Марцин Войцеховский

Иса, который хотел быть человеком

Иса Абубакаров умер вскоре после освобождения. Ранее польские власти поместили его в специальный центр для беженцев. Там Абубакарова унижали полицейские, охранники, врачи, чиновники. Они закрыли глаза на то, что Исе требовалась срочная медицинская помощь. И он умер.

Из дневника Исы Абубакарова

30 января 2006 года

Я добрался до Брюсселя, где попросил убежища. Оставаться в Польше было невозможно, потому что мне отказались предоставить разрешение на постоянное пребывание. Перед отъездом я пошел в министерство внутренних дел -- просить политического убежища. Один из сотрудников очень доброжелательно посоветовал покинуть страну, предупредив, что иначе меня ждет депортация.

В Бельгии меня приняли очень культурно. Я получил ANEX [временный документ - Авт.] и место в центре для беженцев. Обращение прекрасное, все продумано - компьютер, фитнес, телевизионный зал, велосипед, уроки фламандского языка, хорошая еда, социальные работники. Да еще медицинская помощь, билеты на городской транспорт. Я почувствовал себя человеком в полном смысле этого слова. Но лишь до поры до времени.

На собеседованиях [с чиновником иммиграционной службы - Авт.] тщательно разбираются с моим пребыванием в Польше. Не с первой попытки, но Польша наконец дает согласие предоставить мне любую помощь и защиту на своей территории, согласно нормам Европейского Союза. Я признался, что в 1998-2000 годах учился в Польше, а ранее бывал на Западе, в Голландии и Бельгии, и ни в одном из этих государств убежища не просил. А значит, согласно дублинской конвенции, я буду депортирован в Польшу как первую безопасную страну на моем пути, в которой я имею право получить статус беженца.

Все знают, какой в Бельгии климат. Похоже на название фильма - "То солнце, то дождь". Я и грешил поначалу на климат, но потом стал болеть все чаще. После перенесенного воспаления легких и подозрений на туберкулез врачи провели всестороннее обследование и диагностировали два тяжелых инфекционных заболевания. В том числе инфекционный гепатит С. Начать лечение в антверпенском Институте тропической медицины я должен был 9 июня.

30 мая

Последнее собеседование. Вызывают после обеда. О депортации я не думаю, но социальный работник, будто зная, что меня собираются выслать, дает все медицинские справки. И документ, в котором сказано, что я не могу быть депортирован до окончания лечения. Я чувствую: что-то происходит. Меня просят подписать какие-то бумаги, я отказываюсь. Говорю про справку от врача. Полагаю, что у меня есть еще несколько дней.

Служащая сообщает, что Польша обеспечит мне любую медицинскую и социальную помощь, что я должен туда вернуться.

Я бессилен. Адвоката нет. Меня вывозят в депортационный центр в Брюгге, отъезд назначен на 2 июня. Мне полагается десятиминутный телефонный разговор. Звоню заместителю председателя всемирной чеченской диаспоры. После ее вмешательства отъезд откладывают на 14 июня.

Мне дают номер телефона бесплатного адвоката, который не заинтересован в исходе дела, потому что в любом случае получит свой гонорар. Дозвониться до него невозможно. Я нервничаю. Через несколько дней появляется ассистент адвоката - после того, как я пригрозил, что возьму другого. Он еще хуже, чем чиновники иммиграционной службы. Пытается вытянуть из меня побольше информации. Адвокат забирает мои анализы. Время уходит - и никаких сдвигов.

На сам депортационный центр пожаловаться не могу. Здесь, как всегда, все продумано. Даже охранники так вежливы, что я не чувствую себя беженцем. Врач обещает предпринять какие-то шаги, но его возможности ограничены. Самое раннее, когда я могу попасть к специалисту, - это 17 июня. Отъезд - 14 июня. Безнадега. Добросердечные охранники по секрету рассказывают: при первой попытке депортации можно уже на аэродроме отказаться лететь - и таким образом выиграть еще немного времени.

