Журнал "Индекс/Досье на цензуру" 

Георгий Рамазашвили

Дело Дударева – Супруна: истоки, судебные перспективы и последствия

А был ли заявитель?

13 сентября 2009 года следователь по особо важным делам следственного управления Следственного комитета при Прокуратуре РФ по Архангельской и Ненецкой автономной областям старший советник юстиции Владимир Шевченко в присутствии оперуполномоченного РУ ФСБ Ивана Чивиксина и старшего оперуполномоченного Валерия Плешкова провел длившийся более двух часов обыск на квартире профессора Поморского государственного университета Михаила Супруна.

Причиной обыска стала жалоба этнического немца, переселенного в послевоенные годы в СССР: Иван Якобович Филипп утверждал, что профессор Супрун, составляя базу данных переселенных немцев, нарушает его право на неразглашение «персональных данных» [ «Михаил Супрун подозревается в том, из корыстных побуждений с целью последующего сбыта решил организовать и осуществить сбор и формирование в электронную базу данных сведений о репатриированных с территории Германии по окончании Второй мировой войны граждан СССР, являющихся этническими немцами и поляками, выселенных в административном порядке в период 1945–1956 годов на территорию Архангельской области». (Из постановления о возбуждении уголовного дела.) ].

Методически проект, в котором участвовал Супрун, должен был состоять из трех основных этапов: на основе сведений, полученных в Информационном центре УВД Архангельской области, историки составляли биограммы репрессированных, каждую из которых сопровождали анкетами с персональными данными и справкой об амнистии. Все эти данные, сведенные в компьютерной программе, давали возможность обобщать и анализировать результаты исследования. Книга памяти должна была стать заключительным этапом проекта. К сентябрю 2009-го историки передали германским коллегам 2000 биограмм; прочие 6000 были изъяты следователями.

Исследование началось в 2007 году, когда договор о его проведении подписали Поморский госуниверситет, немецкий Красный Крест и Информационный центр УВД АО.

К тому моменту как осуществление проекта было прервано, профессор Супрун заведовал кафедрой отечественной истории Поморского госуниверситета. Среди его научных публикаций, число которых уже превосходит 130, книги «Ленд-лиз и северные конвои», «Люфтваффе под Полярной Звездой» (в соавторстве с Р.И. Ларинцевым); «Освобождение Восточного Финнмарка, 1944–1945 гг.» (в соавторстве с А. и В. Гертер); «Политическая ссылка на Европейском Севере в конце 19 – начале 20 вв.» (в соавторстве с С.Я. Косухиным). Занимался Супрун и общественно-просветительской работой: он возглавляет региональный общественный Поморский научный фонд содействия развитию науки и культуры на Русском Севере.

Профессор оказался не единственным фигурантом дела. Обыски были проведены также на квартире, где живет его аспирантка Надежда Шалыгина, на рабочем месте профессора и в архиве ИЦ УВД АО. Следователь изъял компьютеры, множество материалов из архива Супруна, в том числе и копии документов, привезенные профессором еще в 1999 году из США. Судя по тому, что следователя прельстили найденные в Америке источники, которые не имеют никакого отношения к германским переселенцам, прокуратура могла использовать термин «персональные данные» как дымовую завесу, чтобы скрыть подлинную цель своего интереса к архиву Супруна. Речь идет в первую очередь о ежегодных отчетах Андропова Брежневу, рассекречивания которых в обозримой перспективе при чекистской власти ожидать не приходится, а также о дневнике Вячеслава Молотова и стенограммах бесед Молотова и Гитлера. Обыск дал возможность не только предотвратить возможную публикацию отчетов Андропова, но и запугать архивистов и историков, любая работа которых так или иначе связана с «персональными данными».

Для того, чтобы не признаваться в выполнении политического заказа, следствие объявило, что о работе Супруна прокуратуре стало известно из обращений «нескольких граждан», которые якобы не хотят, чтобы историки использовали данные об их родственниках. Утверждая, что «поводом к возбуждению уголовного дела» стали «заявления нескольких граждан», следствие выдвинуло абсолютно неправдоподобную версию. Причин, по которым в нее не верится, несколько:

1) как правило, когда организациями составляются подобные информационные справочники, никто не уведомляет о проводимой работе родственников десятков тысяч, а в ряде случаев и миллионов граждан (будь то жертвы политических репрессий или же погибшие военнослужащие), биографические данные которых предназначены для публикации;

2) в том случае, если историку удается разыскать семью, самое большее, чем он рискует, это получить отказ в предоставлении ему нотариальной доверенности;

3) любой гражданин, который напишет жалобу в прокуратуру, будет понимать, что о его жалобе станет известно, если дело дойдет до суда;

4) доступ к архивным документам регулируется законодательством, специальным изучением которого не считают нужным заниматься не только родственники репрессированных, но и сами архивисты. Чтобы быть на 100% уверенными, что Супрун нарушил закон, «нескольким гражданам» пришлось бы потратить много времени на сбор и анализ различных законов, указов и приказов. Понимая, что конфронтация вызовет у журналистов вопросы о том, какие же факты из биографии их предков подвигли «нескольких граждан» вдруг пожаловаться в прокуратуру, эти неназванные авторы сочли бы, что привлечение излишнего внимания к ним самим лишь навредит их репутации. Провоцировать такой пристальный интерес к своим семьям ни один осмотрительный «гражданин» не станет;

5) 75-летний срок, о котором столь удовлетворенно рассуждает Следственный комитет, истечет достаточно скоро. Поскольку речь идет о людях, переселенных в Советский Союз в 1945–1947 годах, их персональные данные тот же профессор Супрун сможет преспокойно начать собирать без всякого согласия родственников начиная с 2021 года, то есть всего лишь через 12 лет. Это означает, что принципиально отсрочить использование этих сведений все равно не удастся. 12 лет – это никак не полвека, и смысла отодвигать составление такой базы данных на незначительный срок у «нескольких граждан» нет;

6) сомнительно и наличие мотива у «нескольких граждан». От кого они хотели бы скрыть, что их родители были угнаны? Если они сохранили фамилии родителей, то, скорее всего, окружающие если и не знают историю в подробностях, то догадываются;

7) и наконец, это первый случай, когда одновременно «несколько» человек не только стали возражать против того, чтобы историк изучал судьбу их предков, но еще и написали обращения в прокуратуру.

Поэтому сложно отделаться от впечатления, что граждан, чьи «законные права» защищает Следственный комитет, не существует в природе.

Фамилии гражданина Филиппа с родственниками, впрочем, в «Постановлении о возбуждении уголовного дела» присутствуют, но и полковник Александр Дударев (архивист УВД), и профессор Супрун теряются в догадках о том, каким образом «гражданам» стало известно о готовящейся книге.

Возможно, подсказка содержится в неосторожном признании следователя Шевченко, что прокуратура подключилась к делу после того, как Супруна и Дударева предварительно «разработала» ФСБ. В отличие от гражданина, пожаловавшегося якобы на историков, чекисты наверняка в текущем режиме отслеживали взаимодействие Поморского госуниверситета, Информационного центра УВД и Немецкого Красного Креста. И для того, чтобы получить формальный предлог начать гонения, разыскали и проинформировали одного человека, переселенного в Архангельскую область еще в детском возрасте. Можно лишь догадываться, как агитаторы интерпретировали проект историков, но после таких бесед граждане вполне могут написать требуемую чекистам жалобу. И даже привлечь к этому делу своих родственников (в постановлении о возбуждении уголовного дела фигурируют три носителя одной и два носителя другой фамилии).

Предположим, что один из них эту жалобу действительно написал. Скрывать происхождение ему бессмысленно, так как фамилию он носит отнюдь не русскую. Более того, он идентифицирует себя как этнический немец, поскольку Германское общество «Взаимопонимания и примирения», запросив данные в ИЦ УВД АО, выплатило ему компенсацию. И теперь именно общество «Взаимопонимания и примирения» может стать той инстанцией, от которой журналисты получат информацию о заявителе. Если действительно именно этот гражданин пожаловался на Дударева и Супруна, это будет означать, что под предлогом защиты своей семейной тайны он выбрал крайне скандальный способ привлечь к себе внимание.

Фабрикация дела: ошибки и домыслы

«Постановление о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству» было подписано в 13.45 13 сентября 2009 года. Если отвергнуть предположение, что Шевченко лишь оформил на бумаге претензии, сформулированные заказчиком, то встанет вопрос о профессиональной пригодности этого следователя. Само постановление содержит все признаки сфабрикованного дела:

Давая юридическую оценку работе Супруна, он ссылается на то, что профессор изучал дела, «доступ к которым ограничен в соответствии с… Федеральным законом «О персональных данных» № 152-ФЗ от 28.07.2006 год». Однако в параграфе 2 закона РФ № 152 от 27.07.2006 «О персональных данных» говорится:

«2. Действие настоящего Федерального закона НЕ распространяется на отношения, возникающие при: …использовании содержащих персональные данные документов Архивного фонда Российской Федерации и других архивных документов в соответствии с законодательством об архивном деле в Российской Федерации».

Иными словами, Супрун и Дударев заведомо не могли нарушить закон, которым не регулируется работа с архивными документами.

