Борис Пантелеев
ГУ ФСИН и правозащитники – заклятые партнеры
Б. Пантелеев – руководитель Санкт-Петербургского отделения «Комитета за гражданские права».
Все чаще происходят волнения в российских тюрьмах и колониях. Все чаще правозащитники вынуждены отправлять «круговые» и открытые письма, чтобы хоть как-то остановить поток беспредела и насилия за тюремными стенами, добиться хоть какой-то адекватной реакции от руководства пенитенциарной системы.
В каких-то случаях удается остановить, подсказать, подкорректировать (при наличии желания с той стороны). Как, например, в Санкт-Петербурге, когда, еще в недавнем прошлом, можно было обращаться напрямую к начальнику УФСИН по Санкт-Петербургу и Ленинградской области (далее – СПб и ЛО) Валерию Заборовскому в связи со ставшими нам известными фактами нарушений. И в присутствии своих заместителей, родственников заключенных, адвокатов господин Заборовский осуществлял «разбор полетов», назначал проверки, устранял нарушения, наказывал виновных. Политика руководства питерского УФСИН была более-менее конструктивной и демократичной. Ушел Заборовский, унес свой «мобильник», и некому стало звонить.
По имеющейся информации, относительно результативный контакт был установлен (или его пытаются наладить) правозащитниками с уфсиновцами в Орловской (Дмитрий Краюхин), Московской (Тамара Флерова), Свердловской (Алексей Соколов), Мурманской (Ирина Пайкачева) областях, Красноярском крае (Александр Горелик). Питерский «Мемориал» работает с уфсиновцами, но их направление – несовершеннолетние и женщины. Но, к сожалению, в подавляющем большинстве регионов общественные организации не могут найти общий язык с представителями тюремного ведомства, закрывающегося от общества все больше и больше.
Например, никто не отвечает на вопросы относительно колоний-поселений. Некоторые из них располагаются внутри охраняемой зоны. Генпрокуратуру это на заботит. Колония-поселение не должна иметь охраняемой зоны, поселенцы по определению должны находиться на более мягком режиме. Однако Михаил Трепашкин, например, был помещен отбывать наказание на так называемый «участок колонии-поселения при ФГУ ИК-13» (Нижний Тагил), расположенный внутри охраняемой зоны общего режима. Этот участок – обычная локальная зона колонии общего режима, переделанная вначале для пребывания в ней расконвоированных осужденных, а потом в «колонию-поселение». Участок обнесен высоким забором с двумя рядами колючей проволоки, на входе дежурит рота охраны колонии общего режима. Была нарушена ст. 129 УИК РФ, в которой говорится, что осужденные к режиму колонии-поселения должны содержаться не только без стражи, но и без охраны, а лишь под надзором руководства колонии-поселения. Михаил Трепашкин свидетельствует: «...нас удерживали в Нижнем Тагиле под усиленной охраной администрации колонии общего режима. За пределы локалки выход без сопровождения сотрудников ИК-13 общего режима был категорически запрещен. Свидания проводились в зоне общего режима, как и у осужденных к общему и строгому режиму. Свидания запрещались. Выход в город к врачам даже в сопровождении сотрудников ИК общего режима, мог осуществиться лишь с согласия руководства колонии общего режима».
Дело в том, что во ФСИН РФ превратно истолковывают положения ч. 2 ст. 74 УИК РФ, позволяющей в одной зоне создавать локальные участки с другими видами режимов. Это относится только к общему, строгому и особому режимам, и принято это решение, чтобы можно было помещать осужденных поближе к месту жительства. Но фсиновцы стали создавать участки колоний-поселений внутри зон общего и строгого режимов. Это грубо противоречит все той же ст. 129 УИК РФ.
Хотелось бы также знать, почему почти повсеместно нарушается ст. 94 УИКа. Федеральное законодательство разрешает каждому заключенному иметь телевизор и радиоприемник, а Правила внутреннего распорядка фактически запрещают это.
