Олег Павлов

Идеальный приговор

Правосудие – это, кроме всего прочего, ещё и право на суд.

Слово суд (несмотря на прилипшее к нему понятие право) в России звучало и звучит нисколько не изменившись, то есть пугающе.

Мы верим в карательную силу законов, не усвоив никаких своих прав, не понимая, как можно их отстоять. И самое, по-моему, главное: не имея в большинстве своём на это средств. Юридический гуманизм дорог. И свобода, и закон существуют у нас со всем народом за чертой бедности. Бедные прибывают в бесправии самом естественном… Как им пользоваться – правосудием? Подавать судебные иски, пользоваться судом как своего рода юридической услугой, что делает даже средний европеец, чьи права нарушены, покупая конечно же услуги адвокатов и прочее?

Наши граждане за редким исключением представляют свои интересы в судах сами, оказываясь заведомо слабее тех, кто нарушил их права. И слабого обидеть может каждый: кто богаче, сильней… Есть же у нас такое словцо – «властьимущие». Вот, тоже срослось: имущие власть. Понимай: у кого власть – у того и право. Разнообразные «общества по защите» (ты только пострадай, как многие и многие, – и узнаешь) никого не защищают. Правозащитники – изгои, одинокие уроды общества.

Если при советской бедности, имея одно право – на труд, советские люди массово защищали себя обращениями в газеты, в партийные органы, то есть требовали и даже добивались хотя бы какого-то равенства перед законом, то в новое время народ остался без своего главного защитника – государства. Вот кто карал, но и миловал… Наказывал, но и защищал. И мы только это усвоили. Оно, государство, устрашало – но тогда и был порядок, закон. Что закон и порядок держаться могут на силе, то есть на страхе,. – в это верим. И кто обещал нам законность и порядок, всегда обещал и «сильную власть». Это своего рода национальный цинизм, но и вера, вера…

Это действительно наш национальный идеал правосудия. Но это не вера в право, а вера в наказание, сама рождающая и веру в порядок, и веру в закон (закон наказующий). Справедливым по этой вере может и должно быть наказание, но и только оно.

Нет, конечно же лучшие русские люди мечтали об ином. Но мечтания такие приводили на каторги, на эшафоты, кончались сумасшествием. Есть что-то зловещее в том, сколько же лучших русских людей, начиная с Радищева, сошли с ума, доведённые до безумия своим одиночеством. И в России всю историю освобождало государство – от самого себя, хотя освобождаться от своих пороков должно было бы общество, раскаиваясь за преступления государства…

Идеал и рождается в нации как раскаяние. Это не что иное, как нравственный приговор, который сама же нация выносит своей истории, осознавая даже не сам факт преступления, а испытав в полной мере наказание за него – и тогда, искупив страданиями, вся она стремится к лучшему, более справедливому настоящему.

Я хочу сказать, что лишь через такое раскаяние открывается народу будущее, то есть возможность продолжения своей истории, потому что иначе он истребляется в своём же зле. Очищение, таким образом, следует в исторической жизни народов за преступлением и за наказанием – но только оно духовно, то есть действительно обновляет нацию, действуя на сознание человеческое, как не действует устрашение или какие-то бы то ни было «преобразования», от которых почему-то всегда и ждут улучшений в России, оказываясь после их провалов всем обществом в таком состоянии, когда не остаётся никаких средств к защите даже государственных интересов, кроме устрашения. Только в очищении и выражается стремление народов к свободе, то есть лишь тогда оно подлинное и освобождает.

У нас же после всех преступлений государства этого не произошло.

Государство наше осталось преступно, потому что наше общество не приняло на себя вину за его преступления.

Мы выливали ушаты грязи на свою историю – и на царскую, и на советскую потом, но не стали чище, а погрузились в свою историю, как в грязь. Мы плелись и плетёмся за европейскими народами, высокомерно считая себя более духовными, но цинично не верим в то, во что верят они. То есть прежде всего в это «равенство в свободе по всеобщему закону». Но если когда-то не стало рабства у нас – так потому только, что устыдились Европы. Если отменили когда-то телесные наказания – так только потому, что переняли нормы европейского права. Переняли, приняли – но верим лишь в отмщение.

