Ростислав Горчаков

Возвращение в море

3 сентября 1941 года в бухарестских газетах появилось краткое объявление: "Бюро путешествий "Турисмус Мондиаль" производит продажу билетов для еврейских эмигрантов, желающих отплыть 30 сентября из Констанцы в Палестину на судне "Струма". Число мест ограничено. Адрес бюро: Калеа Виктория, 100".

Всего десятком лет ранее такое объявление было бы воспринято читателями как сенсация: никаких еврейских эмигрантов, "желающих отплыть из Констанцы" в истории страны не наблюдалось. Напротив: с тех пор как первые римские легионы, вступившие на землю Дакии, обнаружили там немало процветающих еврейских поселений, число их со временем только увеличивалось, особенно в северных районах Молдавии и в приморских областях. Судя по податным книгам, евреи занимались буквально всем от сыроварения и ювелирных ремесел до создания первых в стране ветеринарных клиник и первых бумагопрядилен. Исключением было разве что рыболовство, где пальма первенства среди национальных меньшинств безраздельно принадлежала грекам. Перепись 1899 года отметила, что из 5,9 млн жителей Румынии евреи составили около 300 тысяч - такого высокого соотношения не знала ни одна из европейских стран.

В отличие от большинства этих стран евреи за пределы румынских земель никогда не изгонялись. По той простой причине, что они предпочитали мирно заниматься своими ремеслами, не вмешиваясь в политические заговоры, постоянно раздиравшие Балканы то ради торжества панэллинизма, то во имя победы ислама, то в интересах Ягеллонов, Гогенцоллернов или еще какой-либо династии. Уж на что часто свирепый трансильванский князь Влад Дракула устраивал "леса колов" для всех, на кого падала хотя бы тень подозрения в предательстве, - татар, сербов, македонцев, болгар, - но евреи в его жуткие "рощи" не попадали никогда.

Разумеется, особо теплых чувств румыны к ним не питали, как и к любой другой сплоченной и преуспевающей национальной группе, будь то немцы или венгры. Во время балканских войн в равной степени доставалось всем, кто попадался победителям (или побежденным) под руку, и погромы еврейских кварталов ничем не отличались от погромов кварталов армян, греков, цыган, турок. Но румынские власти были достаточно дальновидны, чтобы не позволить "случайностям войны" превратиться в постоянный образ жизни населения. В результате число искусных еврейских фармацевтов, оружейников, сыроваров, портных и ювелиров в Румынии с годами не только не снижалось, но понемногу возрастало.

С наступлением европейской "эры социализма" этот медленный процесс сменился внезапным скачком: численность евреев в Румынии за какие-то два десятилетия достигла трех четвертей миллиона. Приток иммигрантов был логическим итогом массовых конфискаций собственности как на востоке Европы, где к власти пришли большевики, так и на ее западе, где тем же самым занялись национал-социалисты. Румыния, ориентировавшаяся в своей иммиграционной политике на либеральную Францию, не стала отказывать многочисленным беженцам ни в визах, ни в рабочих местах. Ничего не имело против "понаехавших" и румынское общество, которое положительно восприняло приток российских и западноевропейских специалистов весьма высокой квалификации. Станкостроители, геологи, нефтепереработчики, агротехники, инженеры связи, путейцы пришлись для развивающейся румынской экономики как нельзя более кстати. Спохватившиеся большевики наглухо перекрыли все пути к бегству своих "спецов" уже в середине двадцатых годов, нацисты же, наоборот, процесс очистки Германии от "нежелательных рас" продолжали поощрять, учредив для этого Центральное бюро еврейской эмиграции во главе с Адольфом Эйхманом.

Правда, просуществовало оно всего несколько лет: опасаясь за свои рынки труда, США, Южная Америка и страны Британской империи резко снизили иммиграционные квоты. Но за Румынией слава второй "земли обетованной" удерживалась вплоть до осени 1940 года, когда безропотная сдача Советскому Союзу Молдавии и Буковины привела к взрыву национализма, вознесшему на вершину власти генерала Иона Антонеску. Генерал торжественно объявил себя народным "кондукатором" (вождем) и провозгласил важнейшей задачей румын укрепление патриотизма.