14 июня

Охранник очень вежливо объясняет, что пора ехать - ему очень жаль, но такова политика. Как мне советовали, на аэродроме я отказываюсь от депортации. Оформление документов не занимает много времени, и я возвращаюсь в центр для беженцев в Брюгге. Врачи начинают готовить меня к следующему рейсу. Я иду к специалисту, который, после очередного обследования, назначает срочное лечение.

19 июня

Меня снова везут на аэродром. Под конвоем, однако охранники ни на минуту не забывают о вежливости, что меня просто восхищает. Врач тщательно подготовил мне специальную коробочку с лекарствами на время полета, остальные антибиотики упаковал и написал: "Need treatment in Poland" [Необходимо лечение в Польше (англ.).]. Последнюю таблетку я получил от полицейского в самолете после завтрака.

Около 8 утра меня передают польской пограничной службе. Отбирают лекарства. Время идет. Я требую лекарств. Никакой реакции. Начинаю скандалить. После долгих ожиданий меня в наручниках проводят через весь аэропорт. Люди глазеют - можно подумать, я террорист, которому не дали взорвать самолет.

Бельгийские анализы врача не интересуют. Он мерит давление и говорит, что лекарства не требуются. Я сдаюсь - спорить все равно бессмысленно. Первый раз в жизни я сталкиваюсь с подобным унижением. Тот, кто вел допрос, вроде из лучших побуждений, направляет меня на сорок восемь часов в лагерь (иначе не назовешь) близ аэропорта.

Впервые мне напоминают, что я не человек, а чеченец. Преступник, а не иностранец. Оказывается, в демократическом государстве возможны расистские высказывания и коммунистическое обращение. Меня расспрашивают о чем угодно, только не о здоровье, заставляют, раздевшись донага, присесть перед ними на корточки. Наконец камера. Полицейский приносит серое одеяло и бросает у двери. На вопрос, где подушка и белье, буркает: "Хватит с тебя и одеяла". Я возражаю: что, я - животное? "Животному полагается сено и хлев, а тебе вон одеяло дали", - отвечает тот.

Сорок восемь часов в камере тянутся, как сорок восемь лет. Я вынужден выпрашивать каждую мелочь - чтобы позволили сходить в туалет, на прогулку, закурить сигарету.

На следующее утро в камеру почти швыряют серый хлеб, масло, которым едва можно намазать полкуска, и стакан едва подкрашенной чаем воды. На прогулку не выводят. За обедом велят идти самому. При виде того, что мне полагается, я столбенею. Молодая охранница орет: "Чего пялишься? Бери и вали отсюда!" Я делаю ей замечание - по какому праву она так разговаривает с человеком старше ее. Называю соплячкой и спрашиваю, кто ее воспитал такой хамкой, говорю, что ей не следует работать с людьми. Она обещает устроить мне веселую жизнь и начинает угрожать.

Беру обед, иду в камеру. Через минуту влетает дежурный, грозя вылить мне суп на голову. Поднимает руку, словно собирается ударить.

- Попробуй только. Я свои права знаю, - говорю ему.

Дежурный колеблется и бросает:

- Педрил не бью...

В наказание запрещает мне выходить на прогулку и курить.

Проходит сорок восемь часов. Я снова на аэродроме. Меня заталкивают в крошечную камеру, дышать нечем. Снова борьба за еду, за возможность выкурить сигарету, снова бесконечные формальности. В полдень везут в суд. После зачитывания короткого текста, который подготовил мой "благодетель" из пограничной службы, суд оглашает вердикт. Я должен быть помещен в тюремно-депортационный центр для иностранцев в Лешноволе. Он предназначен для лиц, которые во время пребывания в Польше нарушили закон - например, нелегально перешли границу, как я. Суд не принимает во внимание, что в Варшаве у меня есть сестра, у которой я мог бы жить до рассмотрения моей просьбы о предоставление статуса беженца Управлением по делам репатриации и иностранцев. Игнорирует он и тот факт, что за четырнадцать лет пребывания в Польше я ни разу не нарушал закон.

