Мераб Мамардашвили
[Размышления о законе]
Выдержки из последнего курса лекций Мераба Мамардашвили, прочитаного в Тбилиси в 1986-87 гг. Книга "Эстетика мышления" готовится к публикации в издательстве "Аграф". Публикуется с сокращениями.
<...> Термин "закон" я уже несколько раз упоминал, но пока мы не знаем, что это такое. Попробуем в этом разобраться. В попытке разобраться я буду обращаться к нашему общему нравственному и духовному опыту, поскольку мы жили вместе и в одно время.
Вы помните, что я говорил о позиции ясного сознания, которое отказывается действовать внутри уже отлаженного культурного механизма и которое, тем самым, не имеет никаких гарантий, никаких опор, ничего вне себя, на что можно было бы положиться. Такое сознание издавна фиксируется символом героя. Это сознание героическое. Но я бы хотел показать, что это сознание, которое резко отличается от повседневного, обыденного или реального сознания, и есть самое реальное сознание. То есть если мы и осознаем реальность, то только в героической точке, где нет гарантированных опор. Именно тогда, как ни парадоксально, мы находимся в реальности. Реальность - это ведь всегда другое, о чем мы обычно думаем, и чаще всего она открывается нам священным ужасом, а не холодной, прикидывающейся мыслью. Герой - это тот, кто перестает порождать из себя несуществования. А тот, кто перестал порождать из себя несуществования, фантазмы, может наконец называть существования, давать им названия.
Скажем, кричать "Держи вора!", имея в иду старушку, продающую зелень и получающую тем самым якобы незаконные доходы, есть борьба с несуществующим.
<...> Мы чаще всего не способны увидеть мир, не населяя его чужими виновниками нашего счастья или несчастья, чтобы быть счастливыми. Например, мы хотим построить счастливое государство, которое, как вечный двигатель, механически производило бы счастье для нас без какого-либо риска и усилия. Но законы бытия таковы, что если человек отказался от риска и усилия, то машина не будет выдавать ему счастья, а будет выдавать только то, что по радио или в газете называется счастьем...
Источники зла, беды и несчастья мы всегда ищем в других. Именно такое видение мира я называю видением несуществований.
<...> Загоняя постоянно стихию человеческой корысти, инстинктов собственничества в некие рамки, борясь с ними, мы лишь увеличиваем зону государственного контроля, который и так сплошной. Тем самым мы бежим вслед за несуществованиями, пытаясь схватить их за хвост, не замечая при этом, что подобный контроль и несет в себе микробы того самого беззакония, которое порождает новое воровство и воров, за которыми мы бежим. Да и смешно бежать за этими ворами, так как их описать даже невозможно, настолько это нечто несуществующее. Как можно московского или нашего родного грузинского миллионера описать как некий реальный крупный характер вроде шекспировского Шейлока или бальзаковского Гобсека? Наделить его почти демонической силой, характерологической мощью? Мы часто обвиняем такого рода воров и думаем, что если мы их посадим за решетку, то сразу все экономические проблемы решатся. Но повторю: видеть реальность способен лишь тот, кто остановил порождение несуществований из материи собственной души.
Ткань несуществования складывается из нас самих...
Первоопределение, которое мы дали мыслящей личности, указывает на мужество невозможного, так как оно есть одновременно определение исторического человека, существа, живущего посредством истории. Человек посредством истории становится человеком и устанавливает истину, потому что ничего предданного этому нет, все должно пройти какой-то путь, чтобы определиться: это было и есть.
Возвращаясь к теме закона, я мог бы сказать, что законы существуют только для свободных существ. Несвободные существа видят факты и рискуют не заметить законов. Когда, например, я вижу вора - это факт, я не вижу закона и бегу за вором. Если бы я видел закон, я не бежал бы, а занимался чем-то другим. Можно поставить простой вопрос: простите, но ведь вор и есть превращение человеческого существа в инфантильного дебила, который никогда в жизни ни за что не отвечал. То есть, лишенного сознания ответственности за свой труд. Самое высшее благо для человека, как известно, сознание ответственности за упражнение собственной свободы, когда понимаешь, что если мне плохо, то это потому, что я что-то плохо сделал, а если хорошо, значит, я своим трудом заработал это. У нас же масса людей, все еще получающих все нужное для жизни в распределителях и совершенно не чувствующих, что получаемое есть прямое продолжение того, что это именно ты своей предприимчивостью разыграл что-то, и в итоге - или хорошо, или плохо. Но если плохо, то очень важно сознавать: плохо не потому, что тебя наказали у прилавка "армии спасения", не дали тебе бесплатный суп, а плохо по твоей вине... Когда я сказал, что законы существуют только для свободных людей, то имел в виду следующее: пока, очевидно, мы не знаем существа закона, который и ставит нас в такую точку, где мы сами можем расти и способны приращивать силу внутри себя, внутри членораздельной артикуляции своего существа. И поэтому я сейчас вернусь к сказанному о тех, кто прекращает несуществования, воспользовавшись евангельским термином.
