Сергей Пашин

Авторитаризм и гражданский контроль

С.А. Пашин – заслуженный юрист Российской Федерации, федеральный судья в отставке, член Независимого экспертно-правового совета

Гражданский контроль деятельности правоохранительных органов выступает, с одной стороны, важным профилактическим средством, ограждающим общество от произвола государства, а с другой стороны, служит символом зависимости этого последнего от суверенной воли народа.

Даже при демократическом режиме большинство значимых решений принимается помимо институтов народоправства, и гражданский контроль встроен в механизм властвования сознательно и органически, чтобы предотвратить опасное укрепление и ожесточение «силовых структур», уклонение их от службы интересам населения. От превращения гражданского контроля в фикцию люди защищены свободной прессой, честными выборами парламента, президента, а то и чинов прокурорской и полицейской власти (шерифов), а также независимыми судами. При тоталитарном режиме структуры управления не могут охватить всего объема поставленных перед ними задач и предначертанных им сфер влияния, проникнуть в каждую клеточку и пору жизни, а потому вершат часть своих дел руками проверенных общественников, поневоле возлагают на них толику собственного бремени. Здесь «гражданский контроль» является лишь разновидностью приемов властвования, практикуемых правящей верхушкой.

По мнению французского философа Мишеля Фуко, успех власти «пропорционален тому, что из своих механизмов ей удается спрятать. Будь власть целиком и полностью циничной – принимали бы ее?» [ Фуко М. Воля к знанию. История сексуальности. Т. 1 // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. М.: Касталь, 1996. С. 185. ]. Но спрятать - означает не только скрыть от глаз казенные учреждения и технологии, но также и негласно освоить чужеродные ресурсы, внедриться в существующие негосударственные объединения, приручить их и поставить себе на службу.

При авторитарном режиме, когда власть осуществляется харизматическим лидером и его ставленниками, институты гражданского контроля употребляются чаще всего как идеологическая завеса для реально проводимой политики. Государство времен авторитаризма не нанимается гражданским обществом для выполнения определенных обязанностей. Напротив, такое государство лишь милостиво терпит оппонентов, как хозяин приживала. Оно не обращает особого внимания на исходящую от общественности критику, неохотно разбирает петиции в пользу униженных и оскорбленных [ Перед моими глазами до сих пор стоит постановление следователя об отказе в возбуждении уголовного дела о пытках, учиненных работником милиции. Этот документ, направленный в прошлом году заявителю-правозащитнику Г., завершается пунктом об отказе в возбуждении уголовного дела… против правозащитника. Иными словами: следователь, проверяя сведения об избиении задержанного, одновременно устанавливал, нельзя ли обвинить в чем-нибудь того, кто сообщил о предполагаемом преступлении. ]. У взаимодействующих с правоохранительными органами общественных объединений, разумеется, случаются победы (достигнутые обычно в результате компромисса) в отстаивании прав отдельных лиц; к голосу этих организаций прислушиваются международные органы по защите прав человека; силовые ведомства принимают помощь правозащитников и с удовольствием распределяют среди «контингента» лекарства и другие пожертвования. Однако эффективность деятельности правозащитников во многом зависит от доброй воли, мужества и даже личного авантюризма отдельных должностных лиц, поскольку демократические механизмы власти атрофированы, а сама власть однородна: люди в мундирах, мантиях и дорогих пиджаках являются агентами режима, а не слугами народа. Поэтому успешная работа на Западе посетителей тюрем, обществ попечителей и других подобных организаций не гарантирует аналогичных достижений в России, доколе в отечественном государстве не возобладает принцип разделения властей, а в судах – начала милости и правды.