2. Следователь не знает методику архивной работы и поэтому видит проблему там, где она законодательством не предусмотрена. Словно отягчающее обстоятельство, следователь упоминает, что профессор «умышленно, путем уговоров склонил начальника ИЦ УВД АО Дударева А.В. обеспечить ему и указанным им лицам беспрепятственный доступ к фильтрационно-проверочным делам спецпереселенцев и копирование содержащихся в них документов в полном объеме». Важно и то, что легальных оснований запретить профессору копировать дела в полном объеме у архива не было.

3. Следователем ошибочно изложены обстоятельства, при которых профессор Супрун проводил исследование. Утверждая в постановлении, что Супрун работал с фильтрационно-проверочными делами, Шевченко перепутал номенклатуру архивных дел.

По заявлению защиты, профессор и его аспирантка Надежда Шалыгина получили в Информационном центре УВД по Архангельской области доступ к личным делам спецпоселенцев («ссыльных кулаков, депортированных в 1941 году советских этнических немцев, угнанных в Третий рейх и репатриированных в 1945 году советских граждан» hro.org [ www.hro.org ]).

Обыск также показал, что следователь не вполне понимает, что от него требуетсяЮ, – на квартире Супруна он изъял, в частности, копии документов, хранящихся в архивах США.

По мнению следователя Шевченко, историк собирал сведения о переселенцах «из корыстных побуждений с целью последующего сбыта». Достаточно заметить, что «корыстное побуждение» не является юридически наказуемым. Помимо того, что это самое «побуждение» в данном случае недоказуемо, ни одному историку, равно как и журналисту, не может быть воспрещено ожидать за свою работу какой-то платы.

Шевченко было бы полезно узнать и о том, что в пункте 3 статьи 6 главы II Федерального закона от 5.06.1996 «Об участии в международном информационном обмене» «информационные продукты» названы «товаром».

Жаль, что следователь поторопился с выводами. Для начала ему имело бы смысл ознакомиться с текстом Соглашения, которое было заключено в 2007 году между Поморским госуниверситетом, Информационным центром УВД по Архангельской области, Немецким Красным Крестом и Историческим исследовательским обществом немцев из России.

В пункте 4 перечислялись «Особые условия соглашения» и специально оговаривалось, что «использование Базы данных в коммерческих целях строго запрещается», а «показ данных в Интернете запрещается и становится возможным только после согласования между обеими сторонами данного Соглашения».

Это означает, что, игнорируя действительные условия контрактного соглашения, подписанного Дударевым и Супруном, следователь намеренно ложно интерпретирует задачу и методику работы, согласованной российской стороной и Немецким Красным Крестом.

Эти «неточности», изначально направляющие следствие по ложному следу, позволяют предположить, что Владимир Шевченко, составляя постановление, по крайней мере, не разобрался в проблеме и вторил некоему суфлеру, от которого исходила инициатива возбудить дело. В противном случае остается сделать вывод, что следователь не имеет должной квалификации.

Чикатило на защите «персональных данных» своих жертв

К 22 октября Михаил Супрун был четырежды допрошен, и на последнем из допросов следователь Шевченко отменил взятую ранее с профессора подписку, обязывавшую историка не разглашать данные предварительного следствия.

Дважды был допрошен и полковник Дударев, возглавлявший ранее ИЦ УВД АО. Заодно следователи допрашивали его подчиненных и студентов Супруна.

5 ноября дело передали расположенному в Петербурге следственному отделу СКП по Северо-Западному федеральному округу, и по этой причине срок предварительного следствия, истекавший 13 ноября, продлили до 14 декабря.

К концу декабря стало известно, что следствие продлено еще на 2 месяца. Возможно, догадавшись, что доказать абсурдное обвинение в суде окажется сложно, следователи теперь ищут, как полагает полковник Дударев, «любой» компромат [ Радио Свобода ], который придал бы варварской расправе над историками законный характер.

Группа ученых подписала коллективное обращение в защиту историков, а ситуацию в российских архивах стали обсуждать зарубежные коллеги (в частности, уполномоченная правительства ФРГ по архивам «Штази» Марианна Битлер направила Президенту РФ Медведеву письмо, в котором идет речь о преследовании историков). Схожее письмо было, по инициативе фракции Бундестага ХДС/ХСС, адресовано Медведеву и германскими парламентариями.

И тут заговорил Следственный комитет при Прокуратуре РФ. 9 ноября СК разместил на своем сайте «Заявление» по делу Супруна [ Следственный комитет про прокуратуре РФ ], полностью повторяющее ошибки, содержащиеся в Постановлении о возбуждении уголовного дела. Не знаю, кто сочинял это произведение, но благодаря усилиям этого безымянного героя мир узнал о существовании «закона о защите персональных данных».

В Российской Федерации не существует закона «О защите персональных данных». Можно лишь догадываться, что имелся в виду закон «О персональных данных», принятый за № 152-ФЗ 28 июля 2006 года.

Но раз уж СК так хочет сослаться на закон «О персональных данных», напомню, что, в соответствии со статьей 6.6., «согласие субъекта персональных данных… не требуется в… случаях», если «обработка персональных данных осуществляется в целях профессиональной деятельности журналиста либо в целях научной, литературной или иной творческой деятельности при условии, что при этом не нарушаются права и свободы субъекта персональных данных».

Некорректные ссылки на законы рассчитаны скорее на впечатлительных простаков, нежели на взыскательную аудиторию. К популярным ныне и зиждущимся на антизападной пропаганде штампам относится и зловещее заявление о том, что «Супрун собирался передать данную информацию за рубеж».

Присутствие в проекте Красного Креста (именно Германский КК финансировал исследование) означало, что международное законодательство соблюдено самым пунктуальным и безупречным образом.

Пока СК занимается пропагандистским обеспечением предстоящего процесса, следствие прилагает все усилия к тому, чтобы защитники Дударева и Супруна не смогли должным образом подготовиться к слушаниям. Авокату Ивану Павлову, представляющему интересы профессора Супруна, уже пришлось подать жалобу на отказ следователя предоставить ему возможность снять копии с тех материалов дела, с которыми обвиняемого обязаны ознакомить.

Судебные перспективы и приказ №375/584/352

В Постановлении о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству Шевченко вменяет профессору Супруну и начальнику ИЦ УВД АО полковнику Дудареву в вину то, что они якобы нарушили приказ № 375/584/352, выпущенный 25.07.2006 года совместно тремя ведомствами – Министерством культуры, МВД и ФСБ РФ.

Дело Дударева – Супруна было запрограммировано, когда летом 2006 года появился этот приказ, давший архивистам возможность скрывать даже от обладателей нотариальных доверенностей сведения, содержащиеся в следственных и фильтрационно-проверочных делах.

Цель заключалась в том, чтобы лишить историков возможности полностью восстановить подробности отдельных процессов и, в частности, понять, от кого исходили свидетельства, легшие в основу обвинительного приговора.

Легальных оснований скрывать информацию о политических репрессиях у заинтересованных ведомств не было, и поэтому их юридические отделы ухватились за термин «персональные данные». Поскольку к таковым относятся не только дата и место рождения, но и им. человека, то с помощью этого трюка можно закрыть документы, содержащие информацию обо всех участниках процесса, кроме пострадавшего. То есть можно безнаказанно сделать недоступными имена следователей и лжесвидетелей, совместными усилиями которых фабриковались надуманные обвинения.

Смысл приказа заключался в том, чтобы оставить если не миллионы архивных дел, то многие подшитые в них документы недоступными исследователям. Не будем заблуждаться: секретность в советских, а затем российских архивах была и остается синонимом информационного голода. Архивам и координировавшим их работу ведомствам было важно не столько защитить государственную тайну, которой в большинстве документов и не содержалось, сколько препятствовать распространению сведений, ставящих под сомнение репутацию правящей корпорации чекистов. [Подробнее о Федеральном законе № 5485-1 и Приказе № 375/584/352 см. Приложение 1,2.]

Приказ декларирует своей целью «обеспечение условий, необходимых для ознакомления с материалами прекращенных уголовных и административных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям, а также фильтрационно-проверочных дел, хранящихся в государственных архивах и архивах государственных органов Российской Федерации». Между тем федеральных законов, существовавших до появления приказа № 375/584/352, было достаточно для ознакомления с указанными категориями архивных дел.

Авторами приказа № 375/584/352 не была обоснована необходимость появления нового Положения при наличии законодательной базы, обеспечивавшей и ранее работу с документами, содержавшими данные о лицах, находившихся под судом и следствием в советский период.

Предписывая архивистам отказывать пользователям в ознакомлении до истечения установленного законодательством Российской Федерации с «документами, содержащими информацию с персональными данными лиц, в отношении которых производство по делам не осуществлялось, но сведения в деле имеются», авторы Приложения к приказу № 375/584/352 никак не мотивируют это вычленение документов из общего информационного комплекса содержащихся в архивных делах данных.

В то же время авторы Приложения умышленно прибегли к подмене субъектов права. Очевидно, что под «лицами, в отношении которых производство по делам не осуществлялось, но сведения» на которых «в деле имеются», авторы Приложения к приказу № 375/584/352 подразумевают как свидетелей обвинения в целом, так и лиц, допрашивавшихся в общем потоке в ходе следствия.

