Нина Силина

Красиво сесть не запретишь

Нина Силина состоит в Национал-большевистской партии, в прошлом руководитель Владимирского отделения НБП. Сидела по делу Эдуарда Лимонова с 24 марта 2001 г. по 23 июля 2003 г.

Выросла я в полуинтеллигентской семье, за всю жизнь от родителей слова матерного не слышала. Училась себе в школе, спортом занималась, на курящих одноклассников смотрела с ужасом и возмущением. И вот уж никогда не приходила мне в голову мысль, что (даже косвенно!) придется столкнуться с миром, огороженным "колючкой" и решетками. В книжках разве. Думалось, что находиться там могут только окончательно непригодные в гражданском обществе персонажи.

Причем заключенные в моем представлении были исключительно мужики - страшные, небритые, в ушанках и телогрейках, они зло смотрели на мир добропорядочных граждан и желали этому миру рухнуть тотчас. Того, что зэками могут быть и женщины, мое сознание даже не принимало в расчет. Женщина - создание субтильное и безопасное, казалось мне, она воспитывает детей и нести угрозы обществу-государству не может в принципе.

Но жизнь внесла такие коррективы, что уже ничто не кажется невозможным и удивительным. Тюрьма и женщины в ней на два с лишним года поселились вокруг, едва мне стукнуло 25 лет.

"Повезло" мне в городе Саратове, куда я впервые приехала к партийному товарищу. (Перипетии дела опускаю, так как к теме отношения они не имеют.)

* * *

Сначала - изолятор временного содержания. Полутемная конура на четверых с умывальником и унитазом. Без вентиляции; что особенно заметно, когда большинство курит. (В тюрьме же некурящая женщина - редкость.) Прогулок там, конечно, нет. "Вам еще и прогулку! Чего захотели!"

Помучавшись таким образом три дня, я отправилась (впервые на автозаке!) в следственный изолятор - СИЗО N 1 города Саратова. Вековое, еще екатерининской постройки здание с облупленными стенами, сыростью с порога и вездесущими решетками почему-то навело на мысль о близости к истории. Ведь здесь, в Саратове, сидел Чернышевский...

Мерзости личного досмотра опускаю.

В камере мысли о Чернышевском растаяли в гнусных испарениях и клубах дыма. Ряды двухъярусных кроватей-шконок с помоечными матрацами и одеялами, любопытные взгляды с обоих ярусов. Позже я с ужасом заметила, что на некоторых койках помимо прямоугольного каркаса наварено всего лишь три-четыре узкие металлические полосы поперек. Спать на подобной конструкции я бы не смогла. Если бы вы видели на них еще и тряпочки-матрасы с набитыми по углам комками ваты!..

Повезло мне спать у окна. Из дырки от вынутого стекла сквозило свежим мартовским холодом. Но хотя донимали постоянный насморк и кашель, все же было чем дышать. Через пару метров от меня дуновение свежести прекращалось и простиралась отвратительная тюремная вонь. От безделья процесс всеобщего курения не прекращался ни на секунду. На собственное здоровье зэки плюют с завидной легкостью, про чужое - и не вспоминают. Даже беременная тетка с соседней койки круглосуточно смолила "Приму" без фильтра.

Это была карантинная камера, и спали в ней еще по-божески: не больше двух человек на койке - перенаселением это не считалось.

Кормили: утром - перловка, вечером - кислая капуста, в обед - щи из капусты и перловки с головами соленой кильки. Тарелок на всех не хватало, ели в очередь. Баня: пятнадцать минут в неделю на сорок человек, при десяти душевых лейках, терморегуляция воды считалась излишней, мыла иногда не было. Полотенец не было всегда. Зато вши и чесотка не переводились. Ну там туберкулез, ВИЧ, прочие прелести... Интересно также было, когда сорок человек набивали в прогулочный дворик, рассчитанный на пятерых.

Вот и все - иного быта здесь не су-щест-ву-ет.

Прожила я там месяц, и меня этапировали самолетом в Москву.

* * *

Не могу сказать, что сидеть в Лефортовской крепости Москвы очень приятно (вовсе неохота сидеть где-либо вообще). Однако от Саратова СИЗО ФСБ сильно отличался. Там не было собак, влажности в помещениях, уплотнительного заселения камер... Самое главное - там не было бесконечного хамства со всех сторон. Не знаю, кому как, но для меня деревенские (в худшем смысле слова) замашки неблагополучного тюремного контингента были самым тяжким наказанием. Даже ликвидированная следователями ФСБ на три месяца переписка беспокоила меньше.

Еще одно нарушение содержания заключенных со стороны администрации СИЗО ФСБ я усмотрела недавно. Вместе с подследственными в камерах содержатся осужденные-стукачи, причем в Лефортово их привозят из других тюрем, местных не используют.

