Александр Муленко

Инфаркт миокарда

В долине за городом тысячами дымов чадит свалка. Несколько человек в потрепанной одежде копошатся среди гниющего мусора. Арматурными крючьями они вытаскивают на дорогу старый хлам, еще годный к употреблению.

Где-то наверху гудит цементовоз, выдувая из бочки отходы производства - коричневую пыль, такую же тяжелую и текучую, как цемент. Долгие годы за метром метр осыпают ею это смрадное место, и твердеют искусственно созданные склоны, набирая влагу.

Куча свежего мусора. Она парит, источая тошнотворно кислый запах овощной базы. Человек отворачивается от ветра, кашляет и поспешно минует это ядовитое место. В одной из отобранных бродягами кучек ликвидного мусора валяется позеленевшая от времени бронзовая тарелочка с чеканными рисунками, рядом - газеты и письма, перевязанные крест-накрест голубою лентой - макулатура.

- Кто-то умер, - догадывается прохожий.

Он вытягивает на свет из пачки самое верхнее письмо и читает его. Действительно, дочка рассказывает маме о своих бытовых неурядицах, жалуется на пьяного мужа, собирается от него уйти и вернуться на родину. Только вот денег на переезд не хватает - не выплачивают зарплату. Четыре года назад из холодного Мурманска примчали "почтовые голуби" это откровение. Дыхание чужого горя волнует душу. Человек наклоняется еще раз и поднимает тарелочку.

- Положи на место! - вдруг слышит он сбоку резкий голос.. - Мент поганый!..

Укутанные в тряпье люди окружают его, отрезая все пути к отступлению. Он узнает их. Это бывшие жители колонии, где он работает инспектором (шмонает, сажает в изолятор, проводит дознание, бьет)...

- Ты думал, что мы не встретимся на воле, козел?

Люди твердо сжимают крючья.

Испуганный человек бежит. Мимо чадящего дивана, мимо кучки овощей, мимо оттаявших волчьих останков. Он буквально взлетает по схваченному морозом насту почти на самый гребень, но твердь разверзается под ним - стылая корочка лопается и его затягивает вниз, в самую глубь этого коварного места. Взмахивая руками, беглец пытается вынырнуть на поверхность отвала, но безжалостный оползень откатывает его и тянет вниз.

- Эй, люди!.. - кричит человек. - Помогите!

Вдох, выдох, кашель, в грудине боль!.. Он открывает глаза...

2

Прямо за окном четыре мусорных ящика. В них выкидывают отходы из лагерной кухни - кожуру от картошки, гнилую капусту, затертые тряпки.

Старый инспектор расстегивает бушлат и ослабляет брючный ремень. Форменная рубашка прилипла к телу. Капельки холодного пота бегут и бегут из под мышек по телу, догоняя друг друга, а перед глазами неугасающий сон. Душно и жарко...

- Третий, а третий, как у тебя дела? - скворчит в кармане. Он достает оттуда старую рацию и нажимает на кнопку.

- Все спокойно, второй...

Голос глухой и слабый, губы сухи...

На зоне "кипиш". В газете написали статью о беспорядках в лагере, о пытках осужденных, о жестоких тренировках спецназа. Снимки избитых, рассказы родных. Журналисты окружили штаб и атакуют "хозяина". Прокурор по надзору за содержанием пропал без вести, едва только общественность стала обивать пороги ответственных столоначальников. Телефонные разговоры с контингентом не прекращаются ни на минуту (трубки сегодня не в диковинку в зоне).

Инспектор вскакивает и вскрикивает, хватаясь за сердце. Тошнит. Из глубины грудины под горло накатывается медленный жар.

Он торопится на улицу, но злоумышленник уже благополучно миновал его территорию.

- Вот так мы и работаем!.. - оправдывается он. - Делаем вид, что их ловим, а они делают вид, что от нас убегают.

Он звонит другому инспектору.

- Что?.. Взяли?.. Первый, я третий!.. Да или нет?..

И, оставив в покое рацию, говорит мне:

- Уже взяли...

- Куда же он мчался?

- Известно.

Легкими движениями пальцев больной ощупывает грудину и поясняет:

- В столовую, за хлебом... Блатные объявили голодовку и запретили "мужикам" есть... Сами они питаются втихоря от них - кладовки забиты хавчиком. А у кого баула нет - как ему выжить? Вот и шлют шныря в хлеборезку.