Вот недавно пришло сообщение из Мурманской зоны (ИК-18). Хозяину надоели жалобщики, и он отреагировал на жалобы так, как это в некоторых региональных управлениях ФСИН и принято. Но такой меры дисциплинарного взыскания, как изъятие телевизоров, в действующем законодательстве не существует.
Вообще вопросов к руководству ГУ ФСИН накопилось немало. Очень хотелось бы знать ответы хотя бы на некоторые из них.
– Каково соотношение между «раскуроченными» продуктовыми передачами в СИЗО (хотя бы данные по «Крестам» и Бутырке с Матросской Тишиной, хотя бы за последние полгода) и количеством обнаруженных в них запретов? Естественно, статистика, если она будет предоставлена, должна быть конкретной – с соответствующим образом оформленными актами об изъятии обнаруженных запретов и переданными в соответствующие службы распоряжения о произведении проверки. Или о направлении материалов в правоохранительные органы для производства следственных действий, если в передачах обнаруживалось что-то более серьезное, нежели sim-карта или деньги. Например, наркотики.
– В каких регионах выше возвратная рецидивность освободившихся из мест заключения (отдельно – по УДО и отдельно – по сроку)? С чем это связано? Пыталось ли руководство ГУ ФСИН РФ анализировать ситуацию? Делались ли какие-либо и кем-либо выводы? Если делались, то какие именно?
– Какие меры принимаются ГУ ФСИН для искоренения повальной наркотизации колоний и СИЗО? Почему вообще этот вопрос до сих пор остается острым в закрытых режимных учреждениях, то есть там, где его решение не должно быть проблемой в принципе...
Повсеместной практикой во многих колониях является оказание давления на неугодных администрациям заключенных. Когда человека буквально начинают «прессовать». Как правило, это давление выражается в водворении в ШИЗО за незначительные, а то и несуществующие, проступки. В результате у заключенных появляется по нескольку десятков нарушений (включая ШИЗО, ПКТ, СУС).
– Может быть, стоит задаться вопросом: если тот или иной заключенный сознательно и планомерно ухудшает свое положение, то это происходит не из-за его желания «поблатовать», а из-за того, что администрация что-то не так делает? И сколько вообще таких вот «злобно-безбашенных» нарушителей в УИС? А узнав точную цифру, задаться следующим вопросом – почему их столько? Что делали все это время и где были всевозможные воспитательные службы, психологи, отделы по безопасности и режиму?
–Почему гуфсиновские овские подзаконные акты противоречат и здравому смыслу, и даже многовековым российским традициям? Почему введена вновь такая норма, как запрет на отчуждение продуктов и предметов? Если кто-то желает поделится с человеком куском хлеба или подарить кому-то на день рождения, скажем, носки или тетрадку, то он не может этого сделать, так как за это вполне человеческое желание его могут наказать. Ведь в федеральном законодательстве четко прописано, что целью режимных ограничений является лишь обеспечение изоляции, безопасности, исправления осужденных. Других целей нет.
– В 1993 году с июня месяца в следственный изолятор № 4 (СПб, ул. Лебедева, 39) стали планомерно и целенаправленно вводить отряд спецназа, методически избивавшего всех взрослых мужчин-заключенных. Избиения преследовали единственную цель – растоптать в людях малейшее чувство собственного достоинства. Во-всяком случае тогда не было зафиксировано ни массовых бунтов, ни нападений на сотрудников, ни захватов заложников, оправдывающих применение таких подразделений. Меня избивали дважды, до потери сознания. И лишь за мои жалобы на нарушения, допускаемые администрацией этого СИЗО. При этом сотрудники изолятора на мой вопрос о целесообразности и законности такой меры воздействия разводили руками, ссылаясь на то, что они «...выполняют приказ из Москвы».
– Почему медицинские работники уголовно-исполнительной системы при выполнении своих функциональных обязанностей вынуждены подчинятся оперативным службам? Известно немало случаев, когда тому или иному заключенному медики не могли оказать медицинскую помощь потому, что оперативники противились этапированию в больницу.