Узнала я об этом недавно, то есть уже на свободе. Цитирую газету "Известия" от 10.03.04 г.: "Такие люди есть в каждой российской тюрьме. Только называют их по-разному - где "сукой", где "наседкой". Это зэки, уже получившие срок, но желающие его скостить. Их подсаживают к арестантам для того, чтобы получить оперативную информацию. Именно такой человек позвонил недавно в "Известия". Женщина, назовем ее Ангелиной, трижды судимая, четыре года просидела в следственном изоляторе ФСБ как осведомительница...

Так вот, Ангелина эта "позвонила" в редакцию в качестве сокамерницы Заремы Мужахоевой слить заказную фсбшную информацию. Цитируемая статья называется "Мужахоева и есть та самая Черная Фатима". Через месяц Ангелина появляется в том же качестве на одном из телеканалов, спиной к камере, и сообщается, что "имя и голос женщины изменены". Я обратила на нее внимание только потому, что голос почему-то не изменился - девять месяцев я слышала этот самый голос с утра до вечера в лефортовской камере N 43!

Полгода спустя на телеканале ОРТ в передаче "Человек и закон" про чеченских террористок Ангелина снова появилась, но (!) уже лицом к камере, и называют ее настоящим именем - Ольга. Таким образом я поняла, что в нарушение всех законов Панкова О. А. четыре года незаконно содержалась в СИЗО ФСБ РФ. И за эти четыре года, полагаю, сумела немало увеличить сроки своим сокамерницам. В частности, наивную Мужахоеву посадили на двадцать лет. За что, собственно, Ольге-Ангелине и скостили срок на четыре года. То есть вместо девяти лет по сроку она просидела пять. И в "Известиях" она говорит об этом чуть не с гордостью, мол, это в порядке вещей, все так делают...

Замечательный пример тюремных нравов.

* * *

Так вот. Через год с лишним по окончании следствия меня с подельниками этапировали из Москвы назад в Саратов. По месту совершения преступления. На суд. Загадочная практика российской юстиции: следствие в Москве - суд в Саратове.

Прошедший снег над городом Саратов
Был бел и чуден. мокр и матов
И покрывал он деревянные дома
Вот в это время я сошел с ума...

И будут жить мужчины. дети. лица
Больные все. не город а больница
И каждый желт и каждый полустерт
Ненужен и бессмыслен. вял. не горд...

Стихотворение Эдуарда Лимонова о Саратове - весьма точно. И каждый вял, не горд. Хотя разве о любом другом городе России нельзя сказать то же самое? Символично, что в таком городе нам попался нетипично гордый и невялый судья.

* * *

За год моего отсутствия в саратовской тюрьме произошли некоторые перемены. Всех женщин переселили в новый корпус тюрьмы. Ничего плохого о самом здании сказать не могу. Однако все, что творилось в нем и около него, было чудовищно.

Собственно, корпус выстроили не для удобства зэков, а для выгоды администрации учреждения. Выгода состояла в следующем. В него приглашали журналистов, правозащитников, всяческие комиссии регионального, федерального и мирового уровней, чтобы они видели воочию, как новый начальник СИЗО-1 г. Саратова - Орлов О. Ю. - прогрессивен и гуманен. Такому приятному человеку отчего же не дать денег на дальнейшее развитие тюремного бизнеса (ой, пардон!) - быта заключенных? Соответственно тюрьму рекламировали и денег на нее давали.

Но, сколько мне ни приходилось наблюдать, все бытовое оснащение, постоянный ремонт в камерах нового корпуса, а также прочие хознужды и продукты питания вымогались через заключенных и их родственников под видом "гуманитарной помощи". Лекарства, принесенные родственниками, попросту не выдавались зэкам безо всяких объяснений. Говорю об этом, потому что не раз и с меня пытались заполучить то оконные стекла, то краску, то лопаты. Частенько под угрозой всяческих неприятностей. На что я цитировала просителям "Правила содержания...", висящие в каждой камере, где указано, что государство обеспечивает материально-бытовые, медицинские и прочие необходимости содержащихся под стражей.

Второй минус нового корпуса: всевозможные комиссии своими явлениями побуждали сотрудников учреждения наводить в камерах порядок, при котором зэкам можно было только сидеть не двигаясь на лавочке с утра до вечера и любоваться на свежевыбеленную стенку, при этом запрещалось курить, а временами доходило до регламентирования посещения туалета, что вызывало бы улыбку, если б не было так противно. Запрещено было от подъема до отбоя сушить вещи. Что не успевало высохнуть за ночь, должно было складывать в пакетик и в тумбочку - до следующей ночи. И так далее... Издевательств, ничем не обоснованных, было предостаточно.

Через пару месяцев в Саратове меня опять лишили переписки с волей, и никакие заявления во всевозможные инстанции не помогли восстановить ее в течении целого года, пока я не уехала из Саратова на зону.

