Георгий Рамазашвили

Осанна Уполномоченному!

Хотя я никогда не обращался в их секретариат, имена действующих при президенте Российской Федерации уполномоченных по правам человека мне были известны. Реже по телевизору, чаще по радио я слушал их выступления, но не предполагал к ним обращаться, так как считал, что объем получаемых ими жалоб столь велик, что мои шансы получить ответ равны одной тысячной.

16-го мая 2005 года мне предоставилась возможность увидеть посланцев уполномоченного на расстоянии вытянутой руки - причем не в кабинете, а в КПЗ. Нашей счастливой встрече предшествовал пикет в защиту Михаила Ходорковского, проводившийся в тот день перед зданием Мещанского суда.

Ровно в 14.00 организаторы пикета убрали флаги и плакаты. Собравшиеся, среди которых преобладали люди среднего возраста, постепенно стали расходиться. Поскольку вокруг было много пожилых людей, торопиться не имело смысла. Можно было уступить им дорогу, чтобы они спокойно, без сутолоки дошли до метро. Дожидаясь, пока на Каланчевской станет посвободнее, я пристроился к группе из 15--20 человек, окружавших Гарри Каспарова, дававшего в этот момент интервью журналистке "Газеты". Находясь на расстоянии от шахматиста, мне приходилось водить ушами, как локаторами, чтобы расслышать, что он говорит. Со стороны я должен был напоминать марсианина...

В 14.25 бойцы ОМОНа, выстроившись цепью, начали вытеснять оставшихся на тротуаре граждан. Поскольку я находился во внешнем кольце людей, окруживших чемпиона мира по шахматам, подошедший сзади боец стал меня подталкивать к проезжей части, от которой тротуар был отгорожен выставленными ОМОНом металлическими ограждениями.

Металлические заграждения раздвинулось, и меня взяли под руки два рослых ОМОНовца. Я даже не пытался их разглядывать. Повернуть голову означало непременно передать импульс мышцам спины и неизбежно затормозить наш спортивно-прогулочный шаг. Поскольку на Спиноз они не были похожи, наверняка интерпретировали бы это как попытку оказать сопротивление. К тому же оба шли чуть отставая от меня, чтобы я не мог их разглядеть. Но, впрочем, я мог и не проявлять любопытства - в этот момент из-за ограждения появился фоторепортер с фотокамерой. У меня в голове промелькнуло, что внешность моих "телохранителей" можно будет изучить повнимательнее, если снимки опубликуют. На ходу сопровождающий меня слева ОМОНовец бросил фоторепортеру: "Зачем снимаете? Героя из него делаете. Посмертно". Слово "посмертно" он добавил, надеясь, вероятно, оказать на меня психологическое давление. Мудрец! Произнести завуалированную угрозу перед фотокамерой, да к тому же адресовать ее задержанному журналисту, о профессиональной деятельности которого не имеешь никакого представления, - для этого нужно развивать свой ум в ОМОНе.

Я почему-то вспомнил, как однокурсник рассказывал, что его сосед пошел служить в ОМОН и остался очень доволен: "Ломают головами кирпичи, предварительно их размягчая!" - поведал он мне. -- "Что размягчают? - недоумённо переспросил я. - Голову или кирпичи?"

Вот примерно такие же мастера размягчать свои головы шли сейчас рядом со мной. Заботливые ОМОНовцы, в поведении которых сказывалась привычка опытных "тимуровцев", довели меня до автобуса. "Вот бы еще и проезд оплатили!" - мечтательно подумал я, проходя в задний отсек. На продольных поручнях были развешены, занимая часть пространства, защитные шлемы. Я оказался не первым. Здесь же скучали еще трое молодых ребят, среди которых я узнал регулярно мелькающего на телеэкранах Илью Яшина (из молодежного "Яблока") и одного студента, с которым работал минувшим летом. Он произнес: "Мир тесен". Не знаю, как в миру, а в милицейском автобусе, действительно, тесновато.

Вскоре в автобус головой вперед занесли Сергея Митрохина. Можно сказать, с триумфом. Лицо было сантиметрах в тридцати от пола. Он был сильно помят. Сказал, что его ударили ногой по ребрам. Митрохина затолкали на сиденье, расположенное за спиной водителя, и прикрепили наручниками за левую руку к продольному поручню. Говорили с ним агрессивно и запретили ему звонить по телефону, когда заметили извлеченный свободной рукой из кармана мобильник. В отчаянии Митрохин воскликнул: "Сидеть будут все. Обещаю!" И сотрудники ОМОНа начали приходить в чувство. Удивительный воспитательный эффект! Черт, почему я не пообещал им четвертования? Может быть, предложили бы чаю?