– Немаловажный вопрос: права этапируемых в суды и на дальние этапы – какими инструкциями они регламентированы? Почему заключенные, доставляемые в суды в лучшем случае получают сухой паек, а не полноценное горячее питание? Почему заключенные вынуждены размещаться в переполненных сверх всякой меры автозаках и «столыпинах», буквально вымаливать то, что им положено (кружку кипятка, вывод на оправку в туалет, медпомощь)? Какой инструкцией предусмотрено заставлять передвигаться заключенных от автозака до «столыпина» и обратно бегом или на корточках, натравливать овчарок на тех, кто, по мнению конвоя, слишком медленно выполняет команды? Сколько раз по пути следования конвой имеет право обыскивать этапируемых? Один раз? Или же об этом в инструкции ничего не говорится вообще? И это, очевидно, позволяет конвойным куражиться над этапируемыми чуть ли не каждый час.
– Директором ГУ ФСИН РФ подан иск против исполнительного директора ООД «За права человека» Льва Пономарева о защите чести и достоинства. Суть этого иска, в частности, состоит в том, что, в противоречие с заявлением, которое Пономарев сделал агентству «Регнум», администрации колоний не наделяют своими полномочиями членов самодеятельных организаций и не дают им дополнительных льгот, не предусмотренных законом. Я, находясь в ИК-23 (пос. Ревда Мурманской области) с 2001 по 2003 год, ежедневно наблюдал противоположное. Члены самодеятельных организаций дежурили на смотровой вышке колонии – осуществляли наблюдение за передвижениями осужденных по территории колонии. Причем делали они это наравне с инспекторами жилой зоны, а нередко и подменяли их полностью. В частности, они имели возможность управлять открытием калиток локальных участков, решая самостоятельно, кто из осужденных может выйти из локального участка, а кто не имеет такого права. То есть выполняли функции сотрудников учреждения. Были случаи, когда того или иного заключенного они выпускали из локалки за пачку сигарет, чая, конфет и прочего. Администрацией колонии им также негласно была вменена обязанность организовывать построения заключенных перед отправкой в столовую или баню. И, соответственно, они имели полулегальное право составлять рапорты на тех, кто, по их мнению, что-то нарушал, или же на тех, кто отказывался выполнять их распоряжения. На основании этих «рапортов» осужденных нередко подвергали дисциплинарным взысканиям. То есть совершенно очевидно, что эти осужденные-активисты были наделены полномочиями администрации. Не менее очевидно, по моему убеждению, и то, что члены самодеятельных организаций имели возможность более комфортного существования, нежели остальные осужденные. Так, например, я сам неоднократно наблюдал, что эти осужденные могли чаще ходить в баню, в магазин учреждения, получать из столовой колонии более калорийную пищу, смотреть после отбоя в комнате ПВР телевизор, некоторые из них были освобождены от проверок на улице, обязательных хозяйственных работ и т. д.
Вне всякого сомнения, отсутствует и какая-либо добровольность при принятии решения о вступлении или невступлении в эти самодеятельные организации. Меня, например, в той же ревдинской колонии заставили вступить в самодеятельную организацию под угрозой водворения в СУС по рапорту одного из таких же «самодеятельников».
Принцип отбора тех, кому администрация доверяет столь важные функции, совершенно непонятен. В члены самодеятельной организации могут записать любого, в том числе и торговца героином, чему я сам был свидетелм.
Остается только надеяться, что руководство ГУ ФСИН все же поймет, что жестокость невозможно победить жестокостью, насилие – перебороть насилием.
Мою позицию разделяет и руководитель аналитического отдела СПб отделения нашей организации Геннадий Чернявский. С ним согласны многие правозащитники – Андрей Бабушкин, Валерий Абрамкин, Леонид Лемберик и другие, полагающие, что главным образом надежды следует возлагать и на общество, которое в конце концов пересмотрит свое отношение к тюремному заключению и изменит принципы, положенные в основу функционирования системы исполнения наказания. В таком случае работникам пенитенциарной системы придется действовать строго в рамках договора о найме.