Справедливость – это когда тому, кто сделал тебе плохо, отомстят. Русский человек ждёт от государства даже не защиты – возмездия. Покарайте! Накажите! Вот и равноправие: пусть они страдают так, как заставили страдать меня. И возмездие становится преступлением, нет, я бы сказал – принимает форму преступления, потому что не подразумевает доказательства вины, уважения ко всем этим нормам, праву, личности человеческой.

Криминальное общество, оно такое. Цинизм и вера! Россия поэтому истекала кровью от самосудов – но не братки стреляли братков, а граждане в таких же граждан. Мы выбрали не правосудие – а суд. И в стране царил террор, разве что не государственный, но в таких же масштабах. Скольких же так у нас казнили – никто не считал.

Но в это время в России отменили смертную казнь! То есть был введён временный запрет на судебное убийство, потому как, по условиям Совета Европы, наше государство не могло бы в нём иначе состоять, считаться европейским, цивилизованным.

Даже тогда, после целого века расстрелов, по колено в крови от криминальных самосудов, то есть заказных убийств, общественное наше сознание мучилось и мучилось расставанием с «высшей мерой». Да, да! Это судебное убийство общество наше осознало как своё право, которое оказалось у него отнято! Высшая мера – вот он, наш идеал правосудия. Уничтожение – идеальный приговор. Устрой народное голосование – и тут же вернут.

Только обойдутся, если что, даже без него… Государственный статус смертной казни в России – это временный запрет, отмена в режиме ожидания… Продлевается и продлевается… Но в ожидании чего?

Понятно, что если у вас взрываются турбины гидроэлектростанций, потому что кто-то что-то воровал, горят школы и дома престарелых, потому что воровали – пора устрашать. Ведь страшно, что было бы, если бы на атомной лодке рванули атомные заряды. Что было бы, если бы рванула, не выдержав, плотина Саяно-Шушенской ГЭС. Этот век – век таких технологий, когда требуется тотальная ответственность людей за них, то есть или такая высочайшая культура и профессионализм, или такая нравственность высочайшая.

Отставив разные мелкие дикости, как то: ставшие уже национальной эпидемией расстрелы милиционерами своих граждан, оправдательный приговор именно в суде присяжных криминальному царьку всея Руси, с его последующими похоронами под государственным флагом и прочие и прочие дикости, невозможные ни в какой цивилизованной европейской стране, можно всерьёз посочувствовать… Но кому же? Нет, не гражданам – государству, давшему своим гражданам свободу и даже отменившему на какое-то время смертную казнь, выказав невероятную, просто немыслимую со своей стороны к ним гуманность, которую они отчего-то воспринимали тут же как его слабость.

Дикость нуждается в повиновении, она порождает жестокость, но и нуждается в усмирении даже более жестоким отношением. Но, переходя к устрашению, государство наращивает список подобных преступлений, иначе говоря, неизбежно усиливает свою карательную мощь, ограничивая общество в свободах. По «Русской Правде» холопы отвечали за совершенные преступления и проступки перед своим господином. Преступление как покушение на государство, на его священное право… Вот за что казнили…

Идеальный приговор – это в прямом смысле слова «государственное убийство», то есть утилизация государством своих виновных в преступлениях перед ним же рабов. Наказывать государство очень скоро может за преступный умысел – а в России преступлением, за которое казнили, оказывалось даже «свободомыслие». Но само такое общество, признавшее государство господином, – преступно… Потому что бесправие, произвол – это норма существования в нём… Мы разлагаем своих же чиновников, своё же государство, покупая право нарушать закон. Разложение полное – когда покупается право действовать по закону. Нарушение закона, действие по закону становятся суть одно преступление.

Дикость нуждается в повиновении, она порождает жестокость, но и нуждается в усмирении даже более жестоким отношением. И потом пиши, что правительство в России – это «единственный европеец»… Когда возвращается преступная наша историческая реальность, страна господ, страна рабов, чтобы карать – но беспощадно, безбожно.

Государство…

Потому что неподсудно.