С улицы послышались возгласы: "Смотри! Каспарова винтят! Неужели и его возьмут?" Я впервые за день пожалел, что не оказал сопротивления.

Неожиданно в автобус ворвался новый герой. Конечно же, из ОМОНа. Возбужденный и агрессивный. В садо-мазохистском клубе для педерастов он пошел бы на "ура". Истерично, на повышенных тонах ОМОНовец выкрикнул: "Не садиться! Кому сказал! Все к стене". Мы и до его появления стояли в заднем отсеке автобуса, а тут он решил нас "утрамбовать" и стал заталкивать буквально одного на другого, хотя рядом пустовали сиденья. Я стоял к нему на три четверти спиной, и он, осознавая, что из такого положения я не смогу ни защититься, ни дать ему сдачи, нанес мне кулаками два удара. Первый - по правому плечу. Второй - под левую лопатку. Повезло: удар принял на выдохе, иначе было бы больно. Успел обернуться. Вполоборота заметил упитанного ширококостного жлоба. Ну и образина! Правда, сколько ни пытался, потом не мог вспомнить черт его лица - ничего примечательного, да и мельком разглядеть не было возможности. Теперь не удивляюсь тому, что иностранцы изображают на карикатурах Россию в медвежьем обличье. Сочувствую тем, кому приходится служить с таким в одном полку.

Отчетливее его разглядели стоявшие лицом ко мне. Попсиховав, он выбежал из автобуса. Не исключено, что именно этому типу помешали скрутить Каспарова телохранители шахматиста.

Задержанные стали предпринимать первые попытки позвонить по мобильным телефонам. Напоследок к нам забежал еще один боец-огурец. Заметив у меня в руках трубку, закричал: "А ну выключить! Всем выключить! Иначе разобью!" Звонок, тем не менее, я успел сделать, так что он мог орать, сколько влезет.

Наконец ОМОНовцы нас покинули. Слава Богу! На медведей я лучше в зоопарке полюбуюсь... В автобусе остались милиционеры - молодые: от 19-ти до 25-ти лет. Они явно испытывали дискомфорт от того, что принимают участие в этом безобразии.

Автобус тронулся. Перед нами поехали милицейские "Жигули" с мигалками, через мегафон требуя от гражданских автомобилистов уступить нам дорогу. Кортеж! Интересно, а что бы подумал водитель "Реанимации", если бы таковая оказалась рядом?

Пока ехали в автобусе, на меня нашло шутливое настроение, и я стал упражняться в остроумии. Поздравил милиционеров с тем, что правоохранительные органы обеспечили мне, журналисту, карьерный рост. Пообещал, что публикация будет хорошая. Рассуждал вслух: зачем я понадобился этим ОМОНовцам? "Будь я блондинкой или топ-моделью, их внезапный интерес был бы объясним. А так - будут любоваться моей небритой щетиной".

Сидящий рядом Митрохин вспомнил, как его пытались скрутить в Минске. Один тащил влево, другой - вправо. Наконец тот, что был послабее, отпустил, а второй вцепился в руку и держит. "Что Вы за меня так держитесь? У меня с сексуальной ориентацией все в порядке". Только после этого незнакомец от Митрохина отстал.

Слушая эту нелепую историю, мы смеемся. Милиционеры тоже. Напряжение спало.

Митрохин, еще пока мы ехали в автобусе, сумел дозвониться до приемной Владимира Петровича Лукина и кратко сообщил о задержании и геройских подвигах отважных ОМОНовцев. Этот звонок способствовал умиротворению правоохранительных органов. Тот из бойцов ОМОНа, который встречал нас возле здания ОВД Мещанского района, первым делом посетовал на то, что у его ребенка высокая температура, а он занимается всякой ерундой. Надеюсь, он сообщил об этом не только нам, задержанным, но и командиру своего подразделения. Тот должен был по достоинству оценить это откровение.

Нас выпускали из автобуса группами по пять человек и отводили в здание ОВД. Сперва мы толклись рядом с дежурной частью, где стоял столик, оккупированный бойцами ОМОНа. Пока стояли возле дежурной части, я услышал, как один ОМОНовец спросил старшего: "А что писать?" Неудивительно, что применительно ко всем задержанным использовались одни и те же формулировки с незначительными вариациями.

