Александр Бикбов

Личное дело декана?

А. Бикбов - социолог, член редколлегии интеллектуального журнала "Логос", сотрудник Смольного института свободных искусств и наук

В противовес иллюзии нынешняя система контроля над преступлениями избавляет смертную казнь от какого бы то ни было морального смысла. Уголовное наказание и смерть, на систематической основе отправляемые государственным аппаратом (а не по инициативе пострадавших), являются лишь частью тактического арсенала актуального режима господства. А любые квазирелигиозные аргументы, приводимые пламенными сторонниками и искренними противниками смертной казни, отражают лишь нехватку светских средств мышления и выражения в политической борьбе "современной" России. На деле, редко об этом задумываясь и еще меньше желая в это верить, мы ни на минуту не покидаем ржавых недр плохо отлаженной машины социального неравенства, где смертная казнь является лишь одним из возможных следствий ее работы. Тем более чудовищной оказывается любая попытка придать этому разлаженному механизму видимость окончательного природного порядка - намерение, которое, по сути, скрывается за критикой излишней мягкости действующей системы наказаний. Вопрос о смертной казни стал в России (и обладает аналогичным потенциалом в Западной Европе) одним из центральных пунктов столкновения между установками деградирующей системы социальной поддержки и претензиями окрепшего полицейского фундаментализма. И, пожалуй, самое опасное - в этой игре сил наиболее реакционную позицию стремится занять новая российская буржуазия, которая по своему профессиональному положению относится к светской и просвещенной.

Глухое стремление вернуть смертную казнь в привычный реестр системы наказаний - в "пику Европе" - было обозначено с самого момента официальной приостановки исполнения смертных приговоров в 1996 г. Поначалу это имело вид институциональной инерции: по данным Human Rights Watch, в тот год в России было казнено более 50 заключенных. А затем трижды - в декабре 1997, в феврале и мае 1998 г. - Государственная Дума уже открыто отклонила законопроект об отмене смертной казни. Дума созыва 1999 года явила свету очередной образец сплоченной консервативной коалиции: медиатическую известность группа антизападного чиновничества "Народный депутат" приобрела именно неоднократными выступлениями с инициативой возобновления смертной казни. Однако мрачный радикализм этих ревнителей морального порядка уравновешивался их исключительной правительственной лояльностью: каждый раз краткий комментарий В. Путина о невозможности подобного шага мгновенно гасил поднятую кампанию.

И все же в начале 2002 г. кампания внезапно приобрела особый размах, который перевел вопрос о смертной казни из ряда частных инициатив одной депутатской группы в сферу всеобщей законодательной инициативы. В феврале 2002 г. Г. Райков из все того же "Народного депутата" объявил о намерении провести национальный референдум, а в Думе прошло голосование по проекту обращения к президенту "о преждевременности ратификации Протокола N 6 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод (относительно отмены смертной казни) от 28 апреля 1983 года". За проект проголосовали 266 депутатов, против - 85 [Крайне солидарно "за" выступили группа "Народный депутат", фракция КПРФ, фракция ОВР, Агропромышленная группа. В целом голосование по этому вопросу дало отчетливый эффект политической поляризации. Так же солидарно "против" выступили СПС и "Яблоко". Не менее показательной была позиция "воздержавшихся": фракция ЛДПР в полном составе не принимала участия в голосовании, в пропрезидентском "Единстве" при одном голосе "за" и 36 "против" не стали голосовать и тем самым демонстрировать свою нелояльность большинство - 44 депутата]. Каким же был решающий ресурс, послуживший новой активизации и консолидации консервативных сил вокруг вопроса о смертной казни? Импульс, сместивший равновесие в официальной политической борьбе, пришел извне. Ряд медиатических фигур и организаторов событий по вопросу о смертной казни пополнился еще одним участником - деканом факультета социологии Московского государственного университета В. Добреньковым.

