Олег Яницкий

Маленький человек и Grassroots Oligarchy

Первый проект

…Я шел по микрорайону, в руках у меня был магнитофон. Время от времени я останавливался и разговаривал с людьми об их житейских делах. Они охотно отвечали на мои вопросы, были спокойны и доброжелательны, а узнав, что я социолог, иногда даже спрашивали моего совета. Поговорил я и с главной местной общественницей. Это была молодая женщина, тоже весьма приветливая, немало удивившая меня тем, что предпочла общественную работу стабильной карьере клерка в известной фирме. Солнце светило, было еще тепло, и мне казалось, что наступила «эпоха спокойствия», о чем мечтал некогда английский утопист Уильям Моррис. Все это было со мною 20 лет назад, однако микрорайон был не московский, алондонский, но самое интересное, что так тогда было и в Москве и могло быть в любом городе СССР. И тогда, и ранее жители нашей страны были недовольны своим двором, малостью жилплощади и т.п., но они хотели, – нет, они тогда были уверены, что, «взявшись за руки», сами смогут улучшить среду своего обитания.

Конечно, я ходил по Лондону, Амстердаму, Парижу, Москве не просто так. Впервые в советской истории я делал «проект», целью которого было сравнение общественного участия людей из 16 стран Европы, включая СССР, в обустройстве своей повседневной жизни. Уже много лет подряд я пытался понять, как эта жизнь устроена на самом деле – обнаружить ее тонкую незаметную механику. Сколько я ни читал о гражданском обществе, я не находил за этими словами живого человека. Словно речь шла о каком-то «обществе анонимных алкоголиков». Между тем основой и мотором этого местного действия был и остается именно человек, личность, «мыслящий и действующий тростник».

Я не случайно акцентирую слово «место». Советский человек был не в состоянии трансформировать Систему. Поэтому он начал с доступного ему: с защиты «места» – собственного дома, поселка, микрорайона. Не дожидаясь директив «сверху», он начал обустройство своей жизни «снизу» явочным порядком. В общем, это была нормальная логика социальной эволюции: от кочевого казарменного образа жизни времен войн и мобилизаций к оседлому, к обживанию и самоорганизации «места».

Но местная власть этому сопротивлялась, усматривая в таком движении покушение на ее суверенное право распоряжаться всем, включая или выключая право на здоровую и безопасную среду обитания. Поэтому наряду с рациональным «европейским» существовал тогда в СССР и иной тип личности общественника, действовавшего по принципу «во что бы то ни стало». Он был способен мобилизовать целые институты, собрать за несколько часов компетентную комиссию, сутками дежурить у «проблемного объекта». Это был тип противостояния злу и одновременно борьбы за гражданские права, получивший позже имя одиночного сопротивления.

В этом движении, как выясняется сегодня, немалую роль сыграла ныне почти забытая народная дипломатия (культурный обмен между городами-побратимами, туристические поездки делегаций за рубеж, научные конференции, встречи и семинары единственно официально разрешенного тогда международного Движения за мир). Местная городская культура Западной Европы с ее качествами спокойной, налаженной, во многом самоорганизующейся снизу, хотя и весьма интенсивной повседневной жизни, постепенно проникала в СССР, разрушая мобилизационные стереотипы сознания тоталитарного периода. Несмотря на различие укладов, упомянутое сравнительное исследование в 16 европейских странах, а также мои собственные интервью, взятые в 1986–1989 гг. у местных активистов в Великобритании и Нидерландах, то есть в странах с наиболее развитой низовой демократией, показали, что в их действиях есть много общего с российскими активистами. Тогда, в конце 1980-х, Европа и мы были очень близки. Советская империя, прорастая местными инициативами, неумолимо изменялась. Бюрократический каркас еще сохранялся, но снизу, изнутри шли импульсы совсем иного порядка – самоорганизации, самоуправления и самовыражения.

Цена вестернизации

Да, в начале 1990-х годов это низовое движение было поддержано финансовой и технической помощью Запада, и так продолжалось более 15 лет. Все эти годы их активистов периодически называли «агентами влияния», на них «наезжали», проводили прокурорские проверки и т.п. Давайте все же посмотрим по пунктам, что мы приобрели и что потеряли.