- А за что Таракана-то покалечили? - наседаю я на инспектора.

- А кто его знает?.. В зону идет большой поток контрабанды - водка, наркотики. И кто-то наживается на этом.

- Но все же?..

- Он слишком много знал... И доносил кому надо за лишний укол... Но его покровителя очень скоро нашли и перевели в другую зону на повышение - лафа окончилась, колоться стало нечем.

- Вы часто мордуете осужденных?

Я вижу, как ему трудно ответить на этот вопрос и подталкиваю его:

- Приходилось?

- Один раз.

Я молчу и чувствую, что сейчас он расскажет мне что-то важное. Вот только улягутся хрипы в груди, и пройдет одышка.

- Бил!.. Долго бил... И хотел убить...

Снова пауза.

- Как-то вне зоны работали зэки на кирпичном заводе. Время идти обратно. Подходит ко мне один осужденный и шепчет: "Ильич! Ты карманы-то проверяй иногда". Я руки в брюки - пакетик лежит... И вспомнил! Терся около меня черт один ...

Он надолго задумывается, припоминая подробности, и продолжает рассказ:

- Поругаешься иной раз с вышестоящим руководством... Я вида не показываю, что обнаружил находку, а перед самым уходом с рабочего места в туалет захожу, оглядываясь - нет никого. Пакетик разворачиваю - порошок незнакомый. "Не иначе героин?", - и выкидываю его вниз, в испражнения... Едва мы только на зону зашли - меня на досмотр, и в первую очередь в карман - в тот самый... "Ищите, - говорю я им. - Ищите лучше!.. А суку я вашу знаю!"

Хрипы его снова начали перерастать в кашель.

- Две недели спустя я его закрыл в ПКТ и бил... Очень долго, от всей души.

Он поглядел на меня, как на священника:

- От черной души... Он меня с наркотою подставить хотел, лишить работы, посадить!.. А у меня семья, трое детей. Все девчонки сопливые, не дал бог сына!.. Папку ждут, конфеты просят.

Через некоторое время пришел его сменщик.

- Отдохни, Ильич! Не спеши!.. Домой ты сегодня не попадешь. Генерал собственноручно пропуска у всех на проходной изъял. Беспорядки, ЧП. Не хватает сотрудников. Нарушителя твоего поймали с поличным и вместе с хлебом сопроводили в отряд: вот, мол, она, ваша голодовка!.. Зэки выкинули его в окно. Сейчас вон на снегу валяется, стонет...

- Пишут, - сказал он мне, покидая место дежурства. - Пишут журналисты. Защищают права человека. Невинно осужденного!.. А кто о нас напишет? Как мы сутками без выходных сидим в засадах? За копейки. Про кирпичи из-за угла, которые летят нам в спину!.. Вы знаете, что будет с городом, если сейчас всю эту дикую массу выпустить за ворота? Грабеж, насилие и пьянки. Стихийное бедствие!..

До самого позднего вечера на плацу дрожали люди. Непокорные отряды продолжали голодовку. Лаяли собаки. Переговоры лагерной администрации с осужденными зашли в тупик. Ближе к ночи людей разогнали по баракам, а смотрящего за зоной и блатных закрыли по камерам, предварительно пообещав на миру, что истязать их не будут.

3

Городу шестьдесят лет. Круглая дата. В палате на подоконнике валяются газеты. Читают старики. Вспоминают героев-первостроителей, металлургов. Из года в год, из книги в книгу перепечатываются имена награжденных за честный труд. Словно одним их подвигом дышала стройка.

И ни слова о невольниках. Разве не было лагерей, военнопленных, солдат?.. Переживают, вздыхают и сетуют люди на горькую жизнь. Что пролетела она - напрасная - стремглав и радостей в ней было раз, два и обчелся. Иная история ведается из уст в уста, не фальсифицированная прессой.

- Ты о чем печалишься, сосед?

- Нерабочая нынче зона. Раньше, бывало, по три с половиной тысячи человек выходило на промку, и все при деле были. Заказы, договора!.. Не успевали оформлять. Гул стоял неимоверный. Не выполнил норму выработки осужденный - ему изолятор!.. И на каждые десять человек офицер был - инспектор. Чтобы ножи не делали, чтобы товаром не менялись, не вредили, не пили чай. Построения, шмоны - работа.