Было бы несправедливо говорить, что Антонеску первым взялся объяснять провалы государственной политики вражескими происками - тем же грешило и множество его предшественников. Но раньше всех виновников румынских бед обычно искали по ту сторону границы. Даже и поговорки соответствующие сложились: "Если твой друг венгр, то врага уже не нужно", "Хочешь умереть молодой, обзаведись мужем в Черногории" и т. п. Теперь, когда прежние внешние враги стали союзниками могущественного рейха, поиски козлов отпущения пришлось ограничить собственной территорией. Они отыскались сами собой: договор о советско-германской дружбе не позволял трогать славян, а стратегические поставки турецкого хрома не позволяли трогать турок. Из "неарийцев" оставались только евреи и цыгане.

По стране прокатилась волна кровавых погромов, организованных "железными гвардейцами" Хориа Симы - выродка, чья жестокость была редкостной даже по нацистским стандартам (в 1942 году его полубезумные "подвиги" увенчались заключением в немецкий концлагерь). Румынская полиция отнеслась к садизму мясников Симы с пониманием: тысячи чудовищных убийств были сочтены всего лишь "достойными сожаления нарушениями общественного порядка со стороны патриотично настроенных граждан". Те, кто утверждает, что политкорректность родилась полувеком позже, явно заблуждаются!

Бюрократия никого не убивала, но тоже спешила доказать вождю свой безоговорочный патриотизм: один за другим вводились законы, запрещавшие "чуждым Румынии элементам" заниматься наукой, проектированием, медициной, преподаванием, юриспруденцией, архитектурой и прочими "потенциально опасными для общества" занятиями. Детям этих элементов воспретили учиться в государственных школах, а прохождение воинской службы заменили принудительным рытьем окопов. Словом, у тех, кто после "нежелательных нарушений порядка" остался в живых, имелись все причины отнестись к предложению отплыть в Палестину с самым пристальным вниманием.

Между тем дата этого отплытия становилась все более расплывчатой, а цена каждого билета - все более высокой по сравнению с первоначальными 30 тысячами лей (около ста долларов). Уже к середине ноября она вплотную приблизилась к довоенной стоимости круиза на роскошном лайнере. Это было странно: никакими лайнерами "Турисмус Мондиаль" располагать не мог - весь пассажирский флот Румынии еще год назад был реквизирован под войсковые перевозки. Да и названия "Струма" в списках румынского морского регистра не значилось. Но, возможно, бюро зафрахтовало иностранное судно? Или построило новое? Или переименовало старое?

Судовладельца Жана Панделиса подобные вопросы ничуть не смущали: "Не нравится мое судно - плывите на любом другом! Но учтите, что никому, кроме меня, еще не удавалось организовывать рейсы в Палестину. Задержки объясняются улаживанием формальностей с властями. В Румынии это стоит денег, а где вы видели грека, который бы решал еврейские проблемы за свой счет? Поэтому платите и радуйтесь тому, что вы вот-вот отплывете!"

"Вот-вот" затянулось до середины ноября, вызывая среди клиентуры Панделиса самую настоящую панику. Вдохновленный вступлением своих войск в Одессу, Антонеску (уже не генерал, а маршал) заявил, что пора депортировать обратно всех евреев, прибывших в Румынию после 1914 года. Применительно к конкретной ситуации маршальское "обратно" означало депортацию на территорию Третьего рейха. Там к такому повороту событий готовы еще не были - до конференции в Ваннзее, где Гейдрих утвердил "окончательное решение" еврейского вопроса, оставалось целых полгода. Раздраженный Эйхман потребовал у германского МИДа сдержать ретивость Антонеску, опережавшую его собственные планы.

В принципе, маршалу было решительно все равно, каким способом избавляться от "понаехавших" - сухопутным или морским. Поэтому 25 ноября Панделису сообщили, что препятствий к отправке палестинского рейса больше нет. Еще две недели ушло на организацию охраны полицией переезда пассажиров "Струмы" из Бухареста в Констанцу. Охрана понадобилась ввиду угроз особо горячих патриотов силой "вернуть Румынии тонны сокровищ, награбленных у нее паразитами". На деле "тонны сокровищ" сводились к тщательно отфильтрованным таможней 10 килограммам личных вещей на человека...

