, а остался в локалке.
– Чо домой не идешь? – спросил Шустрый.
– Ты иди, Димон, а я Мотю жду. Ибрагим в карантин звал. А ты иди, знакомься с людьми, только лишнего не трепли, не говори, что народ подбираем к себе на второй барак. Усек?
– Ага, – сказал Шустрый и убежал.
Мотя и еще шесть человек спортивного телосложения как раз выходили из барака. По дороге к нам присоединился Партизан со своими людьми, потом Валька Жуков да с ним еще четверо, последним подтянулся Колючий с двумя качками. К карантину подошли все вместе, человек тридцать.
Ибрагим уже ждал нас.
– Так, все делаем по старой схеме. Никого не щадим, но работаем аккуратно – никого не ломать, не увечить. Все десять – «черные»: двое первоходов, их пока не трогаем, а остальные восемь – отрицалово конкретное.
– Стройся, болваны! – заорал Ибрагим, едва мы вошли. – Сейчас будем смотреть, что вы за отрицалово! Никто не передумал масть сменить? Я же говорил, что выйти отсюда можно только через ландух или метлу.
Я протиснулся сквозь толпу и увидел, что вдоль стены стоят восемь человек, а двое – отдельно. Ибрагим встал перед ними, в одной руке – метла, в другой – стопка ландухов. Подошел к первому, протянул ему обе руки: «Выбирай!». Парень смотрел на Ибрагима так, будто перед ним – сам дьявол.
Все произошло буквально в секунды: он выхватил у Ибрагима метлу и замахнулся ею. Ибрагим моментально среагировал, уклонился и прямым ударом в лицо вырубил бунтаря.
Кто-то из восьмерых кинулся к пострадавшему:
– Пацаны, мочи их! – и первым кинулся на Ибрагима, а остальные кинулись на нас.
Драка была жестокой и короткой. В пару минут все было кончено. Силы были чересчур неравные. Все восемь лежали на полу, залитом их же кровью.
– Тащите их в умывальник по одному, пусть умоются, а там продолжим, – сказал Ибрагим и повернулся к двум первоходкам. – Видели, что бывает с тупыми?
Те кивнули в ответ.
– Я еще раз объясню вам истинное положение жизни. Так вот, лагерь «красный», балом правит наша масть. Блатная романтика и прочая хрень – уже прошлый век. Сейчас другая жизнь. Все другое. Зачем вам губить молодые годы, оставляя здоровье по изоляторам и ЗУРам? Разве вас дома мамы и жены ждут калеками? Думайте!
Мы прошли в умывальник. Двое еще лежали, а двое пытались подняться. Лица у всех были разбиты, стены забрызганы кровью. Ибрагим подошел к тому, что кинулся на него, и с оттяжкой пнул в живот.
– Ты на кого, падаль, бросаешься? Мразь! Да я тебя на куски рвать буду!
И стал пинать лежавшее на полу тело, и не пытавшееся сопротивляться. Когда удары попадали в лицо, кровь брызгала в разные стороны.
Пока Ибрагим избивал этого парня, остальные поднялись и безумными глазами смотрели на происходящее.
– Ну! Будете перекрашиваться? Или продолжить? – крикнул им Партизан.
– Ничего вы этим не добьетесь, – ответил один из них. Ну, поломаете нас сейчас, а дальше что? Земля круглая… Неужели вы думаете, что вам этот беспредел сойдет с рук?
– Вот сука! Он еще и жуть нам гонит! Да я тебя за этот базар переломаю всего, а потом обоссу – кто за пидора предъявлять будет?
Парень даже не шевельнулся.
– Сейчас сила на вашей стороне, – продолжал он спокойным голосом, но имейте в виду, что, опустив нас, вы автоматически подписываете себе смертный приговор. Хуй с вооружения снят уже ворами давно, и вы не можете этого не знать. За этот беспредел каждого из вас, где поймают, там и убьют: этап, пересылка, лагерь – вам не скрыться.
Партизан уже был готов ударить его, но Ибрагим крикнул: «Стоять!».
– Приводите себя в порядок. Сейчас вызову наряд – вас в ШИЗО за отказ от работы по благоустройству. Вы сами выбрали себе дорогу. Что ж, страдайте. Может, и доживете до звонка, но зачем инвалидам свобода? Пятнадцать минут вам на все, и обижайтесь сами на себя, – сказал Ибрагим и вышел.
На улице стояли все наши и те двое первоходов с новыми ландухами СДП.
– Добро пожаловать, пацаны!
– Ты, Альберт, присмотрись к ним. Парни хоть молодые, но с головой. Опять же и с воли поддержка имеется, что немаловажно, – сказал Ибрагим.