Думаю, что суммы, полученные российскими НКО в виде западных грантов, просто смехотворны по сравнению с теми миллиардными вливаниями, которые сейчас делает государство, чтобы спасти от банкротства частный капитал, задолжавший Западу. Замечу, сегодня речь идет о вливаниях так или иначе за наш, налогоплательщиков, счет, тогда как российские НКО не имели и не имеют ни рубля подобных долгов. Запад всегда очень жестко контролировал грантовые расходы. (Еще 2–3 года назад размер так называемого малого гранта составлял не более 500 долларов, то есть был равен зарплате московского курьера. Но даже на эти мизерные деньги местным активистам удавалось сделать чрезвычайно много. Так что финансовых претензий к ним просто не могло быть. К тому же, российские НКО и многие общественные организации и тогда, и сегодня опережают малый бизнес и местную власть по степени технической оснащенности. Наконец, многие НКО производят вполне качественный «прибавочный продукт» в виде экспертных и консультативных услуг, помощи бизнесу в сертификации его продукции, без которой ее продвижение на международные рынки просто невозможно, а также оказывая многие другие социальные услуги населению, где государство не успевает (или не считает нужным) «дотянуться». Если бы государство «дотянулось», то эта вполне профессиональная самопомощь гражданского общества могла бы быть усилена многократно. Замечу, что в планах властей по преодолению кризиса статьи по поддержке НКО не значатся, в чем мы отличаемся от Плана Обамы, где эта финансовая поддержка будет и НКО, и местным общинам, и действиям в защиту природы и рекультивации земель бывших военных баз и гражданских объектов.

За двадцать лет прежние неформалы стали профессионалами. Да, поначалу они страдали комплексом «младшего брата», но очень быстро научились работать по западным стандартам, научились не только экономно тратить, но и самостоятельно зарабатывать деньги, чем спасли себя и своих близких от нищеты и безысходности. Если бы этой западной помощи не было, отток за рубеж молодых и образованных россиян был бы сильнее многократно. А совокупный IQ населения снизился бы еще больше. Более того, работа в этих низовых организациях сформировала тип личности, необходимый и востребованный именно в «переходный» период: инициативный, психологически мобильный, постоянно обучающийся, умеющий работать с техникой нового поколения, с самой разнообразной информацией, не гнушающийся никакой черновой работой, а главное – сочетающий слово и дело. Никакой тренинг в западной фирме не даст навыков такой практической работы, как в НКО – в гуще российской жизни, особенно в глубинке. Именно знания, «многорукость» и инициативность были их социальным капиталом. За эти годы они стали тем, кого на Западе именуют «гражданскими экспертами». Сколько раз я слышал от местных чиновников одну и ту же формулу: «пусть они выступят с инициативой, а мы их поддержим».

И в этом не было ничего удивительного. Первые десять лет реформ у общественников с чиновниками местного и городского уровня складывались непростые, но деловые отношения. При властных структурах существовали многочисленные общественные советы, работала общественная экспертиза, проводились общественные слушания, активисты избирались в местные советы или законодательные собрания и вообще между кадровым корпусом чиновников и общественности существовал обмен. Но с начала нулевых эти публичные площадки диалога гражданского общества и местной власти – этой власти стали ненужными. Тандем властной вертикали и большого бизнеса стал конструировать «правильное» гражданское общество. Неужели мы возвращаемся к эпохе «приводных ремней»?

И еще. Сейчас любое начинание, независимо от его общественной значимости, называется «проектом». Но в начале 1990-х именно низовые общественные организации овладели этой новой социальной технологией труда и организации повседневной жизни. Как ни удивительно, «проект» спас советский коллективизм, очистив его от идеологических мифов и лишних людей. Убежден, что «проект» стал именно той рациональной формой коллективной работы, которая позволяла сохранить и даже ужесточить дисциплину, но оставить простор для личной инициативы и изобретательности. Вся процедура «проекта» – от заявки до отчета – приучала действовать экономно и рационально.