Действенность гражданского контроля усиливается, когда обе стороны – изучающие и изучаемые – имеют общее видение ситуации, когда их цели и интересы совпадают. Но правоохранительные органы, признавая под давлением правозащитников отдельные эксцессы и несправедливости, разоблачая под горячую руку «оборотней в погонах», отнюдь не видят системы в пытках и подлогах. При этом наивность казенных правоохранителей столь велика, что, противореча себе, они изредка подтверждают распространенность унижающих человеческое достоинство практик, но в ней-то и находят себе оправдание [ Не признавая систематических нарушений прав человека, российские власти в Европейском cуде по правам человека в ряде случаев (в частности, по делу «Калашников против Российской Федерации») поясняют в защиту своей позиции, что обращение, которому подвергся заявитель, не было направлено исключительно на него, но распространяется на всех заключенных. ]. Следовательно, налицо явное расхождение в оценке положения вещей между субъектами и потенциальными объектами гражданского контроля, что затрудняет их сближение ради ликвидации системных пороков силовых структур. Судя по всему, российские правоохранительные органы, в отличие от правозащитников, мало заинтересованы в обеспечении прав человека, зато сильно подвержены «цифирной болезни» – ведомственным показателям работы [ Изумления достойно, что даже вроде бы гуманные отчетные показатели работы правоохранительных органов (скажем, возмещение пострадавшим вреда) фактически нацеливают дознавателей и оперативных работников на отказ в защите жертвам корыстных преступлений, если эти последние не поддаются немедленному раскрытию. Такая извращенная логика свойственна отнюдь не только органам внутренних дел. Еще в 1991 году в Концепции судебной реформы отмечалось, что прокурор «…вместо предписанной ему борьбы за то, чтобы ни один невиновный не был… осужден, сделает все возможное, чтобы всякий привлеченный к уголовной ответственности был признан виновным» (Концепция судебной реформы в Российской Федерации. М.: Республика, 1992. С. 32). «Кривому зеркалу статистики» и «лукавым цифрам» в Концепции был посвящен целый подраздел (Там же. С. 29–31). ]. Так, укрытие заявлений о правонарушениях от учета типично для милицейской, но не для правозащитной практики. Силовые ведомства даже собственную родословную стремятся сделать максимально кровавой. В 2007 году образованная в ельцинскую пору ФСБ отметила… 90-летие, подчеркнув тем самым неразрывную связь с пресловутой «чрезвычайкой». А Прокуратура Российской Федерации опускается еще ниже в глубь веков, гордясь происхождением от царского денщика, а затем генерал-прокурора Павла Ягужинского, который прославился лютостью не только в деле царевича Алексея и его сподвижников. С подобными партнерами трудно найти общий язык. Они способны не просто помешать гражданскому контролю, но извратить его и даже овладеть им, употребив для своих надобностей.

Проверить напрашивающиеся выводы относительно перспектив гражданского контроля лучше всего на примерах. Ведь существуют же признанные властью институты гражданского общества, соприкасающиеся с правоохранительными органами и судами на официальных началах, пользующиеся (на бумаге, во всяком случае) многими правами и сугубой защитой закона, занимающие привилегированное положение по сравнению с общественными объединениями правозащитников.

Прежде всего, конечно, речь идет об адвокатуре и адвокатах [ Адвокатура объявлена «институтом гражданского общества» в части 1 статьи 3 Федерального закона от 31 мая 2002 г. № 63-ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации». ]. Не останавливаясь на вопросе о квалифицированности юридической помощи, оказываемой адвокатами, привлечем внимание к ее очевидной малоэффективности в ситуации «правосудия без оправданий» и продолжающего дезориентировать правоохранительную систему «обвинительного уклона». В результате введения в действие некоторых положений УПК Российской Федерации 2001 года [ Пункт 1 части 2 статьи 75 УПК РФ (К недопустимым доказательствам относятся: 1) показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде) и др. ] адвокаты-защитники превратились фактически в понятых при следователе: ведь при участии адвоката в допросе признания обвиняемых и подозреваемых приобретают силу неоспоримых в суде улик [ Квалификационная комиссия Адвокатской палаты гор. Москвы неоднократно сталкивалась с обращениями следователей и органов юстиции с требованием привлечь к дисциплинарной ответственности вплоть до лишения статуса адвокатов, отказывающихся от подписания протоколов следственных действий и от участия в отдельных следственных действиях. Так, в 2007 году рассматривалось дисциплинарное производство в отношении известного правозащитника адвоката М., которая, по согласованию с обвиняемым доверителем, устранилась по окончании предварительного следствия от ознакомления с материалами уголовного дела. В этом случае, к счастью, было вынесено поддержанное Советом Адвокатской палаты заключение об отсутствии в действиях адвоката М. нарушения требований законодательства и норм профессиональной этики. ]. Доводилось сталкиваться с адвокатами, бахвалящимися незнанием законов, но знанием тарифов на «услуги» следователей и судей. Секретом Полишинеля является процветание «черной адвокатуры», служащей одновременно и проводником коррупции, и пособником произвола на досудебных стадиях уголовного процесса. Адвокатское сообщество освобождается от некоторых своих недобросовестных представителей [ Например, в 2007 году в Москве был привлечен к дисциплинарной ответственности адвокат Б., который по просьбе дознавателя согласился «поучаствовать в допросе Т.», «хотя имел право принимать такую защиту только будучи выделенным для этой цели адвокатским образованием – адвокатским бюро по запросу, направленному в это бюро, а не конкретному адвокату». Кроме того, в заключении квалификационной комиссии подчеркнуто: «…Такая форма оказания адвокатом юридической помощи подозреваемому во время допроса как эпизодическое присутствие в кабинете, где происходит допрос, и проведение во время допроса подозреваемому по одному делу консультаций с начальником дознания ОВД по другому делу…, не соответствует предписаниям законодательства, свидетельствует о ненадлежащем (недобросовестном) исполнении адвокатом своих профессиональных обязанностей…» ], но не в силах побороть «черную адвокатуру» как явление.