Утром 12 декабря беженцы впервые увидели свое судно. Сказать, что они были поражены, - значит ничего не сказать. В судовых документах "Струма" значилась как "грузовой теплоход, переоборудованный под перевозку пассажиров в удобных шестиместных каютах". Вместо этого глазам эмигрантки Медеи Саламович предстало "что-то вроде свежепокрашенной конюшни на остове средневековой каторжной галеры". Медея была недалека от истины: под "грузовым теплоходом" его владелец подразумевал корпус шхуны "Македония", построенной в... 1830 году! Столетием позже ветерана черноморских плаваний спасли от слома болгарские скотоводы, которым понадобилась баржа для перевозки коров и быков с одного берега речки Струмы на другой. Чтобы вернуть своему приобретению способность двигаться без помощи каната, Панделис добыл дизельный мотор с затонувшего в Первую мировую войну дунайского буксира. Мореходность были призваны обеспечить стальные листы, скрепившие гнилые деревянные борта. Перечень спасательных средств "Струмы" сводился к двум рассохшимся от старости шлюпкам.

То, что люди тут же не бросились назад к вагонам, объяснялось не столько их отвагой, сколько осознанием отсутствия альтернативы. Перспектива депортации в рейх, усугубляемая страшными вестями о полутораста тысяч евреев, уничтоженных в Одессе, Кишиневе и Транснистрии, была весомым доводом в пользу скорейшего отплытия на чем угодно и как угодно. К тому же все знали, что ранее Панделису уже удалось отправить из Румынии три транспорта с беженцами - "Тигровый холм", "Хильду" и "Дарьен". "Уверяю вас, что душа в их каютах тоже не было, - с усмешкой подбодрил пассажиров "Струмы" ее хозяин. - Но до цели все мои суда благополучно добрались, и это главное. Решайте, что для вас важнее: комфорт или Палестина?" Вечером того же дня "Струма" вышла в море.

Дабы обеспечить судну нейтральный статус, Панделис распорядился поднять над "конюшней" панамский флаг. Экипаж набрали в Болгарии, которая с СССР не воевала. Предусмотрительность грека была напрасной: в октябре 1941 года Сталин распорядился топить любых "нейтралов", обнаруженных в Черном море, Гитлер же считал, что нейтрального тоннажа в природе вообще не существует. "Струму" остановили уже через час после отхода - но вовсе не чужие пушки, а замершие цилиндры собственного двигателя. Ржавый первенец австровенгерского дизелестроения заглох настолько основательно, что болгарский механик не смог оживить его даже к следующему утру. Пришлось вызывать береговых ремонтников, которые оказались выдающимися мастерами своего дела. И еще более выдающимися патриотами: помогать "чуждым Румынии элементам" они согласились лишь после того, как собрали с них обильную дань в виде обручальных колец и часов. Около полудня капитан "Струмы" Григор Гарбатенко отдал команду выбрать якорь, продолжив плавание к Босфору.

Обычно такое расстояние легко преодолевалось за несколько часов, но скорость "конюшни" позволила минаретам Стамбула появиться на горизонте только под вечер следующего дня. Заодно прямо по курсу "Струмы" показался тускло поблескивавший в лучах заходящего солнца корпус плавучей мины. Двигатель, мгновенно переведенный капитаном на "полный назад", заглох и более запускаться не пожелал. До стамбульского рейда "Струма" добралась на буксире у подоспевшего турецкого сторожевика.

После Бухареста и Констанцы, погруженных во мрак военного затемнения, сияющий огнями мирный Стамбул показался беглецам из Европы каким-то сказочным чудом. Полюбоваться его красотой на узкую верхнюю палубу измученные духотой и морской болезнью эмигранты поднимались по очереди: сначала матери с детьми, затем старики, затем все остальные. "Если у тебя начнутся схватки, то может быть, нашему первенцу выпадет родиться в Турции, - прошептал своей беременной жене Симон Саламович. - Мне кажется, бояться нам не стоит. Моряки говорят, что это хорошая страна".

Насчет того, хорошая Турция страна или плохая, мнения историков совпадали с мнением моряков "Струмы" далеко не всегда. Зато наличие у турецких властей практичности отмечалось еще хроникерами инквизиции. Предоставляя в 1492 году убежище евреям, изгнанным из Испании, султан Баязет II засмеялся: "Утверждают, что император Фердинанд - мудрый монарх, но как счесть мудрым человека, который разоряет собственное государство и обогащает мое?" Четыре с лишним века спустя турецкий губернатор Палестины Джемаль-паша, не колеблясь, повесил муфтия Газы на воротах Иерусалима за обращенные к арабам призывы уничтожать еврейских поселенцев: "Мне нравятся подданные, которые обрабатывают землю, торгуют нужными вещами и исправно платят налоги, - пояснил губернатор. - Для тех, кому такие подданные не нравятся, ворот у меня всегда хватит". В более поздние времена глава первой турецкой республики, "отец всех турок" Кемаль Ататюрк вплоть до своей смерти в 1938 году оказывал самый радушный прием специалистам, вышвырнутым из немецких клиник, университетов и ремесленных гильдий за принадлежность к "низшей расе".