Я отошел к лавочке, стоящей в дальнем углу дворика. Я сидел, курил и прокручивал только что увиденное. За это наказание одно – пика в бок. Разбираться никто не будет, участвовал – не участвовал, присутствовал – и точка.
Лязг открываемой локалки. Пришли менты за отказниками.
– Нельзя было поаккуратней, Ибрагим? Смотри, вот этот как бы не загнулся. Его бы в санчать, а не в ШИЗО...
Ибрагим хотел что-то ответить, но мусор махнул рукой и пошел к выходу, бормоча что-то себе под нос.
***
Все следующие дни ушли на подбор нужных людей. Желающих было много, никто не хотел оставаться на первом.
На шестой день меня позвали к Моте в каптерку, где меня ждал Ибрагим.
– Ну как, людей подобрал? – спросил он.
– Да, десять человек да еще тех двоих с карантина.
Я подал ему список.
– Ха! Вот молодец! Все до одного – с богатой родней, – воскликнул Мотя, поглядев мой список.
– Их переведем после распределения, а ты с Шустрым едете на второй послезавтра. Сразу говорю – барак сложный. Основная масса – матерые зэки. Если кто будет сильно мешать, сразу говори – переведем. Но позвали мы тебя вот зачем… – Ибрагим посмотрел на того, кто сидел рядом с ним, но до сих пор молчал. – Это Колян Серов, мы хотим, чтобы он был у тебя председателем СДП отряда.
Я его уже встречал и знал, что он с Ванина, там был «черным», а здесь перекрасился, одним словом – мутный тип.
– Да я хотел на месте определиться, – сказал я в ответ. – Сами же говорите – барак сложный.
– А его и не надо сразу председателем объявлять. Обживетесь немного, а там и объявите. Вопрос этот решен и не обсуждается, он едет с тобой, – сказал Ибрагим.
– Вам видней, – согласился я и тут же подумал, хорошо хоть представили, могли бы по-тихому свои глаза и уши заслать. Теперь хоть знать буду, от кого страховаться надо.
Вернувшись в секцию, я попросил Шустрого собрать по списку всех, кто едет с нами. Все собрались, и я спросил:
– Знаете, зачем позвал?
– Догадываемся.
– Если кто-то не уверен в себе, пусть скажет сразу. Если согласились только ради того, чтобы сорваться с первого, то потом не обижайтесь. Если вопросов нет, то послезавтра после утренней проверки быть готовыми к переезду.
На следующий день за мной зашел Ибрагим и повел на второй – знакомиться.
Зайдя в отряд, я сразу обратил внимание на то, что на тумбочке нет телефона и отсутствует дневальный. Ибрагим попросил подождать, а сам пошел к смотрящему, у которого были ключи от каптерки. Я шел за ним.
Смотрящий лежал на шконке и курил.
– Пошли в каптерку, поговорить надо, – обратился к нему Ибрагим.
– Говори здесь, у меня секретов от братвы нет, – ответил тот и сплюнул на пол. – А что, Ибрагим, может докладуху на меня напишешь?
Он явно провоцировал Ибрагима, но тот не повелся.
– Пошли, разговор серьезный. После, если посчитаешь нужным, расскажешь своей братве.
– Ну, чо за базар? – спросил смотрящий войдя в каптерку.
– Я пришел познакомить тебя с новым завхозом, который завтра переедет на барак. Знакомьтесь, это Саня Шайба, смотрящий за барак, а это – Альберт Камчатский.
– Ты, Ибрагим, нам никого не навязывай. Мы, может, уже нашли завхоза, своего.
– Ты вначале узнай человека, а потом выводы делай, – сказал я ему.
– А он еще и борзый… Ты кого, Ибрагим, привел? Это, по ходу, про тебя вчера Гаврила говорил? Ты был на седьмом?
– Был!
– Ну, тогда ладно.
– А у вас на бараке кто-нибудь посылки, передачи получает? На свидания ходят? – спросил я.
– Ходят. Получают. А ты к чему спрашиваешь?
– А как их вызывают?
– Ты чо, затупить меня хочешь? – Шайба напрягся. – Звонят по телефону и вызывают. Не в рельсу же…
– А я думал, именно в рельсу! Телефон где?
– Как где? На тумбочке.
– Ну да! А я что-то не заметил, когда входил. Обрывки проводов видел, а телефон – нет.
– Ты мне это прекращай! Найдем и телефон, и все остальное, но лишь в том случае, если найдешь с нами общий язык.
– Найдем, можешь быть уверен. Пошли посмотрим секцию.
Секция была наполовину пуста, а на остальных шконках спал народ.
– Нормально. Зэк спит – срок идет. Все с ночной смены, наверное, – начал Ибрагим.
– Ты что, к нам цепляться пришел? – раздались голоса. – А эти кто с тобой? Не завхоз ли новый? А Шайба в курсе?
