Показания Пасько. Список документов
|
| Содержание
Показания Пасько. Список документов |
1. В Т. 6. л. 234-235 приводится копия записи от 28.02.87 г. Сразу обращаем внимание на то, что прослушивание и запись телефонного разговора сделаны без разрешения суда. Суд дал это разрешение лишь 9.04.97. То есть уже один этот факт не дает права включать аудиозапись в число доказательств. Ну, да ладно, раз все дело сфабриковано незаконными методами, то воспримем это как свидетельство не предвзятости и обвинительной направленности следствия, а просто вопиющей некомпетентности ФСБ и прокуратуры ТОФ. Итак, разговор. Пасько говорит Такао, точнее: наверное (!) Пасько говорит, наверное (!) Такао (поскольку фонографической экспертизы разговоров не проводилось!. Что тоже является основанием для доследования всего дела.)
Итак:
Пасько говорит: "Получилось так, что пришлось дважды туда ездить".
Такао: "А... к нам?"
П.: "Не к нам".
Т.: "А туда, да?"
П.: "Да, были проблемы серьезные. И вот сейчас я приехал оттуда второй раз".
Куда едет Пасько? Откуда приехал? Почему дважды ездил? Какие проблемы были? Ответов нет ни на один вопрос - следствие проигнорировало их и почему-то сделало вывод, что я ездил на ТРБ.
2. Между тем, согласно докладной записки От кина в УФСБ (т.7. л.14-15) в 1987 году Пасько в феврале ТРБ не посещал.
3. Таким образом, в деле отсутствуют доказательства моей поездки в феврале на ТРБ; они есть лишь в показаниях свидетелей, но все они сказали, что был я там лишь один раз (!) То есть, непонятно, о чем идет речь в приобщенной в качестве доказательства моей вины аудиозаписи телефонного разговора.
4. Свидетель Сангишев (т.4. л. 4-5) в докладной на имя начальника ФСБ в/ч 78305 Зхарченко пояснил, что 27.02.97 г. Пасько при беседе с ним задал следующие вопросы: - Какое количество КРТ (крылатых ракет) находится в БРПЛ? - Сколько всего подлежит утилизации БРПЛ? - Куда отправлен слитый гептил? Далее Сангишев показал: "После 10-минутного перерыва (доклад в УРАВ) Пасько достал вопросы и ответы японского консула к нашим представителям (зам. премьера по оборонной промышленности) и по вопроснику начал спрашивать...".
5. Далее свидетель Сангишев (Т. 4. л.25) показал, что в конце февраля 1997 г. к ним в в/ч 63916 прибыл начальник УРАВ Моисеенко и Пасько. "На следующий день утром, после ночлега в моем кабинете, я угостил его кофе и он начал задавать вопросы. Разговор носил общий характер без конкретизации цифр".
6. Таким образом, конец февраля - это 27.02.87. Можно проверить по командировочному удостоверению, которое мне подписывал либо Оекин, либо Верковед, по журналу учета посещений в части в/ч 63916. То есть вопросы я мог задавать Сангишеву не 27.02., а 28.02, о чем он говорит сам: "На следующий день после ночлега...". Непонятно почему раньше Сангишев в докладной записке перечислил подробно вопросы, а на допросе в УФСБ, сказал, что разговор носил "общий характер без конкретизации цифр". Налицо путаница в показаниях и по вопросу, когда именно - 27-го, 28-го, утром, вечером, в обед и в течение какого времени у нас состоялся разговор. Длительность разговора имеет в данном случае принципиальное значение - от этого зависит установление якобы собранной мною информации. Однако обстоятельства разговора с Сангишевым до конца не выяснены.
7. Свидетель Сангишев (Т. 4. л. 33) на очной ставке показал, что "на следующий день к обеду Пасько перед отъездом зашел ко мне в кабинет и стал задавать вопросы по вопроснику, который был у него в руках...". Заметим, что уже речь не идет о том, что это "вопросы и ответы". Вопросы японского консула нашему зам. премьера - уже не упоминаются. То есть исчезли адресность и авторство вопросника. И это не случайно, ибо ФСБ заинтересовано в том, чтобы скрыть данные факты.