Но прежде, чем ознакомиться с протоколом о моем задержании, я был препровожден с остальными задержанными в "обезьянник". В клетке было сумрачно и душно. Изучать надписи, оставленные предшественниками на стенах, мне быстро надоело, и я бродил, насколько это позволяло пространство, кругами, вспоминая, как наблюдал за подобным кругохождением полосатого хищника в московском зоопарке. Поскольку многие из оказвашихся в "обезьяннике" знали друг друга, они вели довольно непринужденный для этой обстановки разговор. Увы, я был чужим на этом празднике жизни и, наверное, покрылся бы пылью от скуки, не появись на пороге посланцы поднебесной. Это были молодые люди лет двадцати пяти, приехавшие из секретариата Уполномоченного по правам человека при Президенте Российской Федерации. В одном из "обезьянников" Российской Федерации группа граждан Российской Федерации увиделась с херувимами уполномоченного по правам человека той же самой федерации. Их белые рубашки светились эфирным сиянием, озаряя катакомбный полумрак нашей "КПЗ". Нимбы сияли над их головами, и мы робко пытались заглянуть в лучезарные глаза посланцев Уполномоченного. В этот момент я, кажется, уверовал.

Молодые люди, не снимая пиджаков, - к слову сказать, пиджаки там было решительно не на что вешать, разве что на задержанных, - раздали нам белоснежно чистые листы бумаги и ручки, чтобы мы могли написать свои обращения на имя Владимира Петровича Лукина. И тут меня подвело журналистское красноречие (это случается с новообращенными). Используя деревянную скамью как письменный стол, я принялся самым подробным образом описывать задержание и настолько увлекся составлением своего первого обращения на имя президентского Уполномоченного по правам человека, что не смог воспользоваться приглашением милиционера. Когда он назвал мою фамилию, я попросил "еще пару минут", и мое опрометчивое желание осчастливить Владимира Петровича Лукина всеми подробностями привело к тому, что я был вызван милиционером повторно лишь спустя часа два.

В результате я не смог проводить до Шереметьево свою приятельницу, с которой накануне ночью мы самозабвенно целовались по дороге с дискотеки. Поцелуи с объятьями должны были продолжиться в здании аэропорта, но благодаря завистливым ОМОНовцам и моим эпистолярным талантам, которые на себе предстояло испытать Уполномоченному, моя приятельница была вынуждена возвращаться к себе в далекий город самостоятельно. И вместо поцелуев она получила от меня звонок из Отдела Внутренних Дел Мещанского района города Москвы.

Пока она скучала в аэропорту, я узнал из рапорта о задержании, что меня задержал боец-милиционер ОМОНа старший сержант Несохов. Интересно, какой из них Несохов? Он забыл представиться на Каланчевской, но все же заочно мы познакомились. Если верить его рапорту, поданному на имя начальника ОВД Мещанского района подполковника милиции Дьяченко, Несохов задержал меня в 14.45. Ему сильно повезло: к тому моменту я не менее семнадцати минут находился в милицейском автобусе.

Датой задержания указано 16 мая 2004 года. Но я-то помнил, что на дворе 2005-й! Значит, я даже не заметил, как быстро пролетел целый год! Неужели спал в объятиях отважного ОМОНовца?

Не знаю, кто из нас плохо выспался, но старший сержант объявил в рапорте, что я будто бы "участвовал в незаконном пикетировании, мешал проходу граждан, проезду общественного транспорта; на неоднократные законные требования сотрудника милиции не реагировал", а также толкал милиционера и пытался сорвать с него погоны.

Я люблю людей с чувством юмора, но, не работая в программе "Аншлаг", не могу оценить высокоинтеллектуальную иронию ОМОНовца. Не знаю, за каким дьяволом мне понадобились бы его погоны. Я их не коллекционирую.

Не припомню, чтобы за те три года, что я занимался карате, меня учили бы толкаться или срывать погоны. А посему, вздумай я оказать сопротивление, я попросту выдал бы кулаками серию товарищу ОМОНовцу по голове и для пущей убедительности добавил бы пару ударов ногами и несколько коленями. Но тогда завязалась бы драка с криками и кровью, которая, несомненно, привлекла бы внимание прессы. В автобус меня затащили бы не сразу и с триумфом. И пришлось бы старшему сержанту в своем рапорте писать, что он получил несколько зуботычин и вынужден проходить медицинское освидетельствование. Но, увы, не получилось у сержанта ни блокбастера, ни московской версии "Крепкого орешка"? - досадовал я, читая написанную в протоколе ахинею.

Поскольку меня, не представляясь и не объясняя причин, попросту препроводили в милицейский автобус, то, вероятнее всего, неизвестный мне старший сержант Несохов впервые меня увидел уже в Мещанском ОВД и был вынужден придумывать причину задержания за своих коллег. Как выяснилось, старший сержант не справился с работой самостоятельно: вместе с несколькими другими ОМОНовцами он под диктовку старшего записывал одни и те же формулировки всем задержанным. Различий практически не было. Одной благообразной женщине приписали, будто бы она проявила необъяснимый интерес к милицейской фуражке. Вероятно, хотела ее поправить на молодецкой головушке, чтобы парня не припекло на солнце.