<...> В каждый данный момент существует одно поколение, которое должно не пройти. В Евангелии говорится: есть поколение, которое не пройдет (оно не унесется временем). Эти слова сказаны о поколении, совершившем акты, благодаря которым возникло христианство, и они необратимым образом изменили историю. Оно действительно не прошло, поскольку люди, составляющие его, жили сознанием своего призвания или обращенного к ним требования - не пройти. Это и значит, что они стояли вертикально, сковав и держа время... это существа, способные держать время и мысль...
<...> Так вот, беда в том, что у тех, кто был до нас, в их ситуации, когда от поколения требовалось, чтобы оно встало и не прошло, ничего подобного не случилось, они не извлекли смысла из того, что произошло... все происходит также, мы находимся в прежней ситуации. И моя мысль состоит в том, что по отношению к происходящему вокруг нас вы должны быть поколением, которое не пройдет, чтобы история не повторялась, получив необратимый отпечаток. И тогда следующему поколению не придется разгадывать смыслы и считать, что до него не происходило никаких событий.
<...> Закон - это некоторые необходимые отношения, вырастающие из природы вещей. Так как же мы можем сдвинуться в это пространство, зная теперь, что одновременно это пространство... нашего самопостроения? <...> Дверью в пространство законов, где мы помещаемся в какую-то точку роста, является абсолютная законченность смыслов, то есть наличие или случание с нами определенного опыта...
Смысл того, что произошло и что обозначено 1937 годом, абсолютно завершен и понятен, и для кого он понятен - это означает, что он будет расти и развиваться одним образом, а кому не понятен, тот будет существовать другим образом.
Варшавское восстание 1944 года. Советская Армия стояла в нескольких километрах на праавом берегу Вислы и наблюдала, как это восстание подавлялось. Можно бесконечно спорить о смысле этого события в контексте русско-польских счетов трехсотлетней давности, ссылаясь на эмпирические факты. Можно приводить их бесконечно и разным образом обосновывать, почему нужно было поступить так, а не иначе, а я утверждаю, что смысл того , что тогдп произошло - один и он полностью завершен. Так же, как и смысл того, что произошло в 1937 году...
Смысл завершен и тот, кто не живет в нем, находится в другом пространстве... Дверь пространства законов открывается событием, в котором есть актуально, по смыслу, собранная бесконечность эмпирических фактов и обстоятельств, - это событие и есть закон. Так как смысл завершен и не требует доказательсв. Абсолютными являются смыслы, которые в то, чтобы стать смыслами, включают и наши акты, нас самих; мы сами становимся повязаны или ангажированы отношением, вытекающим из природы вещей, не замечая или не продполагая, что космическая ткань ткется из того, как мы распорядились выправшим нам уникальным опытом и распутали его. То есть встали ли мы на отведенное нам пустое место бытия и заполнили его своей активностью и способностью вертикально стояния, которое держит время и мысль.
<...> То, что человеку должно быть представлено прозрачно на какой-то агоре, сцене, будь то поэзия, литература, кино или сама артикуляция гражданской жизни. Гражданская жизнь должна в своей артикуляции представлять, повторяю, то, что есть. Лишь тогда, интересы в том числе и подсудимого, как юридического лица (я сейчас отвлекаюсь от факта возможного преступления и рассматриваю саму процедуру суда), будут отличаться от интересов прокурора. Их обязан представлять адвокат, а у нас адвокат нередко одновременно выступает в роли прокурора. И это не анекдот, о котором должна быть мысль. Только начиная мыслить, мы начинаем понимать, что в этом скверном обычае нашего правосознания не может работать никакая юриспруденция, если от преступника ожидают, чтобы он внутренне участвовал во время следствия на стороне судьи и прокурора и обвинял бы себя... Адвокат должен быть адвокатом, преступник - преступником, то есть существом, имеющим юридические права. Так же, как и судья должен быть судьей, а не тем, кому из райкома можно позвонить. А иначе, без этой названности, без пространства, в котором все представлено, мы не сможем развиваться, иметь культуру, как нечто, что само себя приращивает, а не расходуется в выхлопах и рассеянии. Ведь все, что <...> происходит в суде - это просто выхлопы и рассеяние человеческих состояний и различий, которые тем самым не порождают ничего продуктивного. Из этого не рождается справедливость.