Если бы речь шла о раскрытии преступных действий, причинивших ущерб государству либо частным лицам, сокрытие сведений о гражданах, сотрудничавших с органами и предоставивших следствию полезную информацию, было бы мотивировано статьей 12 Федерального закона от 12.08.1995 №144 «Об оперативно-розыскной деятельности», призванной оберегать тайну сотрудничества с органами.

Напротив, ведя речь о прекращенных уголовных делах жертв политических репрессий, большинство которых (за исключением лиц, ранее участвовавших в аналогичных репрессиях) никакого ущерба государству и частным лицам не принесло, а также о фильтрационно-проверочных делах, авторы Приложения к приказу № 375/584/352 в действительности скрывают информацию о лицах, соучаствовавших в осуществлении политических репрессий против других граждан.

Поскольку политические репрессии названы в законе «О реабилитации жертв политических репрессий» «многолетним террором и массовыми преследованиями своего народа» и признаны «несовместимыми с идеей права и справедливости», соучастие в преступлениях, совершенных государственным аппаратом, также относится к «преступлениям против правосудия», и виновные в них лица не могут выводиться из-под ответственности под предлогом «защиты» их персональных данных.

Скрывая информацию о лицах, помогавших следственным органам в фабрикации обвинения, признанного впоследствии незаконным, а в период политических репрессий еще и повлекшего ущемление законных прав гражданина, авторы приказа № 375/584/352 намеренно проигнорировали пункт 17 ФЗ № 144, запрещающий лицам, привлекаемым к «подготовке или проведению оперативно-розыскных мероприятий, …предоставлять заведомо ложную информацию… органам», осуществляющим оперативно-розыскную деятельность.

Поскольку массовые репрессии строились в немалой степени на лжесвидетельствах, предоставление следствию «заведомо ложной информации» следует классифицировать как преступление, и сведения об этом преступлении, как и о его участниках (будь то следователь или же осведомитель, сотрудничавший с органами, занимавшимися оперативно-розыскной деятельностью), не могут скрываться от граждан под надуманным предлогом защиты «персональных данных» преступников.

Так что, даже если Супрун, с согласия Дударева, и копировал документы, содержащие информацию о лицах, «в отношении которых производство по делам не осуществлялось, но сведения в деле имеются», никакого преступления архивист и историк не совершили.

Не стану загадывать, чем завершится дело Супруна. Думаю, ФСБ позаботится о том, чтобы его рассматривали судьи, на которых у госбезопасности есть компромат. Это сделает исход слушаний предсказуемым.

Иных способов повлиять на решение суда у заинтересованных ведомств нет. При беспристрастном анализе аргументов Дударев и Супрун должны быть безусловно оправданы. Даже если в российских судах им не удастся доказать свою правоту, дело, лишь только оно достигнет суда Европейского, развалится, и Россию принудят не только отменить приговор, но и, выплатив незаконно обвиненным компенсацию, вернуть Супруну конфискованные при обыске материалы. Не знаю, согласится ли полковник Дударев вернуться на свою должность начальника Информационного центра УВД Архангельской области, но и этот вопрос имеет смысл в перспективе поставить.

Восстановить права архивиста Дударева и историка Супруна можно, однако уже сейчас, вне зависимости от исхода дела, архивисты, почувствовав себя заложниками исследователей, начинают с двойным рвением препятствовать их работе, всякий раз просчитывая, чем может кончиться персонально для них публикация, в которой товарищи из ФСБ узрят «разглашение персональных данных» или «фальсификацию истории».

Для того чтобы привести архивистов в чувство, исследовательскому сообществу потребуется объединить усилия и добиться отмены приказа № 375/584/352. Первые попытки уже предприняты. Профессор Андрей Суслов готовит для обращения в Конституционный Суд иск об отмене приказа.

26 декабря мной было послано в Министерство юстиции подробно мотивированное ходатайство отменить регистрацию приказа № 375/584/352.

Хотя именно он 15.09.2006 года зарегистрировал этот приказ, можно допустить, что Минюст, положившись на профессиональную чистоплотность юридических служб МВД, Минкульта и ФСБ РФ, проявил необоснованное доверие к приказу.

Минюст уже демонстрировал свою способность вставать на защиту законных интересов граждан РФ, нарушаемых недобросовестно подготовленными ведомственными приказами: именно с его помощью мне удалось добиться отмены трех приказов министра обороны РФ (№ 270 от 04.07.1996, № 016 от 09.04.1997, № 137 от 14.04.2005), поэтому и т.п.рь в силах Министерства юстиции принять правильное решение.

Хотя наши усилия оказываются запоздалыми, лишь консолидированные попытки отменить этот псевдоправовой акт могут предотвратить возникновение следующих дел, аналогичных делу Дударева – Супруна.

Идиотизм в архивной повседневности

Для того чтобы понять, к каким последствиям приводит оснащение юридически неграмотных архивистов противоречащим законодательству приказом, нужно знать особенности повседневной методической практики российских архивов.

С удивлением узнав, что срок секретности установлен Федеральным законом «О государственной тайне» лишь в 30 лет, а далее необходимость продления этого срока должна специально мотивироваться и оформляться, архивисты не всегда понимали, как им поступать. Немалому их числу было психологически сложно свыкнуться с мыслью, что их задачей является максимальное благоприятствование исследовательской работе, а не препятствование.

Тем архивистам, которые идентифицировали себя с собакой на сене, был необходим новый легальный предлог для борьбы с историками. Услышав словосочетание «личная тайна», они с радостью ухватились за него, и все схожие словосочетания (от «конфиденциальной информации» до «персональных данных») стали использовать как предлог для отказа исследователям в доступе к документам.

Не читая нормативные акты, архивисты коллективно решили, что сам термин «персональные данные» предписывает им вести новую запретительную политику. В действительности же закон «О персональных данных» не распространяется на архивную работу, а приказ № 375/584/352, выпущенный Минкультом, МВД и ФСБ, касается лишь следственных и фильтрационных дел. Архивисты же в силу свойственного им невежества решили, что им предписано скрывать «персональные данные» повсюду, причем смысл этого термина они даже не сочли нужным понять.

С характерными примерами я столкнулся, работая с февраля по август 2008 года в петербургских архивах. Весной 2008-го в Архиве научно-технической документации (ЦГА НТД СПб) я узнал о существовании «закона о личной тайне». Об этом до сей поры никому не известном законе мне поведала сотрудница читального зала.

Как это часто бывает, я ей не понравился, и архивистка захотела сказать мне что-нибудь приятное.

– Мы можем вам ничего не показывать! – с любопытством следя за моей реакцией, сказала дама, скрестив на груди руки. – У нас теперь есть «закон о конфиденциальной информации», который позволяет не показывать документы по личному составу, если у исследователей нет разрешения от упоминаемых там лиц.

– Вынужден вас огорчить: закона «о конфиденциальной информации» не существует! – подстроился я под пренебрежительно-надменный тон архивистки.

– Как это «не существует»? Я его среди методических указаний читала. Он недавно вышел!

– Увы-увы! Никакого «закона о конфиденциальной информации» вы не могли читать, поскольку нормативный акт, который недавно появился, называется законом «О персональных данных».

– Ах да! – встрепенулась моя собеседница. – У нас вышел новый закон «О персональных данных» о конфиденциальной информации!

Тяжко вздохнув, я сочувственно закивал головой:

– Но и его вы, могу вас заверить, не читали!

– Откуда вы знаете, что не читала? Откуда вообще вы можете это знать?! – раскачиваясь из стороны в сторону, словно змея, гипнотизирующая жертву, возмутилась архивистка.

– Видите ли, какая незадача! В законе «О персональных данных» прямым текстом говорится, что его действие не распространяется на работу с архивными документами.

– Да неужели? Прямо так и написано?

– Представьте себе, так и написано. А для того чтобы вы могли в этом убедиться, давайте поступим следующим образом. Я сейчас уйду, а вы посмотрите в Интернете текст закона и заодно прочитаете мои публикации.

Дабы архивистка справилась с воспроизведением моей фамилии в поисковой системе, я достал из кармана ручку и написал печатными буквами, как меня зовут.

– Я зайду в понедельник и, если у вас возникнет желание продолжить препирательство, то непременно доставлю вам такое удовольствие, – улыбнулся я остолбеневшей архивистке.

В этот момент я заметил у нее за спиной остолбеневшего в дверном проеме директора ЦГА НТД Владимира Тарадина. В отличие от своей подчиненной, он хорошо ориентирован в законодательстве и был осведомлен о моей судебной тяжбе с Архивной службой Вооруженных Сил.

Услышав, как его подчиненная начинает без благословения руководства боевые действия, он буквально лишился дара речи. Опомнившись, Тарадин окликнул инструктора читального зала.

Воспользовавшись этим, я поблагодарив архивистку за внимание и покинул стены гостеприимного архива. Появился я там повторно, как и обещал, лишь через несколько дней.

Архивистку невозможно было узнать. Своей послушностью и скромностью она украсила бы президентскую свиту. О «законе о конфиденциальной информации» она уже не упоминала. Нашу юридическую дискуссию она назвала недоразумением и добавила, что обо всем можно договориться. Надо отметить, что архивистка была верна своему слову и более никаких разногласий у нас не возникало.

