Данаил Кондов

Ценз на политику

Цензура. Если вернуться к истокам употребления этого понятия, то мы увидим фигуру римского администратора периода республики из патрицианской среды , в чьи функции входило составление списков, в том числе и сенаторов. Иначе говоря, цензором был человек, отбиравший достойных для управления государством людей. Лишь со временем к этим полномочиям были добавлены функции надзора за нравами, а слово "цензура" обрело знакомый нам современный смысл. В этом первоначальном смысле, ограниченное избирательное право XIX века, то есть наличие "ценза", призванного отделить тех, кто "достоин" (и, главное, "способен") управлять, от тех, кто не способен и, следовательно, не достоин, является частью древней традиции, неотделимой от политики как таковой. "Восстание масс" и появление всеобщего избирательного права вроде бы решило этот вопрос, предоставив всем гражданам равные возможности для политического участия. Однако фигура цензора, изменив облик, осталась в современной политике неявным, но вполне ощутимым по своим эффектам фоном.

Подводя итоги 12-тилетних изысканий своей исследовательской группы, О. Крыштановская описывает перемены в рекрутации ("инкорпорации") политического класса страны следующим образом: в советский период в представительных органах власти присутствовали две группы - к первой группе относились "аппаратчики", первые и вторые секретари и прочие; ко второй - "символические рабочие", осуществлявшие представительные функции, чей состав во многом регулировался квотами, которые увеличивали доли рабочих, колхозников, женщин и молодежи в органах власти. Уже первые, относительно альтернативные, выборы Верховного Совета 1989 года существенно изменили структуру парламента - уже не номенклатура составляла самую многочисленную группу в ВС, а интеллигенция, которая увеличила свое присутствие в 5 раз (с 7 до 35%). Доля рабочих и крестьян уменьшилась более чем в два раза, а хозяйственных руководителей возросла в три раза. Примерно то же самое, по словам Крыштановской, происходило и на региональном уровне [Крыштановская О. Анатомия российской элиты. М.: Захаров, 2005. С. 111-112].

Во Франции схожие тенденции фиксирует, например, Д. Гакси - согласно его исследованиям, парламент представляет собой перевернутый образ социальной структуры, поскольку более чем три четверти депутатов являются выходцами из наиболее социально и культурно обеспеченной части населения. В этом отношении политическая борьба интересует (во всех смыслах) прежде всего агентов, расположенных на вершине социальной иерархии или, точнее, различные фракции высших классов [Тех, у кого в общем объеме капиталов, образующих социальную позицию, преобладает удельный вес культурного капитала и тех, у кого преобладает капитал экономический - соответственно, разделенных на "левый" (подчиненный) и "правый" (доминирующий) полюсы политического пространства]. Только вводя явные или неявные правила (такие, как минимальная квота представительства женщин, принятая на конгрессе в Нанте Социалистической партией (PSF), или предпочтение, отдаваемое компартией (PCF) кадрам с рабочим происхождением) политические организации могут частично препятствовать доминирующей селективной логике политической конкуренции. Иначе говоря, считает Гакси, достаточно оставить свободной игру политической конкуренции для того, чтобы привилегированные агенты социальной структуры завладели позициями политической власти и усилили, таким образом, свое социальное превосходство [Gaxie D. Les logiques du recrutement politique // RFSP, 1, 1980 - C. 28-40].

Механизм действия этого "ценза" может показаться очевидным: для участия в конкуренции профессиональных политиков необходимы некоторые ресурсы (финансовые средства, поддержка со стороны административного аппарата и т. п.), которые являются редкими. Можно сказать, что "цензор" - это одна из точек пересечения социального порядка, с присущим ему неравенством, и порядка политики. Однако, действие этих явных препятствий не является равномерным, как не является равномерным и однородным само политическое пространство. Если для участия в политике официальной (парламентской, связанной с выборами и т. д. - "конвенциональной", одним словом) деньги, доступ к медиа и злополучный "административный ресурс" являются ключевыми условиями, то в случае политики "неконвенциональной" их значение, как показывает наблюдение, намного скромнее. Затраты, связанные с участием в непарламентской политической организации (а все политические организации с преимущественно молодежным составом являются непарламентскими), в первую очередь являются временными и, следовательно, участие скорее зависит от вероятности иметь или не иметь интерес к политике, то есть от склонности инвестировать в политическую активность. Иначе говоря, различные "неконвенциональные" формы политики - и в частности, леворадикальные объединения - можно рассматривать как некоторую попытку разрушения монополии профессионалов на политику. В том числе и монополию "старших" по отношению к "младшим" (в радикальных объединениях левого спектра корпус основных действующих лиц очевидно более молод, чем в "большой политике").