Казалось бы, именно из закона должна следовать справедливость, однако в этом и состоит наша проблема. Поскольку хотя закон может быть провозглашен или принят, но если нет силы субъекта и силы языка, то есть пространства названности, когда голос водителя оказывается не равен голосу ГАИ, несмотря на их разные интересы, то нет и динамики этих интересов, которые могли бы регулироваться законом. Так как в этих условиях невозможна и политика как искусство законного обращения с силами, которые признавались бы независимыми, ибо то, как ты с ними обращаешься для достижения своих целей, и является политикой. А если перед нами смазь вселенская, способная уничтожить любую автономию, любую независимую силу, то и политика исчезает. Я имею в виду при этом не хорошую или плохую политику, я говорю: "исчезает феномен политики", учитывая существование в стране государственных организаций, которые трудно назвать таковыми, поскольку государственное - это политическое явление, а они не являются политическими организациями. Почему? Потому что для них нет сил, которые от них не зависели бы, а значит им не нужна и культура политики или политическая культура.
Итак, в законе работает сила языка, сила представленности говорящего множества. И когда все представлено, то закон оказывается странной вещью. Целью закона становится не справедливость, а сам закон. А справедливость достигается в совместном действии закона с силой языка. Или, другими словами, закон в таком случае есть нечто, что всегда существует и действует только в среде закона. Что я этим сказал? Я сказал простую вещь, что закон устанавливается или достигается, или осуществляется только путем закона же, то есть средства осуществления или реализации закона сами содержат в себе закон. Это как бы некоторый эфир или элемент, среда, охватывающая все.
Закон - это некое тавтологическое тело, тавтологическая Среда, и средства его достижения тоже должны быть в эфире закона. А если это не так, то, конечно, мы разрушаем законопорядок, а не устанавливаем его, когда добиваемся выполнения законов, содержащих в себе даже самые высокие идеи, незаконным путем. Произвол уже сам в себе несет микробы, архетипы, прецеденты или образцы беззакония. И это беззаконие будет действовать, сцепляя одно с другим, независимо от наших благих намерений или пожеланий. Законы существуют только для свободных существ, в противном случае все будет продолжаться, несмотря на наше оскорбленное чувство гражданского достоинства, если мы будем по-прежнему думать, что живем по законам, а ради их соблюдения так или иначе занимаемся волюнтаризмом, администрированием, насилием. Естественно, это разрушение гражданского сознания и уничтожение любых семян, из которых потенциально могла бы вырасти правовая культура...
<...> Так что, когда я говорю о законе, это можно выразить следующими словами: закон - один из случаев явления неделимого... Нельзя, скажем, в одном месте какую-то истину запретить или считать ее несущественной, не разрушив при этом весь процесс производства истины в других местах. Если почему-либо считается несущественным или запрещается говорить "дважды два - четыре", то в силу своей неделимости истина рушится. Например, для религиозного человека истина "Бог есть" - самая близкая душе. Поэтому внутри нее не может быть иерархии, здесь нет более превосходного, чем превосходное, ибо превосходное превосходно и ни с чем не сравнимо. И это же относится к законам нашей социальной жизни - нарушение же в одном месте влечет за собой неизбежные последствия во всех других местах. Причем такое нарушение происходит тогда, когда мы пытаемся соблюдать закон средствами, не заключенными в самом законе. Ведь, если в стране используется способ перекачки (ради высших государственных интересов) средств из одного места в другое, скажем, то, что должно было идти на мирные нужды, тайным образом переводится на нужды военные, помимо какой-либо прозрачности, то это означает лишь одно: то, что делалось по высоким соображениям, будет делаться по другим соображениям. Тот, кто ворует из государственного интереса, причем ворует ни у кого, просто перераспределяет средства, тот сразу же будет имитирован, заменен другим человеком или другими людьми, которые будет воровать из корыстных соображений. Этот закон - неумолим, и ничего с ним не поделаешь. Как только начинается произвол, он воспроизводится в массовом масштабе - другими людьми, с совершенно другими побуждениями и с совершенно другими идеями в голове. Так устроено в мире то, что можно увидеть лишь мыслью. И эти понятные, казалось бы, вещи расшифровать довольно трудно, приходится применять специальные понятиями; пространство ящика предполагает, что мы признали существование вещей, которые существуют сами по себе, они самодостаточны. Например, цветок цветет ни для чего, он цветет. Это наше дело, что мы радуемся цветению цветка, так и мир состоит из автономных и названных (означенных) явлений, самоцельных и самодостаточных. И одно из таких автономных, самодостаточных явлений - человек, свободный и ответственный.
<...> Стоит ли за нами поколение, которое можно назвать "историческим", и готовы ли мы сами взять на себя задачу создания прецедентов до конца доведенных дел?..