Кроме того, нельзя не упомянуть институт присяжных заседателей, возрожденный в постсоветской России в 1993 году. Даже при тиранических монархических режимах суд присяжных показал себя как инструмент гражданского общества, ограничивающий произвол верховного правителя и власть представляющих его особу коронных судей. В современных демократических государствах суд присяжных играет роль бастиона между личностью и напористым, порою не в меру жестоким государством; ему принадлежит драгоценная возможность нуллификации, то есть отказа обвинителю в применении несправедливого закона. Российские присяжные заседатели, формально наделенные решающим голосом в определении судьбы обвиняемого, оказываются по «заказным», а порою и самым обыкновенным делам игрушкой в руках властей. В ход идут не только приемы из арсенала «оперативного сопровождения процессов», не только роспуск склонных к оправданию коллегий присяжных заседателей под надуманными предлогами, но и чисто процессуальные уловки (например, запрет стороне защиты упоминать в присутствии присяжных заседателей о пытках, изъятие из ведения присяжных заседателей вопросов об аффекте, о мотивах приписанного подсудимому поступка, о секретности либо общедоступности разглашенных обвиняемым сведений) [ Подробнее см.: Пашин С.А. Современное российское правосудие: формальные институты и реальные практики // Куда пришла Россия?.. Итоги социетальной трансформации / Под общ. ред. Т.И. Заславской. М.: МВШСЭН, 2003. С. 271–280; Пашин С.А. Суд присяжных: проблемы и тенденции // Суд присяжных: проблемы и тенденции. М.: Международная Хельсинкская федерация по правам человека, 2004. С. 4–46. ].

Таким образом, проектируя формы и методы гражданского контроля деятельности правоохранительных органов, следует держать в поле зрения не только имеющийся у всех правозащитников опыт взаимодействия с властями, но также и участь официально признанных институтов гражданского общества, подвергшихся коррозии от соприкосновения с силовыми структурами. Представители этих институтов активно употребляются сегодня властью для сокрытия и оправдания собственных неправовых практик. Конечно, прослеживается и обратная тенденция: недобросовестные адвокаты приноравливаются к лихоимцам. По-видимому, при узаконении гражданского контроля деятельности правоохранительных органов все отмеченные негативные тенденции проявятся в тех или иных формах.

Сказано все это не для того, чтобы у борцов за нормативное признание гражданского контроля, авторов соответствующих законопроектов и проектов президентских указов опустились руки. Контроль деятельности правоохранительных органов остро необходим для самосохранения и консолидации гражданского общества, институты которого обязаны вопреки всему практиковать добро, милосердие и право. Неподражаемый Юлий Ким верно писал в свое время:

Конечно, усилия тщетны,
и им не вдолбить ничего:
предметы для них беспредметны,
и белое просто черно…

Откуда ж берется охота,
азарт, неподдельная страсть
машинам доказывать что-то,
властям корректировать власть?..

Ой, правое русское слово –
луч света в кромешной ночи!
И все будет вечно хреново…
И все же ты вечно звучи! ^*

* Ким Ю. Адвокатский вальс // Огонек. – 1991. - № 5. – С. 17.

Но – кто предупрежден, тот вооружен.