Без даты

Я снова убеждаюсь, что с людьми можно обращаться хуже, чем с животными. Мои сумки снова перетряхивают, хотя перед отъездом их уже обыскивали на аэродроме. Дают мне место в комнате. Велят тащить наверх тяжелый кожаный матрас. Я слишком слаб. К счастью, помогают соотечественники. Я получаю личный номер - 207/06.

На следующий день - посещение врача, чего я добивался с самого начала. Врача нет. Медсестра мерит мне давление и с моих слов записывает диагностированные в Бельгии заболевания. Велит мне прийти после обеда, когда будет врач. Два часа дня. Врач и не думает мне помогать. Я говорю про лекарства - он будто не слышит. Рассказываю о самочувствии - никакой реакции, ни одного вопроса про гепатит.

29 июня

Время идет. Я перестаю обращать внимание на расистско-фашистские реплики. Чаша горечи переполняется, когда во время еды - при том, что здешняя пища вообще мало съедобна - что-то застревает у меня в горле. Ни сглотнуть, ни выплюнуть. Я требую врача. Врача нет. Проходят три или четыре часа. Мне плохо. Звоню сестре в Варшаву, прошу помочь. Сестра звонит в "скорую" района, к которому относится центр для беженцев. Там отвечают, что машину выслать могут, но это бессмысленно, потому что без звонка из Центра на его территорию врачей не пустят - тут ведь тюрьма. Мое состояние ухудшается.

Через семь часов, после вмешательства сестры, полицейская машина отвозит меня в больницу в город Груец, а оттуда в Радом - в Воеводскую специализированную больницу. Делают рентген и - примерно в час ночи - операцию под наркозом. Диагноз: инородное тело в пищеводе.

На следующий день диета - только жидкая пища и капельницы. Шесть дней я провожу в больнице, после чего полицейская машина снова привозит меня в центр. Жара на улице выше 29 градусов. В машине - все 40.

Врач отказывается меня смотреть. Никого не интересует, что мне необходима диета. Проходят дни. Я делаю последнюю попытку заявить о своем праве на человеческое существование. Приношу врачу результаты всех анализов, сделанных в Бельгии. Раньше я их не показывал, но о факте болезни заявлял.

7 июля

Температура все выше. Я прошу вернуть мне бельгийские антибиотики. Врач просматривает анализы и спрашивает, что там написано. Я отвечаю: вы ведь врач, должны знать латынь. Это настраивает его еще более враждебно. Я снова один на один со своей болезнью.

Мне все хуже. Озноб и температура под сорок. Говорю об этом полицейским. Те обещают передать дежурному офицеру. Велят на следующее утро прийти к врачу. Соседи по камере пытаются сбить мне температуру, но холодные компрессы на лоб не помогают.

Я прошу таблетку жаропонижающего. Полицейские начинают торговаться - дадим, не дадим... Наконец офицер приносит две таблетки кодипара. Состояние не улучшается. Проходят суббота и воскресенье. Я выпрашиваю жаропонижающие. В выходные дни тут ни врача, ни медсестры. Я ничего не требую, прошу только таблетки.

Поскольку температура не падает, меня везут в груецкую больницу. Делают анализ крови и рентген легких. Я в наручниках, полицейский обращается со мной, как с собакой, толкает. Врач больше интересуется смертью Басаева, чем моей болезнью. Говорит, что врач из центра для беженцев сам все объяснит.

Возвращаемся в Лешноволю. На следующее утро мне снова делают анализ крови. Наконец диагностируют гепатит, о котором я твердил с самого начала. Полицейские и охранники в шоке. Начинается паника - в центре инфекция! Меня переводят в изолятор, входя, демонстративно надевают резиновые перчатки, запирают на ключ. Служащие боятся заразиться. Я требую встречи с начальником. Мне говорят, что надо написать заявление. Я спрашиваю, на каком основании меня заперли. Они отвечают, что из-за болезни вынуждены ограничить мои контакты с окружающими.

В центре проводят дезинфекцию. Мне дают жаропонижающее и антибиотик. Однажды медсестра оставляет мне запас на четыре дня - оказывается, она уходит в отпуск и здесь вообще никого не будет.