– В курсе все, кроме тебя, – в тон ему ответил Ибрагим.
– Видно, не положено, раз не знает, – поддержал я.
– Да я тебя! – подскочил мужичок.
Мы молча смотрели на этот спектакль. Тот увидел наши спокойные лица, понял, что его никто не поддерживает, махнул рукой, живи, мол, пока.
Мы обошли все секции, представились и собрались уходить.
– О, заработало! – услышали мы крик.
Мы поспешили к выходу и увидели, что на тумбочке стоит телефон, а какой-то парень приложил трубку к уху, слушает.
Когда шли назад, я попросил:
– Ибрагим, дай на время телик с карантина, а мы новый затянем – вернем.
– Хитрый ты! Ладно, бери, а то не отстанешь.
На следующий день, когда мы подходили ко второму бараку, раздался крик атасника:
– Новый завхоз идет!
Я сразу провел всех тех, кто был переведен со мной, в секцию, разложил по спальным местам и только потом пошел в каптерку.
– Значит так, Камчатский, – раздался голос Шайбы, который сидел посреди каптерки на табурете. – Ты и вся твоя голытьба живете до первого зехера. Если начнете свои штучки с докладухами или еще что – будем мочить. Ты здесь только потому, что Гаврила отзывался о тебе как о знающем и понимающем нашу жизнь. Но учти, с тебя я спрошу в первую очередь.
Я хотел было сказать, что зря он так, но он опередил меня.
– Мне плевать на то, что ты имеешь сказать, на то, что ты думаешь. Я все сказал.
Понемногу мы приводили отряд в божеский вид: все отмыли, отремонтировали кухню и пэвээрку, в которой поставили новый телевизор. Ибрагим отдал и музыкальный центр, а колонки мы развесили по всему бараку.
Жизнь вошла в нормальное русло, и ничто не предвещало беды.
21 ноября после ужина ко мне зашел Шайба.
– Разговор есть. Все, что я тебе скажу, должно остаться в этих стенах. Дело очень серьезное. На бараке еще никто об этом не знает. Сегодня ночью зуровцы выйдут в зону и пойдут по всем баракам, ломать будут красных, всех подряд. Основная цель, конечно, Ибрагим, Мотя, Партизан. Остальные – до кучи.
– А как они выйдут? Я был там – все заварено.
– Да нашли одно окно без решеток, досками заколоченное. Пока чухнут, они успеют все сделать. Я не хочу, чтобы ты пострадал, поэтому предупреждаю, но учти: если информация просочится, я сам лично тебя мочить буду.
– Спасибо! – только и смог я сказать.
В голове был хаос. Я ведь знал, что это должно случиться, но не думал, что так скоро. Я понимал, что должен передать эту информацию и тем предотвратить акцию, но тогда жизнь моя будет висеть на волоске, и отсчет ее пойдет по минутам.
Я выглянул в коридор и попросил позвать Шустрого.
– Слушай, – сказал я, когда он вошел. – Если жить хочешь, с этой минуты будешь делать только то, что я тебе скажу.
Он кивнул, ничего не понимая.
– Для начала найди какой-нибудь повод и напои наших бойцов перед самым отбоем крепким чифиром, чтобы в эту ночь ни один не смог уснуть. Сам тоже хапни и не вздумай уснуть. Ложись не раздеваясь и будь готов вмиг подняться и быть рядом. Ясно?
– Скажи, Альберт, что ты задумал?
– Спасти твою шкуру и свою тоже. И молчи. Хоть слово кому скажешь – ты труп.
***
Перед отбоем я вышел, чтобы обойти секции, и сразу увидел, что телефонный шнур оборван. В дверях своей секции стоял Шайба, и я сделал вид, что ничего не заметил.
Обойдя все помещения, я лег на свою шконку и спросил Шустрого:
– Ты все сделал, как я просил?
– Да. Пришлось соврать, что у меня днюха сегодня. Выпили пять литров конкретного «ядку», так что вряд ли кто-то сразу уснет.
– Лежи и жди, – сказал я.
Я вновь и вновь прокручивал давно созревший план обороны. Надо было уповать на то, что бойцы не подкачают: все, кого я подобрал были знакомы с борьбой, боксом и другими единоборствами.
Конечно, поставь я их в курс дела, было бы лучше, но этого я сделать не мог.
По моим расчетам, зуровцы должны были нагрянуть ближе к двум часам, потому что в час идут менты по обходу, а следующий обход в четыре, значит, все произойдет в промежутке между двумя и четырьмя часами. Больше валяться не было терпения, и я пошел в пэвээрку, где смотрели какой-то фильм. Просидел там до первого обхода и, когда менты ушли с барака, толкнул Шустрого:
– Не спишь?
– Нет.