Исследование, проведенное в течении 2003 - 2005 гг. в среде московских леворадикальных организаций (СКМ, АКМ, АКМ-ТР, "Социалистическое сопротивление" и др.), позволяет более или менее уверенно определить характеристики типичного "активиста".

Пол/возраст: Девушки составляют только одну пятую от всего состава активистов, большинство которых вступает в организации данного типа в возрасте около 22 лет. Уровень образования: Уверенное большинство активистов обладает высшим или незаконченным высшим образованием (68,9%), и это верно в том числе и для "новичков", чей стаж в организации год и меньше (56,7%). Второй по численности категорией среди "новичков" являются активисты со средним образованием (32,4%). Социально-профессиональная группа: Преобладают две категории - "студенты" (47,6%) и "специалисты с высшим образованием" (26,8%). "Рабочие", как квалифицированные, так и неквалифицированные, составляют меньшинство (15,8%). Причем среди "новичков" (стаж год и меньше) доля "студентов" составляет абсолютное большинство (65,7%), за ними идут "рабочие" (14,3%) и "специалисты с высшим образованием" (8,6%). Материальное положение: В целом, среди активистов существует небольшой перевес в негативной оценке своего материального положения (как "плохое" или "очень плохое" его оценили 22,9%, в то время как "хорошее" или "очень хорошее" - только 12% от числа всех опрошенных). Среди "новичков" этот перевес еще более заметен (соответственно, 21,6% против 2,7%). Социальное происхождение: Доля людей с высшим, незаконченным высшим или кандидатской степенью среди отцов активистов составляет 65,1%, а среди матерей - 69,3%. По профессии это, прежде всего, "технические специалисты с высшим образованием" (33% отцов и 30,7% матерей), "престижные интеллектуальные специальности" [В данную категорию попали математики, физики, химики и т. д. с дипломом престижного вуза (МГУ, ЛГУ)] (9,1% отцов и 10,2% матерей), "преподаватели" (4,5% отцов и 10,2% матерей). Помимо этого, стоит отдельно упомянуть категорию "военных" (8%), представленную только отцами [В фокус исследования попали, прежде всего, активисты, то есть наиболее активная и относительно малочисленная часть организации, которая несет на себе основные тяготы поддержания ее "на плаву". Это "ядро" во всех организациях примерно равно по численности и колеблется в пределах от 20 до 40 человек (в четырех организациях было собрано порядка 90 анкет). Репрезентативность данных ограничивается местом сбора анкет - опрашивались представители исключительно московских отделений данных организаций. Вполне вероятно, что и в других крупных городах дела обстоят схожим образом, но уверенно это утверждать можно только после соответствующих исследований].

 

Участие в различных радикальных формах политики - от национал-большевиков до анархистов - является в том числе и радикальным способом, точнее попыткой преодоления "цензуры" в ее первоначальном смысле отбора "лучших": доступ к политической карьере в данной форме политики гораздо более открыт, чем доступ к политике "официальной", которая ведется "по правилам" (игра "по правилам" всегда оборачивается против тех, кто занимает подчиненные позиции в социальном порядке). Однако, эта радикальная попытка политической эмансипации имеет свои ограничения, которые и станут предметом нашего анализа.