Что до рядовых представителей турецкой "титульной нации", то их отношение к "нетитульным" армянам, евреям, болгарам и грекам мало чем отличалось от румынского. Чутко улавливая настроения властей, население не скрывало радушия, когда требовалось радушие, а когда требовался патриотизм - патриотично открывало охоту на "понаехавших". Настроения Исмета Иноню, преемника Ататюрка на посту президента, пока что оставались для турок загадкой, поэтому появление на стамбульском рейде судна с беженцами никакой видимой реакции у них не вызвало.

Вообще-то турецкие порядки - хоть ужасные, хоть прекрасные - пассажиров "Струмы" не должны были волновать: она следовала не в Турцию, а в Палестину. Согласно конвенции Монтро, черноморские проливы были открыты для судов любых флагов. Два предыдущих судна Панделиса ("Тигровый холм" и "Хильда") прошли Босфор и Дарданеллы без остановок, а "Дарьен" зашел в Стамбул только с тем, чтобы по просьбе портовых властей взять на борт еще 70 беженцев, спасенных ранее турками с потерпевшего в шторм крушение "Сальвадора", который шел к Палестине из болгарской Варны. Будь у "Струмы" мало-мальски приличный двигатель - Турция давно бы осталась у нее за кормой. Жадность грека перечеркнула эту возможность.

Турецкие инженеры, спустившиеся в машинное отделение "Струмы", выразили капитану искреннее удивление по поводу того, что ему удалось достичь Босфора. Согласно их юмористическому вердикту, предстоящие работы следовало расценивать не просто как ремонтные, а как музейно-реставрационные. Конкретную дату начала переборки двигателя инженеры не знали - ее могло назначить только правительственное распоряжение. Когда буксир с портовиками ушел, у борта "Струмы" встал на постоянное дежурство полицейский катер. Отныне пассажиры были обречены день за днем слышать от своих стражей лишь одно: общение с берегом категорически запрещено.

Привыкшие к румынским порядкам эмигранты предположили, что изоляция судна является результатом давления германского посольства. Их догадка была отчасти правильной. На турок и впрямь оказывалось беспрецедентное давление, только исходило оно вовсе не из Берлина, а из Лондона. Пока дикторы Би-би-си клеймили варварство нацистов, кораблям Королевского флота ставилась задача не допускать до палестинских берегов тех, кто пытался спастись от этого варварства, - ведь они спасались без всяких виз и, следовательно, принадлежали к категории нарушителей закона.

Запрещая "нарушителям" въезд в подмандатную Британии Палестину, англичане ссылались на множество формальных причин - от угрозы проникновения на Ближний Восток вражеских агентов до дефицита продовольствия и "кражи" пришельцами рабочих мест у арабского населения. Проверки фактами эти доводы не выдерживали. Во-первых, беженцы не крали рабочие места, а создавали их: в военное время безработица в Палестине полностью исчезла именно благодаря непрерывно вступавшим в строй предприятиям. Они выпускали аккумуляторы и карбид, стекло и цемент, комплекты обмундирования и оружейную смазку. Все до единой мины, установленные англичанами против наступающих танков Роммеля, были изготовлены в Палестине - и сделали их отнюдь не арабы. Немало беглецов из нацистского ада нашли свои "рабочие места" в рядах сражающихся войск антигитлеровской коалиции.

Во-вторых, ближневосточная ситуация с продовольствием вследствие притока опытных и трудолюбивых специалистов из Европы неуклонно улучшалась. С 1943 года в Палестине даже начали впервые выращивать картошку для собственных и армейских нужд - причем на картофельных полях трудились опять-таки не арабы.

В-третьих, проникновение вражеской агентуры на Ближний Восток действительно имело место, но вовсе не потому, что в трюмах эмигрантских судов таились пособники нацистов. Абвер обрел верных союзников совсем в иной среде: поражения Британской империи с нетерпением поджидало свыше 60% местного арабского населения. Лидер палестинских мусульман Хадж Амин аль-Хуссейни непрерывно вояжировал между Римом и Берлином, уточняя планы ближневосточного будущего без англичан. Итогом бесед палестинского лидера с Гитлером стало формирование Арабского легиона. Использовать его против советских и британских войск помешала лишь крайне низкая боеспособность легионеров, разбегавшихся при звуках первых же разрывов.