Безусловно, это была заслуга как директора ЦГА НТД Владимира Тарадина, так и самой архивистки, у которой здравый смысл возобладал над чувством антагонизма, столь часто пробуждающимся в ее коллегах при виде исследователей.

Куда менее сообразительными оказались сотрудники архива УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Весной 2008-го я получил нотариальную доверенность на поиск сведений о расстрелянном в 1937 году планеристе Л. Во втором томе, в котором собраны документы, касающиеся реабилитации расстрелянного, архивистка Марина Александровна Романова закрыла конвертами добрую половину листов, оправдываясь тем, что «служебную переписку не выдают». При этом ни на какой нормативный акт архивистка не сослалась. Симптоматично, что пломбировать конверты, как того требует архивная методика, она не стала, и это теоретически дает ей в дальнейшем возможность отрицать свой отказ показывать мне многие листы.

Более того, во втором томе отсутствовал перечень подшитых в него документов, и мне пришлось дважды письменно обращаться к руководителю Службы регистрации и архивных фондов петербургского УФСБ, чтобы архивисты составили-таки и прислали мне список, причем итоговое оглавление было написано так, что не содержало полного титула каждого документа.

Еще большее презрение к нотариальной доверенности продемонстрировали сотрудники бывшего партархива (ныне Центрального государственного архива историко-политической документации). По этой доверенности я изучил к тому моменту в архивном отделе областного УФСБ его следственное дело. Несмотря на то что мною непосредственно в тексте заявки было указано, что нотариальная доверенность своевременно оформлена, архивисты решили отказать мне в выдаче большинства запрашиваемых дел – в частности, перечисленных в заявке от 08.05.2008.

Понимая, что именно наличие доверенности дает мне право собирать персональную информацию о Л. в упомянутых делах, архивисты обозвали их все скопом «содержащими государственную тайну».

В крайне неубедительных объяснениях директор (теперь уже бывший) ЦГАИПД СПб Павел Петров ссылался на «Порядок рассекречивания документов, созданных КПСС». Между тем именно в подписанном С.Н. Красавченко и Ю.А. Яшиным «Порядке рассекречивания документов, созданных КПСС», сказано:

1.3. На основании Указа Президента РФ «О снятии ограничительных грифов с законодательных и иных актов, служивших основанием для массовых репрессий и посягательств на права человека», подлежат обязательному рассекречиванию без хронологических ограничений архивные документы, содержащие сведения

– о фактах нарушения прав и свобод человека и гражданина, в том числе… протоколы заседаний внесудебных органов, служебная переписка, другие материалы, непосредственно связанные с политическими репрессиями».

Поскольку из следственного дела Л., с которым я ознакомился в архивном отделе УФСБ, мне был известен номер протокола, которым он был исключен из членов партии в 1937 году, я указал это в заявке.

Убедившись в том, что мне известны номер и дата, архивисты решили выдать мне только то дело, которое содержало этот протокол. А например, дело № 235 решили не выдавать. И директор ЦГАИПД СПб Павел Петров, оправдываясь за своих подчиненных, обозвал это дело «секретным».

Полагаю, что директор ЦГАИПД СПб лукавил, называя дело № 235 секретным, поскольку невозможно объяснить логически, каким это образом абсолютно аналогичное дело № 236, продолжающее хронологическую подборку все тех же протоколов бюро райкома ВКП/б/, оказалось несекретным.

Суммарно мне не выдали 10 дел под предлогом того, что они якобы «не рассекречены». Поскольку для продления срока секретности свыше 30 лет, предусмотренных законом «О государственной тайне», специальная комиссия должна составить соответствующий акт, я безуспешно пытался выяснить его номер и дату. Вопреки многомесячной переписке, которую я вел с руководством ЦГАИПД СПб, мне так и не удалось выяснить, на каком основании в 2008 году документы 1937-го оставались на секретном хранении.

Еще 4 дела мне не показали как якобы содержащие «конфиденциальные сведения и персональную информацию». Наличие нотариальной доверенности архивисты проигнорировали.

Несмотря на многочисленные ходатайства, архив не назвал фамилию своего сотрудника, ставившего в моих заявках резолюцию «не выдавать».

Вместо того чтобы действовать в строгом соответствии с законодательством, архив попытался защититься от меня, нагромождая целые баррикады препятствий из собственных фантазий и выдумок.

В июле 2008 года сотрудницы читального зала ЦГАИПД СПб В.И. Попова и Н.В. Быкова подсунули мне для подписания сочиненную им. филькину грамоту под названием «Предупреждение». Речь в бумаге шла о том, что, ставя подпись, я возлагаю на себя ответственность за распространение персональных данных. Я не поленился заглянуть в правила работы читального зала ЦГАИПД СПб и ни в одном из приложений не обнаружил документа такой формы, которую мне предложили на подпись.

Я опросил пятерых исследователей (американского, британского, двух российских и японского), работавших в те же дни в ЦГАИПД СПб, и выяснил, что ни одному из них такую бумагу на подпись не предлагали. Это означало, что руководство ЦГАИПД СПб занялось самоуправством и противозаконно попыталось сочинить специально для меня «Предупреждение».

Я не только не стал подписывать «Предупреждение», но и,Ю забрав его с собой, в дальнейшем послал в Федеральное архивное агентство.

Требуя от меня подписать «Предупреждение», руководство ЦГАИПД СПб совершило летом 2008 года одновременно несколько правонарушений:

Когда я обратился в архив с очередным ходатайством мотивировать их действия, архивисты ЦГАИПД СПб (заведующая спецархивохранилищем Н.И. Шульгина и заведующая отделом В.И. Попова) вновь дали мне понять, что считают себя вправе игнорировать наличие у исследователей нотариальных доверенностей: «Дополнительно сообщаем, что даже если дело рассекречено, но в документах содержится конфиденциальная информация и персональные сведения о людях, эти данные не выдаются в течение 75 лет со времени создания документа».

Из этого ответа видно, что Н.И. Шульгиной и В.И. Поповой попросту не известно, что именно нотариальная доверенность дает исследователям возможность знакомиться с документами до истечения 75-летнего срока.

Вероятно, надеясь, что после этого я стану сговорчивее, а они уже смогут внаглую диктовать мне, что мне положено или не положено смотреть, какие бы доверенности я ни предъявлял, архивисты ЦГАИПД СПб 7 июля 2008 года забрали у меня даже то единственное дело, которое все же содержало сведения об Л.

По моему требованию заведующая читальным залом Н.В. Быкова письменно мотивировала экспроприацию. Этот шедевр архивного творчества заслуживает того, чтобы его процитировать:

«7 июля 2008 г. Рамазашвили Г.Р. не было выдано дело… 236 из-за отказа подписи за несение ответственности по конфиденциальной информации.

7.07.2008 г.

зав. читальным залом ЦГАИПД СПб Быкова Н.В.».

К тому моменту я уже успел просмотреть дело и поэтому знаю, что никаких законных оснований изымать его у меня под предлогом того, что я не подписал какую-то филькину грамоту, у архивистов не было. Однако, отказавшись 7 июля 2008 года, выдавать мне дело № 236, архивисты наплевали на предъявленную им нотариальную доверенность.

Для петербургских архивов это юридическое невежество типично. Еще в трех архивах сотрудники читального зала упорно допытывались у меня, «по теме ли мне запрашиваемые документы», хотя, в соответствии с архивным законодательством, исследователи не обязаны мотивировать перед архивами причину своего интереса.

Директор одного архива завел со мной речь о том, что ему хотелось бы регулировать «скорость», с которой исследователи могут себе переписывать изучаемые им. документы, что, безусловно, является абсолютно противозаконной попыткой тормозить работу посетителей.

Директор архива и сотрудник читального зала другого архива заводили со мной речь о том, что они могут требовать от меня согласия фондообразователей даже в тех случаях, когда фондообразователи либо их правопреемники передали свои материалы архивам в открытый и общий доступ.

И наконец, начальник 6 отдела Архива военно-медицинских документов Владимир Юрко содрал с меня «за консультации и подбор сведений» 2200 рублей и только после того, как я оплатил счет навязанного контракта, радостно сообщил мне, что интересующая меня категория документов была в значительном объеме уничтожена еще в 1996–1997 годах. Вслед за этим я получил за те же деньги полноценную «консультацию», сводившуюся к тому, как я «достал» своим присутствием архивистов, к слову, слушавших на рабочем месте рассчитанную на невзыскательные вкусы радиостанцию «Юмор-FM». Сам товарищ Юрко чуть было не спровоцировал меня на кровопролитие, когда в полученной мной ксерокопии поставил шариковой ручкой галочку и, глядя стеклянными глазами, поинтересовался: «Вы птичкуете?»

Пресытившись этим праздником архивного слабоумия, я был вынужден обратиться к руководителю Архивного комитета Санкт-Петербурга Яшкову с письменным предложением провести среди городских архивов обязательный зачет на знание законов и подзаконных актов, регулирующих исследовательскую работу в Российской Федерации.