 

Во-первых, следует отметить, что поле "неконвенциональной" политики, которой принадлежат рассматриваемые организации, имеет ряд характеристик - и самой важной среди них является подчиненное положение по отношению политике "конвенциональной". Это, прежде всего, заметно в отсутствии какой либо возможности значимо повлиять на принятие решений в стране - и ситуация в последние годы движется только ко все большему увеличению "барьера" между этими двумя формами политики (увеличение необходимого для прохождения в Думу процента голосов, выборы по партийным спискам и т. д.). Подчиненное положение данной формы политики также видно в тех случаях, когда рассматриваемые организации по тем или иным мотивам вступают в альянсы с организациями "большой политики": так, например, АКМ является молодежной организацией ("комсомолом") КПСС, АКМТР - "Трудовой России", СКМ - КПРФ. "Социалистическое сопротивление" поддерживало отношения с партией труда Олега Шеина (РПТ), и его активисты являлись до какого-то момента членами этой партии. Для этих альянсов характерно, что молодежные организации являются "младшими партнерами": поставщиками кадров для партии, рабочей силой для распространения материалов во время избирательной компании, обеспечивают дополнительную "численность" во время митингов и демонстраций и т. д. - то есть, занимают подчиненное положение в разделении политического труда. Исключением из данного правила является НБП, которая уже несколько лет безуспешно пытается получить официальную регистрацию в качестве "партии" и, таким образом, участвовать в "конвенциональной" политике самостоятельно, а не опосредованно, через "старших" союзников. Эти альянсы можно рассматривать как форму косвенного участия в "конвенциональной", прежде всего, парламентской, политике - форму, априори неполноценную по отношению к непосредственному участию, например, КПРФ. Иначе говоря, альтернативой "барьерам" на пути продвижения по "конвенциональной" политической лестнице становится политическая резервация, которая плотно отгорожена (и продолжает отгораживаться дальше) от какого бы то ни было воздействия на реальность.

Во-вторых, несмотря на относительно низкий порог участия (меньший объем необходимых для него ресурсов), "неконвенциональная" политика, как показывают исследования, не лишена своих "барьеров". Об их наличии говорит, прежде всего, анализ изменений социальных характеристик активистов [Пол, возраст, образование, происхождение и т. д. - характеристики, маркирующие позицию в социальном порядке] (эти характеристики различны у тех, кто занимает высокие позиции в организации и/или имеет большой стаж, с одной стороны, и тех, кто пришел недавно - с другой).

Для унификации различных в каждой организации номенклатур позиций была введена общая шкала с тремя "делениями": рядовой член организации, руководители среднего звена и руководители высшего звена (первая группа, по понятным причинам, наиболее многочисленна, обладает наименьшем стажем и более молода, чем последняя). Доля активистов с высшим или незаконченным высшим образованием возрастает от 58,8% среди рядовых до 70,5% среди руководителей среднего звена и достигает 100% среди руководителей высшего звена. Схожая картина наблюдается и со стажем. В плане социально-профессиональной группы активистов существует тенденция уменьшения доли "незанятых" от рядовых к руководителям высшего звена (от 55,5% к 20%), "рабочие" исчезают совсем (от 18,4% до 0) и, в то же время, доля "специалистов с высшим образованием" значительно увеличивается (от 16,7% до 73,3%). Интересно отметить, что такие характеристики как "пол" и "социальное происхождение" (уровень образования и профессия родителей) не оказывают значимого дифференцирующего влияния. Точнее, селекция на основании "пола" происходит "на входе" в организацию - политика была и остается "мужским делом".

Общая рамка социальной селекции может быть обрисована следующим образом: большинство активистов приходят в организацию где-то в возрасте 20-22 лет и проходят все ступени внутренней иерархии годам к 30-35-и. При этом большинство ставших активистами в двадцатилетнем возрасте уходят из организации (доля руководителей высшего звена гораздо ниже доли рядовых в организации). Со временем в организации остаются (и продвигаются вверх во внутренней иерархии) преимущественно те, кто имел или получил высшее образование и попал в относительно высокую социально-профессиональную группу. Активисты, обладающие средним или средне-профессиональным образованием и занимающие низкие позиции в системе разделения труда (квалифицированные и неквалифицированные рабочие), испытывают двойное исключение: на входе в организацию (их меньшинство) и в процессе внутреннего отбора - в результате которого они оказываются в стороне от процесса принятия решений.