Наконец, международные, национальные и низовые общественные организации, взаимодействуя и переплетаясь, создали новое социальное пространство – сетевое. Запад и, в частности Большая Европа, говорят, что им трудно сотрудничать с Россией, потому что они – уже постиндустриальный мир, а Россия все еще находится в фазе индустриализма. Во многом это действительно так. Но созданное активистами сетевое пространство как раз должно послужить стартовой площадкой для перехода в новое качество. Еще недавно западные оракулы предрекали, что рынок постепенно съест любые формы социальности. Как писал нобелевский лауреат по экономике К. Эрроу, «рынок вообще вытесняет общество как каркас человеческих отношений». Сейчас весь мир говорит о необходимости «возвращения» некоторых форм государственного регулирования. Но как бы не выплеснуть с водой и ребенка! Потому что сетевые сообщества с их интенсивным транснациональным обменом знаниями и ноу-хау есть основа производства интеллектуального капитала, в котором Россия нуждается сегодня более всего. Я не переоцениваю значение сетей – они могут быть разные, в том числе криминальные и террористические, сетью можно и поторговать и т.д., но без «обустройства России снизу» (А. Солженицын), без горизонтальных связей обмена и взаимной поддержки, в том числе в осуществляемых во Всемирной паутине, мы с места не сдвинемся, тем более при наших огромных пространствах и разреженности населения.

Теперь, о минусах – о том, что потеряли. Придется разделить вопрос на два. Сами низовые инициативы, все время испытывая дефицит ресурсов и действуя «короткими перебежками» – от проекта к проекту – утеряли перспективу. И что более серьезно: переставали мыслить и действовать стратегически. Фактически произошла демобилизация низового общественного движения, разделение его на ячейки НКО. Это – принципиальный пункт, потому что в новейшей истории человечества практически не было случаев, когда реформы происходили бы без инициативы и поддержки широких общественных движений. Отделение Прибалтийских и ряда других республик бывшего СССР – урок печальный, но необходимый. Но сейчас речь идет не только и не столько о протестных движениях, но прежде всего о тех, которые выдвигают новые ценности и цели. Я не говорю здесь о тех движениях, которые сконструированы по лекалам правящей партии.

Второй момент – это потеря огромного капитала низовых инноваций, социальных, организационных, технологических, безвозвратно и безвозмездно переданных западных фондам. Дело в том, что каждая заявка на финансовую поддержку (проект) должна была содержать описание новой идеи, технологии, направления развития. И российские заявители, желая показать себя с лучшей стороны, выкладывались как могли. Гранты получали от четверти до трети заявителей, а все новации оставались в распоряжении донора. Возьмите описание любого западного проекта: всякая идея, концепция, просто гипотеза защищены авторским правом, а методики вообще никогда не публикуются, потому что это золотой фонд проектанта. Если бы в 1990-х годах государство направило хотя бы 1/10 часть заемных денег на поддержку местных инициатив и движений, на собирание и осмысливание предлагаемых ими проектов и решений, мы бы обладали сейчас огромным инновационным капиталом. И эта потеря подтверждается практически. Несмотря на финансовый кризис, глобальные экологические проблемы занимают первые строки публичной повестки дня международных организаций, где критическим ресурсом являются не доллары, а идеи. Готовы ли наши общественные организации к такому повороту событий? Или «низовая олигархия» уже полностью их себе подчинила?

Что сегодня

Сегодня страна покрыта «сыпью» протестных акций и движений. Пока именно общественных, а не сугубо политических, но которые вот-вот могут стать таковыми. Их сотни, если не тысячи: протестуют против рубки деревьев во дворах, против уплотнительной застройки, уничтожения пригородных лесов, выселения из жилищ, проданных как обременяющая местную власть или бизнес «социалка», против магистральных газопроводов, разрушающих хрупкие экосистемы и лишающие коренные народы возможности вести традиционный образ жизни. Протестуют обманутые вкладчики, независимые профсоюзы, объединения солдатских матерей и родителей, обеспокоенных уличной преступностью и распространением наркотиков, ветеранов, военных, инвалидов… Протестуют люди, никогда не слыхавшие о западных грантах, к тому же уже закончившихся. Невозможно себе представить, что вся эта протестная волна инициирована западными «агентами влияния». Политика крупного транснационального бизнеса и бюрократии на местах означает не модернизацию, а тотальную реструктуризацию всего жизненного пространства в их собственных, корпоративных, интересах. Например, власть объявляет очередную программу жилищного строительства, а строить оказывается негде – городские и пригородные земли давно распроданы. Передел собственности, земли, законодательства, прав личности становится все более силовым.

Так что «года спокойного солнца» не получается. Если 20 лет назад протесты людей места шли на фоне их позитивного настроя, ожидания перемен к лучшему и желания в них участвовать, то теперь лейтмотивом гражданских акций является защита базовых прав человека. Безвозмездный труд на общее благо замещен борьбой за сохранение того, что еще вчера считалось неотъемлемой частью моего «я»: крыша над головой, оплаченный труд, безопасность детей, медицинская помощь, возможность учиться. Тогда горожане хотели участвовать, чтобы «сохранять и улучшать», сегодня, особенно в российской глубинке, они вынуждены вести тяжелую борьбу, чтобы не превратиться в бомжей, в «лишних людей» навсегда. Снова замаячил образ активиста, действующего по принципу «во что бы то ни стало».