Через несколько дней меня везут в Козенице - в больницу, в инфекционное отделение. Перед отъездом велят сложить постель и снести вниз матрас. Технический сотрудник стоит рядом, издевается, командует, как именно складывать белье. В ярости я швыряю все ему под ноги. В конце концов он получает за это деньги, а не я.

В инфекционном отделении - очень культурная докторша и вежливая медсестра. Точно из другого мира. Я спрашиваю, зачем меня сюда привезли. Врач отвечает, что они будут сбивать температуру - на это у них есть два дня. Я объясняю, что болен и двух дней не хватит. Докторша говорит, что это здесь не лечат, а о моих болезнях она ничего не знает. Я прошу отвезти меня в центр. Снова изолятор. Меня запирают на ключ. Я не протестую - нет сил.

Утром приходится требовать, чтобы меня пустили в ванную. Хочется на прогулку, глотнуть свежего воздуха. Полицейский не разрешает.

16 июля

Жалоба на имя начальника Охраняемого центра в Лешноволе.

Господин начальник,

сообщаю вам, что служащая центра, выдававшая сегодня обед, унизила меня и мою религию. Зная, что я мусульманин, она начала издеваться надо мной, спрашивать: "Тебе супу со свиньей или без свиньи?" Я ответил, что надо говорить не "свинья", а "свинина". Она заорала "Свинья!", что я воспринял как личное оскорбление. Сказал ей, что такой "свинье", как она, не следует работать с людьми других вероисповеданий. Пренебрежение и высмеивание других религий - преступление. Такое происходит не впервые. Мусульманам в центре специально выдают суп со свининой, а потом сообщают им об этом и издеваются. Я прошу Вас, господин начальник, уважать чужую религию и призвать к порядку работников столовой. Заранее благодарен.

P.S. Если необходимо, я соберу подписи людей, которые столкнулись с подобной ситуацией.

17 июля

Ничего нового. Утром - прогулка в одиночестве. Медсестра приносит последние две таблетки антибиотика. Я связался с "Красным Крестом", написал несколько жалоб начальнику центра и министру внутренних дел. Мне ответили, что жалобы будут рассмотрены Воеводской комендатурой полиции города Радом. Надежда есть.

Не знаю, что происходит. Обед подают вежливо, как человеку. Даже вилку принесли. Видимо, приезжает кто-то важный. Интересно, почему - если я представляю опасность для окружающих - в мой изолятор поместили еще одного человека? Но, может, они не считают его за человека, ведь это цыган, к тому же из Калининграда. Мне постоянно твердят, что не могут то и дело возить меня в больницу - бюджет у министерства внутренних дел скромный. Очередной полицейский орет, чтобы я не наживал себе врагов.

 

Иса Абубакаров, родившийся в Чечне 14 ноября 1966 года, приехал в Польшу четырнадцать лет назад, за два года до начала первой чеченской войны. Он не хотел оставаться в России - его тянуло в мир, к лучшей жизни. В то время из Грозного каждую неделю ходил в Варшаву автобус, на котором ездили, главным образом, торговцы.

Иса добивался разрешения на постоянное пребывание в Польше. Несколько лет он работал и жил нелегально, к примеру, в подвале ресторана Сейма. Долгое время не хотел подавать документы на получение статуса беженца. Подчеркивал, что не является беженцем, а просто хочет жить в нашей стране. Писал заявления воеводе, чтобы ему предоставили вид на жительство, получал отказы, подавал апелляции и так без конца. Несколько лет назад можно было существовать таким образом, не нарушая закон, потому что до того как Польша вошла в Европейский союз, визы для перемещения между нашей страной и Россией не требовалось. Достаточно было каждые три месяца пересекать границу с Беларусью и тут же совершенно легально возвращаться в Польшу.

Иса жил в Варшаве. Прекрасно выучил польский, у него появилось много друзей среди поляков. Работал массажистом, несколько лет назад окончил специальные курсы массажа при реабилитационном центре в Константине. С гордостью рассказывал, что учился в Польше.