- Это правда. Ордена и славу поделили другие люди, "правильные", хлебавшие жизнь из большой посуды.

- И передали по наследству рычаги управления городом. В каждой второй газете, вы только откройте, я не вру, портреты "честолюбивого" мэра и фамилии его плутоватых замов, равнодушных к чужому горю. По жизни благоустроенных. А что читать?..

- Да, его отец верховодил компартией, брал со стола пилочку для ногтей и марафетил их от грязи день изо дня.

- Сын в него пошел!.. Яблоко от яблони недалеко катится.

Люди верят написанному в прессе. И поныне отворачиваются в сторону прохожие от серых стен с колючей проволокой по верхам. Стараются не видеть вышек. Не слышать лая собак, боя разбитых стекол и металлического грюканья локалок. Этапы приходят ночью, когда засыпает стотысячный город.

- Вымерла промка, нет сырья, стоят цеха...

- Сколько было аварий устранено силами осужденных!.. Сколько дорог насыпано, уложено рельс!.. Техники не хватало. Но никто не вспомнил об этом, и никто не напишет.

- А кому давали награды?

- Ссученным и давали. Тем, кто водку пил за одним столом с городской администрацией, кто плясал под их дудку.

- Ты уследи за массой зэков. Ты заставь их работать!.. Мы требовали - рос комбинат.

Военные строители, немцы, женская колония. "Казаки-разбойники", душегубы, воры. Кого тут только не было. Изгои истории. Ее враги. Забытые люди. Поруганные захоронения - ни креста, ни ограды.

4

Вот она - ледяная артерия. Центральная дорога промки. Справа и слева ее притоки - другие льды, впадающие в эту широкую реку. Словно горы, молчаливо возвышаются над нами корпуса давно уже остывших цехов. При советской власти здесь был завод шанцевого инструмента. Работала кузница, делали топоры и кувалды; механические цеха собирали грузоподъемные машины, заплетали троса и стропы. Скрипела камнерезка, орская яшма и поныне известна в мире - вишневого цвета камень, раритет. Был спрос на производимый товар.

Встретишь, бывало, на улице друга детства:

- Сколько лет, сколько зим!.. Ты где пропадал?

- В командировке, - тот весело показывает руками на колючую проволоку зоны, оскаливаясь беззубым ртом. - За разбой восемь лет зарабатывал деньги!.. Купил себе машину и гараж.

Это не было бравадой, его зарплата откладывалась на лицевом счету и росла день ото дня. А ныне?..

Вчера ручьи взрыхлили поверхность дороги, с утра - мороз, и скрипит под ногами нахоженная тропа. Я осторожно передвигаюсь по наледи первый - в ботинках. За мною плетутся мои ученики в тапочках, сшитых из старого суконного материала. Многие осужденные в прошлом жили в городе и работали на металлургическом комбинате. Старые, не сгоревшие дотла брюки и куртки стали подспорьем их невеселой ныне жизни, сырьем для обувки. Сапог или ботинок нет уже несколько лет. Я ничем не могу помочь - склады пустуют, "хозяин" беден, все металлическое оборудование вчерашних цехов ушло на переплавку - в рубли на меткомбинат. Зона задолжала городу за свет, за воду, за иные коммунальные услуги - лагерь сжирает немало энергии, истцы кипятятся.

Нас пять человек. Немного.

Я мастер производственного обучения. "Гуру". Мы идем в мастерскую - творить. Сегодняшняя моя задача научить учеников вытягивать из раствора простые архитектурные обломы, дабы на деле закрепить теоретические познания, полученные в училище. В большом металлическом ящике раскисает "строительный раствор" - неполноценная смесь песка и глины. Дело нехитрое: нанести его на стену, разровнять и дать ему немного высохнуть. Потом попробовать вытянуть шаблоном простейший карниз. Сделать из такого раствора что-либо сложное и качественное трудно, глина, конечно, пластична и вяжет, но уступает во многих качествах извести и цементу. Зато она бесплатна и со временем не превращается в камень. Это обратимое свойство глины позволяет ее использовать много раз. Глина дает усадку и трескается, подрагивая кусками на кладке. Толстым слоем ее нанести на карниз не получается ни у кого - нужна арматура, а где ее взять? Люди переживают. Они спешат поправить свою работу, хлещут по стене кистями, омолаживая раствор, трут его полутерками, заглаживают кашмой, но тщетно... Это только усугубляет дело, приближая печальный конец. Раствор отслаивается и падает на пол. Муки творчества позади.