В программу такого «юридического минимума» для архивистов было бы уместно включить, по крайней мере, Федеральный закон «О государственной тайне», Федеральный закон «О персональных данных», типовые «Правила работы пользователей в читальных залах государственных архивов РФ», Федеральный закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации».

Это предложение я мотивировал тем, что исходя из полученных результатов, Архивный комитет сможет составить реалистичное представление об уровне методической и юридической неграмотности работающих под его эгидой архивистов. Поскольку знание законов в дальнейшем позволит им избегать ненужных конфликтов с исследователями, проведение таких зачетов только пойдет им на пользу.

Юридическая неграмотность в сочетании с расширительным толкованием своих полномочий свойственна сотрудникам – в том числе руководящего звена – самых разных архивов Петербурга. Речь идет о системных изъянах методической и юридической подготовки архивистов, подчиненных Архивному комитету Спб., поэтому уместно ставить под сомнение их соответствие занимаемым должностям.

Меры воздействия по отношению к не сдавшим такой «юридический минимум» я предложил Яшкову выбирать самостоятельно. Единственное, что нам, исследователям, нужно, – это законопослушание архивистов.

Рассчитывать на легкую победу законности над архивным произволом не приходится. Не уверенные в себе и зависящие от самодурства больших начальников архивисты охотнее руководствуются не здравым смыслом, а политической конъюнктурой. Сказал товарищ Путин, что публикация документа не должна являться основанием для его рассекречивания, будут считать документ секретным, даже если тираж не изъят из книжных магазинов и библиотек. Комиссовал президент группу кагебешников бороться с «фальсификацией истории», значит, нужно открыть против фальсификаторов второй фронт, даже если президентские борцы имеют репутацию законченных лжецов.

Свою профнепригодность архивисты демонстрируют, выражая готовность колебаться вместе с линией партии. Дело Дударева – Супруна многих из них введет в соблазн поквитаться с раздражающими их исследователями и закрыть доступ к подавляющему большинству документов, ссылаясь на «персональные данные».

Без чекистов дышится свободно

Симптоматично, что многочисленные препятствия, которые исследователям приходится преодолевать, добиваясь доступа к документам, практически не обсуждаются российскими СМИ. Те редкие публикации, которые можно найти в печати, написаны за редкими исключениями самими исследователями. Журналисты же предпочитают колебаться вместе с генеральной линией партии, не только не поддерживая борьбу за доступ к информации, но и участвуя при необходимости в травле неугодных. Как сообщает «Новая газета», «в архангельских СМИ с самого начала возбуждения дела идет кампания по дискредитации Супруна и Дударева» (http://www.novayagazeta.ru/data/2009/127/19.html).

В немалой степени именно апатия, с которой российские СМИ относились в эти годы к архивной проблематике, могла вызвать у ФСБ искушение разделаться с историками и архивистами. Ничего не сведущие ни в законодательстве, ни в исследовательской работе пропагандисты, традиционно называющиеся в легендировании журналистами, охотно и не задавая неудобных вопросов, воспроизведут версию непрофессионального следствия.

Закономерно, что, замалчивая плачевное положение дел в российских архивах, СМИ стали шельмовать архивистов, работающих в бывших советских республиках. Например, увеселительная газета «Время новостей» не нашла ничего лучше, как соврать, объявив, что российским историкам не дают доступа в грузинские архивы (№ 206 10.11.2009, «Из рода вон выходящие», Сергей Анисимов, Нижний Новгород). К сведению фантастов из «Времени новостей» сообщаю: второе полугодие 2009 года я проработал в трех расположенных в Тбилиси архивах (кино- и фотодокументов и двух исторических) и еще получил свободно ксерокопию интересовавшего меня документа в архиве Министерства внутренних дел. Достаточно сказать, что только в Государственном историческом архиве Республики Грузия в 2009 году без всяких препятствий изучали документы 8 обладателей российских паспортов, причем география их обитания варьируется от Чечни, Дагестана и Сочи до Москвы и Петербурга.

Ни в одном из архивов Грузии я не наблюдал того непримиримого антагонизма, который отличает взаимоотношение исследователей и архивистов в России. Директора исторических архивов, Зураб Жваниа и Темур Зурмухташвили, не только профессионально разбираются в архивной методике, но и проявляют заинтересованность в том, чтобы работа исследователей была максимально эффективна.

В то же самое время как сотрудники крупных областных архивов в России сетуют на вопиющую некомпетентность руководителей местных архивных комитетов, набираемых преимущественно из чиновничества, которые в архивном деле ни уха, ни рыла (а эти жалобы мне доводилось слышать и в Архангельске, и в Петербурге), руководство Национального архива республики Грузии укомплектовано молодыми динамичными специалистами, начисто лишенными изоляционистской запретительной психологии. Они рассказывали мне после визита грузинских архивистов в Литву, что литовские коллеги предоставляют сейчас исследователям даже агентурные донесения КГБ последнего советского десятилетия! Эта свобода, существующая за политическими границами России, разительно отличается от мракобесия, насаждаемого «вставшими с колен» чекистами в российскими архивах, где с каждым днем все более усложняется доступ к материалам, отражающим массовые репрессии советского периода.

Дело Дударева – Супруна лишь увеличивает эту катастрофическую для XXI века разницу.

Приложения

1. Поскольку Федеральный закон № 5485-1 от 21.07.1993 «О государственной тайне» в статье 2 расшифровывает основные используемые в нем понятия, следует обратить внимание, что указанный закон понимает под «государственной тайной»

«защищаемые государством сведения в области его военной, внешнеполитической, экономической, разведывательной, контрразведывательной и оперативно-розыскной деятельности, распространение которых может нанести ущерб безопасности Российской Федерации».

В этой формулировке ключевыми словами для понимания термина «секретность» являются слова об «ущербе безопасности». Если разглашение сведений может нанести ущерб его безопасности, государство скрывает ту или иную категорию сведений, а документы, содержащие эти сведения, носят характер секретных.

За неимением других предлогов ведомства (и в первую очередь ФСБ) стали поощрять в архивах показную заботу о «персональных данных». О действительном отношении ФСБ и МВД к «персональным данным» красноречиво свидетельствует то, что ведомства до сих пор не сочли нужным полностью изъять из торговли и сетевой циркуляции базы данных МВД, содержащие сведения как о гражданах, так и об их собственности.

Важен не предлог, а факт: большой комплекс де-юре несекретных документов, в которых архивисты теперь находят «персональные сведения», остается недоступен исследователям, то есть содержится в де-факто секретном режиме. И это касается в первую очередь большого комплекса следственных дел жертв политических репрессий.

Игнорирует следствие и статью 7 Закона «О государственной тайне», в которой сказано, что «не подлежат отнесению к государственной тайне и засекречиванию сведения: /…/

 – о фактах нарушения прав и свобод человека и гражданина; /…/

– о фактах нарушения законности органами государственной власти и их должностными лицами».

Между тем массовые репрессии, доступ к документации о которых усложняет введенное приказом № 375/584/352 Положение, являются теми самыми «фактами нарушения прав и свобод человека и гражданина», отнесение которых к государственной тайне запрещено законом.

Статья 7 Закона «О государственной тайне» не делает никаких исключений для тех случаев, когда законность нарушена органами государственной власти и их должностными лицами. Соответственно, ссылки на защиту персональных данных «должностных лиц органов государственной власти, повинных в нарушении законности и, в частности, в нарушении прав и свобод человека и гражданина в период массовых репрессий» не дают архивистам права нарушать эти положения статьи 7 Закона «О государственной тайне».

Не имея возможности опираться на Закон «О государственной тайне», авторы ведомственного приказа № 375/584/352 пытаются нарушить его положения, сочиняя альтернативный предлог для утаивания информации, и этим предлогом становятся «персональные данные». Провозглашая защиту «персональных данных» и «личной тайны», авторы ведомственного приказа в действительности пользуются этими терминами как инструментами для осознанного нарушения статьи 7 Закона № 5485-1 «О государственной тайне».

Произвол, допущенный авторами приказа № 375/584/352, вынуждающими архивистов к фактическому нарушению Закона «О государственной тайне», подпадает под действие все той же статьи 7 упомянутого закона:

«Должностные лица, принявшие решение о засекречивании перечисленных сведений либо о включении их в этих целях в носители сведений, составляющих государственную тайну, несут уголовную, административную или дисциплинарную ответственность в зависимости от причиненного обществу, государству и гражданам материального и морального ущерба».

Даже если предлогом для де-факто секретного хранения указанных сведений является защита «конфиденциальной информации», это не смягчает вины ведомств, вступивших в сговор для нарушения законных прав граждан на получение архивной информации.

Как становится ясно при подробном анализе Положения, утвержденного приказом № 375/584/352, этот псевдонормативный акт

– противоречит всем без исключения федеральным законам, на которые ссылаются (Закону РФ от 18.10.1991 года № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий», Закону РФ от 21.07.1993 № 5485-1 «О государственной тайне», Закону от 20.02.1995 № 24-ФЗ «Об информации, информатизации и защите информации», Закону от 12.08.1995 № 144-ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности» и Закону от 22.10.2004 № 125-ФЗ «Об архивном деле в Российской Федерации»);

– подменяет ранее опубликованные нормативные акты требующим казуистических интепретаций ведомственным приказом, в котором эксперты Федерального архивного агентства находят «отсутствие логики»;

– подталкивает должностные лица к прямому нарушению ряда федеральных законов и прямому нарушению прав граждан, закрепленных в законодательстве и Конституции РФ,

– и, вместо того, чтобы упорядочить работу с документальными источниками, вносит невероятную путаницу в архивную работу, дезориентируя архивистов и исследователей.