После начала чеченской войны Иса решил, что возвращаться туда незачем. Подал документы на предоставление статуса беженца в Польше, но получил отказ. Чиновники ссылались на предшествующие заявления Исы - он, мол, приехал в Польшу не как беженец. Когда в Чечне становилось поспокойнее, Иса ездил туда ненадолго, например, на похороны родителей. Это также послужило аргументом против предоставления ему статуса беженца. Исе отказывали снова и снова.

В конце прошлого года Иса узнал, что если он не покинет Польшу, то будет из нее депортирован. Тогда в отчаянии, по паспорту приятеля - то есть нарушив закон - он уехал в Бельгию. Здесь Иса решил просить убежища, а потом перевезти сюда сестру. Сестра, потерявшая во время войны мужа, получила в Польше статус беженца. Она живет в Варшаве, работает, одна воспитывает усыновленную племянницу, сироту - дочь их с Исой брата, убитого при невыясненных обстоятельствах. В прошлом году девочка начала называть Ису папой.

В июне Бельгия депортировала Ису в Польшу на основании так называемой Дублинской конвенции. Перед отъездом у него диагностировали гепатит в тяжелой форме. Были также подозрения на туберкулез, врачи требовали немедленного лечения. В Польше Ису поместили в центр для иностранцев в Лешноволе, который, в отличие от большинства центров для беженцев, находится в ведении не Управления по делам репатриации и иностранцев, а Воеводской комендатуры полиции города Радом.

- Я удивлен, что бельгийцы вообще выпустили из страны человека в таком тяжелом состоянии, - говорит Ян Венгжин, директор Управления по делам репатриации и иностранцев. На вопрос о чудовищных условиях в польском центре, разводит руками. - Лешноволя не подчиняется Управлению по делам репатриации, она находится в ведении полиции.

Иса писал жалобы, боролся за свои права. Наконец в конце июля 2006 года его выпустили из Лешноволи. Он жил в Варшаве у сестры. Однако состояние его было уже таково, что врачи оказались бессильны. А может, и не слишком старались помочь - иной раз работники "скорой" вели себя немногим лучше охранников из Лешноволи. Иса умер 9 октября в варшавской инфекционной больнице на улице Вольской. Днем раньше прошел транслировавшийся по телевидению концерт "Мир Чечне". Иса хотел на него пойти, готовился, купил себе новый костюм и рубашку.

- После его смерти я просматривал досье Исы, - говорит Венгжин. - У него были хорошие шансы получить если не статус беженца, то, во всяком случае, разрешение на допустимое пребывание.

В письме в соответствующие инстанции, написанном за несколько недель до смерти, Иса просил ускорить принятие решения по его делу в связи с состоянием здоровья. Не хватило буквально нескольких дней, может, недель.

- Это потому, что Иса никогда не умел просить, унижаться. Он был гордый, дерзил, - говорит его польская знакомая.

Сестра Исы Яха:

- Приехав в Польшу, я два года жила в центре для беженцев в Дембаке. Я рассказывала Исе, какие там условия, как не хватает медицинской помощи. Он не верил. Говорил, что это невозможно, что Польша не такая. А теперь убедился на собственной шкуре.

Иса жаловался на плохое обращение в Лешноволе кому только можно - в министерство внутренних дел и администрации, начальнику центра, в "Красный Крест", Верховному комиссару по делам беженцев. Из министерства внутренних дел и администрации заявления передали воеводской комендатуре полиции города Радом. Я спросил ее представителя, комиссара Януария Маевского, сочли ли они жалобы обоснованными, наказан ли кто-либо из работников центра. Представитель обещал этим заняться, но до момента публикации рапорт о проведенной проверке мне получить не удалось. Частным образом он сказал, что не все жалобы Исы подтвердились.

Благодаря друзьям, которые дали деньги на перевоз тела в Россию, Иса похоронен на кладбище в Грозном. Непросто оказалось уговорить консула Российской Федерации оформить документы, необходимые для транспортировки гроба за границу, но старания увенчались успехом. Родина, из которой Иса бежал при жизни, приняла его после смерти.

P.S. Благодарю родных и друзей Исы за разрешение использовать его воспоминания. Марцин Войцеховский