В отличие от ситуации 20-летней давности, когда значительная часть центральной, быстро развивавшаяся местная пресса и даже телевидение поддерживали низовые гражданские инициативы – сегодня доступ к СМИ закрыт. В результате – перенесение всей этой деятельности во Всемирную паутину, и формирование именно в ней сил для протестных акций и движений. Ирония истории: власть, пока лишь говорящая о модернизации, о необходимости перехода к обществу знаний, своими действиями подталкивает молодую, продвинутую, «креативную», но не имеющую перспектив часть общества к ускоренному формированию сетевого общества, целью которого является борьба за базовые гражданские права.

Что же касается «агентов влияния», то правильней говорить об «агенте социального раздражения», в роли которого выступает союз власти и бизнеса, отгородившийся от остального населения чем только можно: заборами, узорными и глухими, стальными дверями, камерами видеонаблюдения, элитными поселками, охраняемыми как стратегические военные объекты, частными дорогами, спецсигналами и тонированными стеклами, а главное – «стеной законодательства», преграждающей путь не только общественному, но и политическому участию граждан в местной жизни. Как пишет «Независимая газета» (27.10.08), «в руководстве партии власти обсуждается идея запрета общественным объединениям выдвигать своих кандидатов в градоначальники». Если это произойдет, то будет закрыт последний канал непосредственного демократического влияния граждан на местную жизнь, минуя партийные структуры и, соответственно, о прямой (не протестной, а именно конструктивной) демократии, и одной из ее главных форм – самоуправлении граждан, можно будет забыть. Не случайно реальными оппонентами кандидатов от власти будут беспартийные, идущие на выборы под лозунгом: «Моя партия – горожане!» Итак, похоже, местная бюрократия будет также не только управлять, но и самоуправляться. Обозначив этим окончательное завершение строительства «обводного канала» вокруг своей крепости по имени власть-собственность.

Что это – чисто российский феномен? Отнюдь! Кажется невероятным, но бурно расширяющаяся Большая Европа болеет той же болезнью: как Москва еще не вся Россия, так и Брюссель еще далеко не весь Европейский Союз. Вот мнение Вайры Вике-Фрайберге, Президента Латвийской республики: «четыре фундаментальные проблемы должны быть в центре публичных дебатов, если мы хотим прояснить наш взгляд на наше будущее и продолжать строительство Европейского Союза: управление, открытость, подотчетность и лидерство» [ Fraser M., ed. European Union: The Next Fifty Years. London: Financial Times Business. 2007. P. 40–41. ]. Основные болезнь ЕС она видит в том, что европейский проект попал в ловушку «бюрократического коридора»: его принципы и темы создаются элитой, чей голос все труднее доходит до ушей населения. «Вместо того, чтобы проанализировать, что же идет не так, и подвергнуть критике “еврократию”, электорат был сделан козлом отпущения и обвинен в недостаточной информированности. Коммуникационный разрыв между евробюрократией и простыми людьми является сегодня камнем преткновения». Мы должны убедить всех граждан новой Европы, что Европейский проект есть именно их проект, а не только брюссельской элиты. Но чтобы достичь этого, «политики и бюрократия должны стать подотчетными народу – граждане ЕС должны иметь ясную картину, где и каким образом тратятся имеющиеся у нас ресурсы» [ Ibid.. P. 41. ]. Не правда ли, знакомая тема? Оказывается, в этом свободном и демократическом сообществе существуют те же проблемы, что и у нас. Хотя мы для них – совсем другая планета.

А вот голос совсем снизу. Радовил Моркунайте, молодой лидер Лиги молодых консерваторов Литвы: «Крайне важно, чтобы мы сохранили нашу индивидуальность таким образом, чтобы мы смогли играть нашу скромную роль в обогащении твоего разнообразия как семье разных детей, где каждый ребенок индивидуален и специфичен» [ Ibid.. P. 99. ]. Не знаю, как воспримет это читатель, но мне чрезвычайно грустно слышать столь уничижительную сентенцию. Что-то не припомню, чтобы во времена СССР литовцы считали себя его «детьми» и не более того. Мои собственные впечатления сводятся к следующему: самые «продвинутые» молодые прибалты бегут в Брюссель, остальные (так же, как и россияне) переживают кризис идентичности и полной реструктуризации привычного жизненного пространства. Не нужно, например, ЕС прекрасных эстонских молочных продуктов – освободившиеся земли пригодятся для расширения рекреационных зон для среднего класса ЕС. Я уже не говорю о том, что вся индустриальная база, созданная во времена СССР, ЕС совсем не нужна.