- Весна, - говорю им я в утешение. - Повышенная влажность воздуха... Нужно сушить помещение. Перекур.

Каждый осужденный мечтает быть мастером, пускай даже в глазах другого осужденного, - важно признание! На воле отделочники живут полнокровной жизнью, новые строительные материалы оккупировали прилавки, упакованные дяди платят специалистам "огромные деньги" за евроремонты, и, плененные этими слухами, зэки смакуют каждое слово из телевизионной программы "Мой дом".

Я для них ископаемый консерватор-мастодонт, не ведающий прогресса.

Вчера я выругался матерно, как все мы ругаемся на воле, разговаривая между собой - непроизвольно и беззлобно.

- Я полгода ждал этой минуты, - торжественно объявил ученик.

Я извинился.

Люди работали. Сначала они сеяли раствор, дорывая последнее сито. Потом перетирали вчерашнюю штукатурку, устраняя ее дефекты, настраивали правила для отделки откосов, нарезали русты, клали кафель. Беседовали о жизни.

Осужденные живы мечтой о свободе. Она для них панацея от всех болезней. Десять лет жизни в неволе - немалый срок. Силы уходят. Стойкие, неотвязные болячки обволакивают за суставом сустав, а в памяти - годы побед: в любви ли, на ринге, на рынке, в пути ли... Слышится шум далекой реки и ласковый шепот матери. Чистые воспоминания детства сильны и стойки даже у не единожды судимых. Но иногда идиллия уступает место злобе.

- Вот приеду домой и убью участкового, - начинает один из них рисовать картину реванша. - Терпилу поймаю!..

Здесь человек улыбается до ушей, смакуя расправу, и тягостно выдавливает: - Зарою по шею в землю гада и буду его пытать, выжимая по капле жизнь!

Высказавшись, он успокаивается и начинает работать.

Скоро полдень. Наша работа заканчивается, и мы готовимся вернуться в жилую зону. Двери распахнуты настежь. Дорога раскисла до черноты, капель барабанит с нарастающей силой. Заходит нарядчик.

- Закрытые вскрылись.

Гробовая тишина воцаряется в помещение.

- Восемь человек... Один умер, а двое без памяти. "Петухи" черные от крови тряпки под мусором прячут. "Жилка" кипит.

- Он же слово офицера публично давал, что прессовать никого не будут?

- А где ты тут офицеров видел?.. Нет у них чести!..

Нарядчик покидает мастерскую и говорит, прощаясь:

- Будьте осторожны. В "жилке" каратели - ОМОН.

Перепуганные люди молчат.

5

Поздно вечером я иду домой. Один. Немногие фонари освещают улицу. Трое молодых людей тихо идут мне навстречу. Красивые, не перекошенные злобой, открытые лица. Двое спокойно проходят мимо, а третий неожиданно берет меня за рукав и тянет его на себя.

- Что надо? - спрашиваю я.

Он молчит. Изо рта - запах спиртного.

- Отпусти меня, пожалуйста.

Нет!.. Чужая рука тянется к замку на моей куртке и расстегивает его.

- Гоп стоп, - соображаю.

Его подельники занимают позицию у меня за спиной. Заело молнию.

Я отталкиваю переднего задиру ладонью в лоб и прижимаюсь спиной к стене ближайшего дома. Теперь я хорошо вижу их всех. Каждый выше меня на голову. Они набрасываются нахрапом, но удары не достигают цели. Зачинщика мне удается опрокинуть на спину в лужу. Он быстро поднимается на ноги и что-то ищет у себя за пазухой. Нож?.. Я понимаю, что мне не устоять, шарю глазами вокруг и думаю: "По асфальту мне убегать от них будет скользко и опасно". Я подныриваю под руки парней и лечу по рыхлому снегу. Они несутся за мною вслед и бьют.

"Главное не упасть!.. Затопчут".

И ни одной живой души!.. И ни одного открытого подъезда!.. Морозный воздух режет легкие, рвет гортань. Мне бежать еще целый квартал по опустевшей России, спасаясь от преследующих меня людей. Железные двери, решетки, льды!.. Убегу ли от них?.. Доживу ли до завтра?.. Это не сон...