2

Авторы приказа проигнорировали статью 21 «Защита информации» Федерального закона № 24 от 20.02.1995 г. «Об информации, информатизации и защите информации», в которой говорится, что

«Режим защиты информации устанавливается: /…/

в отношении персональных данных – Федеральным законом».

Таким образом, из статьи 21 ФЗ № 24 от 20.02.1995 г. «Об информации, информатизации и защите информации» следует, что ведомства, которым принадлежат архивные документы, должны осуществлять защиту персональных данных в соответствии с федеральным законом, а вовсе НЕ с ведомственным приказом (в данном случае – № 375/584/352).

Раздел «Общие положения» не содержит такого необходимого раздела, как «Термины, используемые в Положении, и их определения».

Кроме термина «административные дела», Положение не расшифровывает иную, активно используемую в нем терминологию. В силу этого остается абсолютно непонятным, что авторы Положения понимают под такими терминами, как «личная тайна», «семейная тайна», «конфиденциальные данные», «персональные данные», «частная жизнь».

Не расшифровывая в преамбуле (подобно тому, как это делает ряд федеральных законов) терминологический аппарат, Положение дает возможность пользователям превратно толковать эти термины.

Несмотря на такие явные изъяны приказа, обвинители получают значимые преимущества, заключающиеся в том, что они опираются на приказ, который, хотя и противоречит законодательству, был в 2006 году зарегистрирован Минюстом. Подменяя законодательство ведомственными установками, обвинитель, если ему удастся убедить судей в мотивированности утвержденных этим приказом запретов, сможет манипулировать их мнением.

Одновременно несколько требований Положения позволят обвинителю смоделировать виртуальное «преступление» Дударева и Супруна, и, если на слушаниях не обратят внимания на многочисленные противоречия приказа № 375/584/352 федеральным законам, этот псевдоправовой аргумент ляжет в основу обвинительного приговора.

Как можно уже сейчас понять из заявления, опубликованного Следственным комитетом, обвинение попытается доказать в суде, что «исследование Супруна не было направлено на реабилитацию жертв политических репрессий». Логичным развитием этого утверждения станет отрицание какой-либо научно-просветительской или социально-правовой функции в труде, который профессор Супрун вел в интересах Немецкого Красного Креста. Если судьи прислушаются к этому аргументу, главным мотивом Супруна и Дударева обвинение объявит торговлю персональными данными переселенцев.

Защите, опровергая это утверждение, имеет смысл опереться на статью 5 Закона «Об оперативно-розыскной деятельности» (ФЗ № 144 от 12.08.1995), которая гласит, что «при нарушении органом (должностным лицом), осуществляющим оперативно-розыскную деятельность, прав и законных интересов физических и юридических лиц вышестоящий орган, прокурор либо судья в соответствии с законодательством Российской Федерации обязаны принять меры по восстановлению этих прав и законных интересов, возмещению причиненного вреда».

Коль скоро к законным интересам немотивированно подвергнувшихся политическим репрессиям граждан относится предусмотренная статьей 18 Закона «О реабилитации» публикация сведений о лицах, ответственных за незаконную фабрикацию дела, осуществить это положение ФЗ № 1761-1 и тем самым позволить прокуратуре либо суду удовлетворить законные интересы репрессированных можно лишь в том случае, если архивная документация о массовых репрессиях будет доступна без надуманных ограничений. Только в этом случае репрессированные либо представляющие их интересы граждане смогут, полностью разобравшись в том, кем и как фабриковалось обвинение, мотивированно и доказательно ходатайствовать перед прокуратурой не только о восстановлении репрессированного в его правах, но и о привлечении виновных к ответственности.

Не будет преувеличением утверждать, что сам Закон «Об оперативно-розыскной деятельности» в статье 2 называет одной из задач этой деятельности «осуществление розыска лиц, скрывающихся от органов дознания, следствия и суда, уклоняющихся от уголовного наказания».

Именно статья 2 уточняет, что одной из задач оперативно-розыскной деятельности являются «раскрытие преступлений, а также выявление и установление лиц, их подготавливающих, совершающих или совершивших».

Поскольку установить меру ответственности лиц, принимавших участие в фабрикации политически мотивированных дел, можно лишь при детальном изучении следственных материалов, любое ограничение, усложняющее доступ хотя бы к части содержащихся в следственных материалах сведений, противоречит задачам, продекларированным статьей 2 ФЗ № 144.

Статья 5 ФЗ № 144, запрещая «разглашать сведения, которые затрагивают неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, честь и доброе им. граждан и которые стали известными в процессе проведения оперативно-розыскных мероприятий, без согласия граждан», делает «исключение» для «случаев, предусмотренных федеральными законами».

Статья 12 («Защита сведений об органах, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность», также

допускает «предание гласности сведений… о штатных негласных сотрудниках органов, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность, а также о лицах, оказывающих или оказывавших им содействие на конфиденциальной основе, ...в случаях, предусмотренных федеральными законами».

Под случаями, предусмотренными федеральными законами, следует понимать подтверждаемое документами участие граждан, помогавших фабриковать лживые обвинения, в проведении политически мотивированных массовых репрессий. Соответственно, из статьи 5 ФЗ № 144 следует, что Федеральный закон «Об оперативно-розыскной деятельности» позволяет «разглашать сведения, которые затрагивают неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, честь и доброе им. граждан и которые стали известными в процессе проведения оперативно-розыскных мероприятий, БЕЗ СОГЛАСИЯ ГРАЖДАН», в тех случаях, когда эти граждане были причастны к политическим репрессиям, то есть к массовым нарушениям законности.

Статья 18 ФЗ «О реабилитации жертв политических репрессий» не предполагает, что у организаторов и исполнителей массовых репрессий будут испрашивать «согласие в письменной форме», каковое предусмотрено ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности», сведения о лицах, осуществлявших оперативно-розыскные мероприятия по отношению к жертвам массовых политических репрессий, не могут охраняться данным законом, а равно и приказом № 375/584/352, содержащим на данный закон неконкретизированную ссылку.

Не должно вызывать сомнения, что полноценная реабилитация не может быть осуществлена без правовой оценки действий следственно-судебного аппарата, подвергшего граждан политическим репрессиям. Следовательно, только предание огласке деталей дела, снимающих возможные вопросы о причинах судебной «ошибки», может сделать реабилитацию гражданина полноценной и обоснованной в общественном представлении.

Работа историков, изучающих политические репрессии – и профессор Супрун не является исключением, – направлена именно на содействие масштабной реабилитации граждан, незаслуженно подвергнувшихся гонениям.

Возражая на это, обвинители будут ставить право на конфиденциальность выше прочих прав, данных законодательством, и станут опираться на пункт III.17. приказа № 375/584/352:

«III.17. Пользователь обязан соблюдать режим конфиденциальности в отношении ставшей ему известной информации, использование и распространение которой ограничивается согласно законодательству Российской Федерации».

Общеизвестно, что политические репрессии были настолько масштабны, что зачастую лица, совсем недавно участвовавшие в фабрикации дел против неповинных граждан, вскоре сами оказывались на скамье подсудимых. Это нередко случалось, например, с сотрудниками НКВД. Даже если кто-то из них был в дальнейшем реабилитирован под тем предлогом, что его осудили не за действительные преступления против законности, а по надуманным политическим причинам (вроде участия в заговоре), это не означает, что с виновных в фабрикации дел снимается ответственность только на том основании, что в дальнейшем они сами стали жертвами схожего произвола.

Поэтому пункт 17 приказа № 375/584/352 вступает в противоречие со статьей 18 Федерального закона № 1761-1 от 18.10.1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий», провозглашающей, что

«признанные в установленном порядке виновными в преступлениях против правосудия работники органов ВЧК, ГПУ – ОГПУ, УНКВД – НКВД, МГБ, прокуратуры, судьи, члены комиссий, 'особых совещаний', 'двоек', 'троек', работники других органов, осуществлявших судебные полномочия, лица, УЧАСТВОВАВШИЕ В РАССЛЕДОВАНИИ И РАССМОТРЕНИИ ДЕЛ о политических репрессиях, несут уголовную ответственность на основании действующего уголовного законодательства. Сведения о лицах, признанных в установленном порядке виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия, периодически публикуются органами печати».