 

Что может лежать в основе этого цензурирующего эффекта, зафиксированного статистикой? Прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, необходимо разобраться с тем, что представляет собой сам политический активизм. Одной из фундаментальных характеристик политики вообще является ее особое отношение к миру слов. Политика - это прежде всего и почти всегда слова, это мир, в котором существуют такие "вещи", как "средний класс", "терроризм", "общественное мнение" и т. д. Соответственно, активист (в отличие от поддерживающего организацию "молчаливого большинства") должен обладать способностью ориентирования в этом сложном мире слов и воспроизведения собственной идеологической позиции. И чем выше в иерархии организации он находится, тем больше эта необходимость.

Иначе говоря, активизм предполагает специфическую компетенцию, которая позволяет придать адекватный смысл тому, что происходит на политической сцене. Эту ситуацию можно сравнить с посещением музея или галереи, где для того, чтобы увидеть некоторый смысл в произведении искусства, особенно если речь идет об искусстве современном, уже необходимо обладать некоторым интеллектуальным навыком, знанием его истории, предыдущих работ автора и т. д. В противном случае велика вероятность не увидеть ничего, увидеть бессмыслицу. И чем менее компетентен и сведущ человек в мире искусства, тем менее вероятность увидеть его в музее или галерее - ему это просто "неинтересно" [Схожее действие механизма ресентимента можно зафиксировать и в политике, когда субъективный отказ от интереса к ней является только неявным признанием объективной ситуации исключения: "политика - это грязное дело"].

Можно предположить, исходя из наших данных, что политическая компетенция и образование (с соответствующим профессиональным положением) активиста взаимосвязаны. Однако нашу систему образования вообще и университет в частности трудно заподозрить в прямом политическом воспитании - по крайней мере таком, какое необходимо для адекватной ориентации в рамках актуальной политической сцены. Скорее можно говорить о том, что университет дает некоторые навыки работы с информацией, с одной стороны, и определенную уверенность в собственных силах - с другой.

В качестве примера того, как действует культурная компетенция (индикатором которой служит уровень образования) в политике, можно привести раскол, произошедший в АКМ ("Авангард Красной Молодежи") в середине января 2004 года. Действующими лицами были, с одной стороны, глава федеральной структуры (С. Удальцов) и регионального отделения (М. Донченко), которая была обвинена в попытке создания отдельной организации внутри АКМ, с другой - лидер "Трудовой России" В. Анпилов, который поддержал "сепаратистов" (меньшинство в АКМ) и тем самым дал повод для разрыва между АКМ С. Удальцова и Трудовой Россией. Финальным актом стала борьба за "Трудовую Россию" между С. Удальцовым и В. Анпиловым, завершившаяся в пользу последнего. Однако в данном случае для нас более интересны те "линии разрыва", по которым прошел раскол. Еще до основных событий один из активистов АКМ, который позже останется с Анпиловым, будет сетовать:

"Интервьюер: Раскол - это серьезно?

Респондент: Да, это как минимум человек 20 - 30 акаэмовцев, они считают, что АКМ... ну, короче, им не нравится положение, которое сложилось в АКМ. Мне тоже не нравится. Во-первых, абсолютное отсутствие дисциплины. Во-вторых, непонимание за что мы боремся, вот реально люди в большинстве своем они говорят, может и мыслят, общими фразами, типа "мы за справедливость", "мы за социализм", а попытайся копнуть поглубже, они тебе ничего не скажут. И любой демократ их введет в заблуждение, элементарно. <...> Опять же, этот хвостизм по отношению к НБП. То, что не имея фактически своей идеологии, мы перенимаем форму НБП в наших акциях, наших действиях.

Интервьюер: Отчего это происходит? В силу отсутствия собственной идеологии?

Респондент: В силу того, что эта идеология не пропагандируется, не проводится в массы. Эта идеология - это удел меньшинства, причем получается так, что люди, которые действуют в АКМе, делятся на два типа - одни, которые занимаются идеологией, которые посещают эти университеты [Речь идет о так называемом "Университете красного агитатора" - еженедельных семинарах на политическую тематику, проводимых в рамках АКМ], о котором сегодня было объявлено. <...>. Большинство - оно как бы не освоило еще азов. И поэтому, когда удается их затащить на эти университеты, они посидят там пару занятий и говорят, типа, "я ничего не понимаю". Вот, естественно, и бросают это дело. А есть другой сорт людей, которые тоже очень активны, но которые не усвоили даже азов идеологии. Они... их в общем-то привлекает форма. [Интервью 2 // Архив автора]"