8. На очной ставке 30.04-98 г. с Сангишевым я дал показания, собственноручно их записав в протокол, где подробно описал как у меня появился так называемый вопросник. Свидетель Сангишев (Т. 4 л. 36) подтвердил мои показания полностью, указав при этом, что "никаких записей Пасько не производил, вопросов не задавал, а мы лишь обсуждали "вопросник".
9. Далее Сангишев (Т. 4. л. 37) показал, что разговор наш происходил вечером в первый день приезда и утром на следующий день. То есть, это уже третья или четвертая его версия времени нашего разговора.
10. Сангишев на очной ставке также сказал, что ему неизвестен состав химических компонентов ракетного топлива и что секретных сведений он мне не сообщал. Таким образом, непонятно, на основании чего в обвинении фигурируют эти компоненты топлива, поскольку их сбор и передача ничем не подтверждаются. (Точнее, понятно: для придания веса своему абсурдному и бездоказательному обвинению). Мои дополнения к протоколу (Т. 4. д. 38) Сангишев подтвердил своей подписью в 16.35 м. Однако, уже в 16.55 - он, после очной ставки. после короткого разговора с Егоркиным, кардинально изменил свои показания на прямо противоположные. Считаю, что показания Сангишева следует из-за этого факта вообще исключить из числа доказательств либо допросить его: под влиянием каких слов Егоркина он изменил свои показания?
11. В результате многочисленных допросов Сангишева так и остались невыясненными вопросы: когда и о чем мы с ним беседовали. Зато выяснено, что цифры при этом не назывались, секретных сведений никто никому не сообщал, записей я не делал. о составе ракетного топлива никто из нас ничего не знает. То есть, показания Сангишева подтверждают мою невиновность, а не наоборот, как извратило факты следствие ФСБ.
12. Свидетель Винокуров (Т. 4. л. 7) показал, что я посетил в/ч 63816 "весной или осенью 1996 года". (Третья строчка сверху). Замечу сразу, что Винокуров - сотрудник ФСБ, а значит, не доверять ему нет оснований, тем более, что в показаниях своих он вспомнил даже номер и марку машины, на которой сопровождал меня по территории части - УАЗ 468 госномер 00-77. При этом хочу заметить, что сотрудник ФСБ Винокуров не только проверял все мои документы и разрешения на видеосъемку на ТРБ, не только сопровождал по части, но и лично просмотрел весь отснятый мною видеоматериал.
13. Свидетель Шайхетдинов (Т. 4. л. 15) в своих показаниях в целом верно описал мой приезд в часть, однако его показания никоим образом, ни одним словом не свидетельствуют о том, что я совершил что-либо противоправное.
14. То же самое относится и к показаниям свидетеля Вохмяниной (Т. 4. л. 11). Она, правда, сказала, что приезжал я в часть в марте 1997 г. То есть, снова ссылка следствия на показания очередного свидетеля совершенно безосновательна.
15. Таким образом, заказ от японцев на сбор информации по ТРБ материалами дела не подтверждается, как и сам факт сбора так называемой секретной информации.
16. Теперь о документе. Он озаглавлен "Запись беседы со вторым секретарем посольства Японии в России С. Куно". В протоколе обыска этот документ отсутствует (это уже традиционно) и появляется лишь в протоколе осмотра Т. 5 л.24. п. 20.
17. О происхождении документа сам за себя говорит его титульный лист, на котором указаны: автор - второй секретарь посольства Японии С. Куно; его собеседник - второй секретарь ДРК Д. Максимычев; количество экземпляров - 4; год изготовления - 1994 г. При всем этом, как ни странно, следствием ни С.Куно, ни Д. Максимычев не допрошены. Считаю необходимым просить суд допросить данных свидетелей.
18. На титульном листе так называемого "вопросника" есть ссылка на "Рамочное соглашение о сотрудничестве в области разоружения". Ходатайство мое о том, что этот документ надо обязательно приобщить к делу, находится в Т. 8. л. 172.