Время тянулось очень медленно. Я смотрел в окно, все было тихо, на вышке осмотра локалок горел свет, и было видно, что локальщик там на вышке читает книгу.
«Вот так тебя и возьмут», подумал я, и тут свет на вышке погас.
Началось.
Часы показывали час сорок. Зайдя в секцию, я увидел, что в свете ночника ясно видны ландухи на рукавах лепней, висящих на спинках шконок. Я бросился их снимать. Шустрый увидел это и стал помогать мне. Когда с этим было покончено, послал Шустрого будить наших, но будить тихо.
Все поднялись и я в двух словах объяснил ситуацию. Все поняли меня без лишних вопросов – на кону стояла жизнь.
– Всем сбиться в кучу в конце секции.
Только все заняли позиции, как с лестницы послышался шум и топот ног.
– Началось! Крепитесь!
Пришедшие не кричали, но и не старались шуметь поменьше. Они методично крушили все подряд, и тумбочку дневального, и стенды наглядной агитации. Шум стоял страшный, отряд просыпался. Уже слышны были крики и стоны из других секций.
Хоть мы и были готовы, но когда вдруг объявилось человек десять в масках и с арматурами в руках, мы были ошарашены. Они подходили к шконкам и рассматривали лепни, но тут увидели нас.
– Вот они, суки краснопузые! – крикнул один из них.
И все дружно кинулись на нас. Тот, кто кричал, замахнулся, но получил сильный удар в лицо и надолго ушел в отключку. Остальные не ожидали сопротивления и замерли.
– Валите отсюда, – попросил я их. – Мы не хотим драки, но коли придется…
Крик «Мочи их!» не дал мне закончить. Кто-то из моих взвыл от удара прутом по плечу и, упав, закатился под шконку. Тут все наши кинулись на пруты, которыми особо размахивать из-за тесноты не было возможности. Нападающие дрогнули и стали отступать. Больше никто из моих не пострадал.
– Валите, пацаны, – попросил я еще раз.
Теперь в руках моих бойцов тоже были арматурины.
– Уходите! Не злите народ!
– Ну, суки! – крикнул кто-то из них, и в этот момент в секцию ворвалось еще человек шесть. Драка была короткой: ослабленные от долгого сидения в ШИЗО и ЗУРе не могли отбиться от сытых и физически подготовленных бойцов. Многие остались лежать, другие спасались бегством.
Мы забаррикадировали вход в секцию шконками и стали ждать. Зажгли свет. Наши потери были минимальными – разбитое плечо и пара сломанных рук. В других секциях было плохо, избили практически всех «красных», ни один эсдэпэшник не спасся. Разбитые головы, сломанные руки, ноги и ребра. Повсюду лужи крови.
Очень сильно пострадал Серега Королев: голова была пробита в четырех местах, пальцы на руках сломаны, лицо – сплошная гематома. Он лежал в луже собственной крови без признаков жизни.
Я насчитал еще пятерых, которым срочно нужна была помощь, но телефон не работал. Да и куда звонить? Неизвестно, что там творится. Однако нужно было что-то делать. Я взял в спутники лучшего бойца, и мы вдвоем вышли из барака. Я глазам своим не поверил: за такое короткое время зону разгромили так, словно тут землетрясение случилось.
В локалке пятого барака кого-то грузили на носилки. Это был Ибрагим. Я узнал его только по одежде, а лица у него не было – месиво кровавое.
– Живой? – спросил я.
– Вроде дышит пока, – сказали санитары из местной больнички.
– Там, на втором бараке еще шестеро тяжелых, им срочно нужна помощь.
– Сегодня многим нужна помощь… Доигрались! Мы уже двадцать человек на больничку перенесли, а сколько еще будет… Дойдет очередь и до ваших, ждите.
И санитары понесли то, что осталось от Ибрагима, – мешок с костями.
На вахте дежурный держался за голову.
– Трупы есть? – спросил он, когда я вошел.
– Нет, но будут. Нужна медпомощь, у пятерых пробиты головы – мозги видно.
– Тут кругом так. Санитары работают, – неопределенно ответил он.
Да и что он мог сделать?
– Это у тебя на бараке дали отпор? Молодцы, не испугались!
– Жить захочешь – о страхе забудешь.
Тут раздался телефонный звонок. Дежурный послушал и сказал:
– Запускайте!
– Спецназ приехал, – сказал он нам и побежал встречать.
Ворота конверта уже открывались, в них въезжал автобус, который остановился у входа в ЗУР. Когда за последним омоновцем закрылась дверь, я сказал:
– Пиздец зуровцам!
– Да, – ответил дежурный и поспешил туда.
Через месяц после побоища, на очередном собрании, где Дмитрич настойчиво требовал продолжить работу с докладными записками, я снял ландух. Освободился через год. За забором меня ждал Шустрый с бутылкой водки.