Как основной рычаг поддержания безоговорочного Ordnung'а (в переводе уместен не "порядок", а "повиновение"), культивировалась система наказаний: два предупреждения - выговор, а потом - карцер: от трех до пятнадцати суток. И полбеды сам карцер, главное, что с карцером в личном деле ты уже не можешь рассчитывать на условно-досрочное освобождение. А саратовские дамы жаждали УДО, и в карцер ехали лишь самые отъявленные любители свободы. Например, я.

При необходимости нарушение зафиксируют и без твоей помощи. Найдут вдруг "случайно" булавку в тумбочке, лезвие бритвы в кармане... Однажды мне удалось заставить надзирающего прокурора отменить незаконно вынесенное мне взыскание. Оцените! На памяти окружающих уголовников в Саратове подобной наглости еще не бывало. За это офицер-режимник получил строгий выговор по службе. Он не вынес надругательства над мундиром и написал рапорт. (Об уходе, вам показалось?.. Так вам показалось!) Он доложил, что я "ругалась матом на проверке"! Ряд зэков его рапорт безропотно "одобрили" в письменной форме. Так теперь принято в зэковской среде.

Менты хотели убедить меня, что бороться с ними бесполезно. Что я против них - пустое место.

Что такое карцер, спросите вы? О! Карцер! Когда привыкаешь к нему, в голову лезут не только Чернышевский, но уже какие-то узники царя Ивана Грозного. Думается: вот я отсижу здесь суток несколько и на свет божий выйду. А те бедолаги годами в темном, сыром каменном мешке, где в жару прохладно, а зимой - стены в инее не хуже морозильной камеры. Историей, смертями, муками и трагедиями пропитано все вокруг. Чего не видели эти стены... Да мне только из-за таких ощущений стоило попасть сюда. Ведь на экскурсии в мрачные подвалы "третьяка" (корпус для особо опасных заключенных, где расположены карцеры) никто никого не водит, да и вряд ли поведет в ближайшее время.

Вначале же, попав туда, видишь голый цемент с шести сторон, койку, пристегнутую на замок к стене, парашу и сиротливый железный столик в углу с лавочкой, на которую и летом садиться рискуют лишь безразличные к исчезающему здоровью девушки.

И вот на следующее утро после мстительного помещения в карцер, на суде перед камерами я встаю и заявляю голодовку. Рассказываю о карцерах, с утра залитых раствором хлорки покрепче, о том, как люди впятером спят там на одной койке, пока она на восемь часов ночью отстегивается от стены; как литр воды выдается на сутки и пить, и умываться, и, пардон, парашу сполоснуть. А если, не дай бог, с утренней уборки до проверки паучок успеет сплести паутину на лампочке - то верных семь суток к твоим от 3 до 15 в этом гробу обеспечены.

Начальник тюрьмы в тот же день жестоко пожалел о неправедных репрессиях. Журналисты после суда поспешили заставить его краснеть и оправдываться: никакой, мол, хлорки - что вы, что вы! А на следующий день смущенный врач поставил мне неправдоподобный диагноз, с чем и отправил меня преждевременно в обычную камеру. Но голодовку я не прекратила, пока они окончательно не подняли руки и не пошли на необходимые уступки по содержанию лично меня.

В камере все были поражены таким поворотом дел, но заявили, что если бы у них на суде была пресса, то уж они бы...

Почему-то никто из них не понял: чтобы иметь возможность вести себя достойно в условиях тюрьмы, нужно прежде найти силы вести себя так же достойно и на свободе. Иначе можно подумать, что пресса по счастливому случаю выбрала меня в череде однообразных бытовых преступников.

* * *

А еще был в Саратове уполномоченный по правам человека Саратовской области. Звали его Александр Ландо. О себе он говорил, что он - уполномоченный при президенте. В сущности, он стоил своего президента. Зэков он посещал для того, чтобы об этом писали в газетах. Разумеется, в газетах писали совсем не то, о чем стоило бы. Общие посещения сводились к благостной улыбке и вопросу: "Хорошо ли вам сидится в нашей, лучшей в Европе, тюрьме?" На что законопослушные уголовники хором отвечали: "Хорошо, гражданин начальник!" - "Нет ли каких просьб, жалоб и пожеланий?" - "Никак нет, гражданин начальник!" - "Ну, хорошо, сидите дальше". Г-н Ландо был счастлив своим великодушием.

Меня сей рыцарь Права посещал отдельно. Одно его посещение особенно запомнилось. На все мои претензии по содержанию в СИЗО он отвечал единственной умоляющей фразой: "Ну скажите же, что наша тюрьма лучше Лефортово!". Язык его заплетался, а лицо было красным вопреки обыкновению. Я даже не сразу поняла, что он пьян - два года, как пьяные в тюрьме мне просто не попадались.

Вот какие истории происходят в местах лишения свободы. Впрочем, бывает и похуже.

* * *

На зоне мне пришлось провести всего пару месяцев. Но это отдельная долгая история. Она много тоскливее тюремной. Оттого, что на зоне ничего уже не происходит и ничего не ждешь, кроме освобождения.

Короче, мне, как всегда, повезло!