19. Свидетель Мизюльченко (Т. 4. л. 18) показал, что примерно в 1994 г. из отдела реализации договоров штаба ТОФ в УРАВ поступил документ "Вопросы к российской стороны... Запись беседы...". Кроме того, Мизюльченко пояснил, что предъявленный ему для опознания документ отличается от того, что находился в УРАВ, поскольку на их экземпляре "имелись рукописные пометки". На якобы изъятом у меня на квартире "вопроснике" на титульном листе тоже имелись рукописные пометки. Поэтому непонятно, какой же документ ФСБ давало на опознание свидетелю Мизюльченко? Наверное, необходимо приобщить к делу тот экземпляр, о котором говорит Мизюльченко, и тот, что ему предъявляло ФСБ.
20. Очевидно из показаний свидетелей, что к данному документу имели отношение Моисеенко - начальник УРАВ, Лысенко - зам. командующего ТОФ, по ЭИР, Фалеев - начальник штаба ТОФ, Апанасенко и Раков - представители отдела реализации договоров. Прошу суд допросить этих свидетелей по данному вопросу.
21. Свидетель Ворожбит (Т. 4. л. 30) показал, что "данный документ не имеет какой-либо ценности" (надо полагать - для представителей иностранных спецслужб) и что он мне его не передавал. Это из допроса 6.05.98. Однако через час после очной ставки, после моих показаний, Ворожбит сказал "Я подтверждаю, что передавал Пасько в 1994-95 гг. три или четыре папки с материалами об СНВ-2".
22. Обращаю внимание суда на тот факт, что "Рамочные соглашения о сотрудничестве в области разоружения", на основе которых С. Куно написал свои вопросы, имеют прямое отношение к Договору об СНВ-2.
23. На очной ставке с Ворожбитом в протоколе я собственноручно записал (Т. 4. л. 52-53), что вместе с Ворожбитом обсуждал "вопросник" по проблемам экологии на флоте и на ракетной базе. С моими дополнениями Ворожбит согласился.
24. В Т. 7. л. 246 имеется заключение экспертной комиссии штаба ТОФ с особым мнением Ворожбита, который, ссылаясь на статьи приказа N 055, делает выводы о том, что вопросы в "вопроснике" не секретны, как не секретны и ответы на них, также не секретен химический состав ракетного топлива и другие сведения - согласно П. 6 Договора об СНВ и ст. 46 Приказа N 055. Некоторые замечания по этой экспертизе.
Во-первых, комиссия штаба ТОФ не является правомочной для проведения подобных экспертиз, и ее заключение юридически не имеет силы .
Во-вторых, на Договор об СНВ ссылается лишь один член комиссии - тот, который читал этот Договор и знает, что секретно, а что нет.
В третьих, Ворожбит тоже ссылается на приказ N 055. Однако при этом он делает вывод о не секретности вопросов, а другие члены комиссии, ссылаясь на тот же приказ, - о том, что они секретны. Где логика? Или здравый смысл?
25. Теперь о здравом смысле. В заключении экспертов 8-го управления от 14.03.98 г (Т. 7. л. 268) сказано, что "исследование документа проводилось при условии, что ответы на вопросы, предложенные российской стороне, даны наиболее полно и достоверно". Здесь мы имеем дело с юридическим казусом и прецедентом одновременно: эксперты оценивают несуществующие в природе (!) ответы. Вывод экспертов: "Ответы составляют государственную тайну". Но где сами ответы? Их же нет в деле! Исходя из одного факта оценки экспертами несуществующего документа (или документов) лишь в угоду ФСБ и его предвзятому следствию, считаю необходимым назначить по всем документам дела именно независимую экспертизу, а не из 8-го управления МО РФ.
26. Обращаю внимание суда на то, что факт передачи мною каких-либо сведений о ТРБ кому-либо ничем не подтверждается.
27. И, наконец, обращаю внимание на вывод экспертов из 8-го управления о сумме ущерба, нанесенного мною Российскому государству: она отсутствует полностью, как сумма - нет ущерба; нет ущерба - нет преступления. .