В действительности же ведомственный приказ № 375/584/352 направлен на блокирование положений статьи 18 Федерального закона № 1761-1 от 18.10.1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий», поскольку сформулированные в рассматриваемом приказе механизмы ограничения доступа к содержащейся в архивных делах информации препятствуют осуществлению мер, предписанных статьей 18 ФЗ № 1761-1 от 18.10.1991 «О реабилитации жертв политических репрессий». При навязываемом авторами ведомственного приказа № 375/584/352 «испрашивании согласия» от третьих лиц, фигурирующих в делах (на правах лжесвидетелей, следователей и т.д.), становятся неосуществимыми предусмотренные статьей 18 закона № 1761-1

– выявление в установленном порядке виновных в преступлениях против правосудия работников органов ВЧК, ГПУ – ОГПУ, УНКВД – НКВД, МГБ, прокуратуры, судей, членов комиссий, «особых совещаний», «двоек», «троек», работников других органов, осуществлявших судебные полномочия, лиц, участвовавших в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях;

– привлечение перечисленных «лиц, участвовавших в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях» к «уголовной ответственности на основании действующего уголовного законодательства»;

– и «периодическая публикация органами печати» «сведений о лицах, признанных в установленном порядке виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия».

С учетом этого, защите Дударева и Супруна потребуется убедить суд в том, что приказ № 375/584/352 был сочинен в качестве контрмеры против Федерального закона № 1761-1 от 18.10.1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий» (а именно статьи 18 указанного ФЗ), а потому не может рассматриваться как серьезный правовой аргумент.

Поскольку в преамбуле к ФЗ № 1761-1 от 18.10.1991 года говорится, что

«за годы Советской власти МИЛЛИОНЫ ЛЮДЕЙ стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам»,

авторы ведомственного приказа № 375/584/352, направленного на блокирование федерального закона № 1761-1 от 18.10.1991, противозаконно и руководствуясь единственно ведомственными интересами, нарушили интересы упомянутых в федеральном законе № 1761-1 МИЛЛИОНОВ людей и МИЛЛИОНОВ их родственников, заинтересованных в восстановлении справедливости и торжестве законности.

Подготовив и введя в действие противоречащий федеральному законодательству ведомственный приказ, его авторы нарушили также право, гарантированное статьей 53 Конституции РФ, гласящей, что

«каждый имеет право на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц».

Преследование Минкультом, МВД и ФСБ собственных интересов не может рассматриваться как смягчающее их вину обстоятельство, поскольку авторами приказа № 375/584/352 нарушено также требование пункта 2 статьи 55 Конституции РФ, гласящего, что

«в Российской Федерации НЕ ДОЛЖНЫ издаваться законы, ОТМЕНЯЮЩИЕ ИЛИ УМАЛЯЮЩИЕ права и свободы человека и гражданина».

Поскольку следователь полагает, что Супрун работал с фильтрационными делами, даже если в процессе слушаний выяснится, что документация этой категории не проходила через руки профессора, обвинение попытается приравнять личные дела переселенцев к фильтрационным. Это позволит ему ссылаться на приказ № 375/584/352, которым доступ к фильтрационным делам и регулируется.

Радиостанция «Немецкая волна» уже процитировала следователя Шевченко, по словам которого, иск против Супруна связан с тем, что историк «скопировал полные анкетные данные репрессированных немцев и передал их за границу» (http://www.dw-world.de/dw/article/0,,4759947,00.html). Следователь заявил, будто родственники репрессированных «против этого; они утверждают, что их согласия никто не спрашивал, и они не хотели бы, чтобы об их отце кто-то что-то узнал».

Весь фокус в том, что Шевченко невнимательно прочитал приказ № 375/584/352, который, к сожалению, пока что остается в силе. Описанные им претензии родственников к историку не влекут никаких юридических последствий:

«III.16. Информация об основных биографических данных реабилитированных лиц и лиц, в отношении которых велось производство по фильтрационно-проверочным делам, и о результате пересмотра уголовных и административных дел выдается архивами по запросам пользователей без согласования с реабилитированными лицами и лицами, в отношении которых велось производство по фильтрационно-проверочным делам, их наследниками, родственниками и представителями».

Другое дело, что пункт III.16 Приложения к приказу № 375/584/352 от 25.07.2006 Министерства культуры России, МВД России и ФСБ РФ вступает в противоречие с пунктом II.8.а) этого же Приложения.

Дело в том, что законодательство РФ ограничивает доступ к персональным данным, и авторы приказа, вместо того чтобы вести речь именно о них, говорят об «основных биографических данных», не конкретизируя их.

Между тем «основные» биографические данные, под которыми, как можно догадаться, Положение подразумевает имя, место и дату рождения, а также краткие сведения о социальном происхождении и образовании, входят в категорию «персональных данных» в том виде, как их трактует статья 3.1). федерального закона № 152 от 27.07.2006:

«1) персональные данные – любая информация, относящаяся к определенному или определяемому на основании такой информации физическому лицу (субъекту персональных данных), в том числе его фамилия, имя, отчество, год, месяц, дата и место рождения, адрес, семейное, социальное, имущественное положение, образование, профессия, доходы, другая информация».

Это еще одна иллюстрация того, как авторы приказа № 375/584/352 крайне неумело пытаются совместить несовместимое – одновременно позволить (пунктом III.6.) и предотвратить пунктом II.8.а.) распространение персональных данных.

Оперируя термином «персональные данные», авторы приказа могли опираться также на «Перечень сведений конфиденциального характера», утвержденный указом Президента РФ № 188 от 06.03.1997, пункт 1 которого расшифровывает этот термин как «сведения о фактах, событиях и обстоятельствах частной жизни гражданина, позволяющих идентифицировать его личность».

Вследствие того что «основные биографические данные» относятся к категории персональных, авторы приказа, делая для них исключение, дезавуируют собственный же запрет на «не основные», так сказать, биографические данные, поскольку Закон «О персональных данных», на который терминологически приказ опирается, не делит биографические сведения на «основные» и «не основные».

К тому же, не конкретизируя перечень биографических сведений, названных «основными», приказ дает архивистам возможность субъективно интерпретировать этот термин. Так, в одном и том же случае под «основными биографическими данными» архивист поймет дату и место рождения, а исследователь будет, и небезосновательно, настаивать на том, что к ним относятся и данные об образовании и прохождении службы.

Между тем сам «Перечень сведений конфиденциального характера» авторы приказа не включили в список нормативных актов, которые им служат якобы правовой базой. Уместно предположить, что это связано с тем, что «Переченем» из категории «сведений конфиденциального характера» исключается информация, которая хотя и позволяет индентифицировать гражданина, но «подлежит распространению в средствах массовой информации в установленном федеральными законами случаях».

Однако тот же Закон «О реабилитации жертв политических репрессий» не ограничивает перечень подлежащих публикации сведений только биографическими данными репрессированных и результатом пересмотра их дел. Напротив, в статье 18 закона № 1761-1 перечислены лишь категории сведений, подлежащих обязательной публикации. Запрета на публикацию подробностей следствия закон не содержит!

Осознавая расхождение трактовок, авторы приказа должны были подстраивать Положение под «Закон о реабилитации жертв политических репрессий» и другие законы, гарантирующие жертвам произвола, что справедливость будет восстановлена. Вместо этого Минкульт, МВД и ФСБ намеренно пожертвовали правами репрессированных якобы ради защиты их же «персональных данных». И получилось, что заинтересованные ведомства лишают репрессированных тех прав, которые гарантированы им федеральным законом, а в качестве компенсации предлагают «защиту персональных данных», на деле оборачивающуюся утаиванием правды о том беззаконии, которое по отношению к несчастным допустил государственный аппарат.

Успех следствия будет зависеть от того, удастся ли убедить суд в том, что, с разрешения полковника Дударева Супрун знакомился «с документами, содержащими сведения, доступ к которым ограничен законодательством». Именно это воспрещает пункт II.8. приказа:

«II.8. Сотрудники архивов, осуществляющие хранение прекращенных уголовных и административных дел, фильтрационно-проверочных дел, обязаны:

а) исключить ознакомление пользователя с документами, содержащими сведения, доступ к которым ограничен законодательством Российской Федерации.

б) обеспечить в порядке, определенном в пункте 6 настоящего Положения, ознакомление пользователя с документами дел, содержащими сведения о личной и семейной тайне, фактах, событиях, обстоятельствах частной жизни реабилитированных лиц и лиц, в отношении которых велось производство по фильтрационно-проверочным делам, позволяющими идентифицировать их как личность (далее – персональные данные), за исключением сведений, подлежащих распространению в средствах массовой информации в установленных действующим законодательством Российской Федерации случаях».

Первое, что бросается в глаза, это противоречие пункта «а» пункту «б». Полагаю, не в силах юриста объяснить, как можно одним пунктом «исключить» ознакомление со сведениями, доступ к которым ограничен законодательством, а следующим пунктом «обеспечить» к ним доступ.

Из данного противоречия следует, что ведомства, сочинившие этот вредительский приказ, не смогли между собой договориться и попросту включили два взаимоисключающих требования, превращающих его положения в пародию на нормативный акт.

Поскольку было сложно поверить в такую юридическую неграмотность авторов приказа, я обратился за разъяснениями в Федеральное архивное агентство, отслеживающее все новейшие изменения в архивном законодательстве. Интересовало меня, не закралась ли в текст приказа, опубликованного как «Российской газетой», так и ведомственными сайтами, опечатка.

Я предполагал, что из пункта «8.б.» при публикации была потеряна частица «НЕ»:

«8. Сотрудники архивов, осуществляющие хранение прекращенных уголовных и административных дел, фильтрационно-проверочных дел, обязаны: ...