«Двигаться вперед можно только постоянно расширяясь» – таков лейтмотив этого политического сценария. Причем в последующие 50 лет лидерам ЕС представляется необходимым сконструировать глобальный экономический и социальный порядок (!). Если это и «демократия», то чем не имперская? Бернар Леви, французский философ: «слишком щедрый универсализм работает как бульдозер, срезая индивидуальные черты, ликвидируя индивидуальные имена, собирая все разнообразие европейского мира в общую массу под одним флагом…» Сообщество, именуемое Европой, не источник идентичности. Это тот случай, когда одинаковость или универсальность не являются конституирующими принципами. «Быть европейцем – значит, осознавать, что различающиеся собираются вместе и где эти различия так же остро ощущаются, как и связи между ними» [ Р.20 ] .

Поэтому для многих новых членов ЕС остается хладнокровным монстром, постепенно «пожирающим» людские судьбы безо всякого демократического контроля над властвующей элитой. Не случайно выдающийся польский кинорежиссер и культуролог Кшиштоф Занусси призывает посмотреть на Европу глазами врача и психолога, говоря, что ей не только нужно вернуть чувство уверенности в себе, но и полюбить себя, избавившись от чувства меланхолии. «Вопрос будущего <Европы> – это вопрос человеческой природы и способности человека адаптироваться к условиям, чрезвычайно отличным от тех, в которых оно пребывало в ходе длительной эволюции общества» [ Р. 70 ]. Слушать и понимать людей, давать им больше прав остается самой актуальной задачей. Чем быстрее ЕС расширяется, тем сильнее ослабляется понимание того, зачем нужен этот Союз рядовым гражданам. Если это отчуждение будет нарастать, то в конце концов новые поколения в его новых государствах-членах окончательно утеряют ощущение необходимости в европейской интеграции, которое действительно превалировало в первые десятилетия реализации этого проекта. Новые члены ЕС не хотят «терять свое индивидуальное лицо», расставаться даже с малой частью того суверенитета, который они только что обрели.

На этом фоне всеобщей бюрократизации жизни и стремления чиновной элиты к защите своих прав и владений мне кажется весьма симптоматичным совсем другое общественное движение: вглубь народной массы, даже если оно на поверку составляет несколько сотен человек. Если на Западе, по крайней мере до начала глобального кризиса, академическая элита стоит перед выбором: или – «все на продажу», или – жизнь в башне из слоновой кости, в России, к счастью, ситуация несколько иная. Та часть ее академического сообщества, которая не хочет обслуживать прихоти олигархов, не желает превращаться в сервис-класс, продолжает традицию русской интеллигенции XIX – начала XIX века. Она «идет в народ», но не бросает своей академической работы, чем отличается от народников XIX века. В прямом смысле: идет, чтобы учить, как защищать природу, детей, взрослых и себя самого. Но учить не неграмотных крестьян, а «продвинутых» детей и школьников, как самыми простыми средствами выяснить степень опасности питьевой воды из-под крана или завозного продукта питания. Как сорганизоваться и где найти ресурсы, чтобы противостоять новым «проектам века» (вот уж воистину живучая идеология). Она идет в больницы и хосписы, создает в своих домах и квартирах семейные детские дома и приюты. Помогает тем, кто опустился на дно. Сообща с местными активистами разрабатывает технологии мобилизации финансовых и людских ресурсов для защиты среды своего непосредственного обитания и т.д. Это – очень важная инициатива, позволяющая поддерживать идентичность местных человеческих сообществ. Их пока немного таких адвокатов, защитников природы и местных сообществ, и они очень разные. Начиная от тех, кто, не расставаясь с привычной академической средой, лишь спорадически участвует в жизни местного сообщества, до тех, кто сознательно оставляет академическую карьеру и становится публичным политиком, пусть и местного масштаба. Если мы утеряем эти тысячи местных источников формирования европейски образованного и по-российски инициативного поколения, на всех проектах модернизации можно будет надолго поставить крест.