После раскола эти две группы соответственно оформились в АКМ и АКМ "Трудовой России". Как видно из приведенного отрывка, одной из основных линий разлома, помимо стандартного в таких случаях вопроса о лидерстве, является отношение к идеологии. Если для одной из них (АКМТР) идеология, ее воспроизводство на "семинарах" и т. д., обладает высшим приоритетом, то для другой группы (АКМ) она лишь необходимый атрибут политической организации. В то же время эти группы не идентичны с точки зрения состава: доля "рабочих" (как квалифицированных, так и неквалифицированных) падает от 20,6% в АКМ до 13,3% в АКМТР; доля "специалистов с высшим образованием" растет с 10,3% до 33,3%; доля активистов с высшим или незаконченным высшим - с 53,3% до 70,3%. Иначе говоря, те, "кто не освоил ещё азов", кто "говорит и мыслит общими фразами" и кому так сложно высидеть на "красных университетах" [Совсем не случайно, что идеологическая работа, работа по идеологическому воспроизводству принимает формы университета: "семинары" и пр.], - это как раз представители той группы, где больше рабочих, меньше специалистов и чей уровень образования, в целом, ниже [Этот раскол (и появившиеся в итоге организации) можно рассматривать как парадигматический: "линии разлома" четко очерчивают два (идеальных) типа функционирования организации поля "неконвенциональной" политики. Если для АКМТР характерен приоритет идеологического воспроизводства над императивом максимизации численности, то для АКМ как раз наоборот - идеология становится вторичной по отношению к стремлению нарастить массу. Это различие в итоге становится различием в легитимном определении "численности" организации, которая является критерием иерархизации данного поля. Иначе говоря, "численность" в общем и определение "члена организации" в частности фокусируют на себе (являются ставками) стратегии символической борьбы за переопределение "правил игры". Это же различие определяет во многом отношение к медиа и репертуар действий организаций - вплоть до способа построения колонны на демонстрации].

Впрочем, подобный механизм отбора и исключения не является специфическим только для данной формы политики. В конечном счете, социальное неравенство, которое не исчерпывается только наличием денег и связей, оборачивается неравенством доступа к политике во всех ее формах [Именно этот факт отражен в понятии "скрытого ценза", который, по мысли Д. Гакси (Gaxie D. Le cens cach?. In?galt?s culturelles et s?gr?gation politique, Paris, Seuil, 1978) достигает тех же результатов - хотя и в более смягченном виде, - что и ограниченное избирательное право, установленное в XVIII и XIX веках чтобы устранить из политики женщин и "опасные классы". То же понимание неравенства различных классов перед политикой лежит в основе критики "общественного мнения" у П. Бурдье]. Действие этой закономерности связано с самим существованием политики, которая в ходе процессов социальной дифференциации обрела и обретает все большую автономию. Соответствующее этому процессу появление корпуса "профессиональных политиков" (живущих, по Веберу, "для и от политики") и специализированного языка сводит большинство агентов к роли наблюдателей, "профанов". То есть в обществе, в котором дифференцированный корпус профессионалов обладает объективной монополией производства политических продукции, любая политическая компетенция может быть только повторением их языка. И его присвоение, присвоение языка, позволяющего осмыслить происходящее адекватно самой политике, является тем более сложным, чем больше социальная дистанция между его производителями и потенциальными потребителями. Конечно, это не означает, что выходцам из социального "низа" путь в политику закрыт наглухо, но дистанция, которую им придется в таком случае преодолеть, будет гораздо более длинной и трудной (что делает ее преодоление маловероятным) [Можно предположить, что планируемая реформа системы образования (одной из озвученных целей которой является уменьшение выпускников ВУЗов) будет иметь долговременные политические последствия. Впрочем, сомнительно, что ее возможные эффекты являются продуктом сознательного планирования - скорее некоторого рода "хитростью разума"]. Таким образом, представляя собой радикальную попытку выстроить другую политику, независимую от власти денег и государственного аппарата, в которой идеология не является только и исключительно необязательным атрибутом, леворадикальные объединения, которые мы рассмотрели, тем не менее остаются в рамках политики, с присущими ей ограничениями.