Из протокола об административном правонарушении я узнал, что у меня появился новый отец. Некто Рамазан. Мда. Новый поворот в моей семейной истории. Но этого мало. Пока я гулял кругами по "обезьяннику", некто с почти моим именем и социо-демографическими данными был познакомлен с понятыми и прошел медицинское освидетельствование, в ходе которого никаких телесных повреждений у него не обнаружено.

Я удивленно спросил у сотрудника Мещанского ОВД, кто же это за меня был освидетельствован. Милиционер пребывал в явном смущении. Наверное, отдувался за доблестных ОМОНовцев, но спорить не стал и выписал мне направление в травмпункт.

Синяков не было, хотя спинная мышца в области левой лопатки напоминала об ударе, когда я двигался. Врачи, осматривавшие меня, удивлялись обилию посетителей. Я выразил надежду на то, что я у них последний за день.

Я вернулся после медицинского обследования в ОВД и пребывал в легком раздражении. Если из милицейского протокола я узнал много нового не только о своем задержании, но и о себе, то предстоящее прокурорское дознание мне предвиделось еще менее осмысленным. В таком виде я предстал перед двумя молодыми сотрудниками прокуратуры. Каюсь: в тот момент я еще метался, аки заблудшая овца, в дебрях моральных сомнений, ибо не имел твердой веры в доброту и человеколюбие Уполномоченного по правам человека. Лишь покипятившись, я сообразил, что они прибыли в Мещанский ОВД именно благодаря Владимиру Петровичу Лукину (да продлят небеса его пребывание на должности омбундсмена!).

Хотя все подробности нашего задержания я дотошно живописал в письме на имя Уполномоченного, меня озарила остроумная идея поделиться этими подробностями с сотрудниками прокуратуры. Я настырно диктовал им свои свидетельства, не забывая указывать, где правильно поставить знаки препинания. Удивляюсь, что у них хватило терпения дослушать меня до конца и не прихлопнуть канцелярским прессом.

Меня утешало лишь то, что справа от меня сидела чертовски симпатичная сотрудница прокуратуры, у которой - Господи! Почему ты это допустил?, - я не сообразил взять телефон.

Но все же я знал, ради чего вынуждаю страдать молодых представителей прокуратуры: Уполномоченный, слетевший на крыльях президентского мандата к нам, невинно претерпевшим от ОМОНовского произвола, должен был получить самые полные и детальные свидетельства.

Возможно, Владимиру Петровичу пришлось нелегко, читая написанную мной в КПЗ новеллу, но и я из-за своей страсти к сочинительству лишился не только поцелуев, но и ужина: хотя я был доставлен в Мещанский ОВД в начале четвертого, я покинул его здание лишь затемно - на часах было начало одиннадцатого. Вместо законных трех часов, я пробыл в ОВД все семь, если не считать получасового визита в травмпункт.

И хотя мне так и не предоставилась возможность потрогать пиджак Уполномоченного при президенте (а тем более оторвать от него пуговицу на память), я убедился в том, что Владимир Петрович не только существует, но действует и побеждает.

Не думаю, что мое красноречие оказалось тем убийственным оружием, от которого у бойцов ОМОНа затряслись поджилки: только божественное вмешательство уполномоченного по правам человека сделало свое дело. Я смог убедиться в титанической силе Владимира Петровича Лукина на следующее утро, когда прибыл в Мещанский суд, где должны были разбирать дело задержанных пикетчиков. Там-то я и узнал, что судебное заседание отменяется, поскольку милиция не предоставила суду необходимых протоколов. Очевидно, что, оказавшись в основе судебного обвинения, многочисленные ошибки, допущенные при составлении рапортов и протоколов, а также лживые свидетельства сотрудников ОМОНа, которые невозможно было бы подтвердить фото- и телехроникой, рикошетом ударили бы по правоохранительным органам.

 

Спустя несколько дней я увидел по телевизору Владимира Петровича Лукина. Глаза его смотрели вдумчиво, но мне показалось, что стекла очков слегка запотели.

Уполномоченный - в его недосягаемом величии - вежливо отвечал на вопросы тележурналиста. Еще несколько реплик, и, лишь только в студии выключат софиты, он воспарит в президентские выси, откуда будет наблюдать за шевелением макушек грешного народа. Не знаю, отличается ли моя макушка от макушки ОМОНовца, который ее размягчает, чтобы стукнуть себя по голове кирпичом, но я уверен, что Уполномоченный любит нас всех, вне зависимости от цвета носа и умственных способностей. Он видит и замечает все. Он милостив, наш Уполномоченный. Глас его ласков и справедлив. Я говорю об этом как познавший его доброту.