В январе 2002 г. он выступил в ежедневных многотиражных газетах с открытым письмом к президенту, где призывал казнить виновных в убийстве его дочери и ее жениха, произошедшем в самом конце декабря 2001 г. При его активном участии поначалу в печати, а затем на телевидении была запущена новая волна кампании по восстановлению смертной казни, на сей раз выстроенная на двойном сильном аргументе: главный обвинитель был отцом убитой девушки и во всех СМИ-интервенциях фигурировал как профессор, декан крупнейшего университета, социолог. Появилась целая серия хорошо оркестрованных откликов в бумажных и электронных СМИ. Вместе с тематическими выпусками "Независимого расследования" и "Свободы слова" на НТВ, несколькими ток-шоу и многочисленными включениями по теме, перекатывающимися с канала на канал, они произвели гораздо более сильный эффект, чем потерявшие остроту выступления Г. Райкова, каждый раз стремительно капитулирующего перед лицом президента. Благодаря вторжению в публичные дебаты весомого и при этом как будто внешнего для политической игры участника, а также цепной реакции в СМИ, организованной Добреньковым, по своим последствиям эта фаза кампании имела гораздо более заметные последствия. Вкупе с голосованием в Думе, проведенным на ее волне, она облегчила сборку консервативного альянса вокруг новой метафорически выразительной фигуры скорбящего профессора, который поспешил закрепить свой политический успех, проведя в МГУ откровенно пропагандистское мероприятие с участием Г. Зюганова и С. Бабурина под громким названием "Гражданский форум "Народ и власть о моратории на смертную казнь".

В 2002 г. Администрация президента и правозащитные организации приложили немало усилий, чтобы компенсировать эффект, произведенный появлением новой фигуры в ранее сложившемся зыбком балансе по вопросу о смертной казни. А сенсационная логика работы СМИ подвела итог этой фазе борьбы за моральный порядок, вернув информации по теме вид кратких заметок в новостных лентах. В сентябре 2004-го президент в очередной раз заявил, что смертную казнь восстанавливать нельзя, и Дума также проголосовала против ее восстановления. Казалось бы, дело декана если не проиграно, то нашло свое скромное место в текущей политической повестке. Но было бы ошибкой полагать, что ситуация не-обратима. В. Добреньков, который в какой-то момент стал выразителем глухого томления парламентского большинства, не прекращает своей активности. Недавно под его редакцией вышел сборник "Нас убивают" (Москва, "Альфа-М", 2004. 640 с. 5000 экз.), где собраны те же открытые письма, фрагменты статей, материалы судебного дела, соболезнования, беллетризованные и онаученные аргументы, большая часть которых была пущена в ход еще в 2002 г.

Как и в 2002 г., текст книги не обходится без активной эксплуатации авторитета науки. Наряду с квазирелигиозной риторикой сборник изобилует аргументацией ценностных суждений (а по сути, одного политического лозунга) при помощи цифр, высказываниями о "каждом человеке сегодня в России", спекуляциями в духе "как социолог могу констатировать, что сейчас у нас нет принятой обществом единой системы социальных норм" (с. 441) или самоописаниями, подобными этому: "Книга... сочетает в себе качества научного труда, строго, объективно и рационально исследующего преступность, и публицистического произведения, рассматривающего преступность как страшное социальное зло, угрожающее каждому из нас" (с. 636). Скрещивая формулы образца "Да спасет Господь Россию!" с требованиями "Нюрнбергского трибунала над российским либерализмом" и максимально высокими оценками числа преступлений, пытаясь говорить одновременно "от имени народа" и "от имени разума", В. Добреньков стремится одним махом совершить политическую мобилизацию всех социальных позиций. Тем самым текст саморазоблачается как наивная пропагандистская акция. А наука, которой, способствуя ее дискредитации, прикрывается составитель, оказывается здесь всего лишь фетишем для внешней, неакадемической аудитории. Однако это вовсе не избавляет книгу от возможного практического использования, где аргумент "ученые доказали" может быть использован с той же убежденностью, что и характеристика В. Добренькова как профессора, "ведущего социолога" и социолога вообще.

Надо заметить, что приемы фабрикации политического "единодушия" отличаются постоянством во всей кампании, вдохновляемой В. Добреньковым. Той же логике подчинялся и сайт spravedlivost.ru, в форуме которого были представлены только созвучные с позицией декана реплики. А суждения известных интеллектуалов, травестированные при помощи экзаменационных уловок, послушно вторили защитнику природной справедливости и смертной казни. Именно в таком положении оказывался Фуко, который в одной из записей форума представал идеологом жесткого государственного контроля и устойчивого общественного развития: "М. Фуко говорил о том, что каждое преступление есть посягательство на власть и авторитет государства, а способность государства остановить преступника - восстановление этой власти. Способность же государства восстановить свою власть есть его способность нормально функционировать, обеспечивать развитие общества" [Соколова Полина (студентка 2-го курса социологического факультета МГУ). Запись в разделе "50 км трупов" от 03/14/2002, форум сайта www.spravedlivost.ru/cgi-bin/forum/forum.pl (в настоящее время в сети недоступен)].