Вопреки столь очевидной реальности, глава Форин-офиса Энтони Иден продолжал с чисто киплинговским упорством осуществлять политику сдерживания эмиграции в Палестину, однажды заметив своему секретарю Оливеру Харви: "Если уж говорить о приоритетах, то шепну вам, что я всегда предпочту арабов евреям". Из года в год повторяя рефрен "нельзя раздражать наших арабских друзей", дипломаты надеялись, что благодарные "друзья" будут всегда снабжать своей нефтью Британию, только Британию и никого, кроме Британии. Американская экспансия послевоенных лет вдребезги разбила эти наивные надежды, доказав, что для построения долгосрочных прогнозов арабская дружба является малопригодным фундаментом.

Но декабрь 1942 года отделяла от послевоенного времени целая вечность, и главный британский комиссар в Палестине сэр Гарольд МакМайкл делал все возможное, чтобы через Форин-офис воспрепятствовать продолжению рейса "Струмы". Посольство Его Величества заявило, что любая помощь судну с нелегалами будет воспринята как враждебный по отношению к Британии акт, который поставит нейтралитет Турции под сомнение. Это была очень серьезная угроза. Кемаль Ататюрк, считавший Первую мировую войну "бессмысленным человекоубийством", завещал своей стране избегать любых провокаций, способных втянуть ее в очередную бойню.

Страх перед потерей нейтралитета заставил Анкару позабыть о традиционной турецкой практичности. 20 декабря до сведения британского посла Хьюи Начбулл-Хьюджессена было конфиденциально доведено, что "Турция не вправе воспрепятствовать свободе судоходства в проливах, но ветхость "Струмы" вызывает опасения по поводу ее шансов успешно пересечь Мраморное море. Во избежание связанных с этим нежелательных осложнений мы бы предпочли вернуть судно в Черное море. Если же правительство Его Величества выдаст беженцам визы, то Турция готова оказать их транспортировке в Палестину всяческое содействие".

Никаких виз посол выдавать не собирался, но формулировка "вернуть в Черное море" все же показалась Начбулл-Хьюджессену излишне экстравагантной. Он проинформировал Лондон, что вариант с Мраморным морем лично ему представляется более гуманным, поскольку там "эти бедняги" смогут рассчитывать хоть на какую-то помощь. Несколько дней Форин-офис ошеломленно молчал, а затем язвительно намекнул, что если бы посол принадлежал к менее старинному и заслуженному роду, то ему уже пришлось бы подыскивать себе новое место работы. Другой намек ("Наша дипломатия, кажется, разучилась использовать поистине золотые возможности") пришел из палестинской штаб-квартиры разъяренного сэра МакМайкла.

Начбулл-Хьюджессен намеки начальства понял и 27 декабря довел до сведения турецкого МИДа, что "Правительство Его Величества не усматривает препятствий к тому, чтобы Турция поступила в соответствии с высказанными ею пожеланиями". На сей раз Лондон, в лице главы отдела колоний лорда Мойна, выразил полное удовлетворение: "Рассуждая технически, пассажиры этого судна являются подданными враждебного нам правительства. Намерение турок вернуть их в море представляется тем более уместным, что успех нелегального рейса мог бы дополнительно осложнить работу нашей палестинской администрации, послужив примером для других балканских беженцев". Мысли о том, какая судьба ждет обездвиженное "судно" во враждебном зимнем море, ни Лондон, ни Анкару не заботили. Избегать дополнительных осложнений - вот что было привычной заботой британских и турецких чиновников. Впрочем, среди прочих бюрократий мира они вряд ли могли претендовать в этом отношении на оригинальность...

К счастью, в Стамбуле было немало людей, которые в своих усилиях спасти человеческие жизни не боялись никаких осложнений. Турецкий "Красный Полумесяц", наладив связь с еврейской общиной города, обеспечил еженедельную доставку беженцам продовольствия и медикаментов. Полицейские сторожевого катера, вопреки предписаниям о полной изоляции "Струмы", делали вид, что помощи с берега не замечают. При участии тех же полицейских удалось поместить в больницу Медею Саламович. Директор стамбульского филиала американской нефтяной компании "Сокони-Вакуум" Арчибальд Уокер, используя все свои связи, сумел 5 января добиться спасительной визы не только для бывшего румынского сотрудника этой фирмы Александра Сегаля, но и для его жены и сына. Еще пятерых узников "Струмы" удалось освободить 10 февраля благодаря сохранившимся у них старым паспортам с британскими визами. Турецкая газета "Ташвир-и Эфкар", несмотря на жесточайший цензурный пресс, поместила лаконичное изложение ситуации в сыром тесном трюме, разделенном досками на шестиместные клетушки. По мнению газеты, запрет на визы оборачивался для беглецов из Румынии заключением "впроголодь, без света, без тепла и без движения".