б) обеспечить в порядке, определенном в пункте 6 настоящего Положения, ознакомление пользователя с документами дел, [НЕ] содержащими сведения о личной и семейной тайне, фактах, событиях, обстоятельствах частной жизни реабилитированных лиц и лиц, в отношении которых велось производство по фильтрационно-проверочным делам, позволяющими идентифицировать их как личность (далее – персональные данные), за исключением сведений, подлежащих распространению в средствах массовой информации в установленных действующим законодательством Российской Федерации случаях».

Можно было предположить и то, что «НЕ» пропало перед «подлежащих»:

б) обеспечить в порядке, определенном в пункте 6 настоящего Положения, ознакомление пользователя с документами дел, содержащими сведения о личной и семейной тайне, фактах, событиях, обстоятельствах частной жизни /…/, за исключением сведений, [НЕ] подлежащих распространению в средствах массовой информации в установленных действующим законодательством Российской Федерации случаях».

Последняя из двух приведенных интерпретаций казалась менее вероятной, так как приказ не конкретизирует, какие именно персональные данные не подлежат публикации.

Из ответа Федерального архивного агентства (исходящий №Р/Р-530 от 23.11.2009) следует, что никакой опечатки в тексте пункта «8.б.» приказа № 375/584/352 нет:

«…На стадии согласования проекта приказа Минкультуры России, МВД России и ФСБ РФ от 25.07.2006 №375/584/352 по предложению одного из ведомств, утвердивших его, подпункт б) п. 8 /…/ был полностью изложен в редакции п. 1 Перечня сведений конфиденциального характера, утвержденного указом президента Российской Федерации №188 от 06.03.1997 г.

Росархив согласен с Вами, что в контексте п. 6 Положения на первый взгляд данное исключение лишено логики, но толковать подпункт б) п. 8 можно и таким образом:

Если сотрудники архива обязаны обеспечить ознакомление пользователя с документами дел, содержащими сведения «о личной и семейной тайне…», то со сведениями, подлежащими распространению в средствах массовой информации пользователь вправе ознакомиться сам в читальных залах архивов, запросив документы в установленном порядке».

Итак, из ответа Федерального архивного агентства следует, что авторы приказа, преднамеренно включив пункт, который «лишен логики», позволили как архивистам, так и исследователям придумывать взаимоисключающие интерпретации.

Возможно, двусмысленность была продиктована тем, что, осознавая противозаконность ряда требований, навязываемых этим приказом, его авторы не сумели прийти к единому мнению и в качестве лазейки оставили взаимоисключающие положения.

Приказ, положения которого требуют перевода с ведомственного языка на юридический, может стать правовой базой для обвинения Дударева и Супруна и хотя бы по этой причине не может рассматриваться как полноценный нормативный акт.

Если авторитетное Федеральное архивное агентство вынуждено признать, что пункт 8 Приказа то ли вовсе лишен смысла, то ли требует какой-то казуистической интерпретации – кстати говоря, ни словом не оговоренной в тексте самого приказа, – то следствие в такие тонкости и вовсе не сочло нужным вдаваться.

Говоря о том, что Супрун не обладал нотариальными доверенностями от репрессированных либо их родственников, следствие доводит требование закона до абсурда. В случае с биографической публикацией об одном человеке это можно было бы упомянуть, но требовать, когда речь идет о нескольких тысячах репрессированных, уже абсурдно.

Нельзя сказать, чтобы Шевченко был оригинален, пытаясь доказать, что историк не имеет права получать сведения о лицах, от семей которых он не получил доверенности. В разделе II все того же Положения, утвержденного приказом № 375/584/352, особо оговаривается «Порядок доступа к материалам прекращенных уголовных и административных дел, фильтрационно-проверочных дел и научно-справочному аппарату к ним»:

«7. …В случае, если производство по делу велось в отношении нескольких лиц, допуск пользователя производится к документам дела, касающимся только того лица, обращение в отношении которого рассматривается архивом».

Этим положением пункта II.7 нарушается заложенное в статью 18 ФЗ «О реабилитации жертв политических репрессий» взятое на себя государством обязательство публиковать в СМИ списки реабилитированных лиц, а также «сведения о лицах, признанных… виновными в фальсификации дел … преступлениях против правосудия».

В том случае, если прекращенное дело велось в отношении нескольких лиц, неоспоримо, что статья 18 закона «О реабилитации жертв политических репрессий» предписывает посписочную публикацию сведений обо всех жертвах террора, проходивших по этому делу. Иными словами, закон не предполагает, что комплексная информация о противоправном подвергании политическим репрессиям группы лиц, в отношении которых велось дело, будет расчленена на разрозненные и не связанные один с другим случаи.

Напротив, пункт II.7 Положения предоставляет архивам такую возможность, что нарушает вышеупомянутый принцип равенства реабилитированных перед законом «О реабилитации».

Одновременно дробление и сегментация сведений о политических репрессиях, которым был подвергнут как отдельный гражданин, так и целая группа, приводит к искажению действительной картины произошедшего и превратному толкованию событий в возможных публикациях.

Очевидно, что восстановление прав незаконно подвергнутого политическим репрессиям лица не может быть полноценно осуществлено на основе превратного толкования событий, закончившихся поражением гражданина в правах. Более того, незаконное дробление информации о групповом обвинении, то есть о деле, которое велось в отношении одновременно нескольких лиц, ставит

граждан, подвергнувшихся политическим репрессиям;

их законных наследников;

а также лиц, получивших установленное законом разрешение на ознакомление с их архивными делами,

в неравные условия перед законом.

Поскольку у многих подвергнувшихся политическим репрессиям лиц, проходящих по групповым обвинениям, не осталось наследников и родственников, то есть их род прервался и более не существует лиц, обладающих правом на ознакомление с их следственными либо прекращенными фильтрационными делами, Приложение к приказу № 375/584/352 от 25.07.2006 Минкультуры России, МВД России и ФСБ РФ бессудно и противозаконно лишает эту категорию граждан, пострадавших от политических репрессий, гарантированного им статьей 18 Федерального закона «О реабилитации жертв политических репрессий» права на то, чтобы правда о фабрикации их дела была обнародована.

Исходя из того, что равенство граждан перед законом гарантировано Конституцией Российской Федерации, фактическое лишение какой-либо категории граждан, подвергнувшихся политическим репрессиям, права, декларируемого Законом «О реабилитации жертв политических репрессий», является дискриминацией. В данном случае являющиеся авторами Приложения к приказу № 375/584/352 от 25.07.2006 Минкультуры России, МВД России и ФСБ РФ намеренно дискриминируют множество пострадавших от репрессий ПО ПРИЗНАКУ ПРЕСЕЧЕНИЯ РОДА (в большинстве случаев, вызванного насильственными действиями репрессивного аппарата, а именно:

расстрелами;

безбрачием, сопряженным с длительным пребыванием людей репродуктивного возраста в лагерях;

бесплодием, вызванным приобретенными в местах лишения свободы, хроническими заболеваниями.

Вместо того чтобы в установленном Федеральным законом «О реабилитации жертв политических репрессий» порядке всесторонне способствовать восстановлению прав граждан, незаконно подвергнувшихся политическим репрессиям, авторы Приложения к приказу № 375/584/352 усугубляют допущенный по отношению к репрессированным произвол и дискриминируют, то есть лишают законных прав, тех, чей род прервался.

Следует учитывать, что дробление информации, сопряженное с намеренным сокрытием части сведений о политически мотивированном деле от заинтересованного лица, подпадает под действие статьи 140 Уголовного кодекса РФ, гласящей, что

«неправомерный отказ должностного лица в предоставлении собранных материалов, непосредственно затрагивающих права и свободы гражданина, либо предоставление гражданину НЕПОЛНОЙ или заведомо ложной информации, если деяния причинили вред правам и законным интересам граждан, наказываются штрафом в размере от двухсот до пятисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до пяти месяцев либо лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок от двух до пяти лет».

Очевидно, что предоставление неполной информации влечет создание ложного представления о событии. Из этого следует, что авторы Приложения к приказу № 375/584/352 от 25.07.2006 – Минкультуры России, МВД России и ФСБ РФ – намеренно вынудили сотрудников архивов предоставлять гражданам НЕПОЛНУЮ и, следовательно, ЛОЖНУЮ информацию, то есть совершать преступление, предусмотренное статьей 140 Уголовного кодекса РФ.

Что на это возразит обвинение, не секрет. Следственный комитет уже заявил, что «в данном случае не может быть и речи о притеснении науки в лице конкретного ученого, как преподносится в некоторых средствах массовой информации. Следственные органы лишь защищают законные интересы и права граждан».

Поинтересовавшись походя, а в каких тогда случаях, если не «в данном», российский Следственный комитет занимается «притеснением науки в лице конкретного ученого», подготовимся возразить и на фарисейские заверения в том, что СК «лишь защищает законные интересы и права граждан».

Не секрет, что пункт II.9. Положения дает следствию формальные основания убеждать суд в том, что обвиняемые нарушили интересы третьих лиц, упоминаемых в делах:

«II.9. Документы, содержащие информацию с персональными данными лиц, в отношении которых производство по делам не осуществлялось, но сведения в деле имеются, до истечения установленного законодательством Российской Федерации срока пользователю не предоставляются».