В ходе пропагандистской кампании В. Добреньков решает свои частные задачи, однако ее результаты являются политически избыточными и далеко превосхожят начальный замысел. Именно эта избыточность, выраженная в предельной теме казни, хотя бы отчасти - через ряд выдвинутых аргументов, с нажимом предлагаемые решения, гипотезы о причинах преступности и т.д. - приоткрывает привычно неоговариваемые и недомысливаемые обстоятельства поддержания социального порядка. Озвученные и переозвученные СМИ призывы В. Добренькова, а также некоторые особенно откровенные (политически наивные) реплики, прозвучавшие в ходе кампании 2002 г., имеют к этому прямое отношение. Модель социального порядка, которая еще окончательно не скомпонована и не переопределена профессиональной политической цензурой, через рассеянные здесь и там вариации откровенно демонстрирует принципы, на которых готова отправлять и уже отправляет власть новая российская буржуазия. По сути, аргументы в пользу смертной казни для убийц дочери декана обозначили намерение на законных основаниях вернуть низшим классам статус опасных.

Далеко не случайно в многочисленных публикациях 2002 г. преступность получает явную социальную характеристику. Это уже не безликие и блуждающие "террористы" образца сентября 2001 г. Это предельно одомашенные и легко обнаруживамые в пространстве очаги опасности: "наследники Солнцева" (Г. Пунанов), "неспокойный район" (Е. Холмогоров), "подзаборные монстры" (Д. Ольшанский), "нигде не работают" (Л. Сычева), "дворовая урла" (Е. Холмогоров) и т.д. Все эти характеристики гораздо точнее, чем прежде, отвечают на неявный вопрос: кто опасен, кого наказывать? Ответ дается при помощи оператора, который отчетливо связывает преступность с признаками социального низа: тот, кто проводит время во дворе и под заборами, живет в Солнцево, не работает и т.д. В закадровом комментарии и дискуссии передачи "Внимание: розыск" (НТВ, 12 апреля 2002 г.) была не только повторена характеристика "жители печально знаменитого Солнцева", но и произведена не менее симптоматичная типизация: "ничем не выделялись среди остальных", "таких сейчас, к сожалению, много" и т.п. В силу произведенного эффекта конкретные подозреваемые превратились в типичных "таких": опасность легко скользнула за пределы конкретного района Солнцево, насилие, дремлющее во всех подобных местах, мог теперь выплеснуть на "нас" любой, кто приближается к этому социальному типажу. Почти всегда неосознанно и почти так же неотвратимо кампания 2002 г. переносила молодежь из низших социальных слоев в преступную среду.

Отчетливый смысловой сдвиг, охвативший весь массив реплик в крупных СМИ, усиливался традиционным набором классовых характеристик XIX в.: от "бедности" и "пьянства", в которых виноваты сами преступники, до откровенно евгенических констатаций, вроде "испорченных генов" (то есть дурной наследственности, природной предрасположенности к преступлению). Интерпретация преступности вообще и этого убийства в частности исчерпывалась двумя способами. Помимо прямой привязки преступности к социальному низу употреблялись "нейтральные" категории ("убийцы", "подонки" без уточнений), тогда как коннотации высокого социального происхождения или высокооплачиваемой работы возможных преступников в этих материалах не появляются вовсе [Лишь в публикациях на сайтах радикальной консервативной оппозиции термины "ворье" и "убийцы" могут переноситься на жертв убийства, вернее, на их родителей. И, парадоксальным образом, у самого Добренькова, который, пользуясь схожей риторикой, при этом обращается к президенту, также звучит тезис о "криминале во власти"]. Роль косвенных указателей на социальный низ выполняли и многократно звучащие в СМИ характеристики "звери" и "отморозки". За счет контекстуального сдвига ни то, ни другое невозможно прочесть как обозначение респектабельного преступника - речь идет, конечно, об агрессивной, грубой, недисциплинированной силе. То есть снова о выходцах из низших слоев. Эта селекция социальных типов словно естественным образом присутствует уже в самом языке высказываний.

До тех пор пока опасность была социально не локализована, дебаты по теме неизменно включали сюжет "профилактика преступности". Но способ подачи в СМИ убийства дочери декана и внука председателя нефтяной компании перекрыл тему "профилактики" четкой социальной оппозицией: "золотая молодежь"/"солнцевские отморозки". Набор признаков, через которые СМИ характеризовали обе жертвы, в социальном отношении был столь же красноречив: безоблачное детство, мягкость и обходительность манер, престижное образование, экономическая состоятельность, необременительные развлечения, динамизм мышления, затратные хобби, гарантированное будущее. Исключительный резонанс, который получило это убийство в СМИ на фоне тысяч "обычных", индивидуализированный и сентиментальный образ жертв, выдающийся на фоне жесткой криминальной статистики, почти демонстративно обосновывался социальной исключительностью жертв. Лозунг "наших детей убивают!", спекулируя образом всеобщей опасности, на деле громко выразил опасения господствующих и сопровождался недвусмысленными требованиями восстановить порядок через жесткие наказания. Именно так, с подачи В. Добренькова, дискуссии была придана особая консистентность: она сместилась в регистр полицейского подавления.