Не побоялся осложнений и капитан Гарбатенко. Достав под Новый год заветную бутылку Гамзы, он разделил ее содержимое с пятью старейшими пассажирами (больше в крохотную рулевую рубку не поместилось) и произнес краткий тост: "Даю слово, что буду с вами до конца и сделаю все, чтобы вы добрались до этой вашей Палестины!" Капитан не солгал: через полицейских он переслал портовым властям отчет, где засвидетельствовал как абсолютную непригодность старой речной баржи к морскому плаванию, так и роль Панделиса в фальсификации документов "Струмы". Капитан настаивал на аренде более надежного судна за счет средств Георгиоса Литопулоса, турецкого представителя фирмы Панделиса.

В английскую прессу обо всем этом не просочилось ни слова, но в Палестине беженские организации обвинили британскую дипломатию в бесчеловечности, справедливо утверждая, что если бы на "Струме" находились вражеские солдаты, то, в соответствии с Женевской конвенцией, их бы сразу перевели в гораздо лучшие условия лагеря для военнопленных. Преданный гласности список пассажиров "Струмы", где, среди прочих, числился 101 ребенок, вызвал взрыв возмущения: "Освободите хотя бы детей!" Потребовалось полмесяца нарастающих протестов, чтобы 15 февраля сэр МакМайкл, наконец, дал неохотное согласие на выдачу 31 въездной визы "детям с 11 до 16 лет. Повторяю: только детям, без взрослых пассажиров судна".

Перспектива новых "дополнительных осложнений" при процедуре насильственного разлучения детей с родителями ни малейшего энтузиазма у Анкары не вызвала. Степень чиновного неудовольствия отразилась в поспешности, с которой был разрублен гордиев узел. Разрублен в буквальном смысле слова: 23 февраля военный буксир "Алемдар" перерубил якорный трос "Струмы" и отбуксировал судно - вместе с детьми и родителями - за пределы турецких вод. Из мегафона донеслось прощальное: "До Бургаса близко!", и буксир лег на обратный курс. Даже если предположить, что дрейфу "Струмы" в сторону Бургаса помог бы попутный ветер, высадка на оккупированный гитлеровцами берег не сулила беженцам ничего хорошего.

Но вдали от берега спасения тоже не было. Под утро, когда в трюме, наконец, стихли разговоры, плач и молитвы, торпеда, выпущенная командиром Щ-213 старшим лейтенантом Денежко, разнесла бывшую баржу для скота в щепки. Из 792 узников "Струмы" спасся лишь один: 19-летний Давид Столяр, которого в бессознательном состоянии и с сильнейшими обморожениями выловили через день из прибоя у турецкого маяка Силе. Все остальные пассажиры, от восьмимесячной Анечки Штир до 70-летней Елизаветы Гликман, в точности исполнили решение чиновников - вернулись в море. Заодно с болгарским экипажем, капитан которого Григор Тимофеевич Гарбатенко не изменил данному беглецам слову, оставшись с ними до конца.

Своеобразной эпитафией "понаехавшим" (сначала в Румынию, а потом из нее) стало заявление премьер-министра Турции Рефика Сейдама: "Нами было сделано все, что позволили обстоятельства, и мы не несем материальной или духовной ответственности. Турция не в состоянии предоставлять убежище тем, от кого отказываются другие. Таков наш выбор. Такова была причина невозможности оставить их в Стамбуле. Чрезвычайно жаль, что они оказались жертвами случая". Уинстон Черчилль никаких заявлений делать не стал.

Семнадцатилетний Мехмет Ая, вместе с отцом вытаскивавший Давида Столяра из ледяных волн, три недели подряд хоронил на деревенском кладбище принесенные морем трупы. Поэтому его реакция на трагедию несколько отличалась от чиновничьей. На вопросы осаждавших его репортеров он повторял дрожащими губами только одно: "Как люди могут делать такое? Как могут?!" И плакал.