В свою очередь, парламентские дебаты старательно избегают социальной постановки вопроса, оперируя оппозициями: "как в демократических государствах"/"в угоду Западу", "прощение"/"месть", "бессмысленность мести"/"неотвратимость наказания", "гуманизм к преступникам"/"справедливость в отношении жертв", "снижение уровня преступности"/"преступный беспредел" и т.д. Здесь преступление понимается как базовое, далее не разложимое событие. Фокусируя внимание на связи преступления и наказания, споры парламентариев тоже маскируют принципиальный вопрос о социальных условиях, производящих преступление как социальный факт. В частности, участники дебатов избегают смотреть на "типичного преступника" в системе социального неравенства - картина, которую (если бы они только захотели ее обнаружить) со всей ясностью восстанавливают те источники криминальной статистики, что используются для критики мягкости наказаний. Согласно этим источникам, наиболее распространенный "криминальный тип" - мужчина 25-35 лет, выходец из рабочей среды или безработный (89% преступников), имеющий неполное среднее образование (60%) [Кудрявцев В. Н. Современные проблемы борьбы с преступностью в России // Вестник Российской Академии наук. 1999. N9. ]. То есть подавляющее большинство индивидов, официально признанных преступниками, располагается на нижних ступенях системы социального неравенства. То же подтверждает А. Приставкин в отношении приговоренных к смерти: "На смертную казнь у нас осуждаются, как правило, представители низших слоев общества" [Приставкин А. Почему я против смертной казни? (www.writer.fio.ru/news.php?n=2809&c=1351)].

Совпадение категорий публицистического мышления, которые производят стереотип преступника в СМИ, и категорий юридического мышления, которые определяют и осуждают преступника, неслучайно. В каком-то смысле, оно подтверждает корректность стереотипа. Но в очень узком и далеко не обнадеживающем смысле. Это совпадение - свидетельство принадлежности обеих форм мышления к одному и тому же режиму господства. Парламентариям, публицистам, ученым одинаково трудно разорвать с представлением об опасности снизу и необходимостью этот низ контролировать именно потому, что они принадлежат к господствующим. Актуальная экономика социального неравенства предполагает, что гораздо легче ужесточить режим наказания преступников из низших слоев, нежели улучшить условия их жизни. Сам Добреньков открыто подтверждает этот тезис со всем наивным цинизмом: "Увеличение числа преступлений связано не только и не столько с тяжелым экономическим положением страны, но прежде всего с отсутствием четкой системы социального контроля" (с. 269).

Ему и его политическим единомышленникам представляется более естественным обеспечить актуальный режим господства жесткими полицейскими мерами, тем самым защитив собственные привилегии, чем задаться вопросом об устранении наиболее кричащих эффектов социального неравенства. В этом смысле, даже если исходный импульс политической активности декана был эмоциональным, он ввел в публичные дебаты ряд очень значимых фигур мысли, готовых превратиться в систему действия. Императив жесткого контроля распоясавшихся низов и вера в то, что только дети новой крупной буржуазии заслуживают обозначения "наших детей", крайне показательны для молчаливой уверенности господствующих в неоспоримости порядка господства. Согласно риторике В. Добренькова, "криминал" бесчинствует "в стране" и даже проникает "во власть", но происки этой темной силы никак не связаны с игрой, ведущейся на противоположном полюсе системы неравенства - в парламентских кулуарах, в кабинетах высших управленцев, на факультете социологии МГУ.

Запущенная Добреньковым кампания 2002 г. ясно показала, что новая российская буржуазия, начиная с "просвещенной", разделяет логику жесткого полицейского контроля и принципиально готова раздавить те анонимные "массы", которые дважды стигматизированы в их сегодняшнем положении: бедные и опасные. Это заставляет понять, что интерес, определяющий решительную поддержку смертной казни, обладает крайне отчетливой политической окраской. В вопросе о смертной казни решается не судьба отдельного преступника, а параметры системы социального неравенства. Символический смысл казни, предназначенной уничтожить "криминальный тип", которому приданы явственные черты социально неблагополучных категорий, укрепляет позиции господствующих и усиливает структурное давление на низшие социальные слои. Говоря кратко, смертная казнь - это превращенная